Статья подготовлена в рамках исследовательского проекта, поддержанного стипендией Дидро (Франция) и ргнф, проект n 06 01 00525а

К. П. Победоносцев в оценках французских публицистов и ученых конца XIX – начала XX века.

Отечественная история. 2007 г. №6. C. 138-144.

Русско-французское сближение на рубеже XIX-XX вв., важнейшими результатами которого стали военное соглашение 1891 - 1893 гг. и союзничество в Первой мировой войне, было значительным событием военной, политической, дипломатической, интеллектуальной и культурной жизни Европы. До сих пор изучены преимущественно военно-дипломатические и культурные аспекты этой темы. Значительно меньше из-

Интерес к фигуре Победоносцева определился и тем, что средний европейский обыватель зачастую имел весьма причудливые представления о механизмах управления "империей царей". "К несчастью, - писал по этому поводу Победоносцев 21 марта 1901 г. Николаю II, - и у нас, и там (на Западе. - А. П.) существует закоренелое мнение, что в России при самодержавной власти есть непременно тот или другой - один человек всесильный, который всем распоряжается и от которого все зависит"³. На почве подобных воззрений вырастали колоритные легенды. Так, автор рецензии на "Московский сборник" в газете "Фигаро" драматург и литературный критик Ж. Лемэтр представил Победоносцева в качестве главного помощника Николая П. По словам автора, царь во время отъездов из столицы поручал ведение всех государственных дел обер-прокурору Св. Синода. Сам Победоносцев жаловался, что ему из Франции и других стран Западной Европы приходит масса посланий, включая ходатайства о материальной помощи, о заступничестве перед французским правительством, просьбы похлопотать о назначении пенсии и т.д.⁴ Обер-прокурору это казалось смешным и похожим на суждения "наших провинциалов, полагающих, что Петербург есть центр волшебства и что я делаю солнце и луну в Петербурге"⁵. Конечно, в этой иронии была доля лукавства. Даже не будучи всесильным "серым кардиналом", Победоносцев все же играл в правительственных сферах немалую роль, в течение нескольких лет имея значительное влияние на Александра III, а в 1894 - 1896 гг. пользуясь заметным авторитетом в глазах его сына⁶.

Следует учесть, что смысл должности обер-прокурора Св. Синода был совершенно непонятен европейцам. Западным наблюдателям трудно было уловить все нюансы сложившейся в Российской империи к концу XIX в. системы церковно-государственных отношений, в рамках которой элементы независимости Церкви причудливо переплетались со значительными прерогативами светского надзора, осуществляемого под руководством обер-прокурора. Победоносцева воспринимали как светского главу православной Церкви, "русского папу", и ждали от него авторитетных суждений о глубинных основах духовной жизни русского народа. По словам журналиста Г. К. Градовского, западные корреспонденты искали в Петербурге встречи с "le grande pape Победо, Обедо" и "удивлялись, когда объясняли им, что это вовсе не "pape" и не "grande", а чиновник, выслужившийся бюрократ"⁷. Показательно, что редакция журнала "Revue des Revues", посвятившая один из выпусков своего издания вопросу о роли религии в современном мире, попросила Победоносцева высказаться по данной теме. Статья обер-прокурора Св. Синода, который, по словам редакции, "заботился в этом качестве о религиозной жизни ста миллионов душ", была помещена в журнале рядом с заметками папы Льва XIII. Сам Победоносцев отнесся к подобному соседству не без юмора⁸.

Однако наряду с курьезными ошибками и погоней за "русской экзотикой", в основе интереса французского общества к Победоносцеву лежали более глубокие причины. Важнейшая из них заключалась в том, что русско-французское сближение, по мнению многих современников, носило не просто парадоксальный, но и противоестественный

Характерно, что во Франции даже нерасположенные к идеям Победоносцева авторы отмечали глубину и искренность его взглядов, которые, по их мнению, давали ему право выступать с защитой своих убеждений. "Публикуя ныне эту книгу на языке страны, в которой господствующие идеи - по крайней мере, в политической сфере - столь резко отличаются от идей "Сборника", мы надеемся, что эта книга будет небезынтересна даже тем, кто не разделяет высказанные в ней мнения, но уверены, что она найдет читателей, которые эти мнения разделяют", - писал французский переводчик "Московского сборника". Переводчик ссылался при этом на мнение "одного из известнейших французских ученых", который во многом не разделял позиции русского консерватора, и в то же время "склонялся перед глубиной его мыслей и находил многие из них поучительными"¹¹. Редактор журнала "Revue des Revues" Ж. Фино отмечал "твердую и непоколебимую мысль выдающегося автора "Московского сборника", недавний перевод которого на немецкий и французский языки обратил внимание интеллектуалов на спорные вопросы высшего богословия"¹².

Для некоторых французских публицистов взгляды и государственная деятельность Победоносцева служили поводом еще раз подчеркнуть различие между Европой и Россией и указать на необходимость относиться с пониманием к особенностям внутреннего строя России. "Патриарх" французской русистики того времени А. Леруа-Болье писал, что Россия, являясь частью европейского мира, находится в то же время на совершенно иной стадии развития, нежели Англия, Франция и даже Германия конца XIX в. Западноевропейские требования введения свободы совести и разделения Церкви и государства в России попросту неосуществимы. Основная часть народа не поймет этих мер и воспримет их как отказ верховной власти от своего религиозного призвания. Политика русификации и гонения, которым подвергались неправославные исповедания (в чем обвиняли Александра III и Победоносцева), были, по мнению Леруа-Болье, лишь реализацией норм российского законодательства¹³.

Но наряду с признанием своеобразия России, отразившегося в сочинениях Победоносцева, французские публицисты порою находили его идеи весьма поучительными и для общественной жизни Третьей республики. "Наши свободы, которые подчас слишком тяжелы для слабых, и наша распущенность, грозящая подорвать всякую власть авторитета и традиций; наша демократия, жадная до власти, в своей погоне за новшествами и материальным благополучием бессознательно выставляющая напоказ свой наивный и грубый материализм; бесконечная политическая агитация, похожая на бесплодный водоворот; вся наша нестабильность, реальная и предполагаемая, напугали Россию и царя, - писал Леруа-Болье. - После долгих лет наивной веры в то, что подлинная цивилизация - это подражание нашим порядкам, часть русских, входящих в состав тончайшего образованного слоя, стала задаваться вопросом, не ведет ли в пропасть широкая дорога прогресса, указанная нашими политиками и мыслителями"¹⁴. Особенно резко подобные мысли звучали в статьях публицистов консервативных взглядов. Так, общественный деятель и дипломат барон А. д'Авриль в своей рецензии на "Московский сборник" сочувственно цитировал выпады Победоносцева против основ современной западной культуры - безрелигиозного гуманизма, индивидуализма,

Многие французские авторы, симпатизировавшие Победоносцеву, вписывали его идеи в контекст европейской консервативной и религиозной мысли, ставя его в один ряд с Ж. де Местром, Бональдом и др. "Ключевая идея книги, - писал французский переводчик "Московского сборника", - это идея христианская по преимуществу, уважение к тому, что освящено веками и обычаем, забота о малых и слабых"¹⁶. Э. М. де Вогюэ, сравнивая Победоносцева с де Местром, отмечал его литературный талант, любовь к диалектике, интерес к новым идеям и стремление познакомиться со всем, что отмечено хорошим вкусом¹⁷. Таким образом, известная идейная близость создавала почву для доброжелательных отзывов со стороны умеренно-либеральных и консервативных французских авторов.

Вместе с тем, помимо идеологических мотивов на отношение западных наблюдателей к российскому консерватору влияло и то, что, встречаясь с Победоносцевым, многие из них попадали под его обаяние. Вместо мрачного "великого инквизитора" перед ними представал широко образованный человек, прекрасно знакомый с новинками европейской литературы и искусства и с первых минут умевший расположить к себе собеседника. По едкому замечанию Г. К. Градовского, иностранцы "приходили в восторг, удивлялись, что он не угостил их лампадным маслом или не окурил ладаном"¹⁸. Более беспристрастный мемуарист, А. Н. Бенуа отмечал, что "Победоносцев умел очень любезно, мало того - очень уютно беседовать, затрагивая всевозможные темы и не высказывая при этом своих политических убеждений"¹⁹. Интригующее несовпадение между "мрачной", "реакционной" идеологией обер-прокурора Св. Синода и его весьма привлекательным человеческим обликом вызывало интерес к "загадке Победоносцева"²⁰.

Примечательный отзыв о личности Победоносцева, своего рода "портрет на фоне политики", оставил дипломат (в течение долгого времени - секретарь французского посольства в России) и литератор, автор выдающегося труда "Русский роман" Э. М. де Вогюэ. По его мнению, Победоносцев, будучи безусловным консерватором в политике, являлся либералом в старом понимании этого слова, с характерной интеллектуальной пытливостью и чуткостью ко всему новому. Художественные вкусы "российского Торквемады" отличались значительным своеобразием - он прекрасно знал английскую литературу и восхищался ею; среди его любимых поэтов были Шелли, Броунинг, Суинберн. "Во время первой нашей встречи, - вспоминал Вогюэ, - настроенный против него ходившими о нем легендами, я был ошеломлен, услышав отзывы о его любимых авторах, высказанные с величайшим жаром, отражающим свободу его духа"²¹. Французский литератор признавал, что немногие из его русских знакомых были столь же воспитаны и образованны, как Победоносцев.

Но при всей своей расположенности к Победоносцеву, Вогюэ должен был сопровождать свой отзыв о нем серьезными оговорками, в которых выразилась неоднозначность восприятия фигуры российского консерватора западным обществом. Действительно, даже заявляя о необходимости уважать самобытность России и признавая справедливость отдельных критических выпадов обер-прокурора Св. Синода в отношении западной цивилизации, политики и публицисты Третьей республики не могли согласиться с его политической концепцией. Так, Вогюэ критиковал излюбленную идею Победоносцева о сходстве целей либералов и революционеров, указывая, что события переломного 1881 г. свидетельствовали скорее об обратном, поскольку именно убийство Александра II революционерами позволило консерваторам одержать победу над либеральными сановниками. Французский посол в России М. Бомпар, признавая искреннюю религиозность Победоносцева, в то же время подчеркивал, что на основе его представлений о тотальной испорченности человеческой природы и преобладании в ней злого начала невозможно построить управление государством. И даже Леруа-Болье, бичевавший пороки общественного строя Третьей республики, призывал францу-
С. 141
зов не забывать о традициях борьбы за политическую свободу и делал акцент на принципиальных отличиях государственного устройства республиканской Франции и самодержавной России²².

Среди французских консерваторов отношение к Победоносцеву было не менее сложным. Французский консерватизм XIX - начала XX вв. был теснейшим образом связан с католицизмом. Неудивительно, что борьба с католицизмом в западных губерниях России, в которой активно участвовали Победоносцев и возглавляемое им "ведомство православного исповедания"²³, болезненно воспринималась католиками во Франции. Сочувственно отзывавшийся о выпадах Победоносцева против демократии барон д'Авриль с раздражением комментировал высказывания автора "Московского сборника" о католицизме. Барон уличал его в передержках и отсутствии логики: провозглашая религию и Церковь основой социальной стабильности, Победоносцеву следовало, считал он, признавать подобную роль и за римской курией, которая, в отличие от протестантов, всегда проявляла склонность к консервативным подходам в решении общественных и политических проблем²⁴.

По мнению д'Авриля, прошлое и настоящее убедительно свидетельствовали об искренней религиозности народных масс в католических странах, в том числе и среди славян (чехов, словаков, хорватов, словенцев, галичан). Ярким проявлением подобного массового благочестия д'Авриль считал состоявшееся в 1885 г. в чешском городе Велеграде празднование 1000-летия со дня кончины св. Мефодия²⁵. Победоносцев, напротив, рассматривал велеградское торжество исключительно как пример антироссийской интриги со стороны папства, поддержанного поляками и австрийским правительством. В противовес празднованию в Велеграде им было организовано "контрпразднество" в Петербурге, которое должно было подчеркнуть необходимость единения славян под сенью православия²⁶. Расхождение в оценке велеградских торжеств показывало, насколько глубокими могли быть противоречия, разделявшие Победоносцева и французских консерваторов. Неудивительно, что статья д'Авриля заканчивалась жесткой критикой религиозных гонений в Российской империи и напоминанием о насильственном присоединении к православию униатов Холмской губ. в 1875 г.

Настороженное и противоречивое отношение к Победоносцеву, проявившееся в публикациях д'Авриля, Вогюэ и других публицистов Третьей республики, в какой-то мере отразило всю неоднозначность русско-французских взаимоотношений на рубеже XIX-XX вв. Сознавая значимость союза с Россией, публицисты Третьей республики в 1890-х гг. призывали соотечественников с пониманием относиться к особенностям российского общественного и государственного строя. Вместе с тем, идеология и политика самодержавия, выражением которых считались публицистика и государственная деятельность К. П. Победоносцева, не встречали во Франции сочувствия ни у умеренных либералов, ни у консерваторов. Полностью изменить это отношение не могли ни дипломатические соображения, ни человеческие симпатии. Сближение республиканской Франции с самодержавной Россией, как бы бурно оно ни развивалось, не могло не сопровождаться серьезными оговорками. В конечном счете и правящие круги, и общественное мнение Третьей республики приветствовали революционные события в России и в октябре 1905 г., и особенно в феврале - 1917 г.