Ставрополь тольятти

На ставропольских улицах среди нищих были и свои местные и пришельцы из дальних и ближних мест. Часто были в Ставрополе нищие из Карсунского уезда, где было село Русские Найманы, в котором около 300 человек зани­мались профессиональным нищенством. Да, для многих из них это была профессия. Осенью, когда выпадал первый снег, по первопутку они на лошадях отправлялись по се­лам. За зиму они четыре раза отправлялись в подобные «командировки», привозя каждый раз от 15 до 30 рублей деньгами и дополнительно воз муки и несколько пудов су­харей; за зиму их заработок составлял от 50 до 100 руб­лей.

Что толкало этих людей ходить из села в село поби­раться, христарадничать? Однозначного ответа на этот счет не может быть, поскольку у каждого была на это своя причина.

Конечно, в основе лежали экономические причины. Недостаток земли, невыгодность земельной аренды, опус­тошительные пожары, падеж скота, неразвитость промыс­лов и отсутствие возможности дополнительного заработка тоже способствовали этому. Отсутствие мужских рук в хо­зяйстве часто тоже было причиной нищенства, в результа

те бездетные старики и вдовцы с малолетними детьми вы­нуждены были просить на пропитание. Но среди нищих можно было встретить и тех, кто не хотел работать, пья­ницы и т. д.

Никто, никогда не мог отделить истинно нуждающих­ся от тех, кто нищенствовал по «лени, привычке к пьян­ству и разврату» и занимались этим делом профессиональ­но. Полупреступный мир нищих всегда вызывал укор и подозрение благополучной публики, которая догадывалась о колоссальных доходах всевозможных проходимцев, но, тем не менее, подавала, облегчая кошельки и души свои. В качестве оправдания у них была и существующая до сих пор легенда о том, что сам Христос в облике нищего обхо­дил и проверял, кто и как милосердствует.

Несомненно, что среди тех, кого жизненные обстоя­тельства поставили перед необходимостью просить мило­стыню были и такие, кто предпочитал нищенству смерть, иной ведь отважится скорее на тайное преступление, не­жели протягивать руки за подаянием. Разумеется, следо­вало различать просто нищих и «побирающих кусочки». Это были совершенно разные типы просящих милосты­ню. Нищий, во-первых, был профессионал своего дела, для него его промысел — ремесло, которого он не стыдит­ся. И просит он милостыню громко. Порой назойливо. Нищий редко ходил по крестьянским домам, он больше отирался возле купцов, господ. Совершенно иные были «побирающие кусочки». Как правило, это были крестья­не, временно оказавшиеся в затруднительном положе­нии, без хлеба. Они обычно тихо входили в избу и молча стояли у порога, шепотом приговаривая: «Подайте, Хри­ста, ради!» Распространению нищенства в определенной степени способствовала и неразвитость системы общест­венного призрения.

Если внимательно приглядеться к нищим, то можно было среди них различить четко выделяемую специали­зацию. Своей многочисленностью выделялась группа ни­щих, которых называли «богомолы». Они всегда распо­лагались на паперти у церкви. Они прекрасно понимали, что выходящий из храма, как бы он ни был богат и щедр, всем не даст, поэтому «богомолы» старались за­нять место поближе к выходу из храма. Их ремесло требовало, чтобы они были неряшливо одеты, оборваны и грязны.

«Богомолы» почти всегда враждовали с «могильщика­ми», которые промышляли на кладбищах. У кладбища они ожидали, когда привезут очередного «карася», так они называли покойника или родственников, пришедших проведать родные могилы. В этих случаях подаяние им было обеспечено. Между прочим, представители этой спе­цифической группы нищих дошли, скорее всего возроди­лись в наши дни. Нам не раз рассказывали, как родствен­ники на поминальном обеде замечали совсем незнакомых им людей, которые с кладбища вместе со всеми приезжа­ли на поминальный обед. Современные «могильщики» ни­чего не просят, они просто обедают.

Правда, между «богомолами» и «могильщиками» был период, когда они не враждовали. Этот период они называли нищенской «косовицей». Так они называли праздничные дни, когда была возможность больше всего заработать. Как правило, это было на Рождество, Пасху, когда церкви были переполнены народом или в роди­тельские недели, когда православные люди посещали кладбища.

Среди нищих выделялись так называемые «ерусалимцы». Как правило, это были женщины. Одевались они в основном, в черное платье, были степенны в своих мане­рах, как и подобает духовному лицу. Они не просили на улицах, они приходили в дома купцов и рассказывали о том, что они видели на белом свете, о своих путешествиях в Иерусалим. Доверчивым и малограмотным купчихам они рассказывали о «египетской тьме», якобы заключен­ной в пузырек и о «зубе Бориса и Глеба», к которому она, грешная, уподобилась приложиться, и о «стружках гроба Господня», которые она вывезла из Голгофы и т. д.

Все эти рассказы нужны были для того, чтобы попро­сить денег на дорогу в Иерусалим, в другой семье — на свечу, которую необходимо поставить в Почаевской лавре, в третьей — продавали «землицу иорданскую» или лекар­ство «супротив запоя».

Были так называемые «горбачи», ходившие по домам и просящие: «Подайте, Христа ради, бедному больному: вчерась из больницы выписался... Ноженьки болят... Пожалейте, — затягивали они под окнами. Со слезами на глазах они рассказывали, что дома у них осталась жена и дети, которые больны тифом, оспой или другой заразной болезнью. Желая скорее избавиться от них, хозяева сова­ли им в руки подаяние и выпроваживали из дома. Мало чем отличались от «горбачей» «барабанщики», стучащие в окна, но в дом не захаживающие.

Довольно часто в Ставрополь захаживали погорельцы, которые волнами накатывались по российским просторам. Погорельцы, как правило, семьями ходили. Российская деревня была деревянная, соломенная и пожары часто опустошали села. Поэтому погорельцев часто можно было видеть на улицах. Когда пожар был особенно большим, власти через общественность обращались и пытались орга­низовать помощь этим погорельцам. Но поскольку это происходило довольно часто, то помощь с каждым разом становилась все меньше и меньше. В определенной степе­ни количество кочующих погорельцев уменьшило введе­ние страхования от огня.

Были еще «безродники», «бродяги», «складчики», ко­торые принимали милостыню не только деньгами, но и яй­цами, хлебом, вещами, продуктами. Встречались «севасто-польцы», утверждающие, что они поконтужены под Сева­стополем в Крымской войне.

Богатой выручка была у так называемых «рекрути-ков». Дело в том, что к солдатам, к служивым русское об­щество всегда относилось сочувственно, сострадательно. Призываемому на службу рекруту, примерно, за две неде­ли до отправки на призывной пункт, военное присутствие вручало повестку. Вот эту повестку у новобранца «рекрут­ки» покупали на время до отправки за 3—5 рублей и за две недели успевали собрать до 25 рублей. Для подобного сбора иногда объединялись в артели, деля потом добытую выручку.

Характерной чертой, пожалуй, для всех групп, было наличие среди них калек. Безрукие, безногие, со страшны­ми шрамами, с закатанными глазами и горбами, кого только среди них не встретишь. Некоторые, чтобы разжа­лобить людей, у которых они просили милостыню, специ­ально растравляли свои раны купоросом или запускали до крайности болезнь. Среди калек было немало с «колтуном». Они производили особенно страшное впечатление своей ужасной нечистоплотностью. Гноящаяся шапка грязных волос не очень ослабляла попрошаек, но впечат­ление производила.

Особое впечатление производили дети-калеки. Скрю­ченные ножки, изломанные полимиелитом ручки, проси­ли милостыню. Нередко профессиональные шайки нищих скупали подобных детей в деревнях себе в помощь. Таких детей они называли «родимчики». Ведь калека для семьи всегда большое несчастье, особенно для крестьян, где все­гда требовались рабочие руки. Кроме того, дети-калеки не только лишний рот, но всегда требовали внимания, при­смотра. Поэтому родители таких детей нередко отдавали в обучение к нищим, а те нещадно эксплуатировали их фи­зический недостаток.

В процессе обучения, конечно, им передавали богатый опыт и психологию ремесла. Прежде чем приступить к сбору милостыни, они узнавали у местных жителей адре­са щедрых благотворителей, их характеристики, режим дня, слабости и привычки. Приступая к работе, они точно знали, кто где умер, родился или женился, кому соболез­новать, а кого поздравлять и кто сколько дает. Информа­ция среди профессионалов распространялась моментально. Как-то летом 1894 года практически все нищие Ставропо­ля исчезли, словно их ветром сдуло. Оказывается, богатый сызранский купец Сыромятников по случаю смерти своей жены в течение 40 дней раздавал нищим богатые подая­ния, израсходовав на это более 10 тысяч рублей. Громад­ные толпы оборванцев, среди которых были и ставрополь­ские нищие, дневали и ночевали возле дома, неутешного в горе купца.

С милостыней почти всегда были женщины с больным ребенком на руках, хотя нередко в грязную тряпку вмес­то ребенка было завернуто обыкновенное полено. Еще больше шансов собрать милостыню было у тех, кто ходил по деревне с маленьким гробиком в руках. Они просили денег на погребение младенца. Впрочем, диапазон типов нищих был неограничен, некоторые старались помочь про­сящему старику на приданное невесте, сироте, внучке. Не­которые просили на павшую или угнанную лошадь, на би­лет для возвращения домой на родину. Некоторые просили, разыгрывая из себя благородного, пострадавшего за правду и т. д.

Тех, кто просил по копейкам, называли «марафона­ми», «бегуны» — отлавливали прохожих; «сидни», «стрелки на якоре» — безропотно поджидали свою жерт­ву на определенном, постоянном месте. Свою особую груп­пу составляли так называемые «певцы», зарабатывающие на жизнь пением жалобных песен и псалмов и нередко слезливыми песнями об арестантах. Аристократами были среди них те, кто обладал приличным голосом, это была гарантия постоянного и стабильного заработка. Их чаще всего можно было видеть на пристани.

Среди постоянно промышлявших «на рукопротяжной фабрике» молодых и подростков встречалось сравнительно мало. Быстрые ноги, физическая ловкость быстро уводили их в ряды воров. На «сидней» молодежь, соприкоснув­шись с воровством, смотрела с презрением, как на людей, ни на что не способных, кроме как сидеть с протянутой ру­кой.

Конечно, время накладывает свой отпечаток на типажи и проблематику нищенства. Современные профессиональ­ные нищие меньше всего рассчитывают на жалость окру­жающих. Сейчас в их работе больше всего присутствует социальная окраска. Тема беженцев таджикского региона, других точек ярче выражена. Не исключено, что и до нас дойдет начавшаяся усердно разрабатываться «чеченская тематика». Недавно одна из газет сообщала, как «призе­мистый, кряжистый парняга лет двадцати шести с искус­но загримированным лицом, сплошь исполосованным страшными синевато-багровыми рубцами, с зияющим пус­тым глазом подвывал трагическим баритоном:

«Привет вам, мирные жители, от минометчика двад­цать седьмого ударного батальона Кантемировской диви­зии. Пленный я был в Чечне, почикали меня маленько на пытках, собираю на дорогу домой и лечение. У богатых не беру, у нищих и ученых не прошу. Кто даст, тому воздаст­ся сторицей. Ты не деньги береги, дядя, сынов береги. Пусть лучше засудят за дезертирство живого, чем в гроб сырой, некрашенный кинут...»

Не ушли в прошлое и так называемые «сочинители». Раньше так называли сравнительно небольшую прослойку нищих, добывавших пропитание составлением жалостли­вых прошений и писем к богатым и чиновникам. Сейчас, видимо, с ростом грамотности, это «племя» увеличилось, впрочем, многое из прошлого еще встречается нам в жизни.

После образования местных органов власти (земств) в 1864 году на них была возложена забота о народном здра­вии. Причем все расходы земств подразделялись на «обя­зательные» и «необязательные». Финансирование здравоо­хранения, как впрочем и народного образования, относи­лось к разряду «необязательных», как сейчас говорят, по остаточному принципу.

Поэтому, чтобы как-то поправить положение со здраво­охранением в 1890 году ввели, так называемый, больнич­ный сбор. Люди, уплатившие такой сбор, пользовались бесплатным стационарным лечением, правда, только в случае инфекционного заболевания или, как тогда говори­ли, «прилипчивых болезней». Дизентерия, корь, холера, были постоянными спутниками ставропольского жителя. Такая «прилипчивая болезнь», как бытовой сифилис, практически лидировала в этом списке; 16% пациентов ставропольской больницы были сифилитиками.

Оценивая состояние медицинского обслуживания в Ставропольском уезде, врач Е. А. Осипов, работавший в 70-х годах прошлого века в ставропольской больнице, го­ворил на XII международном съезде врачей: «В дорефор­менное время огромная масса русского деревенского люда не пользовалась никакой решительно врачебной помо­щью... Она повсюду лечилась у своих знахарей и знаха­рок...»

Отмечая это обстоятельство, Евграф Алексеевич был совершенно искренен, ибо в 1875 году на Ставрополь и 181 селение уезда приходилось 5 врачей (то есть один врач на 70 тысяч населения). Неудивительно, что большинство ставропольчан пользовались услугами местных знахарей и «бродячих врачевателей», появившихся в России в огром­ном количестве. Бывали случаи, когда больные впервые слышали слово «пилюля», «рецепт». Такие больные съе­дали рецепт вместо лекарства или прикладывали его к больному месту.

Знахари ходили из села в село и в зависимости от при­ветливости населения и нужды в лечении, останавлива­лись для врачевания. Это была их профессия, в коей одни были искусными врачевателями, а другие — просто кочу­ющие шарлатаны. Авторитет некоторых народных целите­лей был настолько велик, что нередко отвергалась медици­на официальная. Один крестьянин рассказывал: «Мутила, мутила меня твоя фершалша. Порошков давала горьких-горьких. Лопала их, лопала моя Анка — с души от горе­чи тянет. Пищу жрать не могла. Повел я ее к бабке Ма-ланье. Та ее на горячий полок да березовым веником с со­лью нахлестала — и, как рукой, прочь. Возня одна с ва­шими учеными лекарями... Глянь-ка на Анку — ровно жеребец, одна бревно на воз валит! Даром на шестом меся­це брюхатая...»

Народные врачеватели брались лечить любые болезни. Одна применяла передававшиеся из поколения в поколе­ние способы лечения, другие лечили травами и подручны­ми средствами, третьи — заговорами и заклинаньями.

Заговаривали от всего, чего хочешь: от лихих людей и о спасении, от запоя и при охмелении, при лечении лоша­дей, от лягания коровы при доении, от конкретной болез­ни и от всех болезней сразу. «Заговариваю я раба божьего (такого-то) двенадцать скорбных недугов: от трясавицы, от колючки, от свербежа, от стрельбы, от огневицы, от коло­тья, от дерганья, от моргания, от слепоты, от глухоты, от черной немощи... Все недуги откачнитесь, отвяжитесь, удалитесь от раба (такого-то), по сей час, по сей день, по его жизнь, моим крепким словом».

У каждого знахаря были свои излюбленные методы ле­чения, которые, на их взгляд, давали необходимый эф­фект. Например, один такой народный врачеватель лечил от ревматизма следующим образом.

Весной, когда прел навоз, этот знахарь выкапывал в ог­ромной куче навоза яму, сажал туда голого ревматика и за­брасывал пустоты вокруг тела преющим навозом. Снаружи оставалась только голова больного. А поскольку в преющем навозе было горячо, как на полке в бане, то больной орал бла­гим матом. В некоторых случаях лекарь накладывал вокруг головы и плеч больного тяжелые камни, чтобы он не смог вылезти из навоза. Такой способ лечения требовал выдержки и терпения не только от больного, но и от лекаря, ибо слезы и мольбы больного могли разжалобить лекаря. Шесть часов продолжался сеанс лечения, а их необходимо было принять не менее двадцати. Многим людям такое лечение помогало.

Крайне тяжелое положение складывалось с охраной здоровья матери и ребенка. Во всем уезде, а это свыше 200 тысяч населения, не было ни одного специализированного медицинского учреждения. В 1871 году в ставропольской больнице работало только две дипломированных акушер­ки, которых называли повивальными бабками, хотя по возрасту они были молодыми. Их обязанности очень четко определял врачебный Устав «...Повивальная бабка должна во всякое время, днем или ночью, от кого бы по должно­сти своей призываема ни была, невзирая на лица, тотчас являться, и, по прибытии к родильнице, поступают ласко­во и расторопно, наблюдая всегда молчаливость, особливо в таких случаях, кои не терпят разглашательств».

Как специалисты, они прекрасно знали свое дело, бы­ли воспитаны на настольной книге акушеров того времени «искусство повивания или наука о бабичем деле» и тем не менее, к ним, казенным повивальным бабкам, обращались мало.

Посудите сами, в ставропольской больнице в 1891 году родилось только 24 ребенка, в 1892 году — 23 ребенка, в 1893 году — 20, в 1894 году — 13 детей и это в городе, где проживало около 3-х тысяч женского населения.

Большинство женщин не обращались в больницу по финансовым соображениям, а многие пациентки и в силу обыкновенного невежества. Один из ставропольских свя­щенников рассказывал, что ему в 90-х годах прошлого ве­ка одна из женщин признавалась: «Я, батюшка, грешни­ца: лекарство из аптеки пила». Для суеверных крестьян имело значение и то, что акушерки, в большинстве своем девушки, могли их сглазить. Акушерки применяли инст­рументы, а это считалось грехом.

Основная масса ребятишек рождалась в домашних ус­ловиях, без помощи медиков, зачастую в антисанитарных условиях. Медиков в этих случаях заменяла местная баб­ка-повитуха, которая была в каждом селе, а в Ставрополе их было несколько. Этих женщин никто не избирал и не назначал, они сами добровольно принимали на себя, нигде не записанные, но прекрасно осознанные ими обязательст­ва. Бабка не могла отказать в просьбе придти к роженице, ибо это рассматривалось как непростительный грех.

Повивальная бабка пользовалась большим авторите­том. Без знаний, по свойственному русскому народу смет­ливости и сноровке эти бабки были очень искусны. Пови­вальной она называлась потому, что умела правильно «свить» новорожденного «повивальником», чтобы он не барахтался и не царапался, и спал спокойно и учила это­му молодую мать. Бабки были мастерицы по части жен­ских и материнских забот. Недаром говорили: «бабка по­ходит — всякому делу поможет». А мастерство каждой от­мечали: «у всякой бабки — свои ухватки».

О почитании бабки-повитухи свидетельствовал народ­ный обычай «рукомытие». На девятый день после родов бабка посещала принятого ей новорожденного, и они с ма­терью, перепеленав младенца, совершали совместно «раз­мывание рук» — мыли руки в одной лохани или тазу, вы­тирали их одним непременно новым полотенцем, которое бабка тут же получала в подарок.

Вообще надо заметить, что за труд бабкам обычно не платили, но обязательно их одаривали. Дарили платок, мыло, полотенце, материал на кофту. Крестьяне говорили, что грех непростительный, если не одаришь. Иногда муж­чины помогали бабкам вспахать полоску земли, привезти дров или сена в знак благодарности, ибо, как правило, они были пожилыми женщинами, чаще всего вдовами.

Дважды в год в Ставрополь и окрестные села приходи­ло много крестьян, особенно с низовьев Волги на заработ­ки. В первом случае, эти люди были заняты погрузкой зерна, муки на отправляющиеся хлебные караваны по Волге, а во втором — на уборку хлебов в качестве батра­ков-сезонников. Понимая, что «день год кормит» они трудились очень напряженно, почти весь световой день. У этой категории тружеников очень популярны были банки, которые им ставили «бродячие» врачеватели.

Эти банки были наподобие стаканчиков с выпуклым, округлым дном, в котором имелось отверстие с краями, плотно затянутыми лайкой (кожей), которая снималась и, при надобности, вновь натягивалась. Сухие банки ставили просто: прикладывался стаканчик к телу, снималась лай­ка и «лечащий» с силой губами втягивал в нее кожу, по­сле чего вновь прикрывал отверствие. «Отдув» наливался кровью, синел, и это считалось, как впрочем и сейчас, средством от простуды.

Кровососные банки представляли собой более сложную процедуру. Сначала ставилась сухая банка, срывалась и на опухшем месте делалась насечка. На надрез наводилась банка, из которой «лечащий» насасывал кровь до полови­ны банки. Особенно такую процедуру любили грузчики. От фунта до 3-х пускалось крови. Если кровь жидкая, про­зрачная — прекращали операцию; густая и темная — про­должали. Брали за эту операцию 60 копеек, почти полови­ну дневного заработка грузчика

Весьма популярной среди ставропольчан была «ставка пиявок». Их ставили от запоя, от сильного охмеления, при ударе, при приливе крови к голове и при неспособно­сти к учению. Чаще всего ставили за уши, к вискам — ре­же. К копчику и на спину. Некоторые специалисты, дово­дя свое мастерство до виртуозности, чтобы пиявки были «злее» сажали их перед употреблением в кислый хлебный квас. Эту операцию они называли «монашку постным на­кормить». Пьяницам для вытрезвления ставили по одной пиявке за уши и к вискам, серьезным больным, по усмот­рению врачевателя, до 15 и более.

Но многие крестьяне занимались самолечением, ведь практически каждый крестьянин знал целебные свойства некоторых трав и растений. Причем эти знания передава­лись из поколения в поколение. Так, для борьбы с алкого­лизмом широко был распространен весьма простой способ лечения. «Чтобы человек не пил пива, ни вина, возьми гу­бы (нарост) осиновую и березовую кору... истолки да сме­шай, дай ему пить дважды или трижды, не станет пити и до смерти». Можно было сделать водочную настойку и из лесных, зеленых клопов, живущих в малине. Эти малень­кие зеленые насекомые обладали весьма резким и непри­ятным запахом. Говорят, что такое лекарство внушало от­вращение к алкоголю. Сейчас хочется в это поверить, но что-то мешает этому. Документальных свидетельств об эф­фективности того или иного знахарского рецепта найти очень трудно, так как знахари никаких «скорбных лис­тов» (историй болезни) не писали. Этим они здорово отли­чались от современных медиков.

Но среди «бродячих врачевателей» очень часто встреча­лись и явные шарлатаны, которые промышляли под маской народной медицины. Например, 27 сентября 1865 года в Ставрополе допрашивали персидского подданного Мирзу Аб-баса. Этого 22-летнего молодого человека, плохо говоривше­го по-русски, задержали и привезли из Новой Бинарадки. Он ездил по селам уезда и практиковал «лечение» глазных болезней. При обыске у него обнаружили большое количест­во пакетиков с порошками, которыми он лечил. Пригласи­ли Ставропольского городского врача Гамбурцева, чтобы оп­ределить лечебные свойства порошков. Врач заявил: «Хими­ческий состав, ровно и название медикаментов, отобранных от персидского подданного Мирзы Аббаса для освидетельст­вования, неизвестны, почему я не могу сказать, в какой сте­пени они вредны для здоровья при употреблении...»

Порошки пришлось отправить в Самару на экспертизу. Оттуда ответили, что пакет № 1 «сахар с примесью уксус­нокислой меди», в пакете № 2 «сахар с примесью кинова­ри и сернистой ртути».

За такое лекарство жена рядового Михеева отдала это­му Мирзе последние деньги — 3 рубля серебром. По тем временам это были большие деньги. Примерно, такие же суммы дали Афинья Иванова, Пелагея Сафронова, Агафья Дмитриева, Авдотья Андреева, Анастасия Григорьева, Варвара Митрофанова. После расследования Мирзу высла­ли из России, поскольку это было прямым нарушением статьи 220 врачебного Устава. «Никто как из российских, так и иностранных, не имеющих диплома или свидетель­ства... не имеют права заниматься никакой отраслью вра­чебной практики в России. Иностранные врачи, желаю­щие заниматься врачебной практикой в России, обязаны сверх того, непременно знать русский язык».

А вот к местным знахарям этот российский закон поч­ти не применялся. Возьмем опять тот же врачебный Ус­тав. Его статья 226-я гласила, что люди, не имеющие права заниматься врачебной практикой, могут быть нака­заны мировым судьей, «однако, правило это не применя­ется к лицам, которые по человеколюбию, безвозмездно помогают больным своими советами и известными им средствами лечения». А знахари редко брали с односель­чан деньги, чаще всего их в благодарность кормили, уго­щали, приносили в качестве благодарности продовольст­вие и подарки. Любопытно, что хитрый Мирза Аббас знал это положение, потому что в начале следствия он упорно настаивал, что «больному помогал без всякого возмездия», но люди подтвердили, что деньги ему дава­ли. Причем большинство пациентов на следствии призна­ли, что «лекарство его нисколько не помогло», «пользы от его лекарства мне вовсе не было», «чувствую все так­же, как и прежде».

Наказывали же явных шарлатанов. В сентябре 1860 года ставропольский уездный суд судил трех сибирских крестьян Шабаева, Мусейнова и Налилова, которые «про­мышляли» лечением лошадей в ставропольских селах. Но суд не смог доказать их вину, поскольку «лекарства по ме­дицинскому освидетельствованию, кроме сулемы, у них оказались невредными». Их строго предупредили и отпус­тили. Тем не менее ставропольские власти были весьма встревожены все увеличивающимся числом «бродячих врачевателей». Так, 30 декабря 1861 года в селе Городище появились два крестьянина Гордей Васильев и Алексей Иванов, которые, по словам местных жителей, «домога­лись кого-либо обмануть через посредство лечения людей и скотины». Волостной старшина отправил их под стра­жей в Ставрополь в полицию для разбирательства, однако дорогой они сбежали и следы их в истории затерялись.

...Пришли другие времена и сейчас знахари, целители не убегают от властей, не прячутся в глухих деревеньках, а выступают в больших залах, их рекламируют в газетах, они представляются с добавлением мыслимых и немысли­мых титулов и званий. Как и раньше они продолжают вра­чевать наше Тело, но все чаще и чаще стараются повлиять на наш Дух, чего раньше они не делали.