СТАВРОПОЛЬСКИЙ ОБЩЕСТВЕННЫЙ БАНК

Сразу же после создания органов местного самоуправ­ления в форме земств и городских Дум в 60—70-х годах прошлого века в Ставрополе был заведен городской обще­ственный банк, по крайней мере, в 1866 году он уже дей­ствовал. Для него, правда, не сразу было построено одно из лучших зданий, впоследствии ставшее украшением го­рода.

Городской общественный банк можно было открыть, если город вносил в уставной капитал не менее 10 тысяч рублей. Это был так называемый основной уставной капи­тал. Кроме него, образовывался запасной (резервный) ка­питал, в который отчислялось ежегодно 10—20 процентов от чистой прибыли. Поэтому с каждым годом городской банк укреплялся.

Городское имущество — в виде земель, лесов и много­го другого — служило гарантом для вкладчиков. В такой гарант люди верили, ибо это же не частное лицо или груп­па акционеров объявляет о своем банкротстве и с них «взятки гладки». С городским имуществом не скроешься.

Для непосредственного руководства банком городская Дума избирала на четырехлетний срок правление, состоя­щее из председателя (директора), двух его товарищей — так тогда называлась должность заместителя. В состав правления обязательно входил бухгалтер банка, долж­ность весьма уважаемая среди населения и почитаемая среди клиентов. Нередко на должность бухгалтера Дума приглашала специалиста из другого города, как правило мужчину (женщина-бухгалтер была нонсенсом). Это толь­ко в советское время эта должность была эмансипирована женским полом.

В 1910 году директором банка был Федор Михайлович Парфенов, а его товарищами — Семен Михайлович Голо­вкин и Василий Яковлевич Суровцев. До этого городской банк возглавляли такие купцы, как Петр Семенович Куз­нецов, Михаил Иванович Киселев, Николай Александро­вич Климу шин.

Поскольку банк был в подчинении городской Думы, то директор банка ни в коем случае не мог быть гласным Ду­мы, как впрочем, и состоять в органах городского управ­ления.

Вообще надо сказать, что руководство банка подбира­лось весьма тщательно. В правлении не могли служить отец с сыном, родные братья, тесть с зятем, а также уча­стники одной торговой фирмы.

Хотя, конечно, в жизни бывало не все так идеально. В архивах сохранилось дело ставропольского жандарма с «отзывами о личностях, избираемых на общественные должности». На одной из страниц этого любопытного дела находим, что «мещанин Головкин (товарищ председателя правления банка) по профессии лесопромышленник и ви­ноторговец, но в силу необходимости лесное дело перевел на имя компаньона своего, а винную торговлю — на имя жены своей». Такая нехитрая комбинация позволила ему занять должность в банке, и, надо думать не ради просто­го тщеславия. Через некоторое время он был избран пред­седателем правления банка, но дело организовал плохо, ослабил контроль и в банке случилось чрезвычайное про-ишествие.

Суть его в том: 12 мая 1912 года в Ставрополе откры­лось выездное заседание Саратовской судебной палаты. Рассматривалось дело бухгалтера Ставропольского общест­венного банка Лунева и его помощника Кинцева по обви­нению в том, что они составили чек на предъявителя на сумму 10 тыс. рублей. Подделали подпись директора бан­ка Головкина и его заместителя Антипина. Через несколь­ко дней по такому «чеку» смели получить в Самарском ку­печеском банке 10 тыс. рублей.

На суде они сразу же признались. Лунев выписал чек, подделал подпись Антипина, получил деньги и расписал­ся фамилией Зеленов. Кинцев участвовал в подделке подписи Головкина. На полученные обманом деньги они хотели уехать за границу, но вернулись в Ставрополь, что­бы забрать жену Лунева. На суде защитник говорил, что «преступление» совершено с какой-то детской наивнос­тью». С учетом такой «наивности» Лунева посадили в тюрьму на один год, а Кинцева на 4 месяца.

Конечно, такой случай был редчайшим, поскольку при зачислении на службу директор и все абсолютно служа­щие обязаны были дать письменное обязательство «дейст­вовать во всех делах по совести и без лицеприятия, хра­нить в тайне все, что касалось вверенных банку частных коммерческих дел и счетов». Жалованье руководству бан­ка определяла городская Дума в виде процента от полу­ченной чистой прибыли.

Контроль Думы над банком заключался и в том, что ежемесячно Дума вместе с правлением проверяла налич­ность кладовой банка, а к марту месяцу банк ежегодно представлял полный отчет о своей деятельности. Годовые отчеты печатались типографским способом и доводились до сведения клиентов. Знакомясь с таким отчетом, пред­приниматели и купцы могли сразу же прикинуть, на ка­кую сумму кредитов они могли рассчитывать. Это вытека­ло из правила, что каждый клиент мог получить кредит не более одной десятой основного и запасного капитала, вме­сте взятых.

Желающих воспользоваться услугами городского бан­ка было немало, потому что, несмотря на свою провинци­альность, он выполнял основные, самые популярные бан­ковские операции. В частности, принимали вклады на хранение, вели учет векселей, выдавали ссуды под залог непроданного товара, недвижимости. По желанию клиен­та переводили деньги в любую часть страны или по пору­чению вкладчика могли купить или продать товар.

Рассчитывать, конечно, на кредит мог каждый, но это не значило, что его получали все желающие. Для сохране­ния устойчивости банка его возможности по кредитованию ограничивались. Например, в начале века Дума решила построить здание городского ремесленного училища и взяла кредит в 5 тыс. рублей. Исходя из этого, сумма креди­тов для частных клиентов сократилась, поэтому для полу­чения кредита необходимо было приложить некоторые усилия.

Способы для этого были разные. Можно было пригла­сить члена правления на «день ангела» к себе домой и за обильным обедом заручиться поддержкой. Другая более мелкая предпринимательская «сошка», не вращаясь в ор­бите членов правления, обращалась к мелким сотрудни­кам банка.

Чаще всего нуждающиеся шли в трактир Константина Круглова, поскольку здесь всегда сытно и недорого корми­ли. Круглов помимо трактира, вел в городе мясоторговлю и репутацией своей дорожил. Постоянным клиентом этого трактира был отставной чиновник Иван Ксенофонтович, фамилия его затерялась, но все за глаза его звали «чер­нильная душа». Маленького росточка, сморщенный стари­чок и впрямь был похож на засохшую муху в чернильни­це. В трактире же он всегда бывал по базарным дням. За отдельным столиком «за парой чая» он ждал клиентов, нуждающихся в консультации по банковскому кредитно­му делу.

Поскольку все знали, что «чернильная душа» алкоголя не приемлет, на столик подавали два фарфоровых чайни­ка. Один с заваркой, а другой, большего размера с кипят­ком. На отдельном блюдце приносили четыре куска саха­ра. Стоило это удовольствие всего пять копеек, причем ки­пятку можно было просить сколько угодно, пока не «спи­вался» заварной чайник. За «парой чая» давались порой ценнейшие советы опытного чиновника, который потом получал на дом добрую корзину необходимых продуктов, а перед этим «красненькую» (10 рублей) или «синюху» — 5 рублей.

Весьма оживленной становилась работа банка в мар­товские дни, до наступления распутицы. В это время сот­ни крестьянских подвод привозили в Ставрополь зерно для продажи в северные районы России. Нередко случа­лось так, что в силу различных причин торговые сделки у продавцов хлеба рушились и поэтому крайне необходимы были ссуды. В городском банке можно было встретить и мелкого торговца кожевенным товаром Дмитрия Баныкина, и представителя богатого купеческого рода Киселевых. Нередко заходил в банк владелец самого богатого в Став­рополе двухэтажного кирпичного особняка Александр Иванович Акимов.

Регулярно заходил в городской банк и предъявлял к оп­лате выданные ему векселя купец Дудкин. Это была инте­ресная и примечательная личность в Ставрополе. В некото­ром роде конкурент банка. Он целыми днями просиживал в своем каменном амбаре на берегу Воложки, где молча вы­слушивал жалостливые рассказы просителей денег.

Бывало, что Дудкин давал ссуды и спивавшемуся ин­теллигенту, и проигравшемуся карточному игроку, и не­удачливому, обманутому торговцу. Деньги давал он под за­лог ценных вещей, по векселю, естественно под гораздо больший процент, нежели в банке, ибо «светиться» в бан­ке своей финансовой несостоятельностью было просителю крайне нежелательно. В случае неуплаты в срок Дудкин мог и переписать вексель, но не иначе как на полуторную сумму. Он любил повторять, что «всем известно — оборо­тистому жить лестно». Дважды в его амбар проникали грабители, унося с собой заложенные меховые шубы, но не вскрыв несгораемый ящик. Сейчас нам кажется, что это были «заказные грабежи», хотя доказательств нет.

Заходил к Дудкину довольно крупный и уважаемый ставропольский купец Буланов. Будучи неграмотным, он ставил в векселе медную печать с надписью: «купец Иван Буланов». Между прочим, ему давали кредит охотно, ибо, несмотря на свою неграмотность, Иван Иларионович был в свое время товарищем директора банка и имел порази­тельную способность распознавать жульничество.

Поскольку у нас в стране векселя были отменены в 1930 году, то есть необходимость объяснить современному читателю это понятие. В России векселя появились в 1729 году, чтобы по примеру европейских государств, «вместо переводу денег из города в город, а особо из одного владе­ния в другое, деньги переводить через письма, названные векселями, которые от одного к другому даются или посы­лаются и так действительны есть, что почитаются наипа­че заемного письма и приемлются так, как наличные день­ги, а за неплатежи штрафуются многими через займы из­лишними процентами».

Это была деловая практика не на каком-то клочке оберточной бумаги, а на особой, гербовой. В России про­шлого века существовало 25 сортов такой бумаги. И опре­деленная сумма векселя должна была писаться на соответ­ствующем сорте. Самый низший стоил 10 копеек, и на нем писались векселя на сумму до 50 рублей. Самый высший сорт бумаги оценивался в 75 рублей, на таком листе писа­лись векселя на сумму от 40 до 50 тысяч рублей.

Вексель в торговых операциях был широко распростра­ненным явлением, поскольку избавлял от необходимости иметь при себе крупные суммы наличных денег. В вексе­ле обязательно указывался срок платежной суммы в нем обозначенной, либо платеж должен был произведен «по предъявлению».

В любой нормальной финансовой деятельности деньги должны были «работать», находясь в обороте, поэтому ста­вропольские купцы без опаски делали вклады в банк. Можно было положить на текущий счет, просто на хране­ние, до 12 лет. Принимали деньги и на вечное хранение, если процент с них предназначался на содержание бого­угодных, учебных или иных общеполезных для города нужд. Единственное условие заключалось в том, чтобы сумма была круглой и не менее 50 рублей. Банковский процент устанавливало само правление, никакая столица не могла его диктовать. В Ставрополе, как правило, этот процент был пять, а если клали на срочное хранение, то процент повышался до шести.

В этот банк стекались средства на необходимые городу потребности, в том числе и на целенаправленные. Напри­мер, 8 февраля 1903 года известная в городе благотвори­тельница, вдова купца М. Киселева, положила в городской банк на срочный вклад 5 тыс. рублей с тем, чтобы по дости­жению известной суммы в городе был построен специаль­ный приют для слепых без различия сословий, звания и возраста. Между прочим, у лиц, жертвовавших свой капи­тал, было только две привилегии: первая — это получение систематических отчетов об операциях банка, вторая — ес­ли пожертвованный капитал был выше уставного, то банку можно было присвоить имя жертвователя.

Пожертвованные М. Киселевой деньги лежали в банке до революции, к сожалению, так и не достигнув размера, необходимого для постройки приюта, а вихрь революции поглотил их вместе с банком. На подобный вклад другого ставропольчанина В. С. Розлача, пролежавший в банке около 35 лет, в городе был построен приют для престаре­лых.

Весьма популярной операцией была выдача кредитов и ссуд под залог. Кредит можно было получить еще под за­лог ценных бумаг, под непроданный товар, под заклад драгоценностей или под недвижимость. Непременным ус­ловием являлось то, что закладываемые товары должны были находиться в Ставрополе и обязательно быть застра­хованными. Получив прошение о ссуде, банк направлял двух своих членов на месте осмотреть товар, убедиться в его качестве, позаботиться о способах его хранения, обяза­тельно его опечатать. Ссуду под закладываемый товар да­вали на срок от 3 до 9 месяцев и она должна была состав­лять не более 75% стоимости товара.

Когда закладывали недвижимое имущество, то здесь подразумевались каменные и деревянные дома, участки земли, небольшие промышленные заведения. Чтобы их за­ложить, необходимо было представить документ но право владения ими. В этих случаях банк просил городскую Уп­раву дать письменную оценку закладываемого. Если зем­лю, то три соседа и полицейский чиновник составляли оценочную бумагу. Ссуда под заклад недвижимости со­ставляла не более чем половину стоимости, зато на более долгий срок. Ссуды под здание могли дать на год, два, три, а на каменные здания — на восемь лет. Ссуды на землю могли дать на год, два, три, восемь и двенадцать лет.

Банк обслуживал прежде всего горожан, а крестьяне ближайших к городу деревень, как правило, пользовались услугами сельского кредитного общества. Такие кредит­ные общества действовали в 20 селах уезда и объединяли мелких товаропроизводителей. Кредитные общества были в Мусорке, Нижнем Санчелеево, Ягодном, Никольском и помогали крестьянам-кустарям избавиться от кабальных процентов местных ростовщиков. Процедура создания и функционирования кредитных товариществ была упроще­на. В селе избирали председателя и счетовода. В руковод­ство товарищества входили три уважаемых хозяина. Такое руководство и определяло, дать просителю кредит или нет.

Могли дать кредит «под доверие» или под поручительство кого-либо из уважаемых сельчан. Здесь кредит давали до пяти лет.

Но при всей очевидной целесообразности кредитных товариществ находились чиновники, которые выступали против них. Так, 18 декабря 1913 года весь Ставрополь только и говорил о публичном выступлении нового земско­го начальника Боянуса. Этот администратор выступил против того, чтобы сельские кредитные товарищества вы­давали кредиты беднейшему населению. По его мнению, необходимо было давать только состоятельным.

Развивая свою мысль, Боянус указывал, что при такой деятельности кредитных товариществ малоимущее населе­ние вымрет. Это вымирание для России особенно необхо­димо, ибо лица эти, в силу экономической необеспеченно­сти, являются в отношении правящих кругов оппозицион­но настроенными.

Народ был возмущен этим выступлением. Люди гово­рили, что они всегда жили по Евангелию, которое призы­вает оказывать помощь страждущим, на что Боянус отве­чал, что Евангелие ему не указ. Местные власти встрево­жились: «Откуда прислали к нам такого чиновника?» Оказалось, что этот Боянус долго где-то работал следовате­лем, но за превышение полномочий, избиение подследст­венных был судим Саратовской судебной палатой. Потом его перевели в Ставрополь. И только благодаря предводи­телю ставропольского дворянства С. А. Сосновскому «ре­тивого» чиновника быстро убрали из Ставрополя, и эконо­мическая жизнь продолжалась.

СТАВРОПОЛЬСКАЯ ПОЧТА
Почтовая связь в царской России была крайне запу­щенной и отсталой отраслью хозяйства, ее возможностей хватало лишь на то, чтобы обслуживать городское населе­ние. Если же учесть, что подавляющее большинство насе­ления страны проживало в сельской местности, то, зна­чит, и большинство населения не обслуживалось.

Существовало положение, что на селе почтовые госу­дарственные учреждения могли открываться там, где га­рантировалась прибыль, или там, где местное население давало обязательство в течение трех лет безвозмездно во­зить почту, предоставлять почтовой конторе помещение, а зачастую и содержать штат служащих. Большинство кре­стьян было против этого, так как содержать за свой счет еще и почтовую связь казалось им нелегким делом, да они и не видели в ней большой нужды.

Чтобы как-то осуществлять почтовую связь, притом наиболее дешевыми средствами, почтовое ведомство с 1862 года стало создавать для обслуживания села вспомогатель­ные почтовые учреждения при полных почтовых станци­ях, на железнодорожных станциях, при волостных прав­лениях. Такие вспомогательные почтовые станции до сере­дины XIX века были наиболее распространенными учреж­дениями связи. Ведение почтовых операций при волост­ных правлениях возлагалось на волостных старшин или писарей. Большинство вспомогательных почтовых пунк­тов ограничивало свою деятельность приемом и выдачей два раза в неделю простых отправлений и продажей зна­ков почтовой оплаты.

Все это привело к тому, что во многих уездах местные органы самоуправления — земства — вынуждены были организовать собственную почту, которая существовала независимо от государственной, имела свои правила, так­сы, марки. Земские почтальоны развозили почту из цент­рального разборочного пункта Ставрополя по волостным правлениям. Почта, приходящая в уезд и уходящая за пределы уезда, обслуживалась государственной, или, как тогда говорили — казенной почтой.

В 1871 году ставропольское земство содержало за свой счет 5 возчиков почты (почтарей). Оклад их был невелик, им положили 144 рубля в год. Для сравнения заметим, что другие земские служащие получали: врач — 1.200 рублей, фельдшер — 240 рублей, сторож в больнице — 72 рубля в год. Другими словами, почтовые служащие не были изба­лованы высоким жалованьем, хотя почтарь и мог купить на месячную зарплату 6 пудов мяса или 20 пудов хлеба.

Три раза в неделю почтари должны были объезжать за­крепленный за ними район, и в 1873 году они перевезли около 50 тысяч пакетов простой почты. Почту возили по двум специальным дорогам. Одна связывала Ставрополь с Самарой, другая — с Симбирском. Кроме этих дорог, был еще коммерческий путь, связывающий Ставрополь с Ка­занской губернией, и две скотопрогонные дороги.

Ставропольский уезд был обширный, и до конечного пункта почтарям приходилось ехать 160 верст. Поэтому и неудивительно, что письмо из Ставрополя до самого даль­него села доходило на четвертый день, а обратно в Ставро­поль — на шестой. Это было связано с расписанием достав­ки корреспонденции.

За состоянием дорог, по которым перевозили почту ме­стные власти, внимательно следили. Ежегодно, сразу же после весеннего половодья члены уездной Управы произ­водили осмотр всех почтовых трактов. Земством специаль­но был приглашен на работу специалист на должность до­рожного смотрителя. После осмотра дорог составлялась ве­домость о состоянии всех дорожных сооружений (мостов, переправ и т. д.) с указанием в ней требуемых в них ис­правлений и направлялась в губернскую Управу, которая, рассмотрев ведомость, делала распоряжение о составлении технических смет и выдавала необходимые средства.

Чтобы ускорить доставку почты, обеспечить беспрепят­ственный проезд почтовых карет, их обеспечивали специ­альными рожками. В правилах учреждения почтовых ка­рет было записано: «Учредить почтовые рожки для сиг­нальных знаков, по которым все встречающиеся экипажи обязаны сворачивать в сторону и давать почте свободный проезд, а шоссейные заставы — поднимать шлагбаумы. Другие сигнальные знаки будут для извещения о прибытии почты на станцию, дабы ямщики могли немедленно выводить лошадей в хомутах, станционные же смотрители — встречать почту».

Почтовые рожки вводились в России по аналогии с За­падом со времен Петра I. Но это новшество приживалось с большим трудом. Ямщики не хотели играть на рожках различные мелодии. Известен случай, когда один почталь­он «уморил себя из злости крепкой водкой, предпочитая скорее умереть, чем приставить к губам немецкий инстру­мент».

В конечном счете, все усилия по внедрению почтовых рожков оказались тщетными. Рожок сохранился в россий­ской почте в основном лишь как эмблема. Его изображали на почтовых флагах, вывесках, печатях, мундирах, долж­ностных знаках.

И вот в 70-х годах XVIII века кому-то пришла в голо­ву мысль об использовании вместо рожка бронзового коло­кольчика. И это сразу привилось. Скорее всего, это объяс­няется особым отношением в России к колоколу как к яв­лению русской национальной культуры. Недаром широко бытовали легенды о происхождении ямщицких колоколь­чиков от вечевых колоколов Новгорода и Пскова, олице­творявших свободу и независимость. Звон колокольчика почтовой тройки как бы символизировал удаль и волю.

Удобное место для подвески почтового колокольчика, представлявшего миниатюрную копию церковного колоко­ла, сразу нашлось — деревянная дуга над головой корен­ной (средней лошади) русской тройки.

Почтовый колокольчик, как и почтовый рожок, вы­полнял две функции. Главная функция была сигнальной. Колокольчик при езде издавал громкий звон, который был слышен за две версты и требовал освободить дорогу для проезда и своевременно подготовить смену уставшей лоша­ди на очередной почтовой станции. Другая функция была эстетической. Кучерам, пассажирам и ямщикам приходи­лось преодолевать огромные расстояния по русским про­сторам. Нежный звук колокольчика скрашивал однообра­зие утомительной езды, которая нередко растягивалась на несколько дней.

В начальный период земской почты перевозили только простую корреспонденцию. Простое письмо, независимо от расстояния, можно было отправить, купив марку за 10 копеек. Такая цена отправляемого письма существовала с 1858 года. Позже, когда Россия вошла во Всемирный поч­товый союз, унифицировавший и понизивший почтовые сборы в международном масштабе, оплата внутренней кор­респонденции была понижена до 7 копеек в 1878 году за письмо. А земская почтовая марка стоила всего 3 копей­ки. Так что это была серьезная конкуренция государствен­ной почте.

Непосредственно адресатам почта не доставлялась. Ис­ключение делалось только для местной знати — помещи­кам, сельским богатеям и для отдельных представителей сельской интеллигенции (врачей, агрономов, учителей).

Их корреспонденция в основном состояла из писем, потому что журналов выписывалось немного. Любопытно посмотреть, кто получал журналы, В 1857 году ставро­польская почта доставила их: 14 — чиновникам, 8 — по­мещикам, 11 — купцам, 2 — крестьянам. Духовенство и мещане в этом году не выписывали журналы. Назва­ния выписываемых журналов тоже немало говорили о вкусах ставропольской публики. В 1857 году ставрополь-чане получали: «Московские ведомости» — 1 экз., «Хри­стианское чтение» — 1 экз., «Русский вестник» — 1 экз., «Сын Отечества» — 2 экз., «Библиотека для дач» — 1 экз., «Северный цветок» — 1 экз., «Морской сбор­ник» — 1 экз., «Живописный сборник» — 2 экз., «Жур­нал садоводства» — 1 экз., иностранные журналы — 1 экз., «Губернские ведомости» — 7 экземпляров.

Чтобы поднять доходы земской почты и расширить пе­речень услуг, с 1871 года ставропольская почта стала при­нимать к пересылке деньги, ценные бумаги и организова­ла доставку корреспонденции почтальонами. Денежные суммы, пересылаемые по почте, не должны были превы­шать 25 рублей, лишь 27 сентября 1887 года земская Уп­рава разрешила пересылать денежные переводы до 100 рублей. Пересылаемая по земской почте денежная коррес­понденция возилась в кожаных чемоданах, застегиваемых пряжками и замками. Кроме того, каждый из почтарей снабжался револьвером, который в случае оставления службы сдавался в Управу.

Денежные пакеты и посылки из Ставрополя в села и деревни уезда принимались в земской Управе ежедневно, кроме воскресенья и праздничных дней с 9 часов до 2 ча­сов дня. Простая же корреспонденция опускалась в почто­вый ящик, который висел у Управы. Почтовый ящик был и при каждом волостном правлении, а в Ставропольском уезде в 1892 году было 36 волостей.

Не принимались посылки весом более двух пудов и те, ценность которых была более 300 рублей. Посылка без ценности и не более 10 фунтов веса стоила отправителю 10 копеек, столько же сколько и простое письмо. Заказное письмо, отправляемое в села уезда, стоило 6 копеек (2 мар­ки), а вот за утерю такого письма почта уплачивала отпра­вителю 3 рубля.

Конечно, у местного земства на развитие почтового де­ла денег не хватало. Когда ставропольская почта стала пе­ревозить посылки, то возникла острая необходимость при­обрести для каждого волостного участка весы. Земство вы­делило по 3 рубля на каждый участок, но весы дешевле 6—8 рублей приобрести было невозможно. Тогда решили: «так как едва ли встретится надобность в весах при воло­стных правлениях, потому что посылок в течение года бы­вает весьма незначительное количество, и при надобности могут быть определены по весу приблизительно...» купить столько, на сколько хватит денег.

Значительное улучшение в работе ставропольской поч­ты произошло после случая с Павлом Горностаевым. Как говорится, «не было бы счастья, да несчастье помогло». А дело было так.

Служил в ставропольском земстве писарем Павел Гор­ностаев. Служил уже 12 лет, честно оправдывая поговор­ку «крест в петлицу, геморрой в поясницу». Почтарь при­возил со своего участка денежные переводы и сдавал их в Управу, здесь писарь Горностаев по книге или по квитан­ции отправлял их клиентам. Но контроля за ним не было, и, таким образом, часть он присваивал. За 12 лет растра­та составляла больше тысячи рублей.

Земская Управа, застигнутая врасплох выявленной растратой, чтобы не подрывать доверие к почте, немедлен­но выслала адресатам украденную у них сумму. Сам рас­тратчик смог внести только 79 рублей 40 копеек.

Слушая это дело, орган местного самоуправления — земское Собрание — 16 октября 1886 года принимает крайне любопытное и с нравственной точки зрения поучи­тельное решение: «...Так как по закону ответственным ли­цом за беспорядки по земскому хозяйству является перед земством его исполнительный орган, то произведенную Горностаевым растрату должен пополнить состав Управы, при котором произведена растрата». Председатель Управы Юшанцев, члены: Бадылин, Рябов, Сарымов сложились и внесли тысячу рублей. Почти полгода они работали бес­платно.

После этого контроль за работой почты был очень хо­рошим. Почтари стали получать по 300 рублей, т.е. почти наравне с фельдшером и учителем. За каждые прослужен­ные 5 лет им стали выплачивать надбавку в 100 рублей. Кандидатуры почтарей не только внимательно подбира­лись, но при приеме на работу они стали вносить залог в 150 рублей и поручительство уважаемых и авторитетных людей.

Внимание со стороны земства к почте позволило сфор­мировать довольно крепкий коллектив почтарей. Один из них — Семен Петрович Скрипачев из села Кунеевки, про­служил на ставропольской почте 25 лет. В его характери­стике говорилось: «...за время служения почтаря Скрипа-чева не было случая какого-либо упущения с его стороны по службе или он был бы неисполнителен. Все это говорит о том, что почтарь Скрипачев, неся свой тяжелый как в нравственном, так и в физическом отношении труд, стоял на высоте своего призвания, поэтому и заслуги его по до­стоинству оценены...» Его в честь юбилея наградили меда­лью и половиной годового оклада.

Скорее всего недостатком средств, чем непониманием проблемы, было вызвано принятое 31 мая 1871 года зем­ским Собранием решение, что «в Ставропольском уезде по­требности в телеграфных сообщениях в настоящее время и в близком будущем не видится». Хотя 6 лет спустя, 31 ию­ня 1877 года, это же Собрание, «имея в виду присоедине­ние телеграфной линией Ставрополя с Самарой, быстрая корреспонденция принесет значительную пользу не только торговому сословию и жителям г. Ставрополя, где хлебная торговля увеличивается с каждым годом», выделило 600 рублей на устройство телеграфа, а требовалось 7.773 руб­ля. Конечно, выделенной суммы не хватило, пришлось прибегать к сбору пожертвований. Тем не менее, уже в 1879 году телеграф соединил Ставрополь с Самарой и Спасским Казанской губернии.

Устройство телеграфа не только не прибавило цивили­зованности нашим землякам, но и пополнило земскую казну. Приходящая телеграмма вручалась специальному нарочному вместе с листом, в котором указывалось рассто­яние до получателя и размер оплаты. Получатель оплачи­вал стоимость телеграммы нарочному. Учитывая сельские условия, Ставропольская земская Управа определила и таксу за доставку телеграммы. Нарочному платили с 1 марта по 1 июня по 5 копеек за версту; с 1 июня по 1 сен­тября — по 6 копеек, а с 1 сентября по 1 марта — четыре копейки. Летом платили дороже, потому что лошадь в лет­нее время была наиболее занята в сельском хозяйстве и стоила дороже.

В 1902 году в земском Собрании возник вопрос о теле­фонизации Ставрополя. Составили смету, по которой 10 номеров должны были быть в Ставрополе, 10 — в Меле-кессе, 4 — в Никольском, 2 — в Мусорке. Из 10 ставро­польских номеров три были бесплатные (в уездной Упра­ве, в полицейском управлении, в земской больнице). Теле­фонные аппараты были марки «Эрикссон» № 1. Посколь­ку телефонная сеть должна была обойтись местной власти в 22.621 рубль, то земство не смогло найти этих денег и обратилось к правительству за помощью. Но началась рус­ско-японская война и вопрос о телефонизации был остав­лен. Телефон появился в Ставрополе только в 1912 году.