Структурообразующие элементы природно-культурного ландшафта трансбайкалья

…Нет ничего удивительного в том, что новые вопросы, вливающие в науку свежие силы, часто исходят из традиций вопрошания, коренящихся в совсем иных культурах.

А тот факт, что сегодня самые разные культурные образования принимают участие в развитии научной культуры, является для нас источником новых надежд.

И. Пригожин

Святые места, или антропогеографические культовые объекты Трансбайкалья

Тот, кто хоть однажды посетил Трансбайкалье, не мог не заметить великое множество святых мест, которые каждый путник по традиции обязан отметить символическим подношением-жертвой в виде монетки, зерен, цветной ленточки на дерево, капель напитка, слов молитвы или даже просто короткой остановкой в пути. Как правило, в таком месте есть груда камней с шестом или ветками, воткнутыми в центр, деревья пестреют разноцветными хадаками (ритуальными шарфами, подносимыми в знак уважения, почтения), зурамами (ленточками – подношениями духам деревьев). В последние годы стали устанавливать столы или беседки с навесами, деревянные ритуальные коновязи – сэргэ, небольшие алтари, а иногда и ступы (субурганы). Это очень древняя и стойкая традиция – помечать определенные места специальными маркерами, а также обычай ритуального поведения на этих территориях, несоблюдение которого, как считается, может привести к трагическим для нарушителя последствиям.

Ритуал и экологическая культура населения

Специфика кочевой культуры состоит в непосредственной и быстро обратимой ее связи с окружающей средой, природой. Жизнь кочевника проходила в унисон с явлениями природы, была подчинена природному ритму, с тем чтобы не наносить окружающей среде трудновосстановимых уронов, не повреждать естественную флору и фауну. Хозяйственная деятельность номадов мало изменяла природу и практически не оставляла следов, будучи совершенно подчиненной естественному круговороту вещей в природе. Однажды в очередной экспедиции, это было в Тункинской долине, на одном из целительных источников этого сурового, но благодатного края мне встретилась женщина, которая поразила меня глубокой, исконно народной мудростью, той, что невозможно вычитать из умных книг, но можно впитать в себя, унаследовав многовековой опыт нелегкой жизни кочевника.

Все, в общем, было вполне банально: обычное утро маленького селения полукочевников недавнего прошлого в глухой сибирской провинции, живущего своей размеренной жизнью десять месяцев в году. Но с наступлением короткого долгожданного лета бархатно-зеленая долина заполняется толпами страждущих туристов, как пеших, добиравшихся сюда на перекладных, так и снабженных всеми видами современного дорогого транспорта. И тогда на скучном пустыре словно из-под земли вырастают ларьки со всевозможным товаром: ароматно дымятся буузы – любимое национальное блюдо бурят, рядом потрескивают узбекские казаны с горячим золотистым пловом, азербайджанские мангалы шипят и потрескивают шашлыком в бело-луковых кольцах. Местные тетушки приносят молоко, творог и сметану, настоящую, деревенскую, тягучую, как мед, дожелта пронизанную солнцем. В беседках – временных прилавках – громоздятся душистые шаньги¹, смачные, здоровенные, как добрые оплеухи, сочни, румяные калачи и пирожки. Толпы желающих избавиться от ломоты в суставах или просто «оттянуться» на лоне живописной природы, невзирая на отсутствие элементарных удобств, выстраиваются в очередь под гейзерные воды душа, на горячие ванны и грязи. Берег маленького озерца окрашивается пестрыми купальниками и шапочками. Полупустые домики и сарайчики местных жителей заполняются постояльцами.

Тетя Катя, так звали мою собеседницу, – пенсионерка, занимается сезонным бизнесом, которым занято все ее семейство: сдают жилье и кормят туристов домашними буузами. Крепкий простор-ный сруб дома, новый флигель, чистота и порядок в ограде, пышно цветущий огород свидетельствуют о том, что хозяева здесь не из ленивых. В поисках хозяйки – нужно было расплатиться за ночлег – я заглянула в большой бревенчатый амбар, который, как оказалось, тоже был оборудован под жилье: стены и полы внутри устланы огромными персидскими коврами, вдоль стен – кровати, посредине – большой, круглый стол, древняя радиола на комоде. Тетя Катя перестилала постели. Уже уходя, я обратила внимание на яркое, необычное покрывало, подвешенное на гвозди в дверях амбара. Тяжелый гобелен полностью закрывал дверной проем, и края его грузно свешивались по бокам. Гобелен оказался вышивкой из мулине, явно прослужил уже много лет, не потеряв, однако, цвета и целости нитей. Рисунок гобелена представлял собой композицию на фоне пейзажа: горная гряда Тункинских Гольцов с заснеженными вершинами. У подножия гор на берегу небольшого озера – домик, а на опушке леса – грациозный сохатый с гордо вскинутой ветвистой головой. Обрамлением картины служил яркий цветочный узор. Хозяйка, заметив, что я с любопытством разглядываю занавес, пояснила:

– Это от мух, старое покрывало…

– Вы сами вышивали? Какая красота!

– Это работа нашей покойной мамы, она была известной мастерицей: шила, вышивала, катала войлочные ковры, потники. Очень красивые вещи получались. Раньше ее работу почти в каждом доме здесь можно было найти. А этому покрывалу больше
50 лет, сначала оно висело на стене, как ковер, потом им кровать заправляли, на диване долго лежало. Мы все, нас было у нее пятеро, да все дети наши – моих только четверо, потом все внуки прыгали на нем. Ничего ему не делается, основа только бязевая или холщовая была, износилась, я ее сняла, а вышивка все та же, и без основы держится, не рвется. Теперь вот от мух спасает.

– Ваша мама была, видно, художником.

– Да какое там! Как все здесь – пасла скот, занималась домашним хозяйством, в колхозе работала, нас рóстила. А вышивала и катала ковры, когда свободная минутка выдастся. Как сейчас помню, рисовала сама на белой ткани химическим карандашом, время от времени поплевывая на карандаш, чтоб рисунок лучше было видно. Здесь изображен наш старый дом, зимняя стоянка. Озера этого сейчас нет, и дома уже нет, только вот это дерево еще стоит там; но мое детство прошло здесь, в этой местности, все было так, как нарисовано на ковре. Таких мастериц сейчас нет, из нас, детей, никто не унаследовал ее золотых рук.

– Вам не жалко вот так использовать ковер? Ведь эта вышивка – историческая и художественная ценность! Почему вы не приберете ее в сундук, чтобы сохранить как память и показывать потомкам. Так на гвозде ведь порвется, а такая красивая вещь…

– В сундуке лежать что толку – моль съест, потом как тряпку будут использовать... Пусть служит, пока я жива и помню все это, и мне это дорого. Отслужит свое и уйдет. Я не хочу, чтобы после моей смерти это стало старым хламом у всех под ногами.

Так тетя Катя в простых словах преподнесла мне опыт и мудрость многих и многих поколений. Суровый рационализм кочевника: разрушение старого неизбежно и естественно. Износ и разрушение, возращение вещи в исходное состояние материала, а материала – к первоэлементам – это как правило гигиены бытия в глобальном смысле, очищение пространства для создания и рождения нового. Такое восприятие – это свидетельство отсутствия культа эго в самом жизненном устое традиционной культуры. Этот урок кочевнической мудрости мне приходилось не однажды усваивать на просторах монгольских степей и бурятских лесов.

Но необходимость передачи знания, особо важной информации будущим поколениям, несомненно, существует всегда. Для этого, для памятования какого-то исторического события или организующей идеи, создавались памятники. Памятники у кочевников имеют свои особенности и отличаются от памятника городского типа. Главная их особенность – экологичность. Они экологичны, так как экономны в ресурсозатратах: в сооружениях используется природный материал, который при разрушении органично растворяется в окружающей среде. Для работ требуются небольшие трудовые затраты, посильные самому малому количеству человек. Кочевнический памятник, как правило, практически не требует капитального ремонта, для его восстановления, поддержания в должном порядке достаточно вполне скромных усилий и затрат. Несомненно, что сооружения типа монгольского обоо (аналогично – тибетского лабцзэ) являются сооружениями религиозных культов, актуальных в современной жизни названных народов. Таким образом, они одновременно являются памятниками истории и культуры народа и активно функционирующими религиозно-культовыми сооружениями.

Так, общепринятые монгольскими народами в древности культы хтонических божеств или «хозяев местности» – эзэнов (хатов, сабдаков, луусов и др.) – сохранились на протяжении веков и благополучно продолжают жить в наши дни. Эзэн (эжэн, эжин, эдзин), монг. – буквально означает «хозяин, владелец», в данном случае – покровитель определенной местности. Сабдаки (от тиб.: sa bdag – букв. «владелец земли») – разряд духов, полубожеств синкретичного пантеона тибетского буддизма², находятся на низших ступенях иерархии, соотносятся с монгольским понятием эзэнов. Лусууд – наги, обитатели вод и подземного мира, считаются покровителями водных пространств, источников, рек, озер и пр.; следят за сохранением чистоты вод и целостностью земного покрова.

Духи и божества, хозяева местности, имеют свои определенные «резиденции» и «места присутствия». А население, проживающее на «подведомственной» эзэну территории, совершает обязательные сезонные и многочисленные ситуативные ритуалы, сооружает специальные знаки – памятники, свидетельствующие об особенности данного места. Данные знаки-маркеры должны напоминать человеку о том, что он не есть единственный житель Земли и господин матушки-природы, напротив, он частица густонаселенного мироздания, где нет ни пяди пустого пространства. Есть бурятская поговорка: «Эзэгуй газар гэжэ байхагуй» – «Не бывает земли без эзэна». Эзэн – это «владелец», «хозяин», в данном контексте – дух, персонификация данной местности. Если человек хорошо ладит с эзэном, то и дела его идут хорошо и в хозяйстве, и в семье, и в отношениях с другими людьми. При этом считается, что добродетельным делам и намерениям радуются добрые духи-помощники, усиливаются хранители семьи, а негативные эмоции и злодеяния укрепляют и подкармливают вредоносных духов, разносчиков эпидемических болезней, несчастных случаев и пр. От того, как поведет себя человек, изменяется соотношение сил в астральном мире, что в свою очередь изменяет ход событий в жизни человека.
И это как цепная реакция.

Экологические взгляды буддийского вероучения, шаманизма имеют достаточно сильное влияние в регионе Трансбайкалья. Мифологические реалии, столь универсальные для разных мировых культур, могут стать источником для решения современных проблем, особенно там, где древние мифы еще социально значимы.

Кочевая жизнь и благосостояние пастуха всегда были зависимы от сохранения экологического баланса в природе. А жизнь бродячего охотника просто невозможна, если нарушено какое-либо звено в естественном круговращении вещей в природе. Охотник, как зверь-хищник, сам является одним из этих звеньев. Поэтому вполне естественно, что первыми к суровой необходимости сохранения экобаланса в природе пришли именно охотники или народы, основным видом жизнеобеспечения которых была охота. Идея создания заповедных зон или особо охраняемых природных территорий обязана своим происхождением промысловикам Севера и Сибири, где природа, увы, еще более хрупка, чем в Центральной Азии. Поэтому чукчи испокон веков устраивали заказники моржей в арктических морях, а тувинцы соблюдали запрет на добычу бобров в истоках Енисея. Монголы, создавая заповедные природные зоны, называли их дархан газар – особое место. Есть свидетельства, что священный статус горы Богд-уул, находящейся на юге г. Улан-Батора, нынешней столицы Монголии, был закреплен в письменных документах XVIII в.

К ощущению мирового духовного кризиса, воспринимавшегося в последние годы ведущими антропологами весьма остро, теперь добавился всеми материально ощутимый глобальный экономический кризис. По мнению Ф. Фукуямы, мировой духовный кризис связан с переломным моментом перехода человечества от индустриального общества к обществу информационному, и рождение информационного общества переживается не менее болезненно, чем когда-то создание индустриального (Фукуяма 2003). Причины мирового экономического кризиса эксперты объясняют по-разному, главным образом ошибками финансово-экономической политики, перепроизводством доллара США, раздутой кредитно-ипотечной системой, однополярностью мировой экономики, экономическими циклами развития, преднамеренной игрой мегафинансистов и т. д. Как сказали бы теоретики марксизма-ленинизма, налицо признаки мировой революционной ситуации, когда «верхи» не могут, а «низы» не хотят жить по-старому. Сторонники синергетики, вероятно, определят это как достижение точки бифуркации, когда нарушено равновесие и дальнейшее развитие событий очень сложно определить, но появилась реальная возможность кардинально изменить положение вещей, иерархию приоритетов и ход истории в целом, с тем чтобы наконец приблизиться к реализации давно лелеемого устойчивого развития общества.

Ситуация глобального кризиса уже давно прогнозировалась учеными, и даже были «прописаны рецепты», которые способны не просто заглушать симптомы болезни отдельных органов до следующего криза, а излечить организм в целом, пробудив его самовосстанавливающие резервы. Например, более 30 лет назад Х. Хен-дерсон выступала с радикальной критикой фундаментальных принципов и ценностей современной западной экономики и политики, заявляя, что основные проблемы нашего времени являются разными гранями одного и того же кризиса и что этот кризис в основном – это кризис восприятия. Называем ли мы эти кризисы «энергетическими», «экологическими», «урбанистическими» или «популистскими», мы должны признать, говорила она, что «корень их лежит в одном базовом кризисе неадекватного, узкого восприятия реальности». Слова Хендерсон о том, что «сегодняшний развал в экономике заставляет подвергнуть сомнению базовые концепции современной экономической мысли» и «сегодняшние экономисты оперируют неверными параметрами и используют устаревшие концептуальные модели для схематизирования исчеза-ющей реальности», звучат особенно актуально в период нынешнего глобального кризиса. Для реального решения проблемы автор считает, что необходим «пересмотр экономических концепций и моделей, причем делать это надо на самом глубоком уровне, связанном с системой ценностей, лежащей в их основании», так как «корни многих социальных и экономических проблем можно будет увидеть в болезненном приспособлении индивидуумов и институтов к меняющимся ценностям нашего времени».

Еще ранее английский экономист Э. Ф. Шумахер в поисках альтернативного пути развития экономики и общества обращался к ценностным критериям буддийского мира. В своей книге «Малое прекрасно», вышедшей в свет в 1973 г., он критикует экономическую систему, основанную на наращивании и возбуждении потребления, говорит, что «потребление – не цель, а средство, а показателем уровня жизни является максимальное благополучие при минимальном потреблении», и приходит к выводу, что «цивилизация рубит сук, на котором сидит, в частности отравляя воду и хищнически уничтожая леса» (Шумахер 1973). Американский антрополог Ф. Фукуяма определяет решающий фактор устойчивого развития общества как «социальный капитал» или «набор неформальных ценностей или норм, которые разделяются членами группы и которые делают возможным сотрудничество внутри этой группы» (Фукуяма 2003).

Физики Г. Хакен (2003) и И. Пригожин (1991) писали о необходимости нового отношения к миру как к открытой, сложной и взаимосвязанной системе. И. Пригожин также считал, что в восточных философских системах и традиционных обществах существуют альтернативные паттерны развития, способные обогатить и оздоровить мировое сообщество, и выражал надежду, «что наука будущего, сохраняя аналитическую точность ее западного варианта, будет заботиться и о глобальном, целостном взгляде на мир. Тем самым перед ней откроются перспективы выхода за пределы, поставленные классической культурой Запада» (Пригожин 1991).

Российский ученый, экономист, философ и историк Э. С. Кульпин (1999; 2008) вскрывает глубинные тенденции социокультурной истории России сквозь призму доминантных ценностей общества в сравнении с обществами Запада и Востока. Путеводной направляющей экономики, как ни крути, оказываются ценностные, идеологические факторы, сформированные историей социальной общности. Справедливым представляется вывод автора о достаточной утопичности подведения определения шкалы социальной ценности под определение общечеловеческих. Исторически каждая социальная общность формирует свои представления о более или менее ценном.

В суровых климатических условиях Центральной Азии потенциальный фонд «социального капитала» создают древние традиции всеобщего почитания святых мест и неписаные поведенческие нормы кочевника. Ценности духовного плана имеют свое материальное выражение в памятниках истории и культуры каждого народа. Не будет преувеличением утверждение, что механизм действия древних народных традиций, продолжающих жить неформально без специальных институтов внешнего управления и властных структур, кроме всего прочего, формирует своеобразие и уникальный колорит культурного ландшафта Трансбайкалья (Байкальского региона РФ).

Что же составляло традиционную систему ценностей мира монгольской кочевой культуры? Многие ученые отмечают особую роль религиозных воззрений в формировании и самой сути социальной организации монгольского раннего и средневекового общества. Это характерно, впрочем, для многих империй Азии, когда правитель определяется харизмой или является божественно избранным существом, наделенным особым предназначением и происхождением свыше. В китайской традиции правителя Срединного государства, императора называли Избранным Небом или Сыном Неба. Китайские историографы, описывая воинственных соседей, замечали, что «гуннские шаньюи также считались порождением Неба и Земли и были поставлены управлять Солнцем и Луною» (Кычанов 1999: 32). Император Японии вплоть до 1946 г. считался фигурой священной и неприкосновенной ввиду его божественного происхождения. В соответствии с синтоистской мифологией покойный император Хирохито являлся 124-м императором в непрерывной линии наследования от великой богини солнца Аматэрасу Омиками. Только после Второй мировой войны император отрекся от «божественности» и стал лишь символом государства. Утверж-дение о сверхъестественном, небесном происхождении Чингис-хана должно было закрепить право наследования ханского престола его потомками.

Известные письменные источники и предания, касающиеся раннего периода становления всемонгольского хагана, рассказывают о молитве молодого Тэмуджина на горе Бурхан-халдун: ему чудом удалось укрыться от преследований и остаться в живых. Сказание воспроизводит эмоциональное состояние молодого воина и клятву, данную им перед силами природы:

«…Поднялся я на Бурхан Халдун,

Единственную свою жизнь пожалев,

Идя по следу сохатого, что ходит по темной тропе,

Где ивовые ветви были мне домом, взошел я на Халдун,

На Бурхан Халдуне жизнь моя, что не больше, чем вошь,

была спасена!

На Бурхан Халдуне жизнь моя, что не больше, чем ласточка,

была спасена!

Отныне каждое утро буду я приносить жертву Бурхан Халдуну;

Каждый вечер буду призывать его;

Да помнят об этом потомки потомков моих! –

говоря так, повернулся он к солнцу, повесив свой пояс себе на шею, положив свою шапку на руку, ударяя в грудь рукой, преклонив девять раз колени, совершил он поклонение в сторону Бурхан Халдуна» (Лубсан Данзан 1973: 85).

Клятва молодого воина подносить ежедневную жертву святой горе с просьбой о спасении его ничтожной с точки зрения вечности жизни была дана перед силами природы. Само солнце как бы призывалось в свидетели соглашения о взаимном уважении между человеком и природным объектом. Клятва эта, судя по всему, выполнялась не только самим Чингисханом, но и его потомками и подданными. Вероятно, это был один из главных заветов вождя, свод которых позднее стал известен как Великий Закон – Яса Чингис-хана.

Традиционная система ценностей кочевого монгольского общества в период до формирования монгольского государства держалась на нормах обычного права. Объединение монгольских племен под властью Чингисхана привело к унификации норм обычного права разных родоплеменных объединений и созданию общемонгольского письменного устава – Великой Ясы Чингисхана. Летописцы XIII–XV вв. свидетельствуют, что «законы Ясы были записаны на листах и хранились в казне главных царевичей. В особо важных случаях листы эти приносились, и на основании их решались дела» (Бартольд 1896: 42).

К сожалению, Великая Яса не дошла до нас в полном виде, она известна в передаче арабских, персидских, армянских историков и летописцев Макризи, Мирховенда, Ибн-Батута, Рашид-ад-Дина, Вартана, Магакия, Джувейни. Однако и из дошедших до нас статей Великой Ясы можно сделать заключение о поведенческих нормах кочевников того времени. Предательство, ложь, обман, колдовство, донос наказывались смертной казнью: «…кто лжет с намерением, или занимается волхованием, или кто подсматривает за поведением другого, или вступается между двух спорящихся и помогает одному против другого… предается смерти» (Рязановский 1933).

В китайских исторических записках Чэгэнь Лу, ставшего знаменитым благодаря его «Путешествию на запад», передано содержание послания Чингисхана Чань Чуню. Чань Чунь рассказывает о долговременном и постоянном своем общении с императором, который высоко ценил умных и образованных собеседников. В частности, ученый монах-путешественник приводит слова из послания Чингисхана, где тот говорит о причинах поражения Китая: «Небо отвергло Китай за его чрезмерную гордость и роскошь. Я же обитаю в северных степях, не имею в себе распутных наклонностей, люблю простоту и чистоту нравов; отвергаю роскошь и следую умеренности; у меня одно платье, одна пища; я так же в лохмотьях и то же ем, что коровьи и конские пастухи; я смотрю на народ, как на детей; забочусь о талантливых, как о братьях; мы в начинаниях согласны; взаимная любовь у нас издавна; в обучении тем я впереди других, что в ратных боях не думаю о заде» (Си ю цзи… б. г.: 370).

Широко известна веротерпимость Чингисхана, закрепленная в законе: «Он постановил уважать все вероисповедания, не отдавая предпочтения ни одному». Из статей, которые можно отнести к «природоохранным», или «экологическим», законам своего времени: «…тот, кто мочится в воду или пепел… предается смерти»; «он запретил им опускать руку в воду и велел употреблять что-нибудь из посуды для черпания воды»; «он запретил говорить о каком-нибудь предмете, что он не чист, утверждал, что все вещи чисты, и не делал различия между чистым и нечистым».

Великая Яса закрепила принципы степной этики и демократии, гостеприимства и взаимоуважения: «…он запретил своему народу есть из рук другого, пока предоставляющий сначала не вкусит сам от предлагаемого, хотя бы он был князь (эмир), а получающий пленник; он запретил им есть что бы ни было в присутствии другого, не пригласив его принять участие в еде; он запретил насыщаться одному более товарищей; и шагать через огонь трапезный и через блюдо, на котором едят» (Рязановский 1933: 13–16).

Таким образом, согласно закону, осквернение первоэлементов (монг. махабод) материального мира – воды и огня – должно было караться смертью. Пепел из очага у монголов до сих пор почитается как сакрально чистый. Известно также, что форма монгольской обуви (гутул) без каблука и с загнутым вверх носком была не только наиболее удобной для наездника, но и трактовалась как обувь, которая «не ранит землю», еще один из природных первоэлементов. Таким образом, щадящее отношение к природе и окружающей среде было законодательно зафиксировано наряду с нормированием взаимоотношений людей в кочевом сообществе. Культовый, сакрализованный статус ключевых природных объектов получил легитимное подтверждение у монголов со времен Чигисхана.

Проблематика «святых мест» кочевнического мира на территории РФ (Байкальский регион) представляет собой на сегодня, во-первых, клубок научных и практических проблем гуманитарно-общественного, естественно-научного, легитимного, охранного, экологического характера. Во-вторых, наряду с необходимостью фундаментального и комплексного научного исследования объектов это также практическая необходимость определения списка культурного и природного наследия кочевой монгольской цивилизации в мировой системе объектов, обладающих универсальной культурной ценностью. В-третьих, выявление структурообразующих элементов этнокультурного ландшафта обозначенного региона, находящегося на стыке «геокультурных зон» не только Запада и Востока, но и азиатского Севера и Юга. В-четвертых, определение роли традиционных кочевнических святынь в сохранении экологического равновесия. В-пятых, легитимная гармонизация вопросов по сохранению природного и культурного наследия на мировом, национальном и региональном уровнях.

Вопрос, по каким причинам географический объект (место) становится святым в понимании насельников края, остается одной из главных проблем исследования. Причин, по большому счету, может быть две: природная и антропогенная. Первая причина: объект обладает особыми природными характеристиками, обусловленными сочетанием в данной точке каких-то био-, геокосмических проявлений, влияющих на человека (например, геоаномальные зоны). Вторая возможная причина кроется в самом обществе, населяющем территорию, и, стало быть, носит исторический характер, связанный с важнейшими событиями в жизни социума. Обе причины настолько существенны, что актуальность и чрезвычайная увлекательность задачи подробного исследования святых мест в природном ландшафте становятся очевидными. Вероятна также совокупность разных причин и условий. Ясно одно, что в каждом случае необходим индивидуальный подход и учет всех данных об объекте.

Регион чрезвычайно интересен с точки зрения консервации многих исторических артефактов и явлений. Трансбайкалье до начала XVIII столетия являлось периферией центральноазиатских кочевых государств. В ХIХ–ХХ вв. регион превратился в глухую провинцию Российской империи. В последние десятилетия за регионом закрепилась «слава» одного из так называемых дотационных, депрессивных регионов РФ. Не беря во внимание экономическую сторону данного факта, мы можем сказать, что для исторических исследований маргинальность сыграла благоприятную роль, так как способствовала консервации многих архаичных элементов, особенно в религиозно-культовой сфере.

Для развитых религий нормированное поведение прихожан, особый религиозный настрой для общения с высшими силами характерен в специально возведенных для молитв храмах. Для ранних форм религий храмом, где творилась молитва, была природа, и чаще всего это было примечательное место, природный объект с какими-то особенностями. Эти природные объекты до сих пор почитаются как святыни. Благодаря тому, что с данными природными объектами связана многовековая история человеческого общества, они, будучи персонифицированными, одухотворенными участниками исторических и культурных процессов, претерпев длительное антропологическое воздействие, стали не просто географическими, но и антропогеографическими объектами. Следовательно, они являются не только памятниками природы, но и памятниками истории и культуры населения, обитавшего в данной местности.

В основе кочевнического мировосприятия лежит постулат о бренности всего сущего, поэтому, уходя из мира сего, человек не должен оставлять после себя то, что станет загрязнять окружающую среду. Буддийская концепция шуньяты, или пустотности, нашла в сознании кочевника весьма благодатную почву. В Монголии еще есть места, где до сих пор сохранился древний обычай оставлять тело умершего после совершения похоронных ритуалов и молебнов в безлюдном, открытом месте. Если по прошествии нескольких дней от тела не осталось и следа, это добрый знак. Останки великих грешников, говорят, остаются гнить, оскверняя окружающую среду, а душа их не может найти приюта. Это значит, что нужны дополнительные усилия родных и близких для того, чтобы поправить посмертный удел покойника.

Сакральные территории (святые места) и типы культовых сооружений, соответствующие этнокультурной традиции, – это не просто ритуальные объекты. Ввиду своей информационной насыщенности они являются визуальными средствами памятования кочевой культуры. Историческую память народа хранит визуальный архетипический ряд, поддерживаемый устной традицией передачи социально значимой информации.

Более того, согласно традиционному мировоззрению народов Центральной Азии, святые места обладают так называемой «управляющей силой» (тиб. mnga’). К такому же выводу приходят исследователи-антропологи. Ландшафт не есть некая единица, отдельная от людей, но эти «места силы» (с их различными божествами) и человек (а также группы людей с их жилищами) взаимно проникают друг в друга (Berounský, Slobodnik 2003). Ольхон, Алханай, Барагхан и другие подобные места на протяжении многих веков используются адептами разных религий для уединенной духовной практики. Считается, что такие места обладают особой энергией, способствующей психосоматической регуляции, восстановлению баланса и физическому исцелению организма.

В вопросе о святых местах сложно отделить природный феномен от человеческого фактора и влияния. Антропогенное вмешательство в природную структуру ландшафта в большинстве случаев длилось на протяжении не только сотен лет, но и тысячелетий. Такие объекты должны быть признаны не просто памятниками природы или даже особо охраняемыми природными территориями, как это прописано в последних международных правовых документах – «Дурбанском плане» и «Дурбанском аккорде» (Дурбанский план 2003; Дурбанский аккорд 2003). Противоречие этих документов состоит в том, что объекты, включенные в активную социальную жизнь местного населения, определены как природные объекты, в то время как они давно уже стали частью, составным элементом культурного или антропогенного ландшафта, хотя и сохранили свой природный облик. Но дело в том, что именно сохранение природного облика данных объектов и является целью нормированного, чаще всего в форме табу, поведения человека.