Теория диссонанса: прогресс и проблемы

жүктеу/скачать 259.47 Kb.

Дата	15.07.2016
өлшемі	259.47 Kb.
	#201094

Аронсон Э. Теория диссонанса: прогресс и проблемы // Современная зарубежная социальная психология. М.: Издательство Московского университета, 1984. С. 111-126.

Аронсон (Aronson) Эллиот (род. в 1932 г.) — профессор социальной психологии Техасского университета с 1965 г. Автор более 50 работ по широкому кругу проблем: межличностная атракция, групповая интеракция, когнитивные теории, экспериментальные методы, изменение установок и др. Редактор многих известных сборников.

Соч.: Handbook of Social Psychology (ed.). Reding, 1968; Theories of cognitive consistency (ed.). Chicago, 1968; The social animal. N. Y., 1972

Э. Аронсон

ТЕОРИЯ ДИССОНАНСА: ПРОГРЕСС И ПРОБЛЕМЫ^¹

Формально содержание теории когнитивного диссонанса Фестингера (1957) совершенно примитивно. В ней отсутствует элегантность и точность, которые обычно ассоциируются с научным теоретизированием. Тем не менее воздействие этой теории оказалось велико. В данной работе я буду время от времени ссылаться на «оппозицию» к данной теории, но вначале давайте рассмотрим отдельные исследования.

Исследования в данной области так же разнообразны, как и многочисленны. Их диапазон распространяется от опытов с крысами в лабиринте (Лоренс и Фестингер, 1962) до формирования ценностей у детей (Аронсон и Карлсмит, 1963); от исследования голодания студентов-второкурсников (Брем, Бэк и Богонофф, 1964) до изучения обращения в другую веру религиозных фанатиков (Фестингер, Рикен и Шахтер, 1956). Обзоры экспериментальных исследований когнитивного диссонанса можно найти в работах Фестингера (1957), Фестингера и Аронсона (1960), Брема и Коэна (1962), Фестингера и Бремела (1962), Фестингера и Фридмана (1964).

Распространение экспериментальных исследований и теории диссонанса можно объяснить в основном общим характером и простотой этой теории. Хотя она в основном применяется в социальной психологии, данная теория не ограничивается лишь социально-психологическими феноменами, такими как межличностные отношения, или отношение к коммуникатору и его сообщению. Скорее всего область этой теории находится в самом большом вместилище, а именно в голове отдельного индивида.

Основное положение теории диссонанса чрезвычайно просто: диссонанс — это состояние негативного драйва, которое возникает всякий раз, когда у индивида имеются одновременно два когнитивных элемента (идеи, убеждения, мнения), которые не согласуются психологически.

Иначе говоря, два когнитивных элемента являются диссонантными, если при рассмотрении лишь этих двух когнитивных элементов противоположное одному из них следует из другого. Поскольку предполагается, что ощущение диссонанса является неприятным, индивиды стремятся уменьшить его либо путем добавления «консонантного» когнитивного элемента, либо путем изменения одного или обоих когнитивных элементов с тем, чтобы они «лучше подходили друг другу», т. е. чтобы они стали более консонантными по отношению друг к другу. Воспользуемся примером Фестингера. Хотя этот пример достаточно избит, тем не менее он убедителен. Если человек считает, что курение вызывает рак и одновременно знает, что он сам курит, он испытывает диссонанс. Поскольку предполагается, что человек не хочет заболеть раком, его когниция - «Я курю» психологически не согласуется с другой его когницией -«Курение вызывает рак». Вероятно наиболее эффективным способом снятия диссонанса в подобной ситуации является прекращение курения. Но как многие из нас знают, это совсем не просто. Таким образом, человек обычно предпочитает воздействовать на другой когнитивный элемент. Имеется несколько способов представить себе курение не столь абсурдным. Можно преуменьшить значение свидетельств, связывающих курение с раком («Большинство данных получено в клинике, а не экспериментальным путем»); можно ассоциировать себя с другими курильщиками («Если Сэм, Джек и Гарри курят, то значит, это не может быть очень опасным»); или курильщик может курить сигареты с фильтром и обманывать себя тем, что фильтр не пропускает вещества, способствующие образованию рака; или он может убедить себя в том, что курение -очень приятное занятие («Предпочитаю прожить более короткую, но более приятную жизнь, чем долгую и неприятную»); или он может превратить курение в доблесть, воображая себя романтической бесстрашной личностью, бравируя опасностью курения. Все эти способы поведения уменьшают диссонанс фактически путем преуменьшения абсурдности поведения, которое может привести к заболеванию раком. Таким образом, теория диссонанса не исходит из предположения, что человек — это разумное существо, скорее теория диссонанса предполагает, что человек — это рационализирующее существо, что он пытается казаться рациональным как себе, так и другим. Для разъяснения теории и для иллюстрации того, какого рода исследования она порождает, я кратко остановлюсь на нескольких экспериментах.

ДИССОНАНС, СВЯЗАННЫЙ С ПРИНЯТИЕМ РЕШЕНИЯ

Один из первых экспериментов по проверке теории когнитивного диссонанса был проведен Бремом (1956). Брем предлагал испытуемым оценить два бытовых электроприбора. Затем он отдавал испытуемым выбранный ими прибор и вновь просил оценить оба прибора — выбранный и отвергнутый. Во время второго оценивания было обнаружено, что после принятия решения по выбору испытуемые повысили свою оценку выбранного прибора и понизили оценку отвергнутого. Причина подобного поведения ясна. Осуществив трудный выбор, люди испытывают диссонанс: знание негативных характеристик выбранного объекта диссонирует с фактом его выбора; знание позитивных характеристик отвергнутого объекта диссонируют с тем, что объект не был выбран. Для уменьшения диссонанса люди подчеркивают позитивные аспекты и преуменьшают значение негативных аспектов выбранных объектов, и подчеркивают негативные стороны и преуменьшают значение позитивных сторон невыбранного объекта (см. также: Фестингер, 1964).

ДИССОНАНС, СВЯЗАННЫЙ С ЗАТРАЧЕННЫМИ УСИЛИЯМИ

Аронсон и Миллс (1959) предположили, что если люди затратят много усилий для того, чтобы получить доступ в группу, которая окажется потом скучной и неинтересной, они будут испытывать диссонанс. Когниция о том, что они затратили много усилий для того, чтобы стать членами этой группы, будет диссонировать с когнициями о негативных сторонах группы. Людям неприятно затрачивать усилия попусту. Для снятия диссонанса они пытаются изменить восприятие группы в положительную сторону. В эксперименте Аронсона и Миллса студентки колледжа должны были пройти вступительные испытания для того, чтобы стать членами дискуссионной группы по обсуждению психологии секса. Для части девушек эти испытания были очень неприятны — они должны были вслух зачитать список неприличных слов в присутствии экспериментатора — мужчины. Для других испытание было легче. Для третьих вообще не было вступительного испытания. Затем все испытуемые заслушали магнитофонную запись обсуждения, проведенного в группе, в которую они были приняты. Как и предполагалось, девушки, которые были подвергнуты наиболее сложному для них испытанию, оценили прослушенную дискуссию гораздо более высоко, чем две других группы испытуемых (см. также: Аронсон, 1961; Зимбардо, 1965; Льюис, 1954; Джерард и Мэтьюсон, 1966).

НЕДОСТАТОЧНОЕ ОПРАВДАНИЕ

Аронсон и Карлсмит (1963) предположили, что если используется угроза для того, чтобы помешать людям заниматься любимым делом, то чем меньше будет угроза, тем больше у этих людей будет появляться тенденция умалять в своих глазах это дело. Если индивид воздержался от любимого занятия, он испытывает диссонанс. Когниция, что он любит это занятие, диссонирует с когницией, что он им не занимается. Один из способов уменьшить диссонанс заключается в том, чтобы умалить в своих глазах значение этого занятия. Таким образом, появляется оправдание для себя, почему он не занимается своим любимым делом. Однако любая угроза порождает когниции, которые согласуются с тем, чтобы не заниматься этим делом, и чем сильнее угроза, тем большим будет консонанс. Короче говоря, суровая угроза вызывает вполне достаточное самооправдание для того, чтобы не заниматься данным делом. Слабая угроза вызывает меньшее самооправдание. Это приводит индивида к тому, чтобы добавлять свои собственные оправдания в форме убеждения себя в том, что он вовсе не любит заниматься этим делом. В эксперименте Аронсона и Карлсмита было обнаружено, что дети, которым угрожали небольшим наказанием за то, что они играли любимой игрушкой, уменьшили свою любовь к этой игрушке гораздо в большей степени, чем те дети, которым грозили большим наказанием (см. также: Тернер и Райт, 1965; Фридман, 1965).

ЧТО ТАКОЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ НЕСООТВЕТСТВИЕ?

Сама простота теории когнитивного диссонанса является одновременно ее самой большой силой и самой серьезной слабостью. Мы уже говорили об эвристической ценности простоты этой теории. Необходимо подчеркнуть, что многие гипотезы, которые совершенно очевидно вытекают из данной теории, являются присущими только этой теории, т. е. их нельзя было бы извлечь ни из одной другой теории. Это увеличивает нашу веру в теорию когнитивного диссонанса, как объясняющую важный аспект человеческого поведения. Слабость данной теории проистекает прежде всего из трудности определения ее границ. В то время как в «центре» теории относительно легко формулировать ясные и прямые гипотезы, то на ее «периферии» не всегда ясно, можно ли сделать определенное предсказание на основе данной теории, а если можно, то какого рода будет предсказание. Хотя исследователи, имеющие опыт работы с данной теорией, кажется, не испытывали больших трудностей для интуитивного определения ее границ, им было очень трудно объяснить это другим людям. Действительно, возникла ситуация, которую лучше всего можно характеризовать словами: «если хотите быть уверенными, спросите об этом у Леона (Фестингера)». Такое положение оказалось источником беспокойства для сторонников теории, а также причиной раздражения со стороны ее критиков. Почему так трудно более точно сформулировать теорию? Возможно, основная причина здесь связана с характером понятия «несоответствие», которое содержится в центральном определении теории диссонанса. Было бы легко выделить диссонантные ситуации, если бы теория ограничивалась логическими несоответствиями. Существуют относительно однозначные правила логики, которые могут быть использованы без неопределенности или страха впасть в противоречие. Но вспомните, что несоответствие, вызывающее диссонанс, хотя и может быть логическим, тем не менее не всегда обязательно является таковым. Это скорее психологическое несоответствие. С одной стороны, данный аспект теории увеличивает ее силу, размах и интерес к ней, но в то же время это также вызывает ряд серьезных проблем. Так, возвращаясь к образу курильщика, можно отметить, что когниция в отношении курения не является логически не соответствующей когниции, связывающей курение с раком, т. е., строго говоря, наличие информации о том, что курение вызывает рак, не делает курение нелогичным. Однако эти когниции вызывают диссонанс, потому что, взятые вместе, они не совместимы психологически. Исходя из того, что курильщик не хочет заболеть раком, его знание о том, что курение вызывает рак, должно привести к некурению. Точно так же ни один из приведенных выше примеров исследования диссонанса не имеет дело с логическим несоответствием, т. е. нельзя считать нелогичным, что надо пройти «сквозь огонь и медные трубы» для того, чтобы получить доступ в скучную дискуссионную группу, нельзя считать нелогичным выбор для себя того бытового прибора, который индивид считает несколько более привлекательным по сравнению с тем, который он не выбрал; нельзя считать нелогичным отказ играть с игрушкой по просьбе взрослого.

Фестингер (1957) выделяет четыре вида ситуаций, в которых может возникнуть диссонанс: 1) логическое несоответствие; 2) несоответствие культурным образцам; 3) несоответствие данного когнитивного элемента более общей, более широкой системе когниции; 4) несоответствие прошлому опыту.

1. Логическое несоответствие. Предположим человек верит, что все люди смертны, но в то же время он верит, что он как человек будет жить вечно. Эти два когнитивных элемента являются дис-сонантными, потому что они логически не соответствуют друг другу. По строгим логическим основаниям здесь противоположное одному следует из другого.

2. Несоответствие культурным образцам. Если профессор, потеряв терпение с одним из студентов, кричит на него, то его знание о том, как он себя ведет, диссонирует с его представлением о том, каким должно быть в нашей культуре правильное, принятое поведение профессора по отношению к студенту. В некоторых других культурах это могло бы быть правильным поведением и поэтому не вызывало бы диссонанса.

3. Несоответствие данного когнитивного элемента более общей более широкой системе когниции. Если человек, всегда считавший себя демократом, голосует на данных выборах за республиканского кандидата, то он должен испытывать диссонанс.

4. Несоответствие прошлому опыту. Если человек наступил босой ногой на гвоздь и не почувствовал боли, он испытывает диссонанс, потому что он из опыта знает, что когда наступишь на гвоздь, это вызывает боль. Если он никогда не наступал на гвоздь или какой-либо другой острый предмет, то он не испытает диссонанса.

Описанные случаи являются очевидными примерами диссонанса. Точно так же ситуации, представленные в вышеуказанных экспериментах, явно вызывают диссонанс. Но есть также ситуации, в которых для практических целей не совсем ясно, являются ли два когнитивных элемента диссонантными или просто не связанными друг с другом. Поскольку диссонанс не ограничивается логическим несоответствием, то иногда бывает трудно заранее определить, нарушаются ли здесь культурные нормы или нет, соответствует то или иное событие прошлому опыту или нет, отличается ли данный когнитивный элемент от более общей когниции. Вспомним основное теоретическое положение: два когнитивных элемента являются диссонантными, если при рассмотрении только этих двух когнитивных элементов противоположное одному следует из другого. Основной источник концептуальной неопределенности заключается в том, что Л. Фестингер не разъяснил значение слов «следует из».

Например, если я узнал, что мой любимый писатель бьет свою жену, вызовет ли это у меня когнитивный диссонанс? Тут трудно дать определенный ответ. Собственно говоря, понятия «бить жену» и быть «великим писателем» не являются несовместимыми. Однако может быть такое смысловое понимание, при котором термин «великий писатель» подразумевает, что такой человек должен быть мудрым, чутким, сочувствующим, сострадающим, а мудрые, чуткие, сочувствующие и сострадающие люди не бьют своих жен. Здесь нет логического несоответствия, нет и очевидного нарушения культурных норм, более того, это может не иметь ничего общего с прошлым опытом и это не обязательно должно включаться в более общую когнитивную систему. Таким образом, знание таких ситуаций, в которых диссонанс может возникнуть, не всегда оказывается достаточным для определения того, возник ли этот диссонанс в действительности.

Давайте снова вернемся к нашему трудному случаю. Предположим, мы обратимся к большому числу людей со следующим вопросом: «Вспомните известного писателя X. Я собираюсь вам кое-что рассказать о том, бьет он свою жену или нет. Какого рода рассказа вы от меня ожидаете?» Думаю, что большинство людей пожмут плечами, т. е. у них не будет твердых ожиданий (но это снова умозрительное заключение; я не уверен, что это будет именно так). Если так произойдет, можно будет заключить, что поведение писателя X в отношении своей жены, которую он бьет, не релевантно его статусу как писателя. Умозрительное заключение может быть практически полезным, но оно, конечно, не может явиться заменой для более ясного, более определенного и точного теоретического определения. В конце работы мы остановимся на проблеме умозрительного метода и укажем, как его можно использовать в концептуальном плане.

КРИТИКА «ЛИШЬ НОВОГО НАЗВАНИЯ»

У ученых есть тенденция быть консервативными и экономными. Это в основном нормальный подход, который чаще всего выражается в нежелании принимать новую теорию или новое объяснение какого-либо явления, если это явление можно втиснуть (даже с большим трудом) в уже существующий подход. В этом отношении теория диссонанса была обозначена как лишь новое название для уже известного явления. Это особенно настойчиво утверждается в отношении того аспекта теории, который связан с проблемой принятия решения. В таком контексте теория диссонанса обозначалась как лишь новое название для теории конфликта.

На самом же деле здесь имеется несколько различий. Конфликт возникает до принятия решения, диссонанс — после его принятия. Предполагается, что во время конфликта личность постарается осторожно, бесстрастно и разумно рассмотреть и оценить имеющиеся альтернативы. Человек соберет всю информацию «за» и «против», о всех возможных альтернативах для того, чтобы принять разумное решение. После принятия решения человек оказывается в состоянии диссонанса: если выбирается решение X, то с ним диссонируют все отрицательные аспекты X, а все положительные аспекты У диссонируют с фактом отвержения У. Человек, испытывающий диссонанс, далек от бесстрастного рассмотрения альтернатив (как при конфликте), он будет искать пристрастную информацию и оценки, которые бы делали принятое решение более разумным в его глазах. Как показал эксперимент Брема (1956), человек стремится развести альтернативы. Чем труднее человеку принять решение, тем сильнее проявляется тенденция к такого рода поведению как к средству оправдания собственного решения.

Но как мы можем быть уверены в том, что разведение альтернатив в эксперименте Брема произошло после принятия решения? Не могло ли это произойти на стадии конфликта? Иначе говоря, возможно, что испытуемые в эксперименте Брема для того, чтобы им было легче принять решение, начинали переоценивать бытовые приборы пристрастным образом еще до принятия решения. В таком случае нет существенного различия между процессами до принятия решения и после его принятия. А если это так, то такое поведение можно считать частью конфликта, и нет никакой необходимости усложнять положение вещей путем введения новой терминологии. Эксперимент Брема не дает нам возможности определить, происходило ли разведение выбранной и отвергнутой альтернатив do или после принятия решения. Последние эксперименты Давидсона и Кислера (1964) и Джекера (1964) вносят ясность в этот вопрос. В эксперименте Джекера испытуемым предлагалось выбрать одну из двух грампластинок. В трех ситуациях создавался низкий уровень конфликта, т. е. испытуемым говорили, что у них хороший шанс получить обе пластинки независимо от сделанного ими выбора. В трех других ситуациях задавался высокий уровень конфликта. Испытуемым говорили, что имеется большая вероятность того, что они получат только ту пластинку, которую они выберут. Все испытуемые оценивали грампластинки до получения инструкции. Во всех конфликтных ситуациях испытуемые вновь оценивали грампластинки или а) после того, как они обнаруживали, что получили обе пластинки, или б) после того, как они обнаруживали, что получили только одну пластинку, или в) до того, как они были уверены, что получат одну или две пластинки. Результаты совершенно определенны. Разведения альтернатив не произошло там, где не было диссонанса, т. е. когда испытуемый получил обе пластинки или когда он не был уверен, получит ли одну или обе пластинки, он не производил постоянной переоценки альтернатив. Там же, где диссонанс действительно имел место, там происходило постоянное переоценивание, т. е. испытуемые разводили свою оценку альтернатив, когда они получали только одну пластинку. Это происходило независимо от уровня конфликта. Данный эксперимент представляет очевидное свидетельство того, что конфликт и диссонанс — различные процессы. Какова бы ни была теория диссонанса, она не является «лишь новым названием теории конфликта».

ТЕОРИЯ ДИССОНАНСА И ТЕОРИЯ СТИМУЛА-ВОЗНАГРАЖДЕНИЯ

Один из интересных аспектов теории диссонанса заключается в том, что она часто ведет к предположениям, которые совершенно очевидно противоречат предположениям, сделанным на основе других теорий; особенно это заметно в отношении общей теории стимула-вознаграждения. Слова «совершенно очевидно противоречат» выбраны очень тщательно, поскольку, как мы увидим, эти теории не исключают друг друга на концептуальном уровне. Ни один сторонник теории диссонанса не станет отрицать, что люди часто совершают действия для того, чтобы получить вознаграждение, или что действия, ассоциируемые с подкреплением вознаграждения, имеют тенденцию к повторению. Однако сторонники теории диссонанса склонны предполагать, что в определенных, тщательно подобранных условиях осуществляются когнитивные процессы, которые приводят к поведению, совершенно отличному от того, которое можно было бы предположить, исходя из теории стимула-вознаграждения. Более того, они могут предположить, что подобные ситуации не редки, и поэтому подобные виды поведения нельзя считать случайными. Они скорее являются совершенно обычными. Одна из причин, почему они кажутся нам странными или «не отвечающими здравому смыслу», заключается в том, что полностью полагаясь на другие теоретические подходы (эксплицитно или имплицитно), мы закрываем глаза на иные возможные альтернативы и не стремимся заглянуть дальше очевидных явлений, которые должны следовать из теорий стимула-вознаграждения. Энергично дискутируемые «неочевидные» предсказания, которые делаются на основе теории диссонанса, только кажутся неочевидными.

Рассматривая различные способы уменьшения диссонанса, я старался показать, что не особенно полезно заниматься выяснением того, какого рода диссонанс имеет место. Гораздо более разумно и поучительно выделить различные способы уменьшения диссонанса и выяснить, каковы оптимальные условия для каждого из них. Подобным же образом вместо того, чтобы выяснять, какая из теорий -- теория диссонанса или теория вознаграждения — является более валидной, лучше попытаться определить оптимальные условия для процессов и поведения, которые может предсказать каждая из этих теорий.

В эксперименте Джерарда и Мэтьюсона (1966), в котором повторена концептуальная схема эксперимента Аронсона и Миллса (1959), было обнаружено, что когда диссонанс исключался из экспериментальной ситуации (вступительное испытание отсутствовало), испытуемые проявляли тенденцию оценивать групповую дискуссию как менее привлекательную, если за это они подвергались сильному электрошоку. Это противоположно интерпретации «чувств достижения», предложенной Чапанисом и Чапанис (1964). Результаты этого эксперимента можно рассматривать как соответствующие общей теории вознаграждения, т. е. стимулы, связанные с сильным электрошоком, воспринимаются как непривлекательные. Аналогичные чувства, относящиеся к теории вознаграждения, обнаружены и Аронсоном (1961).

Еще один пример подобного подхода можно найти в эксперименте Фридмана (1963). В этом эксперименте испытуемые выполняли скучное задание после предварительной информации, что а) полученные данные не будут представлять для экспериментатора никакой ценности, поскольку его эксперимент уже закончен, или б) что полученные данные будут представлять для экспериментатора огромную ценность. Согласно теории когнитивного диссонанса выполнение скучной задачи находится в диссонантном отношении к тому, что это не представляет большой ценности. Для того, чтобы уменьшить диссонанс, испытуемые должны попытаться убедить себя в том, что им нравится само выполнение задания. Однако если данные эксперимента являются ценными, то здесь диссонанс невелик, поэтому нет необходимости убеждать себя в том, что выполнение задания доставляет удовольствие. Результаты Фридмана подтвердили это предположение: в условиях, когда испытуемым говорили, что данные эксперимента не представляют ценности, задание нравилось им больше, чем тем, кому говорили, что данные эксперимента представляют большую ценность. Кроме того, Фридман провел дополнительную серию экспериментов с аналогичными условиями, за исключением того, что информация о важности для экспериментатора получаемых данных была сообщена испытуемым лишь после выполнения ими задания. При такой модификации Фридман получил противоположный результат: тем, кому было сказано, что выполняемое ими задание представляет ценность, оно понравилось больше, чем тем, которому было сказано, что оно бесполезно. Не надо долго думать, чтобы прийти к выводу, что в вышеуказанной ситуации наблюдается небольшой диссонанс или его полное отсутствие (Карлсмит и Фридман, 1968). У испытуемых нет никаких оснований предполагать, что экспериментатор проводит с ними бесцельный эксперимент. Если испытуемый добросовестно выполняет задание, он не может знать, что полученные им данные не будут использованы экспериментатором. Экспериментаторы обычно не собирают данные, которые им не нужны. Следовательно, у испытуемого нет необходимости оправдывать в своих глазах выполнение задания. Он никак не мог заранее предвидеть, что выполненное им задание окажется бесполезным. С другой стороны, если испытуемый заранее имел какие-либо основания считать, что его усилия окажутся бесполезными (как это было в предыдущем примере), он тогда, действительно, нуждается в дополнительном оправдании для себя, т. е. он должен убедить себя, что решил это сделать для самого себя. Я хочу здесь подчеркнуть, что там, где диссонанс мал или где его вообще нет, там появляется эффект побуждения; чем ценнее задание, тем оно «лучше»; чем оно «лучше», тем оно больше нравится испытуемому. Данный эксперимент ясно показывает, что эффект диссонанса и эффект побуждения могут сосуществовать. Более того, этот эксперимент помогает определить ограничительные условия каждого из них.

Согласно теории диссонанса, если человек чувствует, что говорит неправду, он испытывает диссонанс: когниция «Я сказал X» находится в диссонантном отношении к когниции «Я верю в не-Х». Для того, чтобы уменьшить диссонанс, человек может попытаться убедить себя в том, что сказанное им не является такой уж неправдой. Таким образом, теория диссонанса предполагает, что аргументирование в пользу противоположной позиции приводит к тенденции поверить в эту позицию.

Однако в условиях, когда имеются большие основания для оправдания противоположной позиции (например, если за ложь выплачивают большую сумму денег), человек испытывает меньший диссонанс. Иначе говоря, если я сказал небольшую ложь за 53 000 долларов, у меня будет полное оправдание тому, что я солгал. Когниция о том, что я получил 53 000 долларов, будет находиться в консонантном отношении с когницией о лжи. Следовательно, у меня будет меньше необходимости оправдывать свое действие путем убеждения себя в том, что я, действительно, верил в то, что сказал, чем в том случае, когда бы я получил за ложь лишь 53 цента. Это предположение было подтверждено в ряде экспериментов (например, Фестингер и Карлсмит, 1959; Коэн, 1962; Наттин, 1964; Лепендорф, 1964). Эксперименты показали, что установки меняются сильнее при меньшем вознаграждении по самым различным вопросам. Более того, это было подтверждено и в условиях различных сумм вознаграждения от 20 долларов (высокое) до 1 доллара (низкое) в эксперименте Фестингера и Карлсмита, от 50 центов (относительно высокое) до 5 центов (относительно низкое) в эксперименте Лепендорфа.

Таким образом, казалось бы, что получены надежные результаты. С другой стороны, имеются отдельные свидетельства того, что в некоторых условиях может иметь место противоположный эффект (Джейнис и Гилмор, 1965; Элмс и Джейнис, 1965; Розенберг, 1965). Короче говоря, в некоторых условиях более сильный стимул -выступить за данную позицию — может привести к лучшей реакции, т. е. к подысканию большего числа лучших аргументов.

Это может привести к более сильному изменению социальной установки, т. е. человек меняет свою установку, потому что он нашел для себя новые аргументы, потому что он более тщательно проанализировал ситуацию, потому что он получил большее вознаграждение, т. е. встретился с новыми условиями.

Но каковы эти условия? Или, точнее говоря, какие условия оптимальны для эффекта диссонанса и какие для эффекта стимула? Эксперимент Карлсмита, Коллинза и Хелмрича (1966) дает нам надежный ответ. В этом эксперименте испытуемым дали выполнить скучное задание, а потом попросили описать его как интересное. Зависимой переменной здесь выступала степень самоубеждения испытуемых в том, что задание было действительно интересным. В результате эффект диссонанса (чем меньше вознаграждение, тем сильнее изменение установки) был получен лишь в условиях, когда испытуемые лгали другому лицу в весьма обязывающей ситуации непосредственного общения с ним. В другой серии испытуемые писали сочинение, им была гарантирована полная анонимность и сказано, что будут использованы только отдельные моменты их аргументации. Здесь был обнаружен эффект стимула: чем больше вознаграждение, тем сильнее изменение мнения. В более ранних экспериментах (например, у Фестингера и Карлсмита, 1959) не была полностью оценена ситуация непосредственного общения, поскольку не было систематического варьирования этой переменной. В недавнем анализе данного вопроса (Аронсон, 1966) я предположил, что важное различие между вышеуказанными условиями заключается «в степени обязательности». В ситуации непосредственного общения испытуемый говорил другому лицу то, что он сам считал неправдой. На мой взгляд, данная ситуация налагает гораздо больше обязательств и поэтому вызывает больший диссонанс, чем написание анонимного сочинения, о котором испытуемым было сказано, что оно не будет использовано в его оригинальной форме полностью.

Вместе с тем следует отметить, что сложность экспериментальных ситуаций, использованных Карлсмитом, Коллинзом и Хелмри-чем (1966), дает основание и для другого рода объяснений. Одним из наиболее серьезных из них является объяснение, которое связано с проблемой сложности задания по нахождению контраргументов против собственного мнения. Розенберг (1966) считает, что воздействие теории диссонанса может быть ограничено ситуациями, которые не требуют большой когнитивной работы. По его мнению, там, где задание является более сложным, может возникнуть эффект стимула. Анализируя исследование Карлсмита, Коллинза и Хелмрича, Розенберг делает справедливое замечание о том, что написание сочинения и устное высказывание различаются не только по степени обязательности, но они могут различаться и по степени требуемой когнитивной сложности. Следовательно, данный эксперимент нельзя рассматривать как однозначное свидетельство в поддержку моего предположения о том, что степень обязательности является здесь решающим фактором.

Два самых последних эксперимента дополнительно осветили эту проблему. В одном из них Линдер, Купер и Джонс (1967) тщательно поддерживали одинаковый уровень сложности задания. Задание было сложным при всех условиях — студентов колледжа просили написать сочинение в пользу более строгого стиля управления студентами со стороны администрации колледжа. Экспериментаторы варьировали следующие переменные: а) степень обязательности (в какой степени испытуемым давалась возможность чувствовать, что у них имеется ясный выбор: писать или не писать данное сочинение); б) размер денежного стимула за написание сочинения. Результаты эксперимента оказались совершенно ясными: когда обязательность была высокой, наблюдался эффект диссонанса, т. е. чем меньше был стимул, тем сильнее было изменение мнения. Когда обязательность была относительно низкой, наблюдался эффект стимула (Хелмрич и Коллинз, 1968). Другой эксперимент дал аналогичные результаты. Здесь задание также оставалось постоянным, но оно было не сложным (как у Линдера, Купера и Джонса), а простым. Испытуемых просили записать на пленку простое высказывание, которое затем воспроизводилось для других студентов в большой аудитории. В двух ситуациях с относительно высокой степенью обязательности высказывание испытуемого воспроизводилось в видеомагнитофоне с указанием имени, группы, специализации и родного города. В условиях низкой обязательности высказывание испытуемых записывалось на магнитофон анонимно. Полученные результаты были аналогичны результатам Линдера, Купера и Джонса. В условиях высокой обязательности меньший стимул вызывал большее изменение мнения (эффект диссонанса), а в условиях низкой обязательности больший стимул вызывал большее изменение мнения (эффект стимула).

ПРОБЛЕМА «ОСНОВОПОЛАГАЮЩЕЙ КОГНИЦИИ»

Важность фактора обязательности проявляется особенно ясно, когда мы обращаемся к более тщательному анализу невинной лжи. Совершенно очевидно, что не всякий раз, когда мы говорим неправду, мы испытываем когнитивный диссонанс.

В некоторых условиях определенные общие основополагающие когниции препятствуют возникновению диссонанса. Например, если мы высказали мнение, противоположное нашему собственному, в формальном споре, мы не будем испытывать диссонанс (Скотт, 1957; 1959; Аронсон, 1966). Как оратор, так и аудитория отлично понимают, что собственные взгляды оратора не имеют здесь ничего общего с высказываемым им мнением. Правила игрового спора являются той более общей основополагающей когницией, которая препятствует возникновению диссонанса. Точно так же нам, как преподавателям, приходится часто сталкиваться со многими глупыми идеями наших студентов. Думаю, что, за исключением тех случаев, когда мы хорошо знаем студента, знаем, что он способен на интересные идеи и умеет принимать критику, большинство преподавателей воздержится от того, чтобы разнести в пух и прах его предложения. Вместо этого мы стараемся проявить к студенту внимание, кивнуть головой, улыбнуться и сказать, что это не такая уж плохая мысль. Мы поступаем так потому, что у нас имеется общая основополагающая когниция о том, что мы не должны обескураживать студентов в начале их профессиональных занятий и что нельзя быть безжалостным к тем, кто относительно бессилен дать сдачи. Было бы нелепо предположить, что преподаватель начинает верить в то, что слабая идея студента действительно является очень хорошей просто потому, что преподаватель сказал студенту «очень неплохая мысль».

Более общая, основополагающая когниция препятствует возникновению диссонанса. Рассмотрим теперь, как фактор обязательности может превратить это в диссонантную ситуацию. Если на основании слов преподавателя студент решил представить доклад на психологической конференции, преподаватель возможно начнет убеждать себя в том, что идея студента не так уж плоха — ведь он оказался связанным обязательством, т. е. неправильно ориентировал студента и последний предпринял соответствующее действие. Это повышает обязательство преподавателя в отношении данной ситуации и возможно окажется сильнее общей основополагающей когниции: «вот так мы ведем себя по отношению к студентам». Преподаватель теперь стремится найти дополнительные оправдания тому, что он неправильно ориентировал студента. Возможно он сделает это путем убеждения себя в том, что это была, действительно, не такая уж плохая идея.

Здесь можно сделать общее замечание. Утверждается, что несоответствие между двумя когнитивными элементами возникает в том случае, если «при изолированном рассмотрении этих двух элементов противоположное одному из них следует из другого». Но мы знаем, что в большинстве ситуаций две когниции почти никогда нельзя рассматривать изолированно. Иногда две когниции, которые при абстрактном рассмотрении будут казаться диссо-нантными, на самом деле не вызовут диссонанса из-за наличия более общей основополагающей когниции. Предположим, я знаю человека блестящего ума, который женат на невероятно глупой женщине. Эти когниции не соответствуют друг другу, но я уверен, что они не обязательно вызовут диссонанс. Я могу терпимо отнестись к этому несоответствию — это не причиняет мне боли, это вовсе не обязательно приведет к тому, что я изменю свое мнение о нем или его жене; я не сделаю вывода, что он глупее, чем я думал, или что она умнее. Почему? Потому, что у меня имеется общая основополагающая, широко распространенная когниция о том, что выбор супруга определяется множеством факторов и схожесть интеллектов лишь один из них. Более того, я знаю, что в брачных отношениях чрезвычайно редко все они соответствуют друг другу. Поэтому, хотя сами по себе обе вышеуказанные когниции несовместимы, нельзя никогда рассматривать их взятыми отдельно.

Фестингер считает, что одним из средств уменьшения диссонанса является использование консонантных когниции. Так он мог бы сказать, что вышеуказанное рассуждение является одним из средств уменьшения диссонанса. Однако здесь очень большое значение имеет тот факт, обратился ли я к вышеобозначенным когнициям в результате возникшего несоответствия или я уже давно имел эти когниции в отношении выбора супругов. В последнем случае вряд ли можно сказать, что я пересматривал противоречащие когниции с целью уменьшения диссонанса. Давайте обратимся к экспериментам (Аронсон и Карлсмит, 1963; Тернер и Райт, 1965; Фридман, 1965), в которых было обнаружено, что дети, которым грозит небольшое наказание за занятие с игрушкой, проявляют тенденцию умалить в своих глазах достоинства этой игрушки после того, как они воздержались от игры с ней. Предположим, что многие дети, оказавшиеся в данной ситуации, были твердо уверены, что старших надо всегда слушаться, даже когда их распоряжения несправедливы и когда детям не грозят никаким наказанием («Права или неправа, но она моя мать!»). Представим другую ситуацию. Предположим, что «повиновение авторитету взрослых» является частью самосознания, самоопределения этих детей. В таком случае диссонанса не будет, хотя взятая сама по себе когниция «Я люблю эту игрушку» находится в диссонантном отношении с когницией «Я не играю с ней». Если бы здесь не было вышеуказанных элементов самосознания, самопредставления, то в результате эксперимента они могли бы появиться, т. е. развитие убеждения о важности подчинения явилось бы одним из средств уменьшения диссонанса в вышеуказанной ситуации. Но если это убеждение уже имелось раньше, то здесь с самого начала не было бы диссонанса.

Эти дополнительные сложности должны привести нас к тому, чтобы более тщательно анализировать ситуации, с которыми мы имеем дело и даже, возможно, к тому, чтобы больше внимания обращать на индивидуальные различия.

ВАЖНОСТЬ САМОСОЗНАНИЯ И ОЖИДАНИЙ ЛИЧНОСТИ

Обсуждая вопрос о сложности точного предсказания на основе теории диссонанса в некоторых ситуациях, мы намеренно осторожно приближались к проблеме индивидуальных различий. Тот факт, что все люди неодинаковы, приводит к интригующим проблемам для теории диссонанса, так же как и для всех общих теорий по мотивации. Безусловно, «проблема» одного человека является исходным фактом для другого, т. е. психологи, интересующиеся проблемой личности, относятся к индивидуальным различиям с большим интересом. Для тех, кто прежде всего стремится к выведению всеобщих законов, индивидуальные различия обычно представляют ни что иное, как неприятный источник ошибок и отклонений. Тем не менее независимо от того, интересуют ли нас индивидуальные различия сами по себе или нет, понимание того, как люди отличаются друг от друга в ситуациях диссонанса, может стать важным средством прояснения и развития теории. В основном можно выделить три характеристики индивидуальных различий, которые должны интересовать исследователей теории диссонанса:

1. Люди различаются по своей способности переносить диссонанс. Разумно предположить, что некоторым людям удается лучше, чем другим игнорировать диссонанс, т. е. разным людям нужна различная величина диссонанса, чтобы привести в действие силы, направленные на его уменьшение.

2. Люди различаются по предпочтению различных способов уменьшения диссонанса. Например, некоторым людям легче умалить достоинства источника информации, чем изменить свое собственное мнение, другим — легче сделать наоборот.

3. То, что является диссонансом для одних, может оказаться консонансом для других, т. е. люди могут быть столь различны, что одни и те же события одни могут рассматривать как дис-сонантные, а другие — нет.

На основе теории диссонанса можно сделать еще более ясные предсказания, когда прочные ожидания выступают в качестве части самосознания личности, ибо — почти по определению — наши ожидания в отношении собственного поведения прочнее, чем в отношении поведения другого лица. Таким образом, в самой сердцевине теории диссонанса, где на ее основе можно сделать наиболее ясные и точные предсказания, мы имеем дело не просто с двумя когнициями. Здесь мы имеем дело с самосознанием и с когнициями о некотором поведении. Если возникает диссонанс, то он возникает потому, что поведение индивида не соответствует его самосознанию.

Подобное эмпирическое уточнение понятия самосознания, возможно, является тривиальным. Экспериментаторы, которые исходят из обычного предположения, что люди имеют высокое самосознание, получили позитивные результаты, а это свидетельствует о том, что данное предположение валидно для большинства людей в данных ситуациях. Однако это может явиться важным и интересным теоретическим уточнением. Теория становится бесконечно более значимой, когда точно очерчивается сфера ее действия, т. е. когда она ясно указывает, где она не может быть применена. Если в данном случае на основе теории диссонанса можно сделать однозначные предсказания только тогда, когда мы имеем дело с самосознанием или с другим сильным ожиданием, то тем самым определяется важный набор условий ограничения действия теории. То, что я выше обозначил как умозрительный метод, может фактически внести концептуальное уяснение проблемы. В начале данной главы я отметил, что предсказания, сделанные в «центре теории» однозначны, но «на периферии» они несколько неопределенны. По поводу этого можно сказать, что под словами «в центре теории» подразумеваются ситуации, в которых мы имеем дело с самосознанием или с другими прочными ожиданиями, в которых большинство людей разделяет одни и те же самопредставления или другие прочные ожидания. Так, большинство людей имеет представление о себе как о людях правдивых и честных, поэтому мы можем интуитивно сделать явные предсказания, как, например, в эксперименте Карлсмита, Коллинза и Хелмрича (1966). Большинство людей считает, что они принимают разумные и мудрые решения, поэтому мы интуитивно можем сделать ясные предположения, как, например, в эксперименте Брема (1956) или Джекера (1964). Предсказание в отношении известного писателя, который бьет свою жену, трудно сделать на основе теории диссонанса именно потому, что люди чрезвычайно отличаются в представлении о том, что определенный писатель должен быть мягким и чутким человеком. В отдельных случаях знание о том, имеет или нет индивид X данное ожидание, повысит точность предсказания.

Я не считаю это особенно важным. Для меня важно само признание факта, что теория диссонанса лучше всего подходит для общих предположений в ситуациях, где ожидания являются почти всеобщими.

1 Aronson Е. Dissonance theory: progress and problems. — In: Abelsоn R. P. et al. (eds.). Theories of cognitive consistency. Chicago, 1968.