Урок тактики Игры и развлечения Оглушающая тишина Неожиданный успех Изматывающий отдых Отличная форма

Я выразил свои намерения достаточно ясно, однако в городе, помнящем об исторической дуэли Лэнди – Баннистер, жаждали новых достижений, и поэтому из Соединенных Штатов были приглашены Грелле и Вейзигер на дополнительно организованное состязание. Чтобы люди не ждали ничего сенсационного, в дополнение ко всему я заметил, что дорожка находится в неудовлетворительном состоянии – она была рыхлой.

Однако ничего поделать было нельзя, и на стадион привалила 15-тысячная толпа. Из всех звезд канадских было лишь две – спринтер Гарри Джером и Билл Крозерс.

Вечером накануне соревнования я принял предложение присутствовать на обеде, организованном сэром Джоном Ормондом и новозеландским советом скотопромышленников.

Перед обедом я беседовал с большой группой из числа собравшихся, когда официант, расхаживавший по залу с подносом напитков, спросил меня, без всяких предварительных «простите» или «разрешите узнать», собираюсь ли я побить мировой рекорд Мишеля Жази. Он вмешивался в нашу беседу со своими вопросами раза три и на третий раз от нетерпения похлопал меня по плечу. Вопрос был настолько идиотским и задавался в такой грубой форме, что я не счел нужным на него ответить. Ванкуверский журналист, Джек Вассерман, вертевшийся около нас где-то с краю, надеясь поговорить со мной, позднее написал в своей газете о моем «бесцеремонном обращении с маленькими людьми» и при этом добавил, что по этой причине он радуется моему поражению.

На следующее утро у меня обнаружилось расстройство кишечника. Мое самочувствие в общем было хорошим, и я съел фунт абрикосов. Немедленно после этого у меня начались позывы рвоты, но, чувствуя себя в остальном хорошо, я тем не менее вышел на 30-минутную пробежку, после которой позавтракал. Если не считать непрекращающихся и неконтролируемых визитов в туалет, я чувствовал себя превосходно и, решив, что до соревнования не буду ничего принимать, кроме чая, больше о своем состоянии не беспокоился.

Разминку перед милей я провел без хлопот – лишь позднее я узнал, что упражнения разминки и соревнования в совокупности привели к еще большему обострению моих недомоганий.

Первый круг соревнования я пробежал чувствуя себя вполне нормально. Невилл Скотт установил высокий темп бега, и я прошел четверть мили за 59 секунд, отсиживаясь в хвосте. На втором круге я немного отстал. Расстроенный этим, попытался войти в контакт с лидерами. Однако эта задача показалась мне чрезвычайно тяжелой. Полмили я прошел за 2.02,0 и на третьем круге еще больше отстал. Я был настолько огорчен своей неспособностью бежать, что даже не услышал времени на три четверти мили.

Четвертый круг был ужасным. Примерно за 220 ярдов до финиша меня обошли двое юниоров. Последнюю прямую я волочился, все более замедляя бег, под непрекращающиеся неодобрительные выкрики толпы. Наконец, совершенно потеряв всякую способность поддерживать ритм и скорость бега, я финишировал с результатом 4.15,0. За моей спиной была пустая дорожка.

Я сразу понял, что зрители на стадионе, судя по их поведению, наверное, думают, что я не пытался бежать как следует или специально решил пробежать плохо. Это меня очень раздражало. Я подошел к Грелле и поздравил его с победой. Он выиграл забег, показав около 3.55,0 и я думаю, мог пройти бы значительно быстрее, если бы его кто-нибудь подстегнул на финише. После этого я остановил одного из судей и сказал ему, что хочу выступить перед публикой через микрофон. Я чувствовал, что мне необходимо внести ясность. Совершенно не стесняясь, я сказал зрителям следующее:

«Дамы и господа, прежде всего я хочу поздравить Джима Грелле с замечательной победой. Затем я хочу заверить вас, что я отдаю себе отчет в том, что большинство из вас пришло сюда, чтобы посмотреть на милю высшего класса, чудесную милю из четырех минут, в исходе которой, мне как бывшему рекордсмену мира, без сомнения, предстояло сыграть большую роль. Возможно, это было мое первое соревнование за рубежом, в котором я пробежал милю так плохо, и не сомневаюсь, пройдет немало времени, прежде чем я оправлюсь от стыда за то, что пришел последним.

Оправдываться не в моих правилах, но я могу вам честно сказать, что сегодня, этим утром, у меня, наверное, случилось расстройство желудка. Такая вещь произошла со мной однажды в моем городе Окленде в 1964 году, и перед переполненными трибунами я пробежал милю за 4.07,0, заняв только третье место. После этого болельщики в моем родном городе едва не списали меня со счета. Чтобы пробежать классную милю, у вас должно быть все. В течение соревнования я чувствовал себя крайне плохо, и со стороны могло показаться, что я не пытаюсь бороться. На самом деле мне пришлось еще труднее, чем в некоторых моих более крупных соревнованиях».

В своей речи я намеренно слегка подчеркнул, на сколько мне тяжело переживать свою неудачу перед лицом столь многочисленных зрителей. Я думаю, что национальная форма, в которой я бежал в этом соревновании, и мои признания, что мне стыдно за свое поражение, сделали понятными мои переживания для тех, кто освистал меня во время бега.

Ответом на мое выступление была овация. От этого я огорчился еще больше, чем от неодобрительных выкриков во время бега. Я отвернулся от микрофона и сделал несколько шагов в сторону. Я не знал, что мне теперь делать. Невилл прорвался ко мне, и его благородные попытки успокоить меня раздосадовали еще больше. Я бесцельно шатался в середине поля, потому что некуда было идти, чтобы избавиться от пристальных взоров. Я не мог покинуть стадион, так как через десять минут должен был вручать приз Питера Снелла победителю мили среди юниоров.

Вспоминая об этой миле, могу сказать, что моя неудача в соревновании была вызвана угнетенным состоянием желудка. До того времени я не сознавал, насколько большую роль играет желудок в беге. Я не чувствовал себя очень слабым и в ногах не было усталости, однако мои ноги не могли работать, как им полагается. Сила целиком куда-то иссякла. На следующее утро мы с Невиллом начали легкий бег. Я пробежал мили полторы, а затем бросился в ближайшие кусты. После этого я пошел пешком обратно, в отель. Всю остальную часть дня я удил лососей и ничего не выловил. Я чувствовал себя вполне прилично до тех пор, пока не начинал бежать. Тогда меня скрючивало, я мог пробежать максимум 10 минут, и это было все.

Я намеревался провести десять дней в очаровательных окрестностях Ванкувера, однако после того, что случилось, у меня пропал всякий интерес к этому. Авторы большинства статей, появившихся в газетах, считали, что я знал перед стартом, что болен, и все же побежал. Это было не так. Я чувствовал себя хорошо и поэтому вышел на соревнования. Я думал, моя способность быть на высоте положения позволит мне выйти из любой затруднительной ситуации. И в самом деле, я, должно быть, начал думать, что не могу быть побит.

Миля в Ванкувере была как холодный душ, тем более что она была после поражения от Билла Крозерса и рекордного выступления Мишеля Жази. Теперь все было не так хорошо. Будет чудесно, размышлял я, если мне удастся прийти в форму, но если болезнь затянется, она может довести меня до истощения.

Я уехал из Ванкувера вместе с Невиллом. Мы перелетели сначала в Лос-Анджелес, а оттуда добрались в Лагуну-Бич, в кроссовый клуб, куда нас пригласил погостить Бен Браун.

Штатный сотрудник журнала «Лайф» и его фотограф уже занимали первоклассные комнаты клуба, а мы поселились в апартаментах с плавательным бассейном и трассой дли гольфа.

Я продолжал легкие пробежки, однако никаких признаков возвращения силы не наблюдалось в течение пяти дней. Затем я пробежал 12 миль. Это заняло 75 минут, и я, полный решимости показать что-то стоящее, работал как одержимый до самого финиша. Тренировка была панической, но после нее мне стало лучше.

Мне не хотелось уезжать из Лагуны. Ребята из «Лайфа» были дружелюбными и интересными компаньонами. Не думаю, что они использовали какой-либо собранный обо мне материал. Однако приближалась миля в Сан-Диего, и я должен был выехать. Я остановился в отеле Кинг'з Инн и мог тренироваться на стадионе Государственного колледжа Сан-Диего, в 15 минутах ходьбы.

Я был подвергнут докторами физиологическим тестам на местном тредмилле. Физиолог, бывший среди них, провел тщательную проверку моего организма и выписал лекарства, чтобы излечить меня от моей болезни. Он диагнозировал ее как воспаление толстой кишки из-за неумеренного потребления нежелательной пищи. В Торонто и Ванкувере в моем номере никогда не переводились фрукты. Мне каждый день ставили на стол целую вазу, и в добавление к этому я покупал абрикосы, поглощал в огромных количествах виноград, персики, сливы, бананы, груши, яблоки, вишни.

Результаты физиологических испытаний меня порадовали. Группа докторов классифицировала меня как наиболее подготовленного легкоатлета из тех, кого им довелось исследовать. Уровень моей выносливости лишь незначительно был ниже уровня выносливости «королей» – группы гонщиков-лыжников.

После ванкуверской мили многие присылали мне письма. Письма поступали от тех, кто видел эту милю своими глазами. Приведу такое типичное письмо:

«Питер. Простишь ли ты меня? Я был один из тех, кто был на стадионе, видел твой бег и освистал тебя. Когда ты закончил свое обращение к нам после соревнования, я едва не заплакал от стыда. Стыда за то, что так бессмысленно и неоправданно осудил тебя. Один, когда он учит многих, всегда страдает. В прошлый вечер тем одним был ты, а мы были твоими мучителями. Но мы поняли урок. Ты преподал тысячам из нас урок искренности и взаимопонимания, и за это мы благодарны тебе. Мы будем вспоминать о тебе не только как о чемпионе. Мы будем помнить, как ты стоял в одиночестве у микрофона все еще во славе своего величия. Искренне, Пэт».

Это письмо показывает, как многие люди думали после этого соревнования. Их поддержка помогла мне избавиться от отчаяния, охватившего меня после жестокого поражения.

Забеги были проведены 26 июня на твердой дерновой дорожке на стадионе «Бальбоа». Чтобы как можно лучше предохранить ноги от ударов о твердый грунт, под пятки я подложил губки. Я вышел в финал, показав в своем забеге 4.11,0, причем последний круг я пробежал за 55 секунд. Однако я еще не знал, какой вред я причинил себе даже с губками под пятками.

В день финала, подруливая к стоянке и отыскивая свободное место, я вдруг услышал нарастающий шум на трибунах и голос диктора, взволнованно сообщавшего, что в забеге на шесть миль Билли Миллз и Джерри Линдгрен идут с рекордным графиком. Считая, что речь идет об американском рекорде, я продолжал отыскивать место, куда можно было бы поставить автомобиль. Когда я появился на стадионе, было уже поздно. Я пропустил сказочное выступление, в котором оба американца побили мировой рекорд Рона Кларка.

В беге на милю ничего выдающегося показано не было. Я решил, что буду держаться за Грелле всю дистанцию и не позволю себе ранний спурт, стараясь оттянуть его до финишной прямой. За 560 ярдов до финиша Йозеф Одложил вышел вперед и оторвался от нас. Я бежал между Грелле и Райаном и решил ради своей безопасности не преследовать Йозефа и оставаться там, где я был.

За 300 ярдов мы настигли Йозефа, Райан обошел его и взял лидерство. Он уходил от нас энергично, но еще не спринтовал. Мы с Грелле без труда достали его за 720 ярдов до ленточки. Здесь Грелле начал спуртовать. Однако обойти Райана он не смог, и по виражу они бежали грудь в грудь. Из-за этого мне было бы трудно их обойти, и я не пытался это сделать, пока мы не вышли на прямую. Здесь я обошел Грелле, однако это было все, что я мог сделать. Райана я не достал. Бежал сильно, но не мог сделать того дополнительного взрывного усилия, которое столь часто мне приносило победу и в котором я нуждался сейчас, чтобы выиграть. И в остальной части турне это была моя основная беда. Я ощущал в себе огромный запас сил, но не чувствовал никакого вдохновения, чтобы реализовать этот запас.

Позднее Шюль отнес причину моего поражения на счет того, что американцы стали теперь бегать быстрее. Согласен, что они стали действительно бегать быстрее, и все же после этого соревнования Райан был как выжатый лимон, а я чувствовал себя вполне хорошо. Мой результат 3.55,4 был вполне приличным, а время Райана для его лет – вообще чудесное. Он производит впечатление человека, которому нужно лишь немного умелой доводки, чтобы стать действительно сильным бегуном. Он не выглядит еще крепким, хотя созрел рано и в Сан-Диего уже совсем не походил на мальчика, который потерпел неудачу в полуфинале в Токио. Он бежал по-настоящему уверенно, сильно задержал нас после своего начального рывка, заставив Грелле и меня бежать по виражу далеко от бровки. По крайней мере меня он определенно задержал, потому что в этом соревновании я боялся пробежать несколько лишних ярдов.

После выступления я пришел в отель и плюхнулся в постель. На следующее утро в четверть одиннадцатого утра я вылетел в Лос-Анджелес и затем почти без перерыва в Лондон. Перелет составил девять с половиной часов. Из Лондона через несколько часов был рейс в Копенгаген, три часа на аэродроме в Копенгагене и затем в Турку и Хельсинки. Я прибыл к месту назначения 29 июня. В 10 часов вечера было еще светло, и я пробежал пять миль, чтобы снять с себя усталость от долгого перелета. После этого я почувствовал себя достаточно свежим.

На соревнованиях в Хельсинки мне предстояло бежать милю во второй день, поэтому в первый день встречи я смог увидеть дуэль двух гигантов – Жази и Кларка на дистанции 5000 м.

Вокруг этой схватки была поднята большая шумиха, потому что в предстоящей борьбе тактика каждого из бегунов была четко очерчена. Жази был явно быстрее Кларка в спринте, но по силам ли ему будет безжалостный темп Кларка, который продвигается по дорожке точно машина, чтобы на финише использовать свое пре имущество в скорости? И сможет ли Кларк вытрясти Жази настолько успешно, чтобы оторваться от него за круг до финиша и не дать французу задушить себя финишным спринтом?

В драматическом развитии событий никто, вероятно, не сознавал, что участвующий в забеге сравнительно не известный бегун из Кении по фамилии Кейно тоже играет весьма заметную роль. После двух миль Кларк, казалось, предпринял решающее усилие и пробежап последующий круг очень быстро. Но успеха это не принесло. Жази и Кейно прилипли к нему, и Кларк, казалось, решив, что не сможет оторваться, сбавил темп, чтобы не дать Жази возможность побить его, Кларка, мировой рекорд.

Когда в середине предпоследней прямой Жази выскочил вперед, за ним потянулся и Кейно, и оба оставили Кларка далеко позади.

Наблюдая это состязание, я ощущал необыкновенную нервозность. Было тепло, но меня трясло как в ознобе, хотя мне было абсолютно все равно, кто победит. Возможно, такое происходило со мной потому, что я очень хорошо себе представлял намерения бегунов и понимал, какое они сейчас испытывают напряжение. Я переживал драматизм сражения немного острее, чем большинство присутствующих.

В соревновании на 1500 м я закончил бег пятым. У меня сильно болели ноги – результат выступлений на твердой дорожке в Сан-Диего. У меня довольно массивные мышцы, и бег на твердом грунте отражается на мне очень сильно, особенно когда к этому добавляется усталость от переездов. Желудок меня не беспокоил; сейчас ответственность за мою неудачу несли «забитые» в Сан-Диего ноги.

Поражение угнетало меня, потому что я потерял уверенность в себе и надежду на то, что когда-нибудь приду в нужную форму. Артур, не видевший моих выступлений ни в Лос-Анджелесе, ни в Ванкувере, ни в Сан-Диего, сказал мне, что в настоящее время я просто не готов и мне нужно провести ряд основательных тренировок. Тогда я с ним согласился, но позднее все же решил, что выступал плохо не из-за отсутствия необходимой готовности. Артур с предложением «включись в работу по-настоящему» посоветовал мне начать «ударную» тренировку. На следующий день он уехал в Чехословакию, а мы с Джоном Дэвисом вылетели в Лондон.

Перед расставанием я решил из-за своей посредственной формы не выступать, как это было запланировано, в Дублине. Мне не хотелось ехать туда, потому что пришлось бы слишком много путешествовать и слишком часто выступать в соревнованиях без перерыва.

Я считал себя вправе отказаться от поездки, но, как только мое решение получило публичную известность, немедленно последовал звонок из Дублина.

Сразу догадавшись, что это за звонок, Артур поднял трубку вместо меня, сказав: «Я улажу все сам». Он начал беседовать уверенно, и я слышал, как он говорил о «здоровье мальчика», о том, что входит в положение организаторов встречи в Дублине, но ничего не может поделать, потому что бежать я сейчас никак не могу.

Минут через десять Артур стал говорить меньше, а слушать больше, выражение его лица переменилось и становилось все более мрачным. Теперь я слышал: «Ничего, ничего, только не беспокойтесь, миссис Мортон». Оказалось, что две женщины – миссис Мортон, жена организатора соревнований в Дублине Билли Мортона, и его дочь пытаются уговорить Артура переменить решение, так как Мортон, по их словам, болен и возможен сердечный приступ, если я не приеду в Дублин на выступления.

Веселенькая ситуация, нечего сказать! Я уже не выигрываю состязания, но все еще делаю сборы. Даже когда я неоднократно указывал на малоприятный факт, что я не собираюсь показать хороший результат и, возможно, наверняка не покажу, люди все равно хотели, чтобы я бежал. В Норвегии, например, одна пара, не узнав меня, осведомилась, не бежал ли еще Питер Снелл. «Ох,– сказал я,– вряд ли вам захочется на него смотреть!» Они ответили мне: «Пока он еще чемпион». Может быть, в этом и заключался ответ на вопрос, почему я притягивал публику.

Как бы то ни было, из-за этого телефонного звонка я был вынужден лететь в Дублин. Что мы с Артуром могли еще придумать в такой ситуации?

Во время перелета я чувствовал все возрастающее утомление и высадился в лондонском аэропорту сильно уставшим. Я прошел таможенный осмотр и был встречен группой представителей. Открыв дверь таможни, я увидел не меньше дюжины фоторепортеров. Вероятно, их было так много потому, что я не появлялся в Лондоне с 1961 года, однако я ничего решительно не сделал во время теперешнего турне, чтобы оправдать столь необыкновенное внимание, и меньше всего на свете мне хотелось сейчас радостно улыбаться перед объективами. Я едва вынес процедуру и как можно быстрее удрал в Виндзор-отель вблизи Ланкастер-Гейт. На Дэвиса фоторепортеры даже не взглянули.

У себя в номере я немедленно переоделся в тренировочный костюм, решив, что мне нужно как следует подготовиться к соревнованиям в Чехословакии, а поэтому нужно начинать жесткую тренировку и всем моим выступлениям в Лондоне и Дублине придавать значение не больше, чем тренировочным пробежкам. За полтора часа я пробежал вокруг Гайд-парка шесть с половиной миль. К концу пробежки ноги устали, но я был доволен затраченными усилиями и на следующий день все же прошел милю быстрее чем за четыре минуты.

После полутора кругов я на небольшом отрезке дистанции шел впереди. Почему-то я чувствовал, что хорошего бега у меня не получится, но Джон думал иначе. Он проскочил мимо меня и увеличил скорость.

Я быстро отпустил его, не в силах следовать за ним. На предпоследней прямой меня обошли трое англичан. Мне казалось, я все более замедляю темп с приближением финиша. Одложил, который, на мой взгляд, не стал бегать более быстро с того времени, когда я одерживал над ним верх, оказался в этом соревновании победителем, но меня это нисколько не волновало.

Однако я почувствовал, что с ногами стало лучше, и теперь уже был убежден, что мои неприятности происходили не из-за отсутствия достаточной подготовленности, а от «забитых» мышц.

После забега я около часа бегал трусцой, потом выпил пива и позвонил Салли по телефону. На следующее утро я с Йозефом и Джоном пробежал 65 минут вокруг Гайд-парка, и мы вылетели в Дублин.

В дублинской миле от меня убежали Симпсон и Уиггс, хотя я снова «вышел» из четырех минут. Я прошел три четверти мили с обычным для мили из четырех минут результатом, однако легкости не было, приходилось напрягаться, и я уже начинал сдавать. Обычно за круг до финиша я только приступаю к настоящей работе.

После этих соревнований я стал тренироваться очень легко. Девиз «Включись в работу по-настоящему» не решал проблемы. Я сомневался, существовало ли вообще какое-нибудь решение. В моих ногах все еще не было жизни, но в последнем состязании я почувствовал, что лондонская миля улучшила мое состояние. Я теперь был уверен, что выступай я хоть через день, я все еще смогу выбегать из четырех минут. Выигрывать – это дело другое.


Последние выступления
Из Дублина на русском самолете мы перелетели в Прагу, где меня приняли без визы. Я оставил ее в Дублине. Меня встретили на аэродроме Йозеф, Артур, Джон и тренер Йозефа Алис Подебрад. После короткого интервью мы отправились прямо на стадион в «Дуклу». «Дукла» – армейский клуб, членом которого состоит Йозеф. Здесь я провел легкую получасовую пробежку, принял горячую ванну и получил глубокий массаж. Затем мы направились в дом Подебрада, где мне предстояло остановиться. Я заранее предупредил руководителей легкой атлетики Чехословакии о своем желании остановиться приватным образом, чтобы познакомиться с чешским образом жизни, насколько мне это удастся. Позднее я узнал, что после опубликования моего пожелания в газетах пятьсот человек звонило в редакции, предлагая устроить меня у них. Алис говорил по-английски лучше, чем Йозеф, зато его жена не знала английского совсем.

Прага – очень своеобразный город, жители которого гордятся его историей. Они так любят свои булыжные улицы, что до сих пор последние выкладываются из камня.

Моя жизнь на частной квартире была несколько необычной, потому что я не чувствовал себя одиноким лишь выезжая на тренировку. В остальное время я был совершенно изолирован от всех. Очень немного людей, с которыми я встречался, могли говорить по-английски, по этому я не мог войти с ними в контакт.

К моменту соревнований в Праге мне удалось привести свои ноги в гораздо больший порядок. В начале соревнования темп бега был довольно низким, и это, учитывая мою форму, подходило мне как нельзя более. За 200 ярдов до финиша я был на третьем месте, за Йозефом и немецким бегуном Маем. Я чувствовал уверенность в себе и надеялся выиграть. При входе в последний вираж Май спринтовал, и мы с Йозефом последовали за ним. И здесь я снова понял, что могу лишь справляться с предложенным темпом, но не в силах увеличить его. Я обошел Йозефа, но не мог оторваться от него, и Йозеф обыграл меня на прямой.

Наш забег был последним в программе соревнований, однако большая толпа зрителей не расходилась, ожидая церемонии награждения. Через двадцать минут награждение состоялось. Прием, оказанный мне болельщиками, тронул меня до глубины души. Мне аплодировали сильнее, чем победителю Маю, и этого я никогда не забуду.

Такому приему я во многом обязан Йозефу, который с энтузиазмом описал, как хорошо его принимали в Новой Зеландии, какие хорошие живут у нас люди и как он рад, что имел возможность погостить у меня. На этом соревновании он вместе со мной разминался, вместе пробежал вокруг поля после забега и сделал все возможное, чтобы представить меня каждому.

После состязаний я был награжден огромной хрустальной вазой. Йозеф сказал, что она предназначалась мне независимо от исхода соревнования. Это была вещь необъятных размеров, и я не представлял себе, куда ее можно будет поместить в моем новом доме.

Йозеф пригласил Джона, Билла, Артура и меня посетить стеклофабрику – очень древнее предприятие, и мы почти полностью остановили производство, когда рабочие собрались во дворе, чтобы сняться с нами. Позже я видел, как начальник цеха вырезал специальную надпись для Салли на вазе. Меня настолько завалили подарками, что я чувствовал себя перегруженным.

Следующий визит – в Карлови-Вари, расположенный в 120 километрах от Праги. Здесь мы осмотрели чудесную выставку знаменитого хрусталя; большинство вещей было сделано по королевскому указу. Здесь мне подарили набор хрустальных стаканов различной формы. И здесь, в дружеской атмосфере, совершенно не напрягаясь, я выиграл забег на 800 м. Местный бегун, пришедший вторым, радостно меня расцеловал.

Джон пробежал 3000 м за 7.51 ровно, не дотянув до мирового рекорда Жази всего две секунды. Билл держался за ним на первых трех кругах, а Шюль, который был убежден, что выиграет это состязание, так как сказал мне перед стартом – «3000 м – это моя дистанция», в борьбе фактически участия не принимал.

Мы возвратились в Прагу в половине двенадцатого ночи и отправились на веселую пробежку через вишневую рощицу вблизи дома Подебрада, Мы то и дело останавливались, чтобы сорвать вишни и полюбоваться с холма спокойным и красивым мерцанием огней вечерней Праги.

На следующий день мы вылетели в Отроковице, родной город Йозефа. Там мы встретились с его родителями и тремя сестрами. Городок Отроковице, насчитывающий 11 тысяч жителей, имеет хороший стадион, построенный самими жителями из материалов, отпущенных правительством. При этом единственные расходы были связаны со специальной отделочной работой.

В этом городе мы с Джоном чувствовали себя более свободно. Семейная атмосфера в доме Йозефа была точно такой же, как в наших домах в Новой Зеландии. Йозеф хотел выступить перед своими земляками с попыткой побить чехословацкий рекорд на 2000 м, и я решил помочь ему, хотя мне и не очень этого хотелось, потому что через два дня мне предстояло состязаться в Норвегии. Местный бегун провел нас на первых 800 м, затем лидерство взял я и вел бег на третьем круге. На четвертом круге лидировал Йозеф, а за 400 м до финиша я подстегнул темп. Йозеф спринтовал за 200 м до финиша и побил национальный рекорд. Я проиграл ему около четырех секунд.

Позднее нам сделали еще несколько подарков. Я рассказывал переводчику о том, какую огромную вазу мне подарили в Праге, и посетовал на то, что не знаю, куда ее девать, когда приеду домой. Не успел я закончить свой рассказ, как чехи принесли мне точно такую же. Я был готов провалиться сквозь землю.

Мы вернулись в Прагу в половине одиннадцатого вечера, а в 4.30 утра я уже летел в Осло. Соревнования в Осло проводились в честь юбилейной даты – семидесятипятилетия со дня основания клуба Тялве. Местом состязаний был стадион «Бишлет», где в 1955 году бельгиец Роже Мунс установил мировой рекорд на 800 м, показав 1.45,7. Легкоатлетические встречи в Норвегии привлекают большое число зрителей, но гораздо больше их бывает зимой, когда дорожки заливаются льдом. Во время состязаний конькобежцев трибуны «Бишлета» трещат по швам. Президентом клуба Тялве был Аудун Бойсен, в прошлом, в эру Мунса, сам показавший результаты экстра-класса на 800 м.

В первый день соревнований стояла отличная погода, и стадион был почти целиком заполнен зрителями. Они пришли сюда посмотреть главным образом на Рона Кларка, увидеть, что он собирается сделать после того, как американцы Миллз и Линдгрен отобрали у него мировой рекорд на 6 миль. Кларку предстояло бежать 10 000 м.

Моя схватка с Биллом Крозерсом на 800 м следовала сразу же после забега на 10 000 м, и это расписание было идиотским, потому что Кларк бежал для лучшего отталкивания где ему вздумается и перепахал всю дорожку.

Разминаясь перед своим забегом, я, как и в Лос-Анджелесе, сделал перерыв, чтобы посмотреть состязание других бегунов. На этот раз я забыл о себе еще больше, чем в Америке. Но зато какое это было состязание! Толпа начала реветь сразу же после выстрела, и рев не прекращался до самого финиша. Все были охвачены благоговейным восторгом при виде столь чудесной работы. Кларк сразу дал понять, на что он рассчитывает, пробежав первый круг за 63 секунды. Первую милю он промолотил за 4.20,0. Это начало даже для первоклассного бегуна на три мили очень хорошее, а Кларку предстояло пробежать не три, а шесть миль с четвертью. Чтобы узнать, где сейчас бежит Кларк, вам не нужно было смотреть на дорожку. Ритмичная волна одобрения прокатывалась вокруг стадиона, сопровождая круг за кругом героя, бежавшего в неослабевающем темпе.

Я пропустил середину соревнования, решив, что лучше все-таки мне размяться, но я увидел финиш Кларка. Он финишировал с колоссальной мощью и у самой ленточки сделал жест фотографам, чтобы они не помешали двум другим бегунам. Этим спортсменам предстоял еще один круг, а ведь они были бегунами мирового класса и в тот вечер перекрыли свои личные рекорды! Обогнав на круг, он прошел мимо них так же легко, как автогонщик проносится мимо велосипедиста.

Его поведение после бега поразило меня не меньше, чем само выступление. Казалось, он считает свое фантастическое достижение заурядным, будничным явлением и не особенно удивляется ему. Я думал, что он будет невероятно измотанным, но он не обнаруживал ни малейших признаков этого. «Человек-машина» – вот под ходящие для его описания слова.

В забеге на 800 м после бодрого первого круга я занял превосходную позицию. Однако, решив начать спурт за 300 м до финиша, я не смог обойти даже Боултера, когда этот момент подошел. Мы бежали грудь в грудь, и только в конце виража я наконец обошел его. Крозерсу ничего не стоило оторваться от меня на прямой. Он победил с результатом 1.47,1. Я даже не стал узнавать свое время; это хорошо характеризует мое настроение в ту пору.

Я хотел возвратиться домой. Я был готов заявить Артуру об этом прямо, потому что он настаивал на продолжении выступлении и присоединении к нему в его поездке в Германскую Демократическую Республику. Но теперь Артур был в Югославии с Бейли, и у меня не было никаких шансов уехать домой. Наконец я решил, что буду состязаться в Берлине и постараюсь победить на той самой дорожке, где Ловлок выиграл в 1936 году олимпийскую медаль за победу на 1500 м для Новой Зеландии. Чтобы не нарушать установленную им традицию, а также учитывая, что это выступление означало конец моего спортивного пути, я решил провести забег с полным напряжением сил. Хотелось закончить свою спортивную карьеру победой,

Я твердо решил не поддаваться ни на какие уговоры, но это оказалось нелегко, как только я вновь встретился с Артуром. Он хотел посетить Швецию, и, конечно, без меня его поездка многое бы проиграла. Он понимал, что я не в форме и знаю об этом, и стал энергично убеждать меня, что, судя по моему выступлению в Лос-Анджелесе, пара недель тренировок даст мне возможность показать еще кое-что стоящее, прежде чем я расквитаюсь с бегом. Весь вопрос в том, говорил он, что я не провел доводящую работу.

Но я знал из своих выступлений, что меня бьют не за недостаток доводящей работы, а за то, что мне не хватает физической готовности. На последней прямой вы не будете скрючиваться, если вам недостает одной только быстроты.

Однако приняв в Норвегии такое решение, я отказался выступать в забеге на 1609 м (в программе объяснялось, что такая дистанция эквивалентна одной английской миле), устроенном во второй день соревнования в Осло. Я побегал трусцой по лесным тропинкам час и сорок пять минут, а после ленча пошел посмотреть эту милю на стадион. Джон уверенно обыграл Грелле, показав 4.00,6. На следующее утро я проводил его домой, в Новую Зеландию, а сам отправился в Западный Берлин.

В тот же день я участвовал в забеге на 1500 м. Моросил дождь, дорожка была сырой, и бег начался в медленном темпе. Я думал, что Грелле, проиграв Джону, не доставит больших хлопот и мне, но, как и в других соревнованиях, несмотря на мое огромное желание финишировать хорошо выйдя на прямую, спуртовать я не мог. Я не был доволен своим выступлением. Обычно мой бег – демонстрация настоящей готовности. Мне всегда доставлял громадное удовлетворение свободный полет, когда тело послушно откликается на каждый, даже малейший, призыв сознания к увеличению скорости. Но ни в Осло, ни в Западном Берлине никакого полета не было. Я не бежал, а трудился.

У меня были все возможности, чтобы выиграть это последнее состязание, но я оказался неспособным на это. Последний круг мы прошли довольно быстро, но искры, жизни в моем беге не было. Грелле и местный бегун были на финише впереди меня. Шюль пришел четвертым. Я показал 3.44,0.

Миновав контрольный пункт на границе между ГДР и ФРГ, мы с Артуром прибыли в Лейпциг. Мы были гостями Академии спортивной медицины ГДР.

Главной целью поездки в Лейпциг было чтение Артуром лекций для врачей академии. Было приглашено также несколько избранных тренеров. Все это сильно не походило на ситуацию в Новой Зеландии, где один-два врача могут присутствовать на беседах Артура с тренерами, но никогда не приглашают его на свои конференции по спортивной медицине.

Позднее мы поехали на чудесным образом реконструированный Лейпцигский стадион, где академия располагает своими лабораториями и клиниками. Я был подвергнут физиологическому тесту, который, к моему смущению, провели полностью женщины-врачи. Они проверили мой вес, рост, костную структуру, степень жировых отложений в различных частях тепа. Мне дали бариевый тест для определения с помощью рентгеновских лучей емкости сердца, а затем посадили на велосипед, оснащенный специальной маской, так что каждый мой выдох мог быть собран и подвержен анализу, а также системой, позволяющей регулировать нагрузку. Одновременно записывалась моя электрокардиограмма.

Я педалировал в течение семи минут, потом отдохнул, педалировал еще две минуты против увеличенного сопротивления, затем еще две минуты в условиях еще большей нагрузки и, наконец, еще две против еще большего сопротивления. Кто-то сказал: «Остановитесь, когда станет тяжело», и я протянул еще четыре минуты, прежде чем едва не проглотил маску в своих усилиях набрать воздуха. Когда я прекратил крутить педали, пот лил с меня градом, однако все, казалось, были очень довольны полученными результатами.

Мне сказали, что я достиг тех же показателей, какие обнаруживаются лишь у велосипедистов высшего класса. Поскольку мои мышцы не были тренированы к езде на велосипеде, это было весьма удивительным и вместе с тем хорошо подчеркивало ценность развития сердечно-респираторной системы посредством бега для повышения уровня выносливости мышц.

Наши лейпцигские хозяева позаботились о том, чтобы мы проехали пограничный пункт без хлопот, и мы даже некоторое время приятельски болтали с охраной, пришедшей инспектировать наш поезд. Быстрая западногерманская электричка домчала нас в Нюрнберг.

После приятного двухнедельного пребывания в гостях у фирмы «Адидас», мы стали готовиться к возвращению домой. Турне закончилось.

Я был обеспокоен предстоящим возвращением на родину. Мне хотелось приехать в Новую Зеландию без всякой шумихи. Во время турне я получал много писем от новозеландцев, и из них мне стало совершенно ясно, что думают по поводу турне мои соотечественники. В прошлом мне оказывали очень милые встречи, и я знал из писем, что люди в этот мой приезд позаботятся о том, чтобы я не был удручен, не увидев на аэродроме никого из приветствующих.

Этого мне не хотелось. Для меня публичная встреча означает прежде всего выражение симпатии. Теперь мне не хотелось этой симпатии.

С того момента как я решил выехать домой, я тратил много усилий, чтобы избежать прямых вопросов о моих дорожных приготовлениях, а также чтобы сбить людей со следа. До Сиднея мне вполне удалось добраться незамеченным. До того момента я не дал знать о себе даже Салли. В Сиднее я позвонил ей и сообщил, когда меня следует ждать. Я попросил ее не говорить о моем прибытии никому из представителей газет или радио. Однако служащий авиалинии, по которой я должен был лететь домой, просматривая список пассажиров, обнаружил мою фамилию и немедленно сообщил о моем возвращении на радио и в газеты. К счастью, представители этих учреждений были единственными, кто встречал меня, и это меня вполне устраивало.

Мои подвиги во время турне особенного восторга у меня не вызывали. Мои надежды не оправдались, и там, где я намеревался быть первым, потерпел поражение. Все же, зная немало о тренировке, я мог смотреть на свои поражения не закрывая глаз. Когда дела пошли плохо, я стал напряженно искать причину своих неудач. И когда был с собой вполне искренен, не мог не видеть, что причин, объясняющих, почему я перестал хорошо бегать после Токио, было множество.

Я слишком сильно полагался на свою способность быть на высоте положения в нужный момент. Такая уверенность помогала в течение первых соревнований. На этой стадии турне я был уверен, что приду в полную форму, и первые поражения меня не беспокоили. Во всяком случае, я был менее озабочен, чем мог быть, если бы понимал, что мои соперники подготовлены лучше, чем я.

Довольно трудно объяснить, что я тогда чувствовал. Начну с того, что в то время я не был склонен видеть большую разницу между теперешними международными состязаниями и национальными первенствами несколько лет назад. Я понимаю, что если буду тренироваться напряженно и достигну пика своей формы, то смогу побить лучших милевиков в мире, когда будет нужно, Я знаю, на что способны они и на что способен я сам. Среди них нет никого, кто на протяжении последних двух лет был бы все время на уровне высшего класса, хотя за это время один или два бегуна выросли. Для меня теперь единственная разница между международными и национальными соревнованиями заключается в том, что соревнования на высшем уровне вызывают более интенсивное внимание публики и ставки здесь выше.

Мое положение было также необычным. Несмотря на мои проигрыши, люди продолжали ходить, чтобы посмотреть иа меня. Я уже упоминал об этом. И говорю об этом снова, потому что нахожу этот факт многозначительным.

Ни в какой момент я не чувствовал себя разочарованным. Для многих людей я, наверное, казался спортсменом, привыкшим побеждать, который вдруг перестал побеждать и не знает почему. В действительности же обнаружилось, что я просто был не в состоянии заставить себя тренироваться к турне по всему свету только для того, чтобы удержать свой рекорд непобитым. Чтобы взяться за оружие по-настоящему, мне нужны были олимпийские игры или какая-нибудь еще недостигнутая цель.

В своей жизни я совершил всего два турне по всему свету; одно – последнее, а другое – в 1961 году, когда еще восходил на вершину. Во всех других случаях, уезжая из Новой Зеландии, я ехал выступать в специальных соревнованиях и был в состоянии подготовить себя к ним в должной степени. В 1962 году я смог выступать в течение длительного сезона, потому что еще не добился всего, чего мог. Тогда я не выступал в состязаниях на милю и жаждал попробовать свои силы в этом виде. Мне еще было что завоевывать.

Наконец, болезнь в Ванкувере сорвала два моих выступления, далее еще три были сорваны из-за «забитых» в Сан-Диего ног, прежде чем я снова нашел себя. Кажется, тогда я нашел настоящую форму, но в последующих выступлениях этот пик оказался несколько ниже, чем можно было предполагать на основании моих выступлений в Лос-Анджелесе и Сан-Диего. Я положился несколько более чем следовало на огромную тренировочную работу, выполненную мною в процессе подготовки к Токио. Я убедился, что, выступая в соревнованиях, можно вывести себя из формы.

Конечно, все вместе взятое не могло не переменить моего отношения к бегу. Вероятно, после всего, что случилось, я оказался психически подготовленным к завершению своей спортивной карьеры. Возможно, я мог бы добиться новых успехов, переключившись на 5000 м и поставив перед собой ряд новых задач. Но у меня никогда не было нужды это делать, ничто меня не заставляло об этом думать. Я оставил спорт полностью удовлетворенный и прошел бы через это последнее турне еще раз, даже если бы оно принесло мне те же самые результаты. Нет, не те же самые. Эпизод в Ванкувере я хотел бы исключить. И это единственное, на что я бы не отважился снова.