Уроки самоисцеления, извлеченные из опыта работы хирурга с исключительными пациентами

искусство, позволяющее нашей личности

взаимодействовать с личностью

пациента.

Альберт Швейцер
ЛЕЧЕБНОЕ СООБЩЕСТВО
Мистер Райт, клиент психолога Бруно Клопфера в 1957 году, страдал далеко зашедшей лимфосаркомой. Все известные виды лечения перестали действовать. Опухоли размером с апельсин усеяли его шею, подмышечные впадины, пах, грудь и живот. Его селезенка и печень были чрезвычайно увеличены. Его грудной лимфопровод распух и замкнулся, и каждый день можно было выжать из его груди от одного до двух литров молочной жидкости. Ему приходилось дышать кислородом, и его единственным лекарством было болеутоляющее средство, чтобы помочь ему все это перенести.

Несмотря на свое состояние, мистер Райт все еще надеялся. Он слышал о новом лекарстве под названием кребиоцен, которое испытывалось в клинике, где он находился. Он не подходил к этой программе, потому что экспериментаторы нуждались в субъектах, которым по статистике оставалось жить не меньше трех месяцев, а лучше шесть месяцев. Но Райт так сильно просил, что Клопфер решил сделать ему одну инъекцию в пятницу, полагая, что он умрет к понедельнику, и тогда кребиоцен можно будет дать кому-нибудь другому. Клопфер был поражен:

Это явление нуждалось в объяснении, но дело было не только в этом, надо было раскрыть свой ум, чтобы учиться, а не просто искать объяснения. И вот, инъекции проводились трижды в неделю, по плану, к большой радости пациента… Через десять дней этот "обреченный на смерть" мог быть выписан, поскольку за это время исчезли практически все признаки его болезни. Как это ни кажется невероятным, этот "терминальный" пациент, едва дышавший с кислородной маской, теперь не только нормально дышал, но был вполне активен, он поднялся на своем собственном самолете и беспрепятственно летал на высоте в 12000 футов без всякого неудобства.

… Через два месяца начали поступать противоречивые новости, поскольку во всех клиниках, проводивших испытания, не было результатов… Это весьма обеспокоило мистера Райта… Он был… человек с логичным и научным мышлением, и он стал терять веру в свою последнюю надежду… Через два месяца практически превосходного здоровья он снова впал в первоначальное состояние, став очень мрачным и несчастным".
Но Клопфер усмотрел здесь возможность исследовать, что в самом деле происходило – как он выразился, каким образом шарлатаны получают свои документально доказанные результаты. (Вспомним, что всякое лечение научно). Он сказал Райту, что кребиоцен в самом деле столь же обещающее средство, как предполагалось, но что первые партии его быстро портились в бутылках. Он сказал, что завтра поступит партия нового, сверхочищенного лекарства двойной силы.
"Эта новость сильно подействовала на него, мистер Райт, как он ни был болен, снова обрел свой прежний оптимизм и готов был начать все с начала. Произошла задержка в несколько дней, пока не прибыла "новая партия" и его предчувствие спасения достигло крайнего напряжения. Когда я сказал ему, что начнется новая серия инъекций, он был почти в экстазе, и вера его была сильна.

С большой помпой, напустив на себя важный вид… я сделал ему первую инъекцию нового, вдвое более сильного препарата – состоявшего из чистой воды. Результат эксперимента показался нам в то время почти невероятным, хотя мы, вероятно, смутно подозревали возможный результат, раз мы вообще проделали этот опыт.

Выздоровление из этого второго, почти терминального состояния, было еще более драматичным, чем в первый раз. Опухолевые массы рассасывались, истечение жидкости из груди прекращалось, он стал амбулаторным больным и даже снова принялся летать. В это время он был образцом здоровья. Инъекции воды продолжались, поскольку они совершали эти чудеса. В течение двух месяцем он был свободен от симптомов. Затем в Журнале Медицинской Ассоциации появилось заключение: "Тесты, проведенные в большом числе учреждений, доказали бесполезность кребиоцена в лечении рака."

Через несколько дней после этого сообщения мистер Райт снова поступил в госпиталь в безнадежном состоянии; его вера исчезла, он потерял последнюю надежду и скончался через два дня".

Один из лучших способов добиться, чтобы нечто произошло, состоит в том, чтобы это предсказать. Эффект плацебо⁸ около двадцати лет с пренебрежением отвергался медицинским миром, но в действительности от четверти до трети пациентов испытывают улучшения, если они попросту верят, что получают эффективное лекарство, даже если пилюли не имеют никакой действующей составляющей, и теперь этот факт признается большинством врачей.

Доктор Говард Броди из университета штата Мичиган утверждает, что положительная реакция на плацебо происходит при оптимальном сочетании трех факторов: переживание болезни пациентом меняется в положительном смысле; пациента поддерживает забота окружающей его группы; и пациент ощущает, что его контроль над болезнью усиливается. Почти все виды так называемой примитивной медицины используют фактор плацебо с применением ритуалов, поддерживающих уверенность в его целебной силе, которая может приписываться внешней божественной помощи или внутренней энергии. Вера в исцеление зависит от убеждения пациента в существовании высшей силы и в способности целителя ее доставить. Иногда действует простая подделка священной реликвии. Для верующего бутылка с надписью "Священная вода Лурда" целебна даже в том случае, если она содержит лишь воду из крана. Последователи Христианской Науки иногда исцеляют друг друга, потому что их научили искать душевного мира, отдаваясь высшей власти. Поэтому столь важно, чтобы врач имел хорошую репутацию в качестве "механика" и способен был внушать доверие. Надежда и доверие пациента доставляют "разрешение" противодействовать стрессу, что часто является ключом к выздоровлению.

К несчастью, душевный мир часто не приходит до приближения смерти. А для здоровья нужно именно это. Я видел многих пациентов, близких к смерти, и все еще беспокоящихся о счетах на электричество и о детях, которые возвращаются слишком поздно. Когда я говорю им: "Забудьте все это и радуйтесь этому дню – это, может быть, последний день вашей жизни", то на следующее утро я нахожу, что они чувствуют себя лучше и с аппетитом едят свой завтрак. Когда я спрашиваю, что произошло, они говорят: "Я последовал вашему совету".
Надежды через доверие.
"Примитивная" медицина в действительности намного изощреннее нашей в использовании психики, возможно, потому, что у нее меньше лекарств, действующих без помощи эффекта плацебо. Роберт Мюллер, помощник генерального секретаря Организации Объединенных Наций и автор книги "Прежде всего они научили меня счастью", написал об одном африканском делегате, которому нью-йоркский доктор сказал, что у него рак и что он умрет в течение года. Этот делегат сказал Мюллеру и другим своим друзьям, что он едет домой, чтобы там умереть и попросит родственников сообщить о его смерти, чтобы друзья могли присутствовать на похоронах. Прошло восемнадцать месяцев. Не получив от него ни слова, Мюллер, предполагая, что делегат умер, позвонил в его родную деревню, чтобы узнать подробности. Он был приятно удивлен, когда услышал голос его самого, звучавший вполне благополучно.

Вскоре после возвращения домой, как объяснил делегат, к нему пришел местный знахарь и сказал: "Ты выглядишь подавленным". Узнав, в чем дело, он сказал больному придти к нему в хижину на следующий день.

Знахарь начал свою терапию с простого символического жеста. Он налил из большого котла чашечку воды и сказал: "Эта чашка – та часть твоего мозга, которой ты пользуешься. Я научу тебя пользоваться остальным". Теперь этот человек жив и здоров.

Я не предлагаю расстаться с западной технологической медициной, заменив ее какой-нибудь более ранней, но я настаиваю, чтобы мы открылись дару исцеления, который находится внутри нас. Психологи снова и снова напоминают нам, что мы используем лишь около десяти процентов емкости нашего мозга. Попробуем же, как учил этот знахарь, использовать остальные девяносто процентов. Наука нас учит видеть, чтобы верить, но мы должны верить, чтобы видеть. мы должны быть восприимчивы к возможностям, еще не освоенным наукой, чтобы их не упустить. Нелепо не использовать действенные способы лечения, потому что мы еще не понимаем, как они действуют.

Открытость свойственна всем врачам, подлинно желающих помочь своим пациентам. Много лет назад доктор Вильям. С. Седлер, один из главных представителей лекарственной медицины в начале столетия, изучал "психические способы лечения", как их называли в то время. Во введении к серии статей в Женском Домашнем Журнале он писал в августе 1911 года:
"Я читал обычно популярные лекции, доказывавшие нелепость такого "лечения", но я заметил, что никогда не мог обратить в свою веру его сторонников. И все это время некоторые пациенты, которых я не вылечил и не умел вылечить, вылечивались по одной их этих систем".
Седлер раскрыл свой ум, тщательно исследовал этот вопрос и убедился, что сила внушения хотя и не является панацеей – ценный союзник фармакологического лечения, хирургии и гигиены.

Эффект плацебо зависит от того, насколько пациент доверяет своему врачу. Я убедился, что на длительном промежутке времени это отношение важнее, чем любое лекарство или процедура. Психиатр Джером Франк из Университета Джона Гопкинса нашел свидетельство этого в работе 1969 года Р. К. Мейсона, Дж. Кларка, Р. Б. Ривса и Б. Вагнера, посвященной 98 пациентам , оперированным по поводу отслоения сетчатки. В этой работе оценивались независимость, оптимизм и доверие к врачу перед операцией. Оказалось, что пациенты с высоким уровнем доверия выздоравливали быстрее других.

Чтобы создать отношение доверия, врач и пациент должны изучить верования друг друга. Доверие врача к некоторому лечению пациент может молчаливо отвергать. Чтобы узнать невысказанные чувства по поводу лечения, я изучаю рисунки и сновидения пациентов. В случае отрицательного отношения я могу выбрать самое чудесное по моему мнению лечение, но встречусь со всевозможными побочными эффектами, так что лечение придется прекратить. Может быть, пациент с самого начала не хотел этого лечения, но не осмеливался сказать мне об этом, или на подсознательном уровне отвергал его. Однако, если у меня есть рисунок, свидетельствующий, что пациент воспринимает лечение, как отраву или повреждение, можно принять это за исходную точку. Можно попытаться модифицировать установку пациента по поводу лечения или выбрать другую форму терапии. Положительный рисунок, сделанный боязливым пациентом, может быть полезен, помогая успокоить его страхи и начать лечение.

Система верований врачей и пациентов взаимодействуют, но тела пациентов непосредственно реагируют на их собственные верования, а не на верования их врачей. Врачи больше склонны к логике, статистике и жесткому подходу и меньше склонны к надежде, чем их пациенты. Когда врачи исчерпывают свои средства, они готовы сдаться. Но они должны осознать, что неверие в способность пациента излечиться может сильно ограничить эту способность. Мы никогда не должны говорить: "Я ничего не могу для вас сделать". Всегда найдется еще что-нибудь, что мы можем сделать – хотя бы сидеть, говорить и помогать пациенту надеяться и молиться.

Обычная установка врачей превосходно видна в случае Стефани, одной из наших пациентов ИРП. Врач поставил ей диагноз рака и описал согласно статистике оставшуюся ей жизнь, вплоть до ранней могилы. Она спросила, что ей делать. И он сказал ей: "Вам осталось надеяться и молиться". Она спросила: "Как мне надеяться и молиться?" На это он ответил: "Не знаю. Это не по моей части". Ее опыт в ИРП научил ее надеяться и молиться, и Стефани изменила течение своей болезни, вышла за пределы предсказаний, и теперь ее врач отмечает ее успех. Позже она написала, что этот врач, упомянув надежду и молитву, "в действительности предписал единственное лекарство, которое могло меня вылечить, и он даже этого не знал".

Обратный эффект может даже убить. Френсис, женщина старше восьмидесяти, пришла ко мне, потеряв веру в своего прежнего врача из-за его отрицательной установки. Подавленная повторяющимися назойливыми болезнями, она обратилась к нему за утешением, а он спросил ее: "Но как же долго вы хотите все-таки жить?" У нее хватило ума понять, как сказывается на ней это отношение, и она ушла от него.

Я вспоминаю человека, которому меньше повезло. Эллен, член группы ИРП, однажды позвонила своему мужу Рею, госпитализированному с раком, и спросила, как он себя чувствует. Он ответил: "Хорошо." Через пятнадцать минут она пришла к нему с визитом, и он был мертв. В эти минуты Рей, который несколько раз уже лежал в больнице, спросил своего врача, когда он сможет выписаться. Тот ответил: "Ох, на этот раз я не думаю, что это вам удастся". Больной умер через несколько минут.

Обычный прогноз врача, говорящий, как долго пациенту осталось жить – это ужасная ошибка, это такое пророчество, которое сбывается само по себе. От него надо воздерживаться даже не смотря на то, что многие пациенты упорно спрашивают: "Как долго? Как долго?" Они хотят, чтобы кто-то другой определил пределы их жизни, вместо того, чтобы самим участвовать в этом определении. Люди, которым нравятся их врачи, и которые пассивны, часто умирают прямо по расписанию, как будто для того, чтобы доказать правоту врача.

Врачи не должны допускать, чтобы статистика определяла их верования. Статистика важна, когда выбирают лучшую терапию для некоторой болезни, но если этот выбор сделан, они больше не применяют ее к индивиду. Всем пациентам должно внушаться убеждение, что они могут выздороветь, каковы бы ни были их шансы.

Исключительные пациенты способны отбросить статистику, сказав: "Я могу выжить, даже если врач недостаточно мудр, чтобы так сказать". Подумайте только, какая храбрость требуется от человека, чтобы победить некоторый тип рака, которого раньше никто не побеждал. Надежда внушила эту храбрость Вильяму Калдерону, осуществившему первый документально доказанный случай выздоровления от СПИДа ⁹ Калдерону поставили диагноз, что он умрет, вероятно, в течение шести месяцев. Естественно, это вызвало депрессию и безнадежность. Почти сразу же началась саркома Капоси, тип рака, чаще всего сопровождающий СПИД; она начала быстро распространяться на всю его кожу и кишечный тракт.

Калдерон был парикмахер, и к нему пришла для регулярного обслуживания Джудит Скач, основавшая вместе с астронавтом Эдгаром Митчелом Институт Ноэтических Наук, а теперь президент Фонда Внутреннего Мира. Заметив по его глазам, что он плакал, она попросила его объяснить причину. Ее следующие слова, как обнаружилось, спасли ему жизнь. Она сказала: "Вильям, вы не должны умереть. Вы можете выздороветь".

Скач рассказала ему о рассказала ему о работе Саймонтонов с раковыми пациентами. С ее неизменной любовью и поддержкой, а также с любовью и поддержкой его любимой женщины, Калдерон уверовал, что может выжить. Продолжая свою любимую работу, он отказался сдаться болезни. Чтобы бороться с ней, он занялся медитацией и использовал мысленные образы. Он работал над восстановлением напряженных отношений со своей семьей и достиг душевного мира, простив людей, на которых обижался. Он любовно относился к своему телу, помогая ему упражнениями, правильным питанием и витаминными добавками. С этого момента усилилась реакция его иммунной системы, и его опухоли начали исчезать. Через два года после диагноза у Калдерона не было никаких признаков СПИДа.

Исключительный пациент часто сердится на врача, беспощадно выносящего ему приговор. Когда знакомая мне сестра Линда отказалась от химеотерапии, ее врач сказал ей: "Вы в этом раскаетесь. Через шесть месяцев вы приползете обратно". Она упорно говорила себе: "Что за сукин сын! Я не умру, просто чтобы доказать ему, что он ошибается". Она прожила пять лет без его терапии, а затем решила воспользоваться ею, чтобы прожить еще дольше.

У меня есть копия письма молодой женщины по имени Луиза к "доктору рок'н'ролла", который вел радиопередачу, сочетающую музыку с медицинскими советами, с которым она близко познакомилась, когда была в больнице. Еще подростком Луиза заболела раком яичника с метастазами в легких и животе. Ее онколог "дал" ей от шести до двенадцати месяцев жизни с химеотерапией. Она сказала ему, что только бог назначает, сколько нам жить, и взяла свою жизнь в собственные руки. Она ушла из дома из-за напряженной обстановки в семье, сняла себе собственную квартиру, и на последние десять долларов поместила объявление в газете в поисках другого ракового пациента, нуждающегося в помощи. Был момент, когда ее онколог отказался от всякого дальнейшего лечения, потому что "болезнь зашла слишком далеко", но через шесть месяцев после того, как она сама выбрала свой путь, все ее опухоли исчезли. Ее врач не смог даже сказать ей об этом вслух. Со слезами на глазах он протянул ей рецепт со словами: "Ваш рак исчез". В день, когда она должна была умереть, Луиза послала ему шутливую записку с вопросом: "Куда мне прислать гроб?"

Доктор рок'н'рола написал мне, что если бы он не услышал случайно мой рассказ об исключительных пациентах, он, вероятно, не связал бы "чудесное" выздоровление Луизы с ее духовным ростом. Но когда он осознал это, оба они пришли на собрание ИРП, чтобы познакомиться с нашим опытом.

Луиза сделала свой выбор – любить и отдавать себя людям, вызывая духовные и психологические изменения, всегда происходящие с людьми, испытавшими самоисцеление. Для этого нужна огромная сила, когда авторитетный голос говорит вам, что вы должны умереть. Проблема состоит с том, что исключительные пациенты составляют меньшинство. Восемь из десяти пациентов не выживают, так что легко пренебречь теми двумя, которые могут выжить.

Я пытаюсь публиковать такие случаи, чтобы врачи начали искать их среди своих пациентов. Тогда они увидят, что исцеление не является случайностью. При таком определении, которое содержится в выражении "спонтанная ремиссия", врачи ничему не учатся, потому что оно не стимулирует никакого изучения стоящих за ним случаев. Исцеление является, напротив, творческим актом, требующим всей той тяжелой работы и увлеченности, которые нужны в других видах творчества.

Я часто получаю письма от врачей об описанных мною пациентах. Когда врач сообщает об удивительных улучшениях в состоянии пациента, он почти никогда не говорит о верованиях и стиле жизни этого человека, но когда я спрашиваю, то всегда обнаруживается, что пациент испытал некоторую резкую перемену в направлении более любящего и дружелюбного подхода. Но пациент редко говорит об этом нечувствительному врачу.

Неожиданное исцеление происходит достаточно часто, чтобы врачи научились пробуждать надежду в любом случае, даже если кажется, что близок конец. Пациенты не ищут результатов медицинского опроса общественного мнения, им нужно отношение, ориентированное на успех. Им нужен человек, который скажет им: "Держитесь, вы можете это сделать. Мы вам поможем" – до тех пор, пока пациент хочет жить. Не нам судить о том, насколько ценно продолжение жизни для другого. До тех пор, пока мои пациенты живут таким образом, что жизнь имеет для них цену, я готов помочь им продолжить эту жизнь. Но если пациент решил, что ему пора умереть, то я не вижу противоречия и в том, чтобы ему в этом помочь. Я могу таким образом распутать конфликт, поглощающий энергию, зная прежде всего о том, что это может в конечном счете принести излечение. Хотя, конечно, недопустимо и неуместно в медицинской практике говорить человеку, что он умрет в такой-то день, примирение со смертью не обязательно убивает надежду. Парадоксально, но приготовление к смерти может содействовать делу жизни. Например, одна больная раком выглядела ужасно и сказала мне, что хочет умереть. Это было в пятницу. Я сказал ей: "Скажите своим детям и родителям, как вы себя чувствуете, и тогда все будет в порядке. Они не представляют себе, как плохо вы себя чувствуете". В понедельник, когда я вернулся в больницу, она выглядела великолепно. Она надела свой парик, костюм и накрасилась. Я спросил: "Что случилось?". Она сказала: "Я сказала моим родителям, как я себя чувствую и детям тоже, и тогда я почувствовала себя так хорошо, что мне не захотелось умирать". И она была выписана из больницы.

Как бы ни был нужен оптимизм, никогда не надо скрывать никакую часть диагноза. Правду всегда надо сообщать с надеждой, потому что никто не может быть уверен в будущем. Более того, я могу теперь мириться с болезнью и видеть мою главную задачу в том, чтобы помочь пациентам достигнуть душевного мира. Это откладывает физические проблемы. Выздоровление не является единственной целью. Еще важнее – научиться жить без страха, в мире с жизнью и в конечном счете со смертью. Тогда выздоровление может случиться, и человек не ориентируется на неудачу (если он верит, что он может исцелиться от всех физических проблем и никогда не умрет).

Двадцать лет назад был в обычае "благожелательный обман". В 1979 году доктор Деннис Новак и его сотрудники публиковали обзорную статью в "Журнале Американской Медицинской Ассоциации", где говорится, что теперь 97 процентов врачей предпочитают сообщать свой диагноз раковым пациентам, между тем как двадцать лет назад 90 процентов врачей этого не сообщали.

К счастью, клиницисты осознали, что пациенты обычно так или иначе знают правду. На подсознательном и даже на сознательном уровне пациенты знают, что происходит в их теле. Мой пациент по имени Билл ощутил однажды за обедом, что ему трудно проглотить еду. Как он сказал, он сразу понял, что у него рак, потому что у его отца был в том же возрасте рак пищевода и желудка. Достаточно было одного симптома и он уже знал. Конечно, все его успокаивали, но анализы показали, что он был прав.

Ложь и уклончивость разделяют семьи, когда им больше всего нужно быть вместе, чтобы честно встретить кризис. В семье часто говорят: "Не говори этого маме. Она не сможет этого вынести". Но когда маму спрашивают, что по ее мнению не в порядке, она отвечает: "Я думаю, что это рак". Слово вырвалось наружу, и теперь можно говорить о том, что означает рак для семьи – угрозу или смертный приговор. Кроме того, обман уничтожает доверие. Если врач колеблется, не может произнести слово "рак", или пытается притворяться, то ум пациента немедленно переводит это в сообщение: "Врач не может с этим справиться. Значит, нет надежды".

Сейчас есть слишком много врачей, перешедших от благожелательного обмана к грубой честности, что тоже причиняет больше зла, чем добра. Недавно я получил душераздирающее письмо от жены пациента, где говорилось, что ее муж не придет ко мне на повторный прием, потому что он совершил самоубийство.
"Это случилось через два дня после того, как ему сказали – с самой беззаботной грубостью – что он никогда уже не будет играть в теннис, управлять лодкой, и никогда не пойдет больше на работу, а это были вещи, которые он любил, особенно первые две.

Он все время самым невинным образом верил в своих врачей – не в то, что они могут его вылечить, а в то, что они делают все наилучшим образом. Но они делали это не лучшим образом, особенно его онколог".

Если врач может внушить некоторую надежду, то процесс исцеления иногда начинается даже до лечения. Я вспоминаю одного из моих пациентов, которой радиолог сказал, что лекарство на нее хорошо действуют, потому что снимок ее кости резко улучшился. Она ответила: "Если вы посмотрите в мое расписание, вы увидите, что я еще не начала химиотерапию. Это, должно быть, тот доктор с сияющей головой".

Доктор Александра Ливайн, онколог из Калифорнии, получила недавно грант на изучение психологических аспектов рака. Она запросила его после подобного же переживания. Человек с обширной лимфомой был приведен к ней в кабинет. Его жена настаивала на этом визите, перед тем как отправиться в Германию за "чудесным" лечением, которое он хотел попробовать. Когда доктор Ливайн увидела ужас в его глазах, она целый час попросту успокаивала и ободряла его. Когда он вернулся через неделю, его опухоли уменьшились наполовину. Она сказала: "Я хотела бы начать ваше лечение неделю назад". На что он ответил: "Вы это и сделали".

Надежда возникает главным образом в результате доверия пациента к врачу. Эта связь устанавливается многими способами. Некоторые из важнейших очевидны – это сострадание, доступность, готовность доставить информацию. Именно по этой причине столь важны визиты хирургического персонала до операции. Они не только помогают пациенту в ходе хирургии, но также ускоряют выздоровление. Доктор Герберт Бенсон описывает в своей книге "Психофизический эффект" опыт группы доктора Лоренса Экберта в Гарварде, где пациентов вечером перед операцией навещал анестезиолог, и где они получали также другие объяснения и ободрения. По сравнению с контрольной группой пациентов, не получавших такой подготовки, они нуждались лишь в половине обезболивающих средств. Кроме, того, они выписывались из больницы в среднем больше чем на два с половиной дня раньше, чем пациенты контрольной группы.

Важно также, чтобы пациенты знали, что они могут выражать раздражение против своих врачей, не нарушая отношений с ними. Как я часто слышал, люди жалуются на своих врачей с просьбой не говорить им об этом, потому что опасаются возмездия. Невысказанное раздражение травмирует пациента, его должны разделить другие, чтобы установить лечебную обстановку. Как убога должна быть связь пациента с врачом, если он полагает, что врач не ответит на критику на профессиональном уровне. Я счастлив, когда пациенты выражают мне свое раздражение, потому что это значит, что они чувствуют себя в безопасности со мной, что у нас хорошие отношения, и что они ведут себя как люди, желающие выжить.

Мой отец перенес несколько лет назад операцию и был выписан домой, как я полагаю, с недостаточными наставлениями. В результате у него были осложнения. Я написал обоим врачам, хирургу и терапевту, выразив мои чувства. От хирурга я получил ответ, обвиняющий меня во всех проблемах. Но терапевт ответил мне: "Спасибо. Время от времени надо получать такие письма, чтобы лучше работать". Я посоветовал отцу: "Перемени хирурга и оставь того же терапевта".
Бессознательное сознание.
Вследствие воздействия врача на пациента, установка врача имеет часто решающее значение для успеха лечения. Один из важнейших факторов – это уверенность пациента, что врач оказывает ему безусловное внимание. Я припоминаю, что много лет назад, будучи еще интерном, я присутствовал на операции пациента при спинальной анестезии. Когда он услышал, что персонал говорит только о спорте, он жалобно спросил: "Может быть, кто-то скажет что-нибудь обо мне и о моей операции?" Представьте себе всю нелепость положения, когда человек с тяжелым раком должен слушать жалобу техника, что он пропустил хоккейный матч или беспокойство женщины-врача, что она может опоздать в парикмахерскую. Только эмпатия может установить связь, необходимую для исцеления. Если врач садится у кровати, чтобы поговорить в течение минуты, пациент испытывает это как пять или десять минут. А если врач стоит около дверей, тот же визит кажется пятнадцатью секундами.

Установка важна даже в том случае, когда пациент без сознания спит, находится в коме или под анестезией. Милтон Эриксон, великий психиатр и гипнотерапевт, показал уже в начале 1950-х годов, что пациент под анестезией слышит и понимает знакомые и значительные для него голоса. Один акушер из Балтимора сказал мне, что заметил некоторые изменения в поведении его пациентов, когда много лет назад перешли от эфира к более легким анестезирующим средствам. Чтобы исследовать, в чем дело, он привел в операционную судебного стенографа, записывавшего каждое сказанное слово во время нескольких операций кесарево сечение. Оказалось, что эти пациенты смогли повторить под гипнозом каждое слово разговора.

Это бессознательное сознание подтвердили недавние исследования. Генри Беннет, психолог медицинского факультета Калифорнийского Университета в Девисе, давал прослушать звукозапись пациентам под анестезией, попросив их при этом коснуться уха после операции, когда они услышат это послание. Почти все они несколько раз хватались за уши, не сознавая этого, но никто из них не мог вспомнить послание. В другом эксперименте доктор Беннет просил пациента в бессознательном состоянии сделать одну руку теплее другой, и они быстро это выполняли. В другой группе пациентов негипнотическое предоперационное внушение, что кровь отойдет от области ребер, вдвое уменьшило потери крови во время операции. У нас есть невероятные механизмы, с помощью которых мы можем направлять химеотерапию против рака или отводить кровь и морить голодом опухоль. В течение многих лет я использую способность пациента слышать в бессознательном состоянии. Я говорю с пациентами в коме, чтобы они знали свое медицинское положение. В одном случае я сказал женщине, лежавшей в коме в течение трех лет без всяких признаков улучшения, что ее семья разрешает ей уйти, что ее смерть не будет нарушением материнского долга. Я сказал, что они будут скорбеть о ней, но что она вправе уйти, если хочет. Через пятнадцать минут она умерла. Когда я вхожу в комнату со спящим пациентом, я просто представляюсь тихим голосом и предоставляю его подсознанию проснуться, если он хочет говорить со мной в этот момент. Если он не просыпается и если нет срочных проблем, я прихожу позже.

Некоторые врачи начали теперь использовать анестезирующие способности психики для предотвращения осложнений. После хирургии нижней части спины у многих людей бывают трудности с мочеиспусканием, и часто они нуждаются в катетерах из-за спазмов тазовых мускулов. Одна группа исследователей объяснила пациентам на операционном столе, что после операции они смогут расслаблять необходимые мускулы. Ни один из этих пациентов не нуждался в катетере.

В операционной я все время общаюсь с пациентами по поводу происходящего, и я обнаружил, что от этого может зависеть жизнь или смерть. Ободряющий разговор с пациентом, у которого во время операции происходят сердечные перебои, могут устранить эти перебои или замедлить пульс. Недавно я оперировал здоровенного молодого человека, сложенного, как футболист. Его размеры вызвали небольшие технические осложнения, и когда я их разрешал, я взглянул на прибор и увидел, что у него пульс 130. Я знал, что он волнуется из-за операции и сказал ему: "Виктор, у меня кое-какие механические трудности из-за того, что ты такой крупный парень, но хирургия не вызывает проблем. Это всего лишь небольшие трудности. Вы хорошо переносите это. Не нервничайте. Я хотел бы, чтобы у вас был пульс 83". Через несколько минут, безо всяких лекарств его пульс снизился в точности до 83 и остался на этом уровне. Многие анестезиологи, слышавшие о таких случаях, начали говорить со своими пациентами в анестезии, доставляя им успокоительные сообщения. Напротив, сообщения, вызывающие страх, могут увеличить вероятность сердечной остановки. Однажды, когда я оканчивал трудную срочную операцию на животе молодого, очень тучного человека, его сердце остановилось как раз в тот момент, когда мы стали перемещать его в комнату отдыха. Он не реагировал на попытки реанимации. Анестезиолог потерял надежду и уже двинулся к двери. Тогда я сказал громко на всю комнату: "Гарри, еще не время, идите обратно". Кардиограмма сразу же показала сердечную активность, и человек в конечном счете полностью выздоровел. Конечно, я не могу этого доказать, но я уверен, что все дело было в словесном послании. Как я знаю, это переживание заставило уверовать других членов персонала, присутствовавших при этом, и конечно, нет причины отказываться ни от какого способа общения с пациентом.

Особенно важно избегать отрицательных посланий, потому что у пациентов в анестезии не действуют сознательные механизмы защиты. Недавно студент-медик по имени Тим написал мне письмо, изображающее манеры одного хирурга в операционной:

Кажется, в утро операции, когда он делал свои пятнадцатисекундные предоперационные визиты, она застала его врасплох, обняв его так, как никто не обнимал его раньше (по крайней мере, никто из его пациентов). Сначала он отшатнулся, не зная, как на это реагировать. Потом он в свою очередь обнял ее и они крепко обнялись.

Иногда неясно, кто пациент и кто врач. Я не знаю, вылечил ли кто из них свой рак, но они помогли друг другу".
Я всегда слежу за тем, чтобы персонал в операционной не говорил ничего, чего он не сказал бы при бодрствующем пациенте. Когда хирург позволяет себе шутку вроде : "Если он выйдет отсюда когда-нибудь, то ногами вперед", то я не удивляюсь, что пациент плачет, пробудившись в комнате отдыха. Можно быть честным по поводу диагноза, и все же внушать положительные мысли о будущем лечении. Простая фраза вроде: "Вы проснетесь в приятном настроении, захотите есть и пить" – с видоизменением для тучных пациентов – будет содействовать выздоровлению. Внушение в конце операции может даже уменьшить влечение к курению. Я решаюсь даже просить пациента при подходящих обстоятельствах, чтобы у него не было кровотечений. Известно, что йоги и люди под гипнозом способны управлять кровотечением, и словесное предписание, кажется, действует и при анестезии. Я думаю иногда, нельзя ли в некоторых случаях использовать внушения при анестезии как форму психотерапии.

Обстановка клинического окружения влияет на позиции врачей и пациентов. Когда планировщики больниц устранили окна, боюсь, что мы потеряли один из важнейших источников силы – связь с богом и природой. Вид внешнего мира напоминает нам о нашей связи со всем живым, помогая нам выжить. Недавние исследования в одной пенсильванской больнице показало, что пациенты, комнаты которых выходили на открытый двор с деревом и небом, выздоравливали быстрее, чем те, чьи окна упирались в кирпичную стену. Дик Зельцер красноречиво писал в своей книге "Уроки смерти" о том же эффекте с точки зрения врача:

Работать в комнате без окон – это все равно, что жить в джунглях, где не видно неба. Раз не видно неба, у вас нет созерцания бога. Можно заменить его бесчисленными маленькими духами, смотрящими на нас из- под листьев и из ручьев. Одно не лучше и не хуже другого. Во всяком случае, человек имеет право на храм по собственному выбору. Мой храм – это равнина, смотрящая в небо. Или операционная с множеством окон, где прямо за стеклом пасутся коровы, и где звезды сияют над моей мастерской".

Музыка открывает духовное окно. Когда я впервые принес в операционную проигрыватель, это считалось страшным риском. Он у нас работал на батареях, и потом сестры и анестезиологи чувствовали себя настолько лучше, что когда я забывал о моей музыке, они ее просили. Теперь почти во всех операционных Нью-Хейвена есть проигрыватели.

Недавние исследования, проведенные в Тихоокеанском Медицинском Центре Пресвитерианской Больницы Сан-Франциско, показало, что музыка смягчает тревогу, стресс и боли у детей и взрослых во время болезненной процедуры катетеризации сердца. Маленькие дети лучше всего реагировали на колыбельные песни, на "Петю и Волка" или "Улицу Сезам". Дети постарше и подростки спокойнее себя чувствовали с рок- музыкой, а у взрослых были другие предпочтения.

Однако, как установили биокинезиологи, громкая музыка может производить ослабляющее действие, и я не рекомендую ее для операционных. Музыка должна служить успокоению и пациента, и персонала, помогая им справиться со стрессом. В операционной все внимание должно быть сосредоточено на том факте, что здесь оперируют живого человека. Музыка должна помочь персоналу обращаться с пациентом, как если бы он бодрствовал, а не отвлекать его от хирургии. Как я обнаружил, для этих целей наиболее эффективна духовная музыка и Largo из музыки барокко, рекомендованные в книге "Сверхобучение" Шилы Острандер и Линн Шредер. Я поощряю пациентов пользоваться записями любой музыки, которую они находят самой успокаивающей и целебной, чтобы приспособить больничное окружение к целебным задачам. Отсылаю вас также для специальных вопросов к книге "Целебная энергия музыки" Хола Лингермана. Превосходны также версии классических произведений Дэниеля Кобялка.

Я изучил, какие виды музыки лучше подходят, и меняю их в зависимости от хирургической ситуации. Часто я дразню студентов, говоря им, что у меня есть особенная музыка, останавливающая кровотечение. Реакции пациентов часто вызывают неожиданную нотку юмора. Я люблю духовную музыку, и однажды, когда я работал с человеком под спинальной анестезией, проигрывалась лента "Удивительная благодать". Голова пациента вздрогнула и он спросил: "Разве там что-нибудь не в порядке?" Мы рассмеялись и сказали, что ничего такого нет. Тогда он сказал: "Ну что ж, я ирландец, и мне будет лучше, если вы споете "Когда улыбаются ирландские глаза". Мы это сделали, и наше исполнение ему понравилось. Один пациент, слушая звуки арфы перед самой операцией, сказал: "Хорошо, что я услышал это еще не уснув. Если бы я проснулся и услышал это, я не знал бы, куда я попал". В другой раз пациент под локальной анестезией рассмеялся и сказал: "Весьма уместно", когда я удалял у него большую доброкачественную опухоль. Фоном была песня Фрэнка Синатры "Почему бы не вынуть из меня все".
Двойное управление.
Качество отношений между врачом и пациентом более чем любой другой фактор определяет участие пациента в принятии решений. Исключительный пациент хочет разделять ответственность за свою жизнь и лечение, и врачи, поощряющие такую установку, могут помочь быстрее выздороветь всем своим пациентам.

Ценность участия подчеркивается двумя недавними исследованиями детей. На медицинском факультете Висконсинского Университета доктор Чарлин Кевеней сравнила группу детей с тяжелыми ожогами, получавшими стандартный уход, с другой группой, которую научили сменять собственные повязки. Дети, принявшие на себя активную роль, нуждались в меньшем количестве медикаментов и имели меньше осложнений. В Пало Альто (Калифорния) группу астматических детей рассказали об их болезни и применяемых против нее лекарствах, поощряя их самостоятельно решать, когда им нужно принять лекарство. Они пропустили намного меньше учебных дней, и средняя частота посещения скорой помощи уменьшилась у них с одного раза в месяц до одного раза в шесть месяцев.

Далее, разделение ответственности усиливает сотрудничество и уменьшает обиды, часто приводящие к судебным процессам. Перемена решений и упреки маловероятны, если решения основываются не на предсказаниях о неизвестном будущем, а на совместной оценке, чтó правильно сделать с пациентом сейчас. Мне не хотелось бы, чтобы кто-нибудь из моих пациентов подвергся анестезии без ощущения, что он сам этого хочет. (Если, однако, некоторые пациенты как будто сердятся на самих себя, если их решения приводят к каким-нибудь неприятностям, то я могу предложить, чтобы они предоставили мне больше полномочий. Я предпочитаю, чтобы они гневались на меня, а не на самих себя. Если я сделал все, что мог, то я могу перенести их раздражение).

Иногда, когда люди подсознательно не уверены, хотят ли они жить, они уклоняются от наиболее эффективного лечения, или у них возникает столько побочных эффектов, что его приходится остановить. И даже если они отчаянно хотят жить, они могут все же расходиться во мнениях с врачом, которому приходится в таких случаях бороться с их побуждением отступить или сопротивляться лечению. Врач, пытающийся гарантировать будущее, часто оказывает давление на пациента, вынуждая его согласиться на определенный способ лечения, что вызывает у обоих упреки и ощущение неудачи, если болезнь не излечивается.

С другой стороны, если пациент выбирает форму терапии по собственному убеждению, признавая при этом, что смерть когда-нибудь неизбежно придет, то этот пациент никогда не испытает неудачи и не пожалеет о своем решении. Врач должен помнить, что от пациента зависит сделать выбор, а затем жить с этим выбором.

Долг врача – принимать всех пациентов, но не обязательно поддерживать любой их выбор. Врач вправе сказать: "Я не могу согласиться с тем, что вы делаете, и не хочу в этом участвовать". Печальная сторона этого состоит в том, что многих это убивает, потому что они уже не возвращаются к врачу. Вообще я говорю таким пациентам: "Я не согласен с тем, что вы делаете", или "Если бы у меня была ваша болезнь, я не выбрал бы ваш план лечения, потому что, как я думаю, он не дает вам лучшего шанса на успех, но, если хотите, я буду продолжать отношения с вами и помогать, чем смогу".

Если такой пациент увидит, что сделал неправильный выбор, он может сказать: "Я знаю, что вы заботитесь обо мне, потому что сохранили отношения со мной. Не согласитесь ли вы теперь оперировать меня?" Это единственный способ, которым врач может сохранить наибольшую надежду, оставляя открытым для пациента другой путь, который он рекомендует. До сих пор сто процентов моих пациентов соглашались на химеотерапию, облучение или хирургию, когда я их назначал – даже те из них, кто вначале пытался заниматься самолечением, отвергая медицинскую помощь. И даже те, кто входил впервые в мой кабинет со словами: "Никогда не говорите со мной как врач, иначе я больше не приду".

Благожелательное отношение врача может помочь пациенту добиться выздоровления и душевного мира, как показывает случай Бриджет, англичанки, недавно переехавшей в Нью-Джерси. По английской медицинской системе ей назначили врача, и поскольку он ей не понравился, она больше к нему не пришла. У нее была опухоль на месте левой груди величиной с дыню. Я исследовал ее и перечислил все, что, как мне казалось, могло ей помочь, от хирургии до бога. Она сказала: "Вы первый врач, который не орет на меня и не говорит "Где вы были до сих пор? Почему вы не приходили раньше? Почему вы вели себя так глупо? Что у вас в голове?"" Я сказал ей, что это не моя роль. Моя работа состоит попросту в том, чтобы принимать пациентов и пытаться им помочь.

Я просил Бриджет нарисовать картины, изображающие бессознательные положительные установки в отношении облучения и химеотерапии, хотя сознательно она сопротивлялась тому и другому. Через несколько месяцев она пришла ко мне и сказала, что она начала химеотерапию и что опухоль рассосалась. Ее реакция была столь резкой, что ее онколог не считал даже нужным облучение. Мое благожелательное отношение к состоянию Бриджет дало ей возможность принять то, что ей могла предложить медицина.

Однако некоторые врачи настаивают на полном управлении всем ходом событий. Они даже запрещают своим пациентам использовать после мастектомии систему "Путь к выздоровлению" (программа послеоперационной эмоциональной и физической терапии). Они не в праве это делать, но некоторые врачи пытаются заботиться о жизни пациента и о технических подробностях лечения наподобие того, как взрослый опекает ребенка – и грустная правда состоит в том, что многие пациенты им это позволяют. Врачей создает не только их обучение, но не в меньшей степени и пациенты, а большинство пациентов предпочитает предоставить все решения всемогущей отеческой фигуре. Исключительный пациент борется за свою ответственность, но наказывается за это стремление к выживанию, поскольку он представляет меньшинство пациентов, приходящих к врачу. Костоглотов, бывший узник концентрационного лагеря в романе Александра Солженицына "Раковый корпус", жалуется своему врачу:

Доктор Артур Клейнман с медицинского факультета Вашингтонского Университета провел исследование народной медицины на острове Тайвань и у американцев китайского происхождения. Он связывает нередко удивительные успехи лечения у народных врачей с контекстом психологии и культуры пациента. Поскольку психические болезни считаются в китайском обществе весьма постыдными, китаец часто представляет себе, например, депрессию в терминах ее физических симптомов, таких как усталость. Поэтому любое лечение, не позволяющее пациенту представить себе физическую причину болезни, скорее всего вызывает сопротивление и остается неэффективным.

Клейнман отмечает различие между заболеванием, определяемым физическими или психическими симптомами, или ущербом с точки зрения врача, и болезнью – субъективным переживанием пациента при этом же заболевании. Между этими двумя явлениями имеется часто заметное различие, особенно если человека без научной подготовки лечит западный врач.

Я не рекомендую обращаться к трансам или сжигать духовные деньги (разве что пациент верит лишь в такие методы), но мы должны, как платоновский врач для свободных людей, спрашивать пациентов, чтó они думают о причинах болезни, какие угрозы и потери (или выгоды) она представляет для них, и как по их мнению ее следует лечить. Типичные системы опроса пациентов, которым учат студентов-медиков, не касаются времени событий или значения событий для пациентов. Даже вопросы вроде "От чего умер ваш отец?" редко пытаются выяснить, умер ли отец пациента на прошлой неделе или двадцать лет назад. Поэтому часто врачи не представляют себе динамики ситуации, если только пациенты не раскрывают ее по собственной воле, чего они часто не делают.

Наилучшие результаты происходят от "переговоров", в которых точки зрения врача и пациента оказываются достаточно близкими для подлинной коммуникации. Если человек страстно верит в религиозное исцеление прикосновением рук, то клиницист не должен чинить препятствия, отвергая эффективность такого лечения. Если даже врач полагает, что такие методы бесполезны, они, вероятно, могут помочь, если пациент в них верит.

Я часто говорю пациентам, как бы я сам стал лечиться, если бы у меня была их болезнь. Некоторые из вещей, которые они делают, не входят в то, что я мог бы выбрать, точно так же они могут выбрать не те вещи, которые выбрал бы я. Но я не отрицаю полезности их методов и не говорю, что они не годятся. Вместо этого я стараюсь усмотреть, как можно совместить наши верования. Для меня подлинная мера холистической медицины состоит в том, насколько пациент и врач принимают системы верования друг друга, даже если их верования различаются. Мы не пытаемся навязать что-нибудь друг другу. Я могу, например, сказать: "Если ваши верования иногда не действуют, попробуйте мои".

Недавно я говорил с Вивиан, последовательницей Христианской Науки¹⁰, которая рассказала, что она пыталась излечиться с помощью молитвы от тяжелой инфекции мочевого пузыря, но безуспешно. В конце концов она не могла больше выдержать боль и пришла в кабинет скорой помощи. Как она сказала, молодой неопытный врач выписал ей лекарство, полностью снявший ее симптомы в двадцать четыре часа. Этот эпизод переменил ее мнение, и она почувствовала, что лекарства тоже происходят от бога, и что их надо использовать наряду с нашими внутренними целебными способностями.

Конечно, я пытаюсь убедить пациентов не тратить очень много времени и денег на что-нибудь, что я считаю неэффективным, но в том, что касается положительных верований, я пытаюсь их поддержать. Все, что восстанавливает надежду – благотворно. Как показывают исследования, денежные расходы и дальние путешествия в самом деле улучшают состояние пациента. У них есть сильное стремление сказать: "Я получил это за мои деньги". Более того, усилия свидетельствуют о высоком уровне мотивации. Такой пациент непременно будет прислушиваться к совету врача и следовать ему. Я обычно говорил пациентам, чтобы они посылали мне свои рисунки и звонили мне, пока я не осознал, как важно их желание приехать. Один человек из Монтаны с раком поджелудочной железы приехал ко мне с трехмесячным прогнозом жизни. Но потом он прожил восемнадцать месяцев благодаря своей надежде. Точно так же, готовность в чем-то уступить поможет пациенту принять убеждения врача и доставит реальные шансы успеха медицинскому лечению. Если пациенты не верят в систему врача, они будут сознательно сопротивляться лечению, не принимая лекарства – или бессознательно. В любом случае лечение будет нарушено.

Способность врача отождествиться с пациентом объясняет, почему лучшими врачами бывают часто те, кто сам перенес серьезную болезнь. Во время нашего обучения мы приучаемся не испытывать эмпатии к больному, как предполагается, для снятия психического напряжения. Вся наша терминология подчеркивает разделение врача и пациента. Больничный регистратор, вместо того, чтобы сказать "сердечный приступ", говорит "код 5". Но эмоциональное расстояние травмирует обе стороны. Мы отстраняемся как раз тогда, когда пациенты больше всего нуждаются в нас. Сестры знают, как трудно найти врача, когда пациент умирает. Все наше воспитание побуждает нас представлять себя как волшебных механиков-чудотворцев. Когда мы не можем починить поломку, мы уползаем зализывать наши раны, ощущая свое поражение.

Расстояние также развивает у врачей чувство неуязвимости: "Болеют всегда другие люди, но не я". Когда я говорю аудитории студентов-медиков: "Почти все люди умирают", они смеются; но когда я говорю это аудитории врачей, наступает гробовое молчание. Мы умеем лучше всех это отрицать. Доктор Гордон Деккерт, главный психиатр медицинского центра Университета Оклахомы, выразил это словами "Врачи обычно в точности знают, чтó они думают и во что верят, но они редко касаются того, чтó они чувствуют".

Недавнее исследование, предпринятое Ассоциацией Американских Медицинских Колледжей, пришло к выводу, что технологическая специализация изгоняет "утонченное внимание к человеческим потребностям", существенное для главной цели врача – облегчения страданий. Возглавлявший это исследование доктор Стивен Маллер сказал, что главная задача медицинских факультетов – найти способы, побуждающие это внимание, которому следует учить главным образом примером.

Напротив, молчаливый идеал, внушаемый в колледже, это медицинский махизм¹¹ – представление о сверхъестественно твердом враче, способном с невозмутимым видом справляться со всеми трудностями. Можно допустить страх перед экзаменом, но признаться в страхе болезни и смерти считается признаком слабости.

Конечно, после окончания факультета мы, врачи, отрицаем наше огорчение по поводу неудачи пациента, наше раздражение по поводу его сопротивления и даже нашу радость по поводу его выздоровления. Мы обычно очень добросовестны в нашей работе, но часто неспособны расслабляться, играть и восстанавливать силы. Вследствие этого мы упускаем из виду всевозможные сигналы, предупреждающие нас о нашем собственном состоянии здоровья. Неудивительно, что частота самоубийства, наркомании и преждевременной смерти у нас намного выше среднего. Если вы дадите кому-нибудь из нас самолет и лицензию пилота, спросите потом специалиста о величине страховки. Доктор думает: "Что мне за дело до этой бури. У меня назначено заседание. Крушения бывают с другими, но не со мной".

В недавней статье Глен Габбард, врач Клиники Меннингера, описывает, как принуждение создает у врача сомнение, вину и преувеличенное чувство ответственности. Все это отражается в трудностях, связанных с релаксацией, каникулами и свободным временем для семейной жизни, в чувстве ответственности за явления, не поддающиеся контролю, в ощущении, что делаешь недостаточно, и в смешении эгоизма со здоровым личным интересом.

Парафразируя рассказ Ларри Лешана, можно сказать: "Врачи усердно пытаются разыгрывать господа бога, между тем как лишь немногие из нас имеют для этого необходимые данные. Они все равно делают эту работу, но разыгрывать из себя бога – путь к саморазрушению".

Многие коллеги пытаются теперь научиться состраданию, проходя курсы гуманистической медицины, но может быть можно постепенно покончить с этой жалкой бравадой, допустив в нашу профессию больше женщин. Лучшие врачи – те, кто может найти в своей личности и "мужские", и "женские" добродетели – способность принимать суровые решения, и притом сохранять сострадание и заботу. Обе эти крайности не создают хорошего врача. Вы можете слишком втянуться в сочувствие, чтобы принять хорошие решения, но с другой стороны вы можете также принимать решения исходя из болезни и вовсе не думая о пациенте. Лучший путь – сочетание того и другого. Эта точка зрения поддерживается исследованиями, показывающими, что самыми эффективными врачами становятся те, кто сочетает оба этих аспекта поведения, оставаясь при этом возможно более счастливым среди напряжений своей профессии.

Для большинства пациентов важно знать, что их врачи сами следуют советам, которые дают. Но многие врачи, чувствуя себя бессмертными, курят, слишком много пьют, неправильно и чрезмерно питаются и не делают никаких физических упражнений.

Это достаточно печально для врача, но еще гораздо хуже для пациента. Чувство неуязвимости побуждает врача пренебрегать страхами пациента, живущего вне этой волшебной фантазии. Если человек спрашивает: "Что я должен есть", то несокрушимое божество отвечает: "Ешьте, что хотите. Я иду домой и буду есть хотдоги". А если врача спрашивают о содержащихся в них канцерогенных нитритах, он смеется, прикрывшись своим невидимым щитом.

С такой точкой зрения мы, врачи, иногда упускаем из виду самые очевидные вещи, как научил меня мой сын Кейт в четырехлетнем возрасте, когда ему пришлось лечь в больницу для операции грыжи. Я объяснил ему все механические подробности, но когда он вышел из анестезии, он сказал мне: "Ты забыл сказать мне, что будет больно". Недавно, когда он, будучи уже подростком, пришел домой со своими проблемами, я стал предлагать ему решения, основанные на любви и прощении, но он сказал: "Мне не нужно ответов. Мне нужно, чтобы кто-нибудь меня выслушал". Мы не можем помочь людям, разыгрывая роль святого, отвечающего одним словом. Мы помогаем, выслушивая и разделяя страдания. Мы должны переживать свою проповедь, а не просто произносить ее.

В моем воспитании решающую роль сыграла серьезная стафилококковая инфекция, заставившая меня провести в больнице целую неделю. Я осознал тогда, как трудно выдерживать изоляцию, быть привязанным к линии внутривенного вливания, просить помощи во всем, что мне нужно, при моей привычке всегда нести ответственность, всегда управлять. Я понял, как трудно сохранять собственное достоинство в тесной больничной одежде.

Болезнь случилась в то время, когда в моей жизни произошло много изменений – новый дом, родившийся ребенок, начало практики – все это были позитивные события, и все же я заболел. Я осознал тогда, что пациенты в моем кабинете должны испытывать такие же чувства. Я начал шутить с ними по поводу изменений в их жизни. Например, я стал спрашивать: "Вы не перешли на новую работу? Вы не переехали в новый дом?" Они удивлялись: "Откуда вы об этом узнали?"

Я лучше узнал также, на что похожи врачи. Поскольку я был врач, обо мне заботились выдающиеся профессора, но я не мог собрать их всех вместе, чтобы получить прямой ответ. Они даже хотели переместить меня в еще более угнетающую палату без окон, потому что она была ближе к кабинету одного из профессоров. Я отказался и сказал им, что ухожу из больницы. Они все вдруг появились.

Я думаю, что необходимой частью подготовки каждого врача должно быть пребывание в качестве пациента, в течение нескольких дней, в палате серьезных больных – причем, как прибавил недавно один пациент, в руке у него должна быть четверка,¹² а в носу трубка. Такие вещи считаются необходимыми в большинстве племенных культур. Обычно человек не может стать целителем, не пройдя сначала путь к здоровью через болезнь. В нашей культуре человек не может стать психоаналитиком, не пройдя анализа, но может стать медицинским механиком, ни разу не испытав надобности в починке.

Отказ от эмпатии никому не приносит пользы. В качестве механиков мы, врачи, всегда в конечном счете терпим неудачи, но мы всегда можем внести свой вклад как советчики, учителя, целители, можем проявлять заботу и даже помощь в момент смерти. Незачем прятаться от звонков в кафетерии, заставляя сестру в одиночестве встретиться со смертью пациента. И врачу, и пациенту более полезно соглашение о сотрудничестве, в котором оба они сознают себя одинаковыми людьми, с различием в несколько лет обучения, вместо того, чтобы разыгрывать обычные роли хозяина и просителя. Доктор Френсис Пибоди, ведущий медицинский исследователь в Гарварде в 1920-е годы, говорил: "Лечение болезни может быть полностью безличным; но забота о пациенте должна быть вполне личной… секрет заботы о пациенте состоит в том, чтобы заботиться о пациенте".

Я не перестаю удивляться чудесам, какие производит тесное сотрудничество врача с пациентом. Один случай иллюстрирует, каким образом благожелательность может помочь пациенту применить рекомендации врача, и как она может уменьшить страдание. Моя пациентка Тельма, с рецидивом рака груди, пришла ко мне и сказала, что она хотела бы, чтобы ее исцелил бог, в то время как я наблюдал бы и руководил этим процессом. Я объяснил, насколько это кажется мне трудным. При ее следующем визите ее рак уменьшился, и я спросил ее, что случилось. Она сказала: "Я ушла из дома, когда зазвонил телефон". Это был первый раз, когда она на что-то ответила "нет". На следующий раз ее рак еще уменьшился. Я опять спросил ее, что случилось. Она ответила с широкой улыбкой: "Когда мой муж-алкоголик устроил скандал, я вызвала полицию". Он сказал: "Ты позоришь меня перед соседями". Я сказала ему: "У меня теперь рак, и я не выношу больше твоего поведения"". К ее третьему визиту она поняла, насколько я о ней забочусь, и мы составили рабочий коллектив. Она сказала: "Трудно стать святой и вылечиться самой. Почему бы вам не сделать операцию и не удалить опухоль? А я постараюсь остаться здоровой".

Тельма сказала мне, что вечером после операции пришла сестра, отдернула занавеску и сказала: "Расскажите мне о докторе Зигеле".

Моя пациентка ответила: "Что вы имеете в виду? Вы как будто думаете, что он загипнотизировал меня".

Сестра сказала: "У вас ведь была радикальная мастектомия, а вы ходите по палате, утешая всех нас, и вам не больно. Что он с вами сделал?".

"Он разделил со мной это. Это было наше решение, так что мне незачем было впадать в депрессию или испытывать боль. Я знаю, что со мной сделали то, что надо, и что это сделал тот, кто должен был это сделать. Таким способом я выздоравливаю".

Другая женщина с раком груди, молодая студентка юридического факультета по имени Джули, испытывала ужасный страх и видела во сне, что она умирает от анестезии. Я сказал ей: "А я видел сон, что я сделал это под местным наркозом и навсегда изуродовал ваше плечо". Ее сон встретился с моим! Наш общий смех рассеял напряжение. Она смогла понять мою озабоченность, и после некоторого обсуждения она перенесла мастектомию под общей анестезией без осложнений.

Я хотел бы объяснить, что это было сновидение со страхом, а не с предчувствием. Иначе я не стал бы рассеивать его шуткой. Если пациент видит сон, предсказывающий, как я полагаю, его смерть, я не стану его оперировать в этот день. Например, одна пациентка видела во сне свой надгробный памятник с надписью "четверг", и мы условились, что операция будет сделана не в четверг.

На следующий день после операции Джули я был на семинаре в соседнем городе. Я услышал знакомый голос из аудитории, задавший вопрос. Это была Джули. Я рванулся к ней, спрашивая, чтó она здесь делает. Она сказала: "Не беспокойтесь. Все трубки у меня под платьем. У меня не было боли, и когда я хотела выйти, сестры сказали: "А, это ведь еще одна пациента доктора Зигеля". И ваш коллега подписал мне пропуск".

Но дело, конечно, не во мне. Дело в отношении, производящем такие результаты. Дело в разделении и заботе, в том, что делается для людей, а не с ними. Мы, врачи, должны стать инструментами. Тогда мотивированные этим пациенты, используют нас, чтобы творить чудеса. Одна из моих пациенток, Пейдж Коултер, превосходно выразила, насколько мы можем изменить реакцию пациента на наше лечение, в своем стихотворении "Починка". Уже самое название говорит о различии между сотрудничеством и типично медицинским разговором о том, как "вторгаются" в тело, "уродуют" его или "оскверняют" его, чтобы его исцелить. Рассказав, как успокоил ее страхи умелый анестезиолог, она продолжает:

Людям все равно. Мы пытаемся растянуть наше тело, чтобы поймать дождь,

Град или тьму, все, что падает из космоса.

Но вместо этого я слышу, как хирург напевает "Песнь пустыни",

И я чувствую его мягкие толчки и растяжения, как будто это мой

отец

моему подвенечному платью".