В. П. Макаренко бюрократия и сталинизм Ростов-на-Дону Издательство Ростовского университета 1989 m 15

Несложно понять действительный смысл подобной ло­гики. Можно критиковать буржуазные государства за то, что принципы демократии и свободы в них нарушаются. Но этого нельзя делать в отношении Советской власти, поскольку эта форма государства просто не признает демократических принципов. Зато ее преимущество перед всеми остальными политическими формами состоит в том, что она обещает создать «новое общество» в будущем. Под каждым из этих тезисов Сталин бы с удовольствием подписался!

Поэтому фразы Троцкого о демократии и бюрократии не должны вводить в заблуждение. В статье «Блок правых и левых» он писал, что партийную демократию нужно пони­мать в том смысле, что лишь истинно-революционное, про­летарское ядро партии должно получить монопольное право на проведение чистки партии и укрощение бюрократии. Что нужно очистить партию от термидорианских элементов, хвостистских тенденций и многочисленных фракций под­халимов, от беспринципных и карьеристских отделов и лиц, которые голосуют по приказу сверху. Короче говоря, если до сих пор партия состоит из сторонников Сталина, то в результате «демократической чистки» она должна состоять исключи­тельно из сторонников Троцкого! Которых и тот и другой вождь нарекали «истинными ленинцами», выражающими исторические интересы и стремления пролетариата. Оба они с успехом пользовались политической софистикой и стре­мились приписать Ленину свои собственные взгляды.

Троцкий считал, что с того момента, как сталинская бюро­кратия взяла власть в свои руки, формы репрессий и насилия из прогрессивных автоматически преобразуются в реакцион­ные. В чем же должна состоять тогда демократия? Оказы­вается, в том, что те, кто правит, должны проводить «пра­вильную» политику. Но как установить ее правильность? В «Преданной революции» он пишет о необходимости сво-

То же относится и к свободе культуры. На словах возму­щаясь подавлением этой свободы при Сталине, Троцкий в то же время считал, что из искусства и философии должно быть безжалостно элиминировано то, что направлено против революционных задач пролетариата. Однако именно такой принцип и господствовал при сталинском режиме: партий­ная верхушка решала, что соответствует, а что не соответ­ствует революционным задачам пролетариата и потому должно безжалостно элиминироваться. Этот тип свободы никогда не нарушался Сталиным.

Понятно, что в рамках столь всеохватывающей формулы свободы степень подавления культуры может быть различ­ной, в зависимости от исторических обстоятельств. Но если эта формула возводится в принцип культурной политики, то нет такой степени подавления, которая бы его нарушала. И тогда все политическое мышление персонифицируется: если бы руководил Троцкий, то он не допустил бы свободы, угрожавшей его власти. Сталин делал то же самое, исходя из собственных интересов. Значит, содержательные и логиче­ские различия между троцкизмом и сталинизмом теряют смысл: оба вождя думали, что только они «представляют исторические интересы пролетариата».

Оба исповедовали элементарный моральный утилита­ризм. Считали, что исторические цели освящают средства и никакой общечеловеческой морали не существует. Мораль есть функция классовой борьбы. Троцкий писал, что любая цель оправдана, если она ведет к росту господства человека над природой и к уничтожению власти человека над челове­ком. Другими словами, если политика способствует техниче­скому прогрессу (господство человека над природой), то любое средство, которое ее обслуживает, автоматически оправдывается. Тогда неясно, почему сталинская политика, которая безусловно способствовала развитию производи­тельных сил страны и подняла ее технический уровень, заслуживает осуждения? А ликвидация господства человека над человеком происходит путем его максимального укреп­ления. Этот принцип Троцкий провозгласил в период граж­данской войны, еще раз повторил в 30-е гг., а Сталин успешно претворял в жизнь.

Короче говоря, моральных критериев не существует, по­скольку они совпадают с критериями политического успеха.

292
Или, в терминологии Троцкого, вопросы революционной морали совпадают с вопросами революционной стратегии и тактики. В соответствии с подобной логикой предполагает­ся, что все универсальные принципы добра и зла, демократии, свободы и культуры не имеют никакого значения сами по себе. Их можно принять, а можно и отбросить — в зависи­мости от политического успеха. Для его достижения надо знать, в чем состоит историческая необходимость, а затем только ее и поддерживать.

Вопрос о внутрипартийной демократии Троцкий тоже решает без особых затруднений. В сталинской партии его фракция была оппозиционной, и потому он выступал за сво­боду фракций. Однако защищал их запрет на X съезде РКП(б). Тогда получается, что запрет фракций оправдан, если он направлен против той фракции, которая «неправа», и не оправдан, если направлен против фракции, выражаю­щей интересы пролетариата — сторонников Троцкого. Такая логика постоянно смешивает вопрос об истинности с полити­ческой конъюнктурой, точнее — с борьбой за власть. Сталин был ее ревностным адептом.

И Троцкий в группах своих сторонников культивировал режим, который называл «истинно ленинским»: постоянно осуждал любые уклоны, т. е. отступления от его собственных утверждений; требовал исключать всех, которые не разде­ляли этих утверждений; неизменно повторял лозунг демокра­тического централизма. Как же он его понимал? Например, группа Суварина присвоила себя имя «коммунистов-демо­кратов». Троцкий моментально определил, что уже по одному названию группа не имеет ничего общего с марксизмом. Не успел Навиль выдвинуть собственную платформу левой оппозиции, как сразу оказался исключен из «большевиков-ленинцев». Мексиканский троцкист Галициа требовал сво­боды мнений в IV Интернационале, значит, по определению вождя мирового пролетариата, он забыл о централизме. Американский троцкист Макдональд утверждал, что нужно скептически откоситься к любым теориям, Троцкий сразу квалифицировал всякий теоретический скептицизм как по­литическое предательство. Бэрнхем и Шахтман усомнились в том, что Советский Союз и в условиях сталинского режима остается рабочим государством, и во время войны СССР с Финляндией говорили о советском империализме, Троцкий сразу исключил их из IV Интернационала. Американские троцкисты предложили провести по этому вопросу референ­дум, Троцкий дезавуировал это предложение, определив, что партийные решения не являются простым арифметиче­ским сложением отдельных решений.

В результате демократический централизм превращался в обычный бюрократический абсолютизм, а троцкизм при­обретал все свойства религиозной секты, члены которой убеждены, что только они избраны для спасения. Но таким

293
развитием событий вождь обеспокоен не был, «поскольку и Ленин в 1914 г.» и т. д. и т. и. Большинство он тоже понимал в том смысле, что правы только те, кто выражает историче­ский прогресс. M действительно верил в то, что рабочие всего мира в глубине своей души на его стороне. Но сами они об этом еще не знают!

В сочинениях Троцкого можно обнаружить (хотя и редко) замечания о том, что сталинский режим подавляет нацио­нальные чувства и интересы. Он пишет, что вопрос Украины, разделенной между четырьмя государствами, в XX в. имеет то же ключевое международное значение, какое имел поль­ский вопрос в XIX в. по определению Маркса и Энгельса. Но коммунисты ни в чем не должны уступать украинским на­ционалистам, тем более — создавать с ними единый народ­ный фронт. В то же время он не видел ничего плохого в экс­порте революции. Этот вопрос приобрел особую актуальность в 1939—1940 гг. Троцкий пояснял, что нападение СССР на Польшу совпало с революционным движением в этой стране. То же самое относится к Финляндии. Сталинская бюрокра­тия, по мысли Троцкого, дала революционный импульс поль­ским и финским пролетариям и крестьянам и укрепила их революционные настроения.

Впрочем, вождь мировой революции признавал, что это были революции особого типа: они не выросли из глубины народных масс, а принесены на штыках извне. Тем не менее это были «истинные революции». Данные суждения он вы­водил не столько из знания каких-либо эмпирических фак­тов, сколько из «исторических закономерностей»: если Совет­ское государство, несмотря на бюрократическое перерожде­ние, представляет интересы пролетариата, то народные массы других стран — на основании доктрины — должны под­держивать его армию, вступающую в другую страну.

Следовательно, и по этому вопросу Троцкого нельзя упрекнуть в отступлении от сталинизма. Если «истинный» национальный интерес совпадает с интересом авангарда про­летариата, то в любой точке пространства и времени, где и когда этот авангард берет власть в свои руки (несмотря на «бюрократическое перерождение»), право на национальное самоопределение реализуется автоматически. А народные массы должны поддерживать данный чисто бюрократический автоматизм, так как он вытекает из доктрины.

Не менее доктринерской была оценка сталинской инду­стриализации и коллективизации. Со временем оказалось, что Сталин не только выполнил, но и перевыполнил рекомен­дации Троцкого. Как повел себя в этой ситуации их автор и как вышел из столь затруднительного положения? С по­мощью формулы: Сталин реализовал лозунги левой оппози­ции, однако бюрократическим и авантюристическим спосо­бом. Бюрократия была вынуждена осуществить эти лозунги в собственных интересах, поскольку действовала сама логика

294
политической власти. И хотя они были извращены, бюрокра­тия все же выполнила «исторически прогрессивные» задачи пролетариата. Именно давление левых принудило Сталина взять «новый курс» в политике. С одной стороны, Троцкий критиковал спешку и недостаточную экономическую под­готовку сталинской коллективизации. Подчеркивал, что ста­линцы неправомерно считают колхозы социалистическими институтами. С другой стороны, по Троцкому, коллективиза­ция есть шаг к реставрации капитализма в России. Почему?

Потому что Сталин отдал колхозам землю и тем самым ликвидировал ее национализацию. И худшее, что сделал Сталин, заключалось в том, что он позволил крестьянам иметь и обрабатывать приусадебные участки, укрепив тем самым элемент «индивидуализма». Таким образом, в ситуа­ции, когда сельское хозяйство было почти разрушено, мил­лионы людей вымерли, а приусадебные участки оказались единственным средством, сохраняющим людей от голодной смерти,— главным предметом заботы вождя мировой рево­люции стал «индивидуализм», который может возникнуть на почве нескольких соток приусадебной земли. Поэтому сталинское разорение деревни Троцкий считал непоследова­тельным, ибо в форме колхозов была дана возможность организоваться кулакам!

Всякие материальные стимулы к труду Троцкий называл варварством. Например, аккордную оплату, введенную в промышленности в начале 30-х гг. Однако из его сочинений трудно узнать, чем можно заменить эти стимулы для повы­шения производительности труда: полицейским принужде­нием или пламенным революционным энтузиазмом? Не­трудно понять, что по мере угасания революционного пафоса на его место выдвигается принуждение. Такой вывод вполне соответствует политической логике Троцкого.

Международную политику Сталина Троцкий оценивал однозначно: теория социализма в одной стране привела к отрицанию мировой революции и поражению революции в Германии, Китае и Испании. Сталин и Коминтерн поддержи­вали национальную буржуазию в слаборазвитых странах, поскольку такая политика ослабляла великие капиталисти­ческие державы. Троцкий считал ее губительной. Он полагал, что в любой стране задачи буржуазной революции не могут быть решены иначе, как под руководством коммунистов. Они постепенно приведут революцию к социалистической фазе. Можно только посмеяться над теми, утверждал он, кто думает, что Индия в состоянии завоевать национальную независимость каким-то иным способом, чем пролетарская революция. Пример России доказывает, что возможна только такая революция, которой с самого начала руководит проле­тариат, т. е. коммунистическая партия. Схема русской резо­люции была для Троцкого общеобязательным каноном. По­этому у него всегда были готовые ответы на все политические

295
проблемы всех стран мира. Независимо от того, знал ли он хоть что-нибудь о специфических условиях и истории кон­кретной страны. И в этом отношении он не ушел далеко от Сталина.

Однако Троцкий не отрицал, что в период революции коммунисты должны пользоваться промежуточными поли­тическими лозунгами, популярными в народе. Но такая тактика обязательна до тех пор, пока партия целиком не овладела ситуацией. После чего они могут быть отброшены. Так, в письме к коммунистам Китая в 1931 г. он писал о том, что нельзя исключать из программы требование о созыве Национального собрания. Партия обязана сосредоточивать силы бедного крестьянства под своим флагом. В то же время пролетариат должен пользоваться лозунгом о созыве Нацио­нального собрания для того, чтобы не возбуждать недоверия к партии со стороны крестьянства в целом и не давать повода для буржуазной демагогии. В России на первой фазе револю­ции тоже шла речь о революционно-демократической дикта­туре пролетариата и крестьянства. Но после того, как дикта­тура пролетариата стала фактом, а большевистская партия обладала властью, этот лозунг был отброшен.

Подобные рекомендации выдают с головой политический макиавеллизм Троцкого, сдобренный революционной дема­гогией: если партия пользуется полнотой власти,— нет ни­чего плохого в фиктивных политических лозунгах. Чем менее определенна политическая ситуация, тем больше они должны пропагандироваться. И здесь он был зеркалом «великого вождя и учителя всех времен и народов».

Правда, сторонники Троцкого усиленно подчеркивают тот факт, что он противостоял зиновьевско-сталинскому лозунгу «социал-фашизма», и видят в этом неоспоримую заслугу своего вождя. Действительно, он утверждал, что данный лозунг отдаляет коммунистов от рабочих масс, объ­единенных в социал-демократических партиях. Но что он предлагал взамен?

Критикуя сталинцев за лозунг «социал-фашизма», Троц­кий в то же время считал, что не может быть и речи о каком-то постоянном сотрудничестве с организациями, которые не порвали с реформизмом и хотят восстановить социал-демо­кратию. Сразу после победы Гитлера, в июне 1933 г., Троцкий провозгласил, что не может быть никакого единого фронта коммунистов с социал-демократами, которые прислужничают фашистам. Поэтому изменение сталинской политики в 1934— 1935 гг. вызвало глубокое возмущение вождя мировой рево­люции.

Он писал, что политика народного фронта обнажила правые тенденции сталинцев, поскольку они пошли на пере­мирие с ренегатами II Интернационала, провозгласили лозунг мира и международного арбитража и делят государства на демократические и фашистские. По мнению Троцкого, нет

Таким образом, троцкистская критика лозунга «социал-фашизма» была во многом иллюзорной. Она не могла вызвать существенных последствий, если бы даже Троцкий вел реаль­ную политику. Стремясь не допустить союза между Фран­цией и Германией, Сталин пошел на политику единого народ­ного фронта. Как практический политик, он осознавал, что должен чем-то пожертвовать (хотя бы в пропагандистских целях) для того, чтобы такая политика была успешной. А Троцкий думал, что можно сохранить марксистскую идео­логическую чистоту — и при этом пользоваться помощью социал-демократии в определенных условиях. То есть, го­ворить социал-демократам, что они агенты буржуазии, мо­шенники, предатели рабочего класса, верные слуги капита­листов,— и на этой основе строить единый фронт борьбы против фашизма, не пользуясь, однако, термином «социал-фашизм». Иначе говоря, если бы Троцкий в то время руко­водил Коминтерном, его политика в отношении социал-демо­кратии была бы еще менее успешной, нежели сталинская.

Троцкий в изменившихся условиях эпигонски повторял тезисы Ленина периода первой мировой войны и революции. В частности, положения о том, что всякие надежды на между­народные договоры, арбитраж, разоружение и т. п.— пустая и реакционная болтовня. Важно, какой класс проводит войну, а не кто нападает или защищается. Социалистическое госу­дарство представляет интересы мирового пролетариата. Сле­довательно, оно обладает исторической правотой в любой войне, независимо от того, кто ее начал. Советское государство нe должно всерьез относиться к договорам с буржуазными государствами.

Сталин занимался вопросами безопасности Советского государства, а не подготовки мировой революции. И в целях пропаганды должен был при всяком удобном случае выстав­лять себя защитником мира, международного права и демо­кратии.

Троцкий полагал, что главные детерминанты междуна­родной ситуации ничем не отличаются от ситуации 1918 г.: на одной стороне империалисты, на другой — социалистическое

297
государство и международный пролетариат, который лишь ожидает «правильных» лозунгов борьбы, чтобы поднять мировую революцию.

Сталин занимался «реальной» политикой государства и не верил ни в какое нарастание революционной волны. Он просто использовал различные компартии Европы как ору­дия своей политики.

Троцкий был сторонником непрерывкой революционной войны, и вся его деятельность базировалась на догме: миро­вой пролетариат по природе вещей стремится к революции, и законы истории это подтверждают. И только лживая по­литика советской бюрократии мешает проявиться до конца этой естественной тенденции.

Особенно ярко доктринерский характер политического мышления Троцкого виден из его рассуждений о второй миро­вой войне. Сразу после ее начала он утверждал, что данная война реакционна с обеих сторон; независимо от того, какая из них победит, человечество будет отброшено назад. Долгие годы Троцкий неизменно повторял, что не может существо­вать никакого единого фронта демократических государств против фашизма. С обеих сторон находятся государства, в которых фабрики и заводы являются частной собственно­стью. Поэтому не имеет никакого значения, кто победит в предстоящей войне — нацистская Германия или антигитле­ровская коалиция. Что же должен делать пролетариат в такой ситуации? Вместо того, чтобы помогать своим правитель­ствам в борьбе с Гитлером, пролетариат Франции, Англии, США и всех других государств должен направить оружие против собственных правительств. Как того требовал Ленин в период первой мировой войны. Лозунг «защиты отечества» является в высшей степени реакционным и антимарксист­ским, ибо речь идет о мировой пролетарской революции, а не о погроме одной национальной буржуазии другой буржуа­зией.

Таким образом, если бы французские, английские, нор­вежские или югославские рабочие читали воззвания Троц­кого и стремились их применить, они должны были бы обра­тить оружие против своих правительств в момент фашист­ского нападения. Поскольку нет никакого различия в том, кто ими будет управлять: Гитлер или своя буржуазия. Фа­шизм — ее орудие. Следовательно, тезис о возможности еди­ного фронта всех классов против фашизма достоин только осмеяния.

На основе этих посылок Троцкий строил прогнозы о буду­щем. Борьба демократии против фашизма бессмысленна. Международные коалиции государств могут меняться в любом произвольном порядке. Италия может пойти на союз с Англией, а Польша с Германией. Независимо от этих коали­ций война приведет к международной пролетарской рево­люции, ибо таковы исторические закономерности. Европа

Ленин во время первой мировой войны выдвинул лозунг поражения своего правительства — и вспыхнула революция. Поэтому Троцкий считал, что во время второй мировой войны все капиталистические государства заключат единый блок против Советского Союза. А может ли так случиться, что СССР будет воевать в союзе с одним капиталистическим государством против другого? Может, отвечал Троцкий, но такая война будет краткой, ибо в побежденной стране вспых­нет пролетарская революция, как это произошло в России в 1917 г. И тогда буржуазные государства немедленно за­ключат союз против родины мирового пролетариата.

В связи с этим общие результаты войны для Троцкого не вызывали никаких сомнений: капитализм рухнет оконча­тельно; то же самое случится со сталинизмом; произойдет мировая революция; IV Интернационал моментально овла­деет сознанием трудящихся масс и окажется окончательным победителем. Или, как писал Троцкий, все партии капитали­стического общества, все его моралисты и сикофанты по­гибнут в руинах приближающейся катастрофы. Единствен­ной партией, которая уцелеет, будет партия мировой социали­стической революции. Даже если сегодня она кажется сле­пым рационалистам несуществующей, подобно тому, как казалась им несуществующей партия Ленина и Либкнехта во время первой мировой войны.

Кроме глобального пророчества вождь мировой револю­ции не скупился на частные: Швейцария не сможет сохранить нейтралитет в наступающей войне; ни в одной из воюющих стран не сможет сохраниться демократия, ибо существует «железный закон» ее перехода в фашизм; а если такая демо­кратия и сохранится, то она просуществует не больше двух месяцев и будет сметена пролетарской революцией; армия Гитлера состоит из рабочих и крестьян, и потому она пойдет на братание с народами оккупированных стран, ибо законы истории учат, что классовая солидарность сильнее всех дру­гих социальных связей!

Незадолго перед смертью, еще раз подчеркивая правиль­ность сеоих прогнозов, Троцкий все же поставил вопрос о том, что случится, если его пророчества не исполнятся? Ответ достоин вождя мировой революции: произойдет полное банкротство марксизма. Если наступающая война вызовет про­летарскую революцию, то она приведет к свержению бюро­кратии в СССР и к возрождению советской демократии на более высокой экономической и культурной основе. Если война не вызовет революцию, а ослабит пролетариат, то

299
произойдет срастание монополистического капитализма с го­сударством и замена демократии новым тоталитарным ре­жимом. В таком режиме бюрократия станет новым эксплуата­торским классом, как в СССР, так и в развитых капитали­стических странах. Этот политический строй предвещает смерть цивилизации.

При каких условиях возможно такое развитие событий? Это произойдет, если пролетариат развитых капиталистиче­ских стран в результате революции окажется неспособен удержать власть в своих руках и отдаст ее, как это случилось в СССР, в руки привилегированной бюрократии. Но в этом случае, по мнению Троцкого, придется пересмотреть всю тео-рию марксизма. В частности, необходимо будет признать, что причины бюрократического перерождения Советского госу­дарства определяются не отсталостью страны и империали­стическим окружением, а органической неспособностью про­летариата стать господствующим классом. Этот вывод влечет за собой следующий: существующее Советское государство, по сути дела, оказалось предшественником нового эксплуата­торского строя на мировом уровне. И тогда получается, что программа социалистических преобразований, основанная на теории Маркса и международных противоречиях капитали­стического общества, закончила свою жизнь как утопия.

Этот вывод — единственный в своем роде в сочинениях Троцкого. Особенно если его сопоставить с абсолютной уве­ренностью в победе мировой революции, которая образует главный мотив его политической мысли. Правда, Троцкий был уверен, что развитие событий не будет столь пессими­стическим. Но сам факт анализа данной перспективы сви­детельствует об определенном колебании.

Троцкий не допускал мысли о том, что капитализм спо­собен на совершенствование. Экономическую политику Руз­вельта считал безнадежной и реакционной реформой, кото­рая ничего не сможет принести. В то же время верил, что США, достигшие высшего уровня технического развития, уже целиком созрели для коммунизма. В 1935 г. Троцкий обещал американцам, что если они введут коммунизм, то себестоимость производства уменьшится на 20%. А незадолго до смерти указывал, что если США введут плановое хозяй­ство, то они поднимут свой национальный доход до 200 млрд и тем самым обеспечат благосостояние всех жителей. Но эти высказывания не отменяют общего пессимистического ре­зюме его политической мысли: если предположить, что капитализм может процветать еще на протяжении десяти­летий, то нет никакого смысла говорить о социализме в СССР; марксисты ошиблись в оценке эпохи, а русская революция осталась в истории только эпизодом, подобно Парижской коммуне.

Краткий обзор политической деятельности Троцкого в изгнании позволяет, на наш взгляд, дать положительный