В. П. Макаренко бюрократия и сталинизм Ростов-на-Дону Издательство Ростовского университета 1989 m 15

Ростов-на-Дону

Издательство Ростовского университета 1989
M 15
Редактор Л. Г. Кононович
_м 0302020200_088_

M 175(03)— 89 — © Издательство Ростовского университета, 1989

От Издательства

Эта книга — попытка обобщить ряд вопросов, волнующих сегодня общественное мнение и теоретическую мысль. Глав­ный из них — более глубокое осознание экономических, со­циальных и политических структур, которые породили ста­линизм и связали его с командно-административным управ­лением. Возникла ли эта связь в результате личной воли Сталина, или ее предпосылки зрели в ходе революции и пер­вых лет социалистического строительства — окончательного ответа на эти вопросы нет ни в публицистике, ни в науке. Да он вряд ли и возможен.

В этой монографии к анализу сталинизма применена кон­цепция, разработанная автором в предыдущих исследова­ниях [27—29]. В них реконструировалась марксистская мето­дология анализа бюрократии и решались преимущественно историко-философские задачи. Теперь автора интересуют в основном социально-политические проблемы. Такой переход не может быть осуществлен без краткого резюме ранее опубликованных работ В. П. Макаренко. Проблема «бюрокра­тия и революция» уже поставлена в одной из них. В данной книге продолжается ее исследование на основе идей, изло­женных в послеоктябрьских работах В. И. Ленина, с учетом политической истории Советского государства.

Некоторые авторские положения отнюдь не бесспорны и имеют явно выраженный дискуссионный характер.

Кроме того, в освещении темы неизбежно сказываются профессиональные философские и политологические интересы ученого.
Введение

В одной из комнат незабвенной конторы «Геркулес», описанной И. Ильфом и Е. Петровым, стоял прекрасный чер­ный агитационный гроб с надписью «Смерть бюрократиз­му!». Однако процветанию бюрократизма в конторе он не ме­шал. Полна антибюрократических призывов и лозунгов сего­дняшняя пресса. Мешает ли это бюрократии?

Обратимся к одному только факту. Первый секретарь Ли­пецкого обкома КПСС пишет, что за январь — февраль 1987 г. в Агропром области поступило из Москвы 1123 бумаги. И по сравнению с соответствующим периодом прошлого года документооборот (уже и словцо «индустриальное» появилось для учета деятельности административной машины!) возрос почти на 400 единиц [29, 30]*.

Вдумаемся в эти цифры. Контора под названием Госагро-пром возникла недавно, в результате слияния нескольких ми­нистерств в одно. Факт этот преподносится общественному мнению как способ борьбы с бюрократизмом. И нет оснований подозревать- сотрудников новой конторы в некомпетентно­сти — эпоха Бываловых вроде бы прошла. По авторитетным слухам штаты центральных ведомств сегодня комплектуют­ся из квалифицированных специалистов и ученых в том числе. Чем же они заняты?

Найти ответ легко, разделив исходную цифру на число рабочих дней в январе — феврале. Только в одну область нашей необъятной страны новая контора посылала 28 бумаг ежедневно (или по 3—4 за каждый час руководящей работы). И тут уже никто не скажет: контора спит, не пишет и не руководит!

Но это только из центра в одну из провинций современ­ного «бюрократического Китая». А сколько ответных бумаг породили циркуляры? Сколько областной Агропром спускал в РАПО? Оно, в свою очередь, в колхозы и совхозы? Сколько леса вырублено для функционирования административной машины?

* Здесь и далее указанные в скобках цифры обозначают: пер­вая — порядковый помер произведения в списке литературы, по­следующие — номер тома и страницы, или только страницы, вы­деленные курсивом.

4
В ответ на эти вопросы современный «дьяк, в приказах поседелый», скажет: «Мы координируем деятельность не­скольких прежних министерств. Занимаемся делом государ­ственной важности, а не канцелярщиной. И потому каждая наша бумага — научно обоснованный и политически не­обходимый документ!».

Вот оборотная сторона обличительного пафоса прессы — он ничуть не мешает отлаженному бюрократическому меха­низму, функционирующему уже 60 лет, если считать с «года великого перелома». И потому состояние общественного со­знания сегодня можно определить как антибюрократическую эйфорию. Не исключено, что всеобщее презрение к бюрокра­тии может стать очередной литературно-художественной и интеллектуальной модой. Со своими законодателями и по­клонниками, снобами и профанами. И тогда возникнет новое поприще фабрикации ученых трудов под вывеской «Бюрократология» или «Начальствоведение». Затем появят­ся неофиты — студенты и аспиранты. А чиновный мир вы­пестует, наконец, своего ученого критика и... апологета: ни одна наука невозможна без «наличия» объекта исследова­ния. И рядовой советский гражданин уже ничего не сможет сказать о бюрократии, не получив визу в очередной ученой конторе. Возникнув, они почти никогда не исчезают, как и все остальные конторы...

Нарисованная здесь перспектива вполне устраивает со­временного Флегонта Васильича Прудентова. «Собаки лают, а караван идет»,— думает он втихомолку. И в чем-то наш соотечественник прав.

«Мы переняли,— писал Ленин в 1922 г.,— от царской Рос­сии самое плохое, бюрократизм и обломовщину, от чего мы буквально задыхаемся, а умного перенять не сумели» [2, 44, 398]. Что же считал умным Ильич? «Каждого члена коллегии НКЮста, каждого деятеля этого ведомства надо бы оцени­вать по послужному списку, после справки: скольких комму­нистов ты закатал в тюрьму втрое строже, чем беспартийных за те же поступки? скольких бюрократов ты закатал в тюрьму за бюрократизм и волокиту? скольких купцов за злоупотреб­ление нэпо ты подвел под расстрел или под другое, не игру­шечное (как в Москве, под носом у НКЮста обычно бывает) наказание? Не можешь ответить на этот вопрос? — значит ты шалопай, которого надо гнать из партии за „комболтовню" и за „комчванство"» [2, 44, 398].

Сегодня эти меры могут показаться драконовскими. К публичному суду и тюремным приговорам за бюрократизм мы не привыкли — мы привыкли отвечать только перед на­чальством и инструкцией. В самом деле — за все время Со­ветской власти был только один (еще при жизни Ленина) показательный суд над новыми советскими чиновниками. Причем не десятистепенными, а высокопоставленными. Ини­циатива Ленина не получила развития. Может быть, поэтому

5
мы до сих пор не умеем пользоваться элементарным демокра­тическим правом: привлекать к суду, без жалобы по началь­ству, не только должностных лиц, но и целые учреждения. Наоборот, мы привыкли писать бесконечные жалобы — современный вариант челобитных — и обивать пороги учреж­дений, И пока не в состоянии превратить суд над бюрокра­том в политическое дело. Как требовал Ленин.

За неделю до предложения этих мер Владимир Ильич заполнил в очередной раз анкету для Всероссийской переписи членов РКП(б), в которой было 59 пунктов и свыше 150 под­пунктов [см.: 2, 44, 509—514]. ЦК РКП(б) требовал, среди прочего, чтобы каждый коммунист помнил профессию, заня­тие, должность и чин не только отца и матери, но и деда. Анкетируемый должен был точно указать, сколько раз он участвовал в экономических и политических стачках, улич­ных политических демонстрациях, студенческих движениях, подпольных кружках, нелегальных массовках, митингах и маевках, вооруженных восстаниях и партизанских выступле­ниях, перестрелках и рукопашных боях, с какого возраста неверующий, какие и где (дома, на службе, в библиотеке, в читальне или на стенках) читает газеты и т. п.

Заполнив анкету, Ленин пишет раздраженное письмо Молотову, в ведении которого и был статистический и учетно-распределительный отдел ЦК РКП(б). В нем он отмечает, что дело статистики поставлено никуда не годно и вдрызг изгажено тупым бюрократизмом. Что статистикой заведует дурак или в отделах на важных постах сидят дураки и педанты. А поэтому нужно прогнать заведующего и основа­тельно перетряхнуть отделы: «Иначе мы сами («борясь с бюрократизмом»...) плодим под носом у себя позорнейший бюрократизм и глупейший» [2, 44, 392].

Нетрудно понять возмущение Ленина — политика: пар­тийная канцелярия, разрабатывая всеохватывающие анке­ты, считает, что даже революционная деятельность может учитываться, протоколироваться и регламентироваться! Участвуя, к примеру, в рукопашном бою, мы должны стре­миться к победе не ради того, чтобы уцелеть самому. А ради того, чтобы потом бодро о ней отчитаться. Ведь партийный чиновник убежден, что побеждать нужно для того, чтобы оправдать существование его отдела после революции. И тог­да на передний край выходит не сама деятельность, в том числе революционная и политическая, а ее канцелярское исчисление, бюрократическая арифметика.

Обратим внимание на отмеченную Лениным особенность партийной бюрократии: под лозунгом «борьбы с бюрокра­тизмом» в партии может процветать позорнейший и глупей­ший бюрократизм. Значит, и партия не свободна от этого зла? И оно универсально по своей природе, охватывая все полити­ческие структуры (государство, партии, массовые организа­ции) независимо от их классовой почвы и политических целей?

Если сопоставить громы и молнии в адрес командно-административной системы в прессе и реальные изменения, поневоле придешь к выводу: значительно проще критико­вать бюрократию вообще, огулом. И ничего не менять в сло­жившихся стереотипах управления внутри каждого пред­приятия и учреждения, министерства и ведомства. Тысячи и миллионы существующих контор — далеко не карточные до­мики. Газетные штормы и бури канцелярским крысам не страшны. Откуда истоки этой непотопляемости? В чем при­чина абстрактной критики и фельетонной легкости в осве­щении борьбы с бюрократизмом?

Надо учитывать, что становление современной партийно-государственной бюрократии происходило на почве совет­ской демократии [33]. В 20-е гг. сменяемость Советов была минимальной, в 30-е она резко возросла. Внешне все вы­глядело очень демократично: съезды Советов регулярно обновлялись на одну треть, а цифра сменяемости более полу­сотни лет использовалась в пропаганде для доказательства демократизма советской системы. Но за счет кого? За счет рабочих от станка и крестьян от плуга. Члены ЦИК, пар­тийные функционеры, наркомы, члены коллегий оставались постоянно в составах Советов. Произошло разделение власти и управления. Возникла социальная группа номенклатурных работников — партийно-государственная бюрократия. К настоящему времени эта «группа» составляет около 20 млн человек. Каждый седьмой из трудоспособного населения. Вместе с членами семей — свыше 60 млн. Почти четверть населения страны. Больше населения всей Франции или Англии. Ленин считал возможным применять понятие класс, когда пролетариат России составлял около миллиона чело­век. А мы все еще говорим о партийно-государственной бюрократии как слое... Национальный доход страны ежегод­но возрастает на 20 млрд рублей. Аппарат «проедает» за это время 40 млрд. Является ли такое соотношение оптималь­ным, тем более — социалистическим?

Этот «слой», конечно, заинтересован в насаждении легко­весных представлений о бюрократии. Карикатуры, юмо­ристика, сатирические стишки... На этой почве возникает и

Не является ли соединение нескольких министерств в одно и сокращение управленческого аппарата, вызывающее озабоченность одних и буйный либеральный восторг других, формой проявления такого вранья? Опыт подсказывает, что ни одно из предшествующих сокращений не привело к пре­одолению бюрократизма. Обратимся вновь к Ленину. В одном из своих последних публичных выступлений он говорил: «В 1818 году, в августе месяце, мы произвели перепись на­шего аппарата в Москве. Мы получили число 231 000 госу­дарственных и советских служащих в Москве, число, обни­мающее и центральных служащих и местных московских, городских Недавно, в октябре 1922 г., мы произвели эту перепись еще раз, уверенные, что мы сократили наш разду­тый аппарат и что он должен уже, наверное, оказаться меньшим. Он оказался равным 243 000 человек. (Сегодняш­ний чиновник, прочитав эту цифру, наверняка ухмыльнет­ся!— В М.) Вот вам итоги всех сокращений. Этот пример потребует еще большого труда изучения и сопоставлений» [2, 45, 250].

Эту цитату нелишне напомнить тем, кто искренне убеж­ден или своекорыстно прокламирует, что сокращение пар­тийно-государственного аппарата тождественно борьбе с бю­рократизмом. Почему? Вдумаемся в ситуацию, описанную Лениным.

Несмотря на ожесточенную классовую борьбу в условиях революции и гражданской войны, голод и разруху, введение и отмену политики военного коммунизма и переход к нэпу, несмотря на программу борьбы с бюрократизмом, которую Ленин начал разрабатывать буквально на второй день после революции, несмотря на постоянные чистки и сокращения,— аппарат возрастал в самых, казалось бы, неподходящих и невероятных социальных условиях!

Этот факт нелишне напомнить и тем, кто считает, что перестройка может победить бюрократию с сегодня на завтра. Материалы прессы показывают, что сторонники такой точки зрения нередко грешат социальной демагогией. Всерьез га борьбу с бюрократией мы еще и не брались. Сти­хийно создавая свой партийно-государственный аппарат, мы задним числом обосновывали эту стихию как выражение закономерности строительства социализма. Проблема не упрощается от произнесения антибюрократических речей, публикаций острых статей или постановки фильмов, герои которых исповедуют идеологию:

8
Мы не сеем, не пашем, не строим, —

Мы гордимся общественным строем!

Хорошо известно, что рост бюрократии Ленин объяснял переходом капитализма в государственно-монополистиче­скую фазу. Социальные процессы XX в. подтвердили этот прогноз. Современные западные социологи и политологи счи­тают бюрократизацию социальных и политических отноше­ний самоочевидным фактом. И различаются между собой только по степени пессимизма в осознании данной тен­денции.

Не менее хорошо известно, что лишь в марксизме была сформулирована программа революционной борьбы с бюро­кратией. Однако опыт строительства социализма в различ­ных странах показал: рост административного аппарата и связанная с ним опасность бюрократизации социальных и политических отношений — реальность вчерашнего и сего­дняшнего дня. В развивающихся странах, несмотря на национально-освободительные революции, тоже прослежи­вается эта тенденция [46, 79]. Тогда что же: ни социалисти­ческие, ни национально-освободительные революции не страшны бюрократии? И на второй день после любой рево­люции начинает формироваться новая бюрократия? В чем причины ее непотопляемости? Или, может быть, был прав Макс Вебер, пророчествуя еще в начале века: на горизонте современной цивилизации маячит бюрократия древнеегипет­ского типа, усовершенствованная по последнему слову науки и техники? Что может предложить обществоведение для ответа на эти вопросы?

Пока немного. По сути дела, мы не располагаем на­дежной теорией, объясняющей природу бюрократии на раз­личных этапах общественного развития, строительства социализма — в том числе. Это неудивительно: тема была прак­тически закрытой для исследований, несмотря на всю опас­ность бюрократических извращений для нормальной жизне­деятельности партии и общества. Но политические предпо­сылки для разработки такой теории уже созданы в мате­риалах XXVII съезда КПСС и последующих пленумов ЦК КПСС. Появились и научные публикации, в которых по­казано, что бюрократия была и остается значимым фактором истории и сегодняшнего дня социализма [10; 23; 42]. «Раз­росшаяся государственная система, породив множество не­нужных звеньев, соответственно породила и огромную армию людей, для которых эти звенья стали жизненно необхо­димыми. Значительная часть аппарата все больше стала рабо­тать на себя и для себя, тормозя живое дело, приводя к коррупции. Эти звенья стали ядром механизма торможе­ния» [36, 4].

Появились и работы, в которых утверждается, что на ру­беже 20—30-х гг. Сталин осуществил государственный пере­ворот и в дальнейшем своем развитии Советское государство

Но разве революция содержала бюрократические тенден­ции? — спросит иной читатель. А разве не оглушала нас в период предкризисного состояния общества песенка:

Есть у революции начало —

Нет у революции конца? —

спросим мы в свою очередь у такого читателя. О каких на­чалах и концах идет речь?

Ленин до октября 1917 г. отмечал, что во всех револю­циях воля большинства всегда была за демократию, но они обычно заканчивались поражением демократии. Была ли свободной от этой тенденции Октябрьская революция?

В марте 1919 г. Владимир Ильич получил злое, но искрен­нее письмо от М. Дукельского, профессора Воронежского сельскохозяйственного института. Оно интересно и как жи­вой документ революционной эпохи, и как пример отноше­ния честного интеллигента к революции. Адресат Ленина пишет, что настоящий интеллигент не может работать ис­ключительно ради животного благополучия. Честная русская интеллигенция добывала свои знания путем крайнего напря­жения сил и упорной борьбы с убийственными условиями жизни. Но именно на эту интеллигенцию были натравлены «...бессознательные новоявленные коммунисты из бывших городовых, урядников, мелких чиновников, лавочников, составляющих в провинции нередко значительную долю «местных властей»...» [2, 38 218]. На местах господствовала беспримерная бюрократическая неразбериха новых совет­ских учреждений, и новый партийно-государственный аппа­рат нередко губил самые живые начинания. Поэтому М. Дукельский требует от Ленина очистить партию и правитель­ственные учреждения от рвачей, авантюристов, прихвостней и бандитов, которые, «...прикрываясь знаменем коммуниз­ма, либо по подлости расхищают народное достояние, либо по глупости подсекают корни народной жизни своей нелепой дезорганизаторской возней» [2, 33, 219].

Ответ Ленина крайне поучителен не только в чисто исто­рическом и методологическом плане, но и как пример равно­правного диалога политика с ученым. Владимир Ильич под­черкивает, что при оценке любых событий нельзя руковод­ствоваться личным раздражением. Оно отнимает способность обсуждать их с массовой точки зрения и действительной последовательности. Такая способность должна быть не

Стремясь отделить личное раздражение адресата от объ­ективной характеристики событий революции и гражданской войны, Ленин отмечает, что саботаж решений Советской власти был начат именно интеллигенцией и бюрократией, которые в массе буржуазны и мелкобуржуазны. Однако партия и правительство никогда не натравливали народ на интеллигенцию. А более высокий заработок для специа­листов (на эту меру пришлось пойти уже в первые месяцы Советской власти и отойти от принципа Парижской комму­ны: плата всем чиновникам не выше платы рабочего) не объясняется торгашески-прагматическим стремлением боль­шевиков «купить» интеллигенцию. К ней надо относиться по-товарищески. На и она должна так же относиться к измученным и переутомленным солдатам и рабочим.

Самое главное, однако, в том, что Ленин согласен с честным русским интеллигентом в оценке «коммунистов урожая 1919 года» и бюрократизма в новых советских учреждениях. И требует, чтобы интеллигенция помогала бороться с этим злом. Буквально через неделю после отве­та М. Дукельскому Владимир Ильич выступает на Чрезвы­чайном заседании Пленума Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов. Указывает, что к весне 1919 г. в центральных учреждениях господствовала канцелярщина и волокита. А на местах «...люди, которые называют себя партийными, нередко являются проходимцами, которые на­сильничают самым бессовестным образом» [2, 38, 256]. И в борьбе с этим злом ни назначение достойных товарищей на высокие посты, ни декреты и циркуляры центральной вла­сти не помогут. Сами рабочие и крестьяне должны бороть­ся с этим злом!

Данная ситуация фиксирует в первом приближении авто­ритарно-бюрократические тенденции революции: канцеляр­щина и волокита в центре переплетена с насилием на местах. Насколько это переплетение определяется социаль­ными, экономическими и политическими причинами? Как оно проявилось в теории и практике сталинизма? Насколь­ко социалистическая бюрократия имеет политическую и идеологическую специфику?

Перечисленные вопросы определяют основную проблема­тику книги. Прежде чем переходить к их анализу, сделаем несколько предварительных замечаний.

Политические процессы после Апреля 1985 г. способство­вали резкому возрастанию выпуска публицистической и художественной литературы о бюрократии и сталинизме. Правда, исходные понятия в этой литературе используются как сокращенные названия социальных явлений, природа которых изучена еще недостаточно. Особенно это видно в литературно-художественных спорах, участники которых

Например, отсутствие теории бюрократии могло бы не вызывать беспокойства, если бы мы на каждом шагу не сталкивались с бюрократизмом и не ругали его на все лады. Но если даже признать моральную обоснованность этой ругани, следует ли отсюда, что мы совершенно свобод­ны от бюрократических стереотипов в своей деятельности, поведении и мышлении?

То же самое можно сказать о сталинизме. Одни толкуют его как бельмо на глазах нескольких поколений советских людей, другие видят в нем главное звено преемственности в развитии нашего общества.

Нетрудно понять, что в обоих случаях бюрократия и ста­линизм рассматриваются не столько как социальные явле­ния, имеющие свою объективную логику, сколько как опреде­ленные исторические и политические ценности. Обыден­ное мышление не привыкло задумываться о своих собствен­ных предпосылках. Речь идет об эмоциональном ореоле или умоисступлении (о котором писал еще Платон), связанном с понятиями «революция», «бюрократия» и «сталинизм». От него обычно не свободны люди, которым нравятся или не нравятся данные явления.

Отсюда не следует, что я предлагаю отложить в сторо­ну любые чувства и оценки при обсуждении темы. Такое без­различие недостижимо в социальных науках. В то же время известно, что всякая наука начинается с анатомирования, вначале природы, а затем истории. Поэтому необходимо разделять научный анализ революции, бюрократии и ста­линизма — и наши собственные декларации об отношении к этим явлениям. Этот постулат, конечно, тривиален. Но о нем не мешает напомнить в книге, посвященной анализу связи бюрократических тенденций революции со сталинизмом.

Хорошо известно, что законы в общественной жизни проявляются как тенденции. Если культура понимается в духе истерических дефиниций, выдвигающих на первый план социальное наследование, то любое социальное явле­ние выглядит только как функция такого наследования. Если связывать сталинизм с авторитарно-патриархальной политической культурой, типичной для России на протяже­нии столетий, составной частью которой является бюрокра­тическое управление, то возникает вопрос: насколько командно-административное управление и сталинизм были выражением общих тенденций русской культуры?

Все фазы развития, которые проходит страна в своей истории, не преодолеваются моментально. Даже революция