В. виндельбанд история новой философии в ее связи с общей культурой и отдельными науками

ИСТОРИЯ НОВОЙ ФИЛОСОФИИ

В ЕЕ СВЯЗИ С ОБЩЕЙ КУЛЬТУРОЙ

И ОТДЕЛЬНЫМИ НАУКАМИ

Виндельбанд В. История новой философии в ее связи с общей культурой и отдельными науками.В 2 т. Том 2. От Канта до Ницше.М.: Терра-Канон-Пресс-Ц, 2000.512с.

Том 2. ОТ КАНТА ДО НИЦШЕ

Вильгельм Виндельбанд — крупнейший немецкий философ конца XIX — начала XX века, основатель южнонемецкой школы неокантианства. «История новой философии в ее связи с обшей культурой и отлельными науками» — его лучшая историко-философская работа, которая представляет собой систематическое изложение философских идей от эпохи Возрождения до конца XIX века. Общеизвестное достоинство этого труда заключается в том, что "История новой философии...» — лучший учебник но истории философии этого периода.

Двухтомник предназначен для преподавателей философии, студентов, аспирантов и для всех, кто интересуется историей философии.

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ И ТОМА

В подлиннике второй том озаглавлен так: «От Канта до Гегеля и Гербарта». Но так как я присоединил к нему приложение, заменяющее, по словам самого Виндельбанда, Третий (заключительный) том и заканчивающееся философией Ницше, то я позволил себе в русском издании второго тома заменить заглавие подлинника словами: «От Канта до Ницше».

Александр Введенский Санкт Петербург, 10 февраля 1913 г.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ К ПЕРВОМУ НЕМЕЦКОМУ ИЗДАНИЮ И ТОМА

Второй том этого труда еще не содержит заключения, которое я сперва предполагал составить. Причина этого кроется в затруднениях, связанных с подготовкой недостающей части работы. Когда я убедился, что пройдут еще целые годы, пока удастся полностью осуществить мой первоначальный план, я почел за благо опубликовать отдельно ту часть, источники которой были давно доступны и изложение которой уже закончено. Я тем более вправе поступить так, что получившиеся два тома доводят новую философию до того пункта, которым заканчивается большинство ее изложений и после которого ее исследователи ограничиваются лишь эскизными очерками. Все, что «принадлежит истории» в точном смысле этого слова, уже содержится в двух этих томах— третий том будет иметь дело с историческим изображением движений, которые мы еще можем наблюдать. Подтверждение своего права на отдельное издание этого тома я усматриваю также в следующем: его содержание, охватывающее огромный период немецкой философии от Канта до Гегеля и Гербарта, образует столь замкнутое целое, что до известной степени этот отрезок времени сам собой выделяется из общего хода истории. Чем сильнее грозит современному сознанию опасность утратить понимание духовного величия, которое придает этому времени, при всех ошибках и недостатках отдельных учений непреходящее значение наивысшего пункта развития современного мышления, тем более важной становится задача истории философии — заставить проявиться в своем чистом виде глубочайшее фундаментальное содержание этого могучего движения.

Вильгельм Виндельбанд Фреибург в Бадене, Май 1880 г.

ФИЛОСОФИЯ КАНТА

Новейшее мышление развилось из различных исходных пунктов. Соприкасаясь со всей широтой европейской культурной жизни, оно придало сознательную форму всем ее интенциям. И хотя через все течения проходит одно общее стремление к достижению внутренней самостоятельности разумного познания, но все-таки само собой выходило, что каждое из этих движений, соответствуя особым побуждениям и отношениям, переживало само себя и запечатлевалось во всей своей своеобразности. При этом, по самой природе вещей и вследствие связности умственной жизни, эти различные направления переплетались самым разнообразным образом, и выдающиеся умы всех стран укрепляли эту связь. Но прежде были необходимы совершившиеся в век Просвещения самая общая обработка и постепенное упорядочение всей этой массы идей, чтобы после того мог явиться ум, который, вполне владея ими, в обширной системе выяснил и изложил бы внутреннюю структуру этой связи. Этот ум — Кант, и его историческая роль заключается именно в том, что в его философии сконцентрировались в живом единстве все движущие принципы, которые ранее выработало новейшее мышление, и в том, что все нити новейшего мышления, пройдя через хитросплетения его учения, выходили оттуда в совершенно измененной форме. То великое влияние, которое Кант имел на философское движение своего времени, быть может, более всего обусловлено беспримерной широтой его умственного горизонта и той уверенностью, с которой он умел со своей точки зрения надлежащим образом представлять как близкое, так и далекое. Нет ни одной проблемы новой философии, которой бы он не занимался, одной, на разрешение которой, даже если он лишь коснулся ее, его ум не наложил бы своеобразного отпечатка. Но в этой универсальности заключается лишь внешнее очертание, а не сущность его величия. Сущность же эта гораздо больше связана с той достойной удивления энергией которую он умел привести к единству и обработать материал мышления во всей его полноте. Широта и глубина его ума одинаково велики, и его взор охватывает мир человеческих представлений на всем его пространстве — так же, как в каждом пункте этого мира он проникает до самых его глубин. В подобном соединении свойств, редко встречающихся вместе, и заключается то очарование, которое всегда было присуще личности Канта и его трудам, и которое всегда будет давать ему право на первое место среди философов. Этим же можно объяснить то своеобразное положение, которое Кант занимает в эпохе Просвещения.

Поскольку все философские стремления, наполняющие этот век, находят место в каком-нибудь из разделов его учения, одновременно получая самую строгую формулировку, постольку он — величайший философ самой эпохи Просвещения и ее всесторонний и сильнейший представитель. А поскольку при этом указывается отношение каждой из этих идей к другим и таким образом создается совершенно новая связь их в целом, постольку философия Канта возвышается над той односторонностью, которая свойственна была веку Просвещения в его отдельных направлениях, и начинает новый, отчасти противоположный этому веку, период немецкого, а в дальнейшем общеевропейского мышления. Учение Канта есть тот кульминационный пункт, которого достигает линия умственного развития в эпоху Просвещения и начиная с которого это развитие под влиянием творческого стремления, заложенного в его философской системе, переходит в нисходящее движение; оно есть завершение просветительского движения и именно поэтому одновременно заканчивает и преодолевает век Просвещения.

Такое главенствующее положение на вершине великого культурно-исторического процесса может быть занято каким-либо философом только потому, что ему дано силой творческого синтеза преобразовать все богатство идей данной эпохи в одно замкнутое целое, а эту организующую силу следует искать не в чем ином, как в том великом принципе, с которым соприкасается все богатство содержания эпохи и которое по-новому освещает это содержание. Если же мы попытаемся найти подобный принцип у Канта, то неизбежно столкнемся с удивительным фактом — в основоположениях кантовской теории его нет. Пока мы будем рассматривать поле идей и пребывать в царстве абстрактной мысли, до тех пор мы не обнаружим этот принцип. Нет такого центрального теоретического положения, от которого свет равномерно падал бы на все части учения кантовской философии. Тот, кто пожелал бы выделить и объяснить какой-либо пункт этого учения таким образом, чтобы вся остальная система с логической необходимостью была выведена из него, из его применения к различным проблемам (как это часто случается у других философов), тот обманулся бы в своих ожиданиях. В содержании кантовского учения нет того главного ключа, который мог бы отпереть все двери обширного здания его философии. Централизующая и организующая сила этой системы заключается не в абстрактной мысли, а в живом убеждении ее создателя. Вся философия Канта оживляется и согревается непоколебимой верой в могущество разума, и это верно не есть воззрение, почерпнутое из теории познания. Она выходит за пределы теоретической функции и коренится в нравственном разуме человеческого рода. Исходя из этого центрального пункта, которым является не чисто теоретическая мысль, а личное убеждение, и нужно рассматривать учение Канта в его частностях, чтобы вполне понять и оценить его. В этом и заключается его истинное отношение к веку Просвещения. Кант разделяет стремление этой эпохи повсеместно — во всей области вещей как человеческих, так и нечеловеческих — сохранить права разума и обеспечить его господство, но Кант возвышается над сухой и холодной рассудочностью Просвещения тем, что усматривает глубочайшую сущность этого разума не в теоретических положениях, а в энергии нравственного убеждения. Таким образом, вместе с Кантом в немецкую философию проникает согретое чувством могущество личного убеждения. Этот-то союз ясного мышления с исполненной убеждения волей и определил характер философского развития, которое находилось в зависимости от Канта.

Итак, центральным пунктом философии Канта является его личность. Если кто-нибудь из великих мыслителей может служить живым доказательством того, что история философии есть не подобное плетению нитей на ткацком станке нанизывание друг на друга абстрактных идеальных необходимостей, а борьба мыслящих людей, и что в каждой системе мы имеем перед собой волнующие мир могущественные мысли в индивидуальной концентрации, — то это именно Кант. Из всех систем новой философии нет ни одной, которая представляла бы всю эту философию до такой степени in nice1, которая давала бы такую полную картину новейшего мышления, как система Канта, поэтому-то она и требует более непредвзятого и обстоятельного изучения, чем другие. Если же центральный пункт этой системы заключается в личности ее творца, то здесь более чем в других случаях необходимо познакомиться с человеком, прежде чем перейти к обзору его учения.

§ 57. Жизнь и сочинения Канта

Удел величия — одиночество. Редко жизнь великого человека служит таким полным доказательством этого, как жизнь Канта. Он родился на самой крайней периферии немецкой культурной жизни, до конца своих дней вращался в тесном кругу отечественных интересов и никогда не знал счастья, которое испытывает гений от соприкосновения с родственными ему умами. Никогда, как ученик, он не сидел у ног выдающегося человека, и из тех личных поощрений, которые он испытал в своем развитии, ни одно непосредственно не обусловило его истинного значения. Зато тем величественнее выделяется он из окружающей его обстановки. Себе самому главным образом обязан он тем, чем он стал. Даже там, где в его внутренний мир определенно проникает влияние великих философов, с творениями которых он познакомился (хотя бы Лейбница и Юма), даже и там обнаруживается самостоятельная подготовка его ума по отношению к этому влиянию. И переработка и преобразование этого влияния получает гораздо большие размеры, чем само это влияние. Потому-то над миром кантонского мышления веет свежее дыхание самобытности. Из недр своего уединения он создает и облекает в оригинальную форму мысли, которые производят переворот в эпохе, и доказывает, что можно знать мир, не видев его — если носишь его в себе.

Иммануил Кант родился 22 апреля 1724 года в Кенигсберге, в Пруссии, в семье скромных ремесленников, которые вели свое происхождение из Шотландии. Из влияний, которым он подвергался в юности и которые воздействовали на всю его жизнь, следует особенно выделить влияние его матери, державшейся благочестивых верований современного ей пиетического направления, которое, как легкий отзвук немецкой мистики, искало сущность религиозной жизни во внутреннем усвоении веры и ее нравственном осуществлении. Главным представителем этого направления был тогда в Кенигсберге профессор Ф. А. Шульц, и, благодаря его личному знакомству с семьей молодого Канта, последний поступил в находившуюся под его руководством Фри-дериканскую коллегию, чтобы посвятить себя поприщу ученого. Здесь философу нужно было пройти строгую школу классического образования и религиозно-нравственного воспитания. Она-то и придала его уму ту чистую строгость и ту великую силу самообладания, благодаря которым он получил античный характер простого и благородного величия. Рано научившись искать истинное счастье во внутреннем мире, Кант — даже на высоте своей славы — никогда не забывал уроков скромности и так никогда и не приобрел умения стремиться к внешнему блеску; и так как он с юности в этой внутренней работе превыше всего ставил истину по отношению к самому себе, то вся его жизнь было служением правдивости — той правдивости к самому себе и к другим, которая представляет единственный путь к истине.

Когда в 1740 году он поступил в университет в своем родном городе, чтобы, согласно желанию своей матери, изучать теологию, он застал там разноголосицу и сильное брожение. В своих общенаучных подготовительных занятиях Кант рано столкнулся с философией. Его учитель Мартин Кнутцеи был одним из лучших представителей философской школы Вольфа и занимал, даже за пределами Кенигсберга, почетное место в этой школе. В ней-то, наподобие бури в стакане воды, возник горячий спор о понятии предустановленной гармонии, в котором Вольф был не в состоянии следовать за смелым полетом мысли своего патрона — Лейбница. Из сочинений Кнутцена, до известной степени разрешающих этот вопрос, видно, что он, как человек не без самостоятельности мышления и вполне владеющий лейбни-це-вольфовской проблематикой, был вполне пригоден для того, чтобы познакомить молодого Канта с состоянием тогдашней философии, причем особенно ценно было то, что, хотя в этом спорном вопросе он в существенных пунктах стоял на стороне Вольфа, но в целом не соглашался с ним и, очевидно, указывал также и своим ученикам, что основы философского познания следует искать у самого Лейбница. Наряду с постижением азов философии для Канта были особенно важны занятия естественными науками, которые уже тогда очень интересовали его и которым он в столь существенной степени был обязан своему позднейшему величию. В этом отношении весьма счастливым обстоятельством является то, что профессор физики Теске рано познакомил его с ньютоновским воззрением на мир. Именно так возник тот важный антагонизм, который долго сказывался в мышлении Канта. Два великих человека, которые при жизни своей вели ожесточенную войну, продолжили ее и в уме своего еще более великого ученика, и философское развитие Канта в первый период обусловливается противоположностью между метафизикой Лейбница и натурфилософией Ньютона. Тем тверже образовалось в нем убеждение, которое было общим для них обоих и которое притом соответствовало направлению его специальных занятий. В очень различной форме Лейбниц и Ньютон одинаково соединяли со своим основным теологическим постулатом признание причинного механизма в возникновении мира и, пользуясь в качестве посредствующего звена физико-теологическим доказательством бытия Божия, стремились примирить философию и религиозную веру. В этом-то пункте и переплелись все влияния раннего воспитания и академических занятий Канта, почему он и стал для него ядром личных убеждений.

С течением времени ввиду такого объединения науки и философии догматико-теологический отпечаток религиозных верований Канта все больше и больше сглаживался. Этому содействовали, быть может, и внешние обстоятельства — он отказался от теологического поприща и в 1746 году покинул университет с твердым намерением посвятить себя академическому преподаванию. Канту пришлось приступить к тяжелым обязанностям домашнего учителя, чтобы при достижении этой цели обеспечить себя в денежном отношении. В продолжение девяти лет он с полным самоотвержением исполнял эти обязанности, но, как он сам говорит, с малым педагогическим успехом. Последние годы его учительства прошли в семье графов фон Кейзерлинг, которые сумели оценить умственные дарования и личную любезность Канта и впоследствии также сохранили с ним дру жеские отношения. Неутомимо пользовался он этим временем для расширения своих собственных познаний и, особенно в области наук естественно-исторических, вполне стал на высоту знаний своего времени. Сначала могло казаться, что ум Канта целиком занят исследованием природы. Перед поступлением на должность домашнего учителя он написал свое первое сочинение «Мысли об истинной оценке живых сил», которое скромно, но уверенно заняло свое место в критическом рассмотрении этого вопроса математической натурфилософии, неоднократно служившего предметом спора между приверженцами Декарта и Лейбница; а в конце своей учительской деятельности он обнародовал труд, который на деле доказал, что Кант был великим исследователем природы.

«Всеобщая естественная история и теория неба3 принадлежит к числу тех сочинений, которые не забудутся в истории человеческого понимания мира. Оно заключает в себе разработку ньютоновской теории тяготения, которая в своих наиболее существенных чертах лежит в основании теории небесных явлений современной астрофизики, и которая более известна под именем гипотезы Канта-Лапласа* Изложенная в этом сочинении позиция Канта является шагом вперед по отношению к небесной механике Ньютона в том направлении, в каком были сделаны шаги и другими исследователями его времени, особенно англичанином Райтом. Новый способ представления касался двух главных пунктов. Прежде всего, наблюдение над Млечным путем позволяет Канту допустить, что отношение, аналогичное тому, что существует в группировке и в движении планет нашей Солнечной системы, характерно и для всех неподвижных звезд, расположенных приблизительно в одной плоскости, а также предположить, что между солнцами происходит движение, определяемое законами тяготения. Если даже новейшие исследования расходятся с этим выводом по аналогии в частностях (а именно, в том, что касается вида Млечного пути), то все-таки сам принцип кантовского заключения и доныне остается единственно возможным способом, позволяющим ориентироваться в бесконечном пространстве и ввести закономерность в движение звезд. Другой вывод кантовской гипотезы относится к прошлому пла-

нетной системы. Начало гармонического движения, математические законы которого в ньютоновской механике выводятся из принципа тяготения, сам Ньютон мог объяснить лишь непонятным толчком, актом божественного движения. Опираясь на успехи, которых достигли в то время химия и физика, преимущественно по отношению к теории газов, Кант развил учение о первоначальном газовом шаре. При вращательном движении этого шара от него должны были отделяться, по чисто механическим законам, один за другим меньшие шары — теперь они являются планетами с охлажденной корой и все еще продолжают всеобщее движение. Это воззрение в своих основных чертах стало до такой степени достоянием нашего образования, что нет надобности подробно излагать здесь, каким образом Кант чисто механическим путем вывел из этого положения отдельные данные о величине, плотности, расстоянии между планетами и их спутниками и таким образом оправдал свои гордые слова: «Дайте мне материю, и я построю из нее мир»1. Чтобы сделать понятной всю систему планетных движений, не нужно ничего, кроме двух основных сил — притяжения и отталкивания, которые Кант уже в то время считал сущностью материи. И если здесь гипотеза, построенная относительно нашей Солнечной системы, распространяется на всю Вселенную, если тот первоначальный вращающийся газовый шар сам, в свою очередь, представляется выделением из большего шара, то этим путем достигается величественное завершение механического объяснения мироздания, рассматривающего жизнь мировых тел не как нечто вечно неизменное, но, скорее, кок исторический процесс. Мы теперь привыкли говорить о подобном развитии Вселенной, но можно также сказать, что гипотеза Канта впервые создала для этого астрофизическое основание, ибо далее он высказывает мысль, что, подобно тому как планетные системы в известный момент выделились из своих солнц, они должны с течением времени, в силу постепенного ослабления их движения в центробежном направлении, снова вернуться к своему первоначальному газовому шару. Он выдвигает предположение, что, вероятно, наполняющие Вселенную солнечные системы находятся в очень различном возрасте и что таким образом она являет собой бесконечное разнообразие жизненных явлений, и, наконец, Кант допол-

няет эти выводы рассуждениями об обитателях других миров и мировых систем. Именно этот, продуманный до конца, принцип механического объяснения мироздания приводит Канта к глубокому изложению физико-теологического доказательства бытия Божия. Действительно, если существует тот факт, что природа создает гармонические системы движения созвездий из хаоса вращающихся газов по ей присущим законам, то именно из этого со всей очевидностью следует, что она вместе с этой закономерностью обязана своим происхождением Высшему Разуму. Таким образом, Кант принимает доказательство, заимствованное из аналогии с машинами, чтобы применить его шире, чем это делалось до него, и продолжить механическое объяснение мироздания до последнего предела. Но все-таки и в его рассуждениях оставался один пункт, по отношению к которому принцип механического воззрения на мир оказывается несостоятельным. Все его объяснение имело силу лишь в приложении к неорганической природе, и если он утверждал, что гипотеза, достаточная для объяснения солнца и планет, должна рухнуть перед былинкой и гусеницей, то это вполне соответствовало тогдашнему положению опытного знания. Уже здесь понятие организма служит для него пределом механического объяснения природы.

Неоспоримое значение Канта как исследователя природы является вместе с тем самым выдающимся основанием его философского величия. Но учение, изложенное в этом сочинении, все-таки более характеризует его лично, чем стоит в непосредственной необходимой связи с его позднейшей философией. То же самое можно сказать о многочисленных более мелких естественно-научных сочинениях, которые он обнародовал до и после этого. Лишь постепенно в его писательской деятельности на первый план выступают философские темы. Даже его докторская диссертация, написанная в 1755 году, была рассуждением об огне — рассуждением, которое, равным образом предваряя новейшие теории, касалось учения о невесомых веществах и искало в них общий источник происхождения теплоты, света, а также явлений упругости. Конечно, в это время его особенно интересовала натурфилософия — область, где исследование природы переходит в философию. Получив осенью 1755 го

да доступ на философский факультет своего отечественного

университета с помощью сочинения о началах метафизического познания (Principiorum primorum cognitionis metaphysicae nova dilucidatio"), он весной следующего года издал натурфилософскую программу, свою «Физическую монадологию»7, которая, главным образом, касалась различия в отношении математики и метафизики к вопросу о пространстве, и дополнением которой послужила выпущенная двумя годами позже маленькая статья «Новая теория движения и покоя»8.

Хотя главным делом жизни Канта было преподавание философии, однако до последних дней он постоянно с очень большим интересом относился к естественнонаучным предметам. Даже последняя, неоконченная рукопись, написанная в старости и обнародованная только в новейшее время — правда, не важная для его философии — это «Об обоснованном на априорных принципах переходе от метафизических начал естествознания к физике»9. Время от времени в своей академической деятельности Кант читал лекции по физической географии, и именно они привлекали наибольшее число слушателей. Собиравшихся на эти лекции представителей всех сословий помимо ясности изложения привлекала наглядность в его описаниях стран и народов. Сам он никогда не отдалялся от стен своего родного города больше, чем на несколько миль, однако путем чтения описаний путешествий и пристального изучения окрестностей Кант приобрел такое тонкое и всестороннее знание света и людей, что его лекции по прагматической антропологии также доставляли многочисленным слушателям истинное наслаждение. В этом отношении Кант был мудрецом в античном смысле этого слова, и его сограждане до такой степени ценили это, что ожидали от него наставлений — и получали их в мелких сочинениях и статьях, которые он писал в случаях, подобных землетрясению в Лиссабоне10 в 1755 г. или появлению авантюристов. Сюда относятся две статьи-размышления о землетрясении в Лиссабоне, «Опыт некоторых рассуждений об оптимизме», «Рассуждения о бродяге Комарницком», «Опыт о болезнях головы» и, наконец, в некотором смысле, и «Грезы духовидца, поясненные грезами метафизики»".