ВасильБыко в блинда ж пьеса Василя Ткачева в 2 д по мотивам повести "Блиндаж" Действующие лица
жүктеу/скачать 403.63 Kb.
|
|
В а с и л ь Б ы к о в Б Л И Н Д А Ж Пьеса Василя Ткачева в 2 д. по мотивам повести "Блиндаж" Действующие лица: С е р а ф и м к а, крестьянка. Х л е б н и к о в, капитан. Х о л ь ц, обер-ефрейтор. Д е м и д о в и ч, бывший партработник. П о р ф и р, пчеловод. Время действия – первые дни войны, место – в блиндаже и около него; в избе; на подворье. Д е й с т в и е п е р в о е Наплывает и исчезает канонада боя. На землю опадает тишина… На этом месте, где только что был бой, ходит Серафимка... С лопатой. Время от времени она переступает через телефонные провода, которые натянуты, кажется, повсюду... словно паутина во время бабьего лета... С е р а ф и м к а. Боже! Сколько же вас тут полегло?! Боже праведный!.. Все окровавленные и растерзанные... За что же вас так? За какие грехи? За что, Боже-е? (Упала на колени, подняла голову к Богу, перекрестилась). Им же детишек своих растить надо было... А что ж это получилось?! Вон, посмотри, посмотри, Боже, сколько убитых и в поле, и тут, в лесу... (Мелодия траура). Почему же ты ничего ни отвечаешь, Господи? Почему же ты молчишь? И некому им глаза закрыть, бедненьким... Пойду, пойду я к ним... (Поднялась). А более и некому... Некому более... Деревню сожгли, а люди, что уцелели, в белый свет куда-то подались... Иду, иду, хлопчики... Сейчас я, сейчас... (Перевязала платочек, взяла лопату). Там, в земельке, их никто не обидит… никто – ни зверь, ни человек… Х л е б н и к о в (в траншеи).Стоять! Кто тут? Не подходить! Стреляю! С е р а ф и м к а (аж встрепенулась от этого голоса, поднялась на ноги, испуганно). Ай, боженьки мой! Баба я, здешняя... (Посмотрела назад, так и совсем ужаснулась от того, что увидела: сзади в глубине траншеи, держась отставленной рукой за земляную стену, с пистолетом во второй стоял человек в красноармейской форме без ремня и в зеленой диагоналевой гимнастёрке ; его голова и глаза были толсто обмотаны грязным бинтом, длинный конец которого болтался на окровавленном плече). Х л е б н и к о в (помолчал, подумал, переступил на месте из ноги на ногу, но руку с пистолетом не опускал).. Женщина? Одна?.. Отвечай быстро! С е р а ф и м к а. Так одна же… Х л е б н и к о в. Кто ещё есть? С е р а ф и м к а. Так никого ж. Одна во иду. Х л е б н и к о в (строго). Подойди ближе! Серафимка послушалась. Х л е б н и к о в. Где немцы? С е р а ф и м к а. А кто же их знает. Пока что нету тут... Х л е б н и к о в. А наши? С е р а ф и м к а. Так и наших нету. Нигде никого. Х л е б н и к о в. Да? С е р а ф и м к а. Да... или как там?.. Нету. Отступили… гремит где-то далеко иногда...а тут вокруг одни убитые остались… Вы же видите?... Х л е б н и к о в. Что я могу "видеть" после того, что уже видел?! Что?! Тема боя. Трескотня. Взрывы. Хлебников слегка расслабился, прислонился плечами к стене траншеи. Наверное, стоять ему было неудобно, или он ослабел от раны – и умолк. Серафимка тоже молчала, ощущая теперь какую-то свою зависимость от этого бедняги и пристально разглядывала его. Но забинтованное лицо человека мало о чём ей говорило, разве твердые, довольно давно не бритые щёки свидетельствовали про его не очень молодые годы и какие-то блестящие значки в черных петлицах на вороте означали, что он не простой, не рядовой красноармеец, а наверное, какой-то командир. С е р а ф и м к а. По шоссе всё прут и прут на Восток. Туда... (Показала рукой). А здесь никого... Одни убитые, я же и сказала... Пришла хоронить... Боюсь только, чтобы живого кого не зарыть… Х л е б н и к о в. Спасибо тебе, что меня не зарыла. Нигде, говоришь, никого? С е р а ф и м к а. Да, да. Нигде никого. Х л е б н и к о в (спокойнее, но с прежней напряжённостью). А мы что, уже не люди разве? С е р а ф и м к а. Вроде... ага…люди… Х л е б н и к о в. Ты должна мне помочь. С е р а ф и м к а (как бы даже обрадовалась). Так я же, пожалуйста. Чего вам? Х л е б н и к о в. Чего мне? ( И сел, словно рухнул на дно траншеи). Плохо мне! Вот… И поесть чего принеси … С е р а ф и м к а. Хорошо. Только я сбегаю, тут недалеко. Вы подождите. Х л е б н и к о в. Но чтобы без обмана. И не вздумай кого привести. Застрелю всех. С е р а ф и м к а. Хорошо. Я быстренько!.. ( Исчезает). Хлебников заполз по траншее в блиндаж, обессилено лег на шинель. Ему погрезилось эхо последнего боя. Он стонет, кричит... Тогда он подносит к виску пистолет... Но застрелиться ни хватает силы воли ... Х л е б н и к о в (приподнялся). Вот и всё… Всего лишь. И нету других забот. Неужели ты, капитан Хлебников, мог до такого додуматься, а? Нет, ты вот ответь мне! Как есть скажи, без снисхождения к самому себе. По совести. Ну, потерял глаза. Неужели ты первый или ты последний? Без ног вон сколько... без рук... весь мир, кажется, искалечен. Жить, Хлебников! Жить, мать его заногу!.. Ну, а женщина та… Кто же их поймёт сейчас, людей этих. Возьмёт да и приведет кого. А это – плен, Хлебников. Хотя какая разница! Куда я, слепой, незрячий, из это блиндажа сейчас?.. Куда? Остаётся одно тебе, капитан Хлебников – ждать. И больше, извини, ничего. (Пауза). Но живым не дамся!.. Нет!.. Никогда!.. Не из того теста мы слеплены!.. Запомните, кому это следует!.. (Прилег). Затемнение. Силуэты двух полицаев – братьев Пилипёнков. Они рыщут, словно голодные волки, ища добычу... Затемнение. Является Серафимка. Оглядываясь по сторонам, влезла в блиндаж с траншеи. Х л е б н и к о в ( лежит на спине, отрывочно). Кто? С е р а ф и м к а. Я, я это…не бойтесь. Во водички вам. Х л е б н и к о в (вытянул руку с растопыренными пальцами, в которые она вложила шейку своего горшочка, и он, немного поднявшись, глотнул воды и снова опустился плечами на землю). Спасибо. С е р а ф и м к а. Не за что. Чем богаты, тем и рады. Серафимка, стоя перед Хлебниковым на коленях, переняла с его рук горшочек и, не зная, куда тут приткнуть его, держала у себя. Х л е б н и к о в. Может, ты и спасёшь меня? С е р а ф и м к а. Дай, Боже… Вот тут поесть вам, хлебца и бульбочки. Х л е б н и к о в (не двигаясь, он молча вытянул к ней руку, и она подала ему горбушку хлеба, затем во вторую руку вложила пару позавчерашних картофелин. С готовностью всё взял, но тут же изможденно опустил на живот руки). Спасибо вам. С е р а ф и м к а. Так пожалуйста. Простите, больше ничего нету. Было сало, так Пилипёнки забрали. Х л е б н и к о в. Какие Пилипёнки? С е р а ф и м к а. А, плохие люди. Здешние. Х л е б н и к о в (насторожённо). Плохие? С е р а ф и м к а. Ага. Сильно скверные. Просто нелюди. Уже когда от вас возвращалась, увидела, как выходили они из моей хаты... Сперва не узнала – темновато было, серо… А когда пригляделась пристальнее, узнала одного, то был старший Пилипёнок в высокой, с козырьком, шапке, которую в прошлом году, сказывали, приобрел в Западной, когда гонял скотину, – тут такой шапки не было ни у кого. Тогда узнала и второго, – его брата Витьку, который, пригнувшись, что-то валок по подворью. Я тогда же сразу и подумала: но какая холера пригнала сюда этих Пилипёнков, что им надо тут? Я никогда не любила этих людей, как не любили их и все люди; одни боялись, другие ненавидели этих пакостников. Правда, лет сколько тому назад они разлучились: старший пристал в примаки к одной девушке в Лядах, а младший уехал в Оршу. И во теперь снова сошлись… Война свела их вместе... Я так и не посмела подойти к ним. Горе-горечко!.. Что ж это делается, люди, а? Х л е б н и к о в. А ты кто же будешь? С е р а ф и м к а. А баба. Колхозница. Серафимкой сызмалу зовут. Х л е б н и к о в. Ну что же, значит, Серафима? С е р а ф и м к а. Ага. Х л е б н и к о в. Семья у тебя большая, Серафима? С е р а ф и м к а. Не-а. Одна я. Х л е б н и к о в. Одна? С е р а ф и м к а (грустно подтвердила). Одна. Одинокая. Х л е б н и к о в. В Любошах живёшь? С е р а ф и м к а. В Любошах, ага. Сожгли Любоши, одни головешки остались. Х л е б н и к о в. Да-а... Ты никому только… про меня. Понимаешь? С е р а ф и м а. Как же!.. Я – никому. Боже упаси!.. Х л е б н и к о в. Может, я поправлюсь еще. А там… посмотрим. С е р а ф и м к а. Так поправляйтесь. Я вам буду носить, что надо. По возможности… Х л е б н и к о в. Спасибо. С е р а ф и м к а ( едва сдержалась, чтобы не заплакать от похвалы). Доктора бы вам. Х л е б н и к о в. Да, доктора бы… Но, наверно, увы! Может, если бы кого из начальства… Из прежнего руководства, может. Связаться чтобы... С е р а ф и м к а. Если б был кто! Если б… А то в колхозе ни бригадира, ни председатели. Председатель так в Судиловичах жил. Партейный. Но остался ли он?.. Х л е б н и к о в. Вряд ли… Д-а… Всё рухнуло! Как в пропасть… Немцев пока нет? С е р а ф и м к а. Пока не было. Может, обойдут? Х л е б н и к о в. Нет, не обойдут. Скоро появятся... ( Выдохнув, снова умолк). Не повезло вам... По нашим били, а село сгорело... Тут уж – судьба… Судьба -судьбинушка... С е р а ф и м к а. Красноармейцы тогда выгоняли всех из хат, из деревни выгоняли – говорили, тут сидеть опасно, будет большая драка, и мне сказали выбираться тоже. Но я никуда не пошла. Х л е б н и к о в. Как бы оно... как бы всё обошлось, если бы и ты ушла со всеми, Серафима? С е р а ф и м к а. Я... я пойду? Вы поправляйтесь... Поспите... поправляйтесь... поспите... (Выходит). За Серафимой следит Хольц. В блиндаже по-прежнему было тихо, никто оттуда не выглянул, но Хольц почувствовал, что его всё же услышали. Тогда он взял с бруствера мокрый комок земли и швырнул им поближе к входу. Х л е б н и к о в. Кто? Серафима? Первое русское слово Хольц понял, наверное, но он не мог додуматься, что означает второе, полистал немецко-русский разговорник (он будет пользоваться им все время) и снова тихо покашлял. Х л е б н и к о в. Кто там?! Не подходи! Стреляю! Х о л ь ц. Их... Я нэмец. Нихт шизен... нихт шизен ни стреляйт... Х л е б н и к о в. Стоять! Х о л ь ц. Нихт бояться. Их… Я бояться. Я есть дезертир. Х л е б н и к о в. Бросай оружие! Не подходи! Этот ответ немного обер-ефрейтора отрезвил: если бросать оружие, тогда, наверное, можно было подойти. Но этот командует не подходить. Тогда он решил перевести разговор на другое. Х о л ь ц. Рус, я ест доктор. Медицина. Х л е б н и к о в. Какой еще доктор? Х о л ь ц. Их… я есть перевязаль… В блиндаже наступило молчание, угроз больше не было, и Хольц решился… Немного подняв руки, чтобы показать, что без оружия, он вышел из-за поворота. Но только он сделал первый шаг, как в блиндаже раздался крик и тут же прозвучал пистолетный выстрел. Пули он не услышал, однако сразу же отступил назад, за земляной угол. Х о л ь ц. Рус-дурак. Ни стреляйт… Нихт война... Их бин ест дизертир. Х л е б н и к о в ( после недолгого молчания). Дезертир?! Х о л ь ц. Я, я!.. Х л е б н и к о в. А закурить есть? Х о л ь ц. Курить? Таб-ак? Х л е б н и к о в. Да, табак. Есть табак? Х о л ь ц. Сигаретен. Х л е б н и к о в. Ну давай лезь, черт с тобой! Х о л ь ц ( опустившись на руки, и, согнувшись, полез в нору). Рус, нихт боялся. Их… Я дезертир...Нихт пистоля... (В просторном пустом блиндаже он увидел русского, тот с забинтованной головой лежал в углу, и в его ослабнувшей руке трясся направленный на вход пистолет). Нихт пистоля! Майн гот! Это ест очень плёхо. Будет перевязать. Х л е б н и к о в. Дай закурить! (Потребовал, не выпуская из руки пистолета). Хольц нашел в кармане искомканную пачку, вынул одну сигарету и вложил в пальцы слепого. Потом достал из нагрудного кармана зажигалку, долго щелкал синим огоньком, пока та загорелась, и поднес русскому. Тот, привстав, жадно затянулся, выпустил дым и опустил голову на шинель. Хлебников молчал, все жадно потягивал сигарету, а пистолет положил рядом с собой, и Хольц решительно расстегнул санитарную сумку. И сразу же начал обрабатывать глаза Хлебникову... Х о л ь ц. Дым чувствайт... глаза? Х л е б н и к о в. Ничего они, глаза... (Вдруг неожиданно агрессивно). Что-о?! (Бросается на немца, трясёт его, потом успокаивается). Х о л ь ц. Будет лечить. Вот так... терпеть надо... болно... знаю... будет лечить... Силуэты двух полицаев – братьев Пилипёнков. Они рыщут, словно голодные волки, ища добычу... Затемнение. На деревенской улице. Тут является Демидович. Д е м и д о в и ч (осмотревшись, осторожно зовёт). Дядя Порфир! Появляется Порфир. П о р ф и р (неприветливо). А, старик знакомый? Д е м и д о в и ч. Узнали меня? П о р ф и р. Почему же не узнал?… Вы же товарищ Демидович из райкома, кто же вас не узнает тут? И я подвозил как-то вас, когда ульи перемещал… помните, на Полоцкой дороге? Д е м и д о в и ч. Спасибо. Помню. Как же… Потому и пожаловал ни к кому-нибудь, а к вам. П о р ф и р. И куда же вы теперь? Д е м и д о в и ч. Приюта ищу... Спрячь меня где-нибудь. Слышишь, Порфир? Спрячь, надо переждать, пока наши не придут... П о р ф и р. Наши? А когда они придут? Д е м и д о в и ч. Придут. Должны же... Когда же сейчас трудно нам... П о р ф и р. Теперь вам трудно, это конечно. Но где же, человече, вы тогда находились, когда всем трудно было? Д е м и д о в и ч. Это когда? П о р ф и р. А тогда. Когда стонали все, слезы лили. Голодали и с голода пухли, как в тридцать третьем. Не помнишь? Д е м и д о в и ч. Было, конечно, и тогда трудно. Индустриализацию проводили, напрягали все ресурсы. Надо было. П о р ф и р. Может, и надо. Но зачем же было над народом глумиться? Над своими издеваться, а? Д е м и д о в и ч. Ну это ты брось, дядя, какое глумление, какое издевательство? Классовая борьба была, это правда. А издеваться над своими никто не хотел. П о р ф и р. А то, что, дав землю, назад отобрали – не издевательство? Что за работу в колхозе ничего не давали – не издевательство? И что грабили крестьян: и мясо, и молоко, и яйца, и овечью шерсть? И кожи свиней? И лен, и картофель? И еще деньги: налог, страховка, самообложение… А ссуда? Я, думаешь, почему три колоды пчел завел? Что, так крепко мед люблю? За восемь лет я его ложки ни отведал. Чтобы уплатить всё – купить и сдать, вот для чего. При том что в колхозе каждый день работал, в прошлом году триста семьдесят трудодней выгнал. А что получил на них – полтора пуда зерна. Ну как жить было? Д е м и д о в и ч. Зря вы так, Порфир. Зря. Я считал вас сознательным колхозником, а вы?. П о р ф и р. А я и сознательный! Я самый сознательный в деревне. Всё исполнял. Жилы из себя тянул, а исполнял. Столько мало кто тут стерпел, как я. Не хотел быть несознательным, должником государству, чтобы упрекали начальники. Д е м и д о в и ч. Какой же ты гад! Сволочь, однако! Как это я тебя раньше не рассмотрел?! П о р ф и р. Вот как запел. Вот как. Ну, ну. Д е м и д о в и ч. У тебя же, кажется, сын командир? Летчик? Или забыл? П о р ф и р. В том-то и дело, что был сын командир, летчик. Был и уплыл. Посадили летчика. Три года ни письма, ни привета. Может и живого нету уже… Д е м и д о в и ч. Да-а... понятно. Бывайте!.. ( Решительно уходит). П о р ф и р ( не сразу). А теперь вот ты никому, Демидович, и не нужен. Прости, и у меня для тебя места нет. Некому и меня сейчас упрекать за мёд, за пчёлы: мол, запанел ты, Порфир. Разбежались все. Норы ищите. Что ж, это так: мои пчелы жалят и своих, и чужих... Затемнение. В блиндаже. Х л е б н и к о в. Нашего комполка Сомова убило снарядом, начштаба принял командование на себя… Орал, грозил, требовал бесперебойной связи с первым и вторым батальонами, которые уже вторые сутки держались за воздух, отражая атаки. Туда было послано аж шесть связистов – ни один ни вернулся… С нашего КП уже некого было отправлять… А начштаба орёт и трибуналом грозит… Ну и выскочил сам под огонь… хотя наперед знал, что положат меня к чертовой матери. Мне тогда было все равно… главное связь… Добрался до расположения, один провод срастил и сполз в траншею первого батальона… Не с кем там было связываться… Дополз до второго батальона, там шел бой, немцы озверело лупили по косогору. Ну, а потом… ничего не помню. Только голоса как из пропасти… комбат и санитар разговаривают: "Плохо дело: глаза". "Что, оба?" – "Оба, товарищ капитан". Кто-то помог мне добраться до этого блиндажа. Боль была адская. Хотел, не скрою, застрелиться. А бой продолжался. Я всё слышал. И видел. Хотя и без глаз. Теперь у меня была такая возможность – слушать бой… Х о л ь ц. Я не атаковал… нэт… Я потерял свой санитарная сумка… сапоги… и немецко-русский разговорник… Разговорник нашел… Санитарная сумка выдали новый… а сапог много… Я не атаковал… нэт… Х л е б н и к о в. Закурить бы. Затемнение. Перед домом Серафимки. Здесь один Демидович. Подходит хозяйка с корзинкой картофеля и лопатой. Демидович сдержанно поздоровался с женщиной – кивнул. С е р а ф и м к а. А, это вы, товарищ Демидович? Д е м и д о в и ч. Что, Серафимка, живая? С е р а ф и м к а. Живая. Бульбы во немного собрала. А больше ничего нет. Ни зернышка. Боб только в горлаче... от мышей спрятала, так сберёгся…. Как вы очутились тут, за двадцать километров от местечка? Какой судьбой? Д е м и д о в и ч. И хата, смотрю, уцелела? С е р а ф и м к а. Где там уцелела! Только что стены. А так ни крыши, ни окон. И печь потрескалась, труба… Д е м и д о в и ч. У некоторых и того не осталось. жүктеу/скачать 403.63 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|