Я не оставлю свою мать за дверью Все хуже и хуже

Во время "Тура" праздновать победу на этапе времени нет. Сначала тебя гонят на допинг-пробу, а затем на протокольные мероприятия. Меня провели в трейлер умыться перед награждением и вручили желтую майку, в которую нужно было переодеться. Во всей моей тщательной подготовке к "Туру" это был единственный упущенный момент. Я не был готов к тому ощущению, которое испытал, когда желтая ткань заскользила по моей спине.

Дома в Ницце Кик смотрела по телевизору, как я поднялся на подиум в желтой майке. Она принялась прыгать по дому с криками радости, растрясла будущего ребенка и напугала собаку. Наконец я спустился с подиума и вернулся в трейлер, откуда позвонил ей по телефону.

- Детка,- сказал я.

На другом конце провода она несколько раз повторила:

- Боже мой, Боже, Боже мой! - и расплакалась. Затем она сказала: - Черт возьми, милый, ты это сделал.

В этой победе был еще один исключительно приятный момент. Прокладывая путь через собравшуюся на финише толпу, я наткнулся на команду "Cofidis". Вокруг стояли люди, которые, как мне казалось, бросили меня умирать в больничной палате. "Вот так-то",- сказал я и, не останавливаясь, прошел мимо.

Мы двинулись в путь через равнины Северной Франции. Я был первым в истории американцем, которому предстояло ехать за американскую команду, на американском велосипеде в звании лидера "Тур де Франс". В то утро я посмотрел на календарь: было 4 июля.

Неожиданно для себя я занервничал. Желтая майка накладывала ответственность. Теперь, вместо того чтобы атаковать, мне придется отбивать чужие атаки. Я никогда еще не оказывался в положении гонщика, защищающего желтую майку.

Первые этапы "Тура" - это раздолье для спринтеров. Мы мчались по ровным и однообразным дорогам, разыгрывая шахматные блицы на велосипедах. Нервы были напряжены до предела; в пелотоне все маневрировали, толкались или уклонялись от столкновений; не обошлось без пары обычных для "Тура" падений.

Гонщики сцеплялись рулями, сталкивались бедрами и колесами. Меньше всего борьбы было в голове пелотона, поэтому мы старались занять место именно там, но к тому же самому стремились и все остальные команды, а дорога не резиновая.

Когда почти 200 гонщиков сражаются за лучшую позицию, столкновений избежать трудно. Главная стратегия первых дней состояла в том, чтобы избежать неприятностей, но это легче сказать, чем сделать. В позиционной борьбе на такой скорости можно в два счета вылететь из седла и оказаться в хвосте. Годом раньше Кевин упал два раза подряд и отстал на 15 минут, даже не успев добраться до гор.

Наша группа поддержки состояла из двух техничек и фургона. В одной машине ехал Йохан с остальными членами команды и резервными велосипедами на крыше, а в другой - менеджеры команды и те из спонсоров, кто оказался поблизости перед началом этапа. В фургоне везли все остальные велосипеды, наши сумки и другое снаряжение. Если у кого-то случался прокол, механик всегда был наготове, а если нам требовалась вода или еда, команда сразу же передавала все, что нужно.

Иохан руководил тактикой гонки из машины. Используя новейшую систему двусторонней радиосвязи, он сообщал время на отсечках, передавал информацию о положении участников и отдавал команды атаковать. У каждого гонщика команды "Postal" был наушник и прикрепленный к воротнику маленький черный передатчик, подсоединенный к кардиомонитору и позволяющий Иохану следить за тем, как наши организмы ведут себя в состоянии стресса.

Каждый день с начала и до конца трассы мои товарищи ехали впереди, защищая меня от ветра, столкновений, конкурентов и прочих помех. Нам постоянно приходилось уклоняться от чересчур ретивых зрителей и журналистов, а также от их личных вещей: детских колясок, бачков с водой и бог знает чего еще.

На втором этапе нам нужно было проехать по 4-километровой дамбе, именуемой Пассаж-дю- Гуа, месту почти сюрреалистического вида. Это длинная, узкая, щебеночно-асфальтовая дорога" проложенная через прибрежное болото. При высоком приливе вода заливает дорогу, делая ее непроходимой. Но даже во время отлива покрытие остается предательски скользким, а края дороги усеяны острыми ракушками и морскими водорослями.

Пелотон все еще ехал кучно, там вовсю толкались и маневрировали. В таких условиях передвигаться по дамбе было опасно. Лучше всего было занять место в числе первых команд, поэтому большинство гонщиков группы "Postal" собрались вокруг меня и начали прорываться вперед. По пути некоторые из наших ребят отвалились, и их съела вторая группа. Фрэнки с Джорджем провели меня без приключений, но страху мы все равно натерпелись; дорога под колесами оказалась такой скользкой, что мы боялись даже повернуть руль. К тому же приходилось бороться с боковым ветром, который мешал удерживать велосипед прямо.

Тем, кто ехал за нами, повезло меньше. Они въехали прямиком в мощный завал.

Кто-то ударил по тормозам, и черная дорога мгновенно покрылась телами наших конкурентов.

Велосипеды взлетали в воздух, колеса бешено крутились, а гонщики, как подкошенные, валились на землю, пораженные чудовищной цепной реакцией. Хвост пелотона накатил на беспомощно лежащих на асфальте ребят, и количество упавших увеличилось. Мы потеряли Джонатана Вотерса, который получил сотрясение мозга, рассек подбородок и был вынужден сойти с дистанции. За день до этого Джонатан чудом уцелел в другом столкновении, когда перелетел головой вперед через руль и умудрился приземлиться на ноги. За это пелотон наградил его прозвищем El Gato (Кот), но теперь он выбыл из строя. Тайлер Хэмилтон отделался ушибом колена.

Как выяснилось впоследствии, Пассаж-дю-Гуа стал одним из самых критических моментов гонки. Проскочив его в числе первых, я создал ценный запас времени и оставил позади некоторых фаворитов. Среди тел, усеявших дорогу, оказались Микаэль Богерд и Алекс Цулле, которые отстали от меня более чем на 6 минут, и это отставание с каждым последующим днем становилось для них все более угрожающим.

В течение этих 10 первых дней у нас была только одна цель - остаться в числе первых и избежать новых неприятностей. Я старался найти оптимальный вариант: удержаться в группе лидеров и одновременно сохранить как можно больше сил перед индивидуальной разделкой в Метце. Я даже на время расстался с желтой майкой.

Это были одни из самых длинных дней "Тура", похожие друг на друга однообразием дорог и пейзажей. Мы проехали от Нанта до Лаваля, затем до Амьена, но казалось, что мы едем по бесконечной дороге, ведущей в никуда. Марио Чипполини выиграл четыре этапа подряд и установил рекорд "Typa", а мы сдали эти этапы без борьбы. Чипполини был превосходным гонщиком, но в горах у него не было шансов, и все мы понимали, что он не входит в число претендентов на общую победу.

Каждый вечер мы занимались одним и тем же: массировали измученные ноги, ужинали, а затем "прыгали" по шести каналам французского телевидения в гостинице. Йохан запретил мне брать с собой компьютер из-за моей склонности допоздна засиживаться в интернете.

Мы мчались вперед, через равнины - к Метцу.

Я держался сзади, приберегая себя для главных сражений.

И ндивидуальную гонку с раздельным стартом называют гонкой истины. Первые этапы отделяют сильных гонщиков от слабых. А теперь пришла пора окончательно избавиться от всех слабаков.

Мы прибыли в Метц на разделку, в которой, в отличие от короткого пролога, у гонщиков будет шанс выиграть или проиграть приличные куски времени. Длина дистанции составляла 56 километров, а это означало, что придется крутить педали изо всех сил больше часа, а тем, кто не уложится в норматив, придется сказать до свидания - они выбывают из "Тура". Отсюда и название - гонка истины.

Из Ниццы приехала Кик. Большую часть первой недели она смотрела нас по телевизору дома, а остальную часть "Тура" собиралась путешествовать по Европе со своими родителями, чтобы убить скуку, снять напряжение и периодически видеться со мной. "Тур" нельзя было назвать идеальным местом для свидания супругов, потому что я был изолирован вместе с командой, но увидеться с ней хотя бы однажды было лучше, чем ничего, а мне хотелось проверить, как развивается ее беременность. Кроме того, ее присутствие в Метце напомнило мне, с каким напряжением я работал и готовился к этому событию.

Рано утром я вышел на улицу и еще раз просмотрел профиль этапа, который и без того знал наизусть, потому что мы тщательно изучили его во время тренировочных сборов. На нем было два очень больших подъема, один - длиной 1,5 километра, а другой 4. Вначале придется бороться с боковым ветром, затем пойдут холмы, а на финишном участке нас ждет сильный встречный ветер. Эта трасса требовала силы, и выиграть ее мог только тот, кто способен сражаться с этим ветром на самой высокой передаче. Одной резвости тут было недостаточно; мне предстояло поддерживать максимальную скорость больше часа.

Пока я разминался на станке, с трассы начали приходить первые результаты. Гонщики стартовали в шахматном порядке, с интервалом в две минуты, и Алекс Цулле, швейцарский фаворит, который попал в завал на Пассаж-дю-Гуа, вырвался на первое место, показав чуть больше 1 часа 9 минут. Meня это не удивило; Цулле был упорным белокурым здоровяком и не собирался сдаваться, в чем мне не; раз приходилось убеждаться до самого конца многодневки.

Считавшийся фаворитом Абрахам Олано ушел на дистанцию прямо передо мной. Но, когда я ждал на старте, пришло известие, что Олано упал на небольшом повороте и потерял около 30 секунд. Он снова сел на велосипед и продолжил гонку, однако темп был потерян.

Моя очередь. Со старта я взял очень высокий темп - может быть, слишком высокий. Йохан обычным спокойным тоном непрерывно давал советы и снабжал меня информацией. На первых двух точках замера времени, по его словам, у меня были лучшие результаты.

Третья отсечка: я впереди Цулле на 1 минуту 40 секунд.

Впереди показалась спина Олано. Олано никто никогда не догонял в раздельной гонке, и теперь он начал оглядываться через плечо. Я еще сильнее нажал на педали.

Я его достал. Олано посмотрел на меня недоверчиво и испуганно. Я поравнялся с ним - и обошел. Он исчез у меня за спиной.

Йохан продолжал говорить мне в ухо. Мой каденс (частота вращения педалей) достигал 100. "Это слишком много",- предупредил Йохан. Я педалировал слишком сильно. Мне пришлось немного сбавить темп.

Я вылетел на плавный поворот на спуске. Край дороги был огражден плотно уложенными тюками сена. Впереди показалась еще одна фигура. Травмированный гонщик лежал у обочины, ожидая медиков. Я узнал цвета "Cofidis". Бобби Джулич.

Он не справился с управлением и не вписался в поворот. Позднее я узнал, что он сильно ушиб грудь и ребра. Для него гонка закончилась.

Я сгруппировался и начал проходить поворот. Из толпы на дорогу выбежал ребенок. Я резко вильнул в сторону, чтобы его не задеть. Сердце отчаянно забилось.

К счастью, я быстро успокоился и не сбился с ритма. Впереди меня замаячил еще один гонщик. Я прищурился, стараясь разглядеть, кто это был, и заметил отблеск зеленого цвета. Это была майка бельгийца Тома Стеелса, замечательного спринтера, который выиграл два равнинных этапа и входил в число претендентов на общую победу.

Но Стеелс стартовал на шесть минут раньше меня. Неужели я ехал так быстро?

Йохан проверил время, и его неизменные уравновешенность и невозмутимость тут же улетучились. Он перешел на крик.

- Ты поставил их на уши! - заорал он.- Ты поставил на уши "Тур де Франс"!

Я обошел Стеелса. Вдруг я почувствовал, как молочная кислота стала появляться в мышцах ног. Мое лицо застыло в гримасе боли. Я перестарался - и теперь настала пора платить. Я выехал на последний участок, навстречу ветру, и понял, что больше не в силах двигаться. С каждым оборотом колес я возвращал Цулле выигранное у него время. Секунды шли, а я все никак не мог доплестись до финиша.

Наконец я пересек линию.

Я проверил время - 1:08:36. Я победил. Я обошел Цулле на 58 секунд.

Я почти свалился с велосипеда - настолько уставший, что глаза буквально сошлись на переносице. Так я еще никогда не уставал. Но я снова стал лидером "Тур де Франс". Когда я натягивал желтую майку и еще раз почувствовал, как она скользит по моей спине, то решил, что ей следует там остаться.

Я сошел с подиума, отдал Кик цветы победителя, крепко обнял и поцеловал ее. В тот вечер я сказал ей: "Мне кажется, я выиграю эту гонку".

Вернувшись в гостиницу, все мы, гонщики "Postal", подняли бокалы с шампанским. Пили мелкими глотками, потому что дневное испытание отняло у нас столько сил, что один бокал мог ударить в голову также, как целая бутылка. После того как вино было допито, поднялся Йохан. "Все, ребята, больше никакого шампанского,- сказал он.- Мы пьем его в последний раз, потому что собираемся выиграть еще очень много этапов, а если станем отмечать каждый, то не протрезвеем до самого Парижа".

Вся команда дружно прокричала "ура!".

МЫ доехали до гор.

С этого момента дорога, включая финишные отрезки, все время будет идти на подъем. Первый альпийский этап длиной 132,7 километра должен был привести нас в застроенный симпатичными шале город Сестриер на французско-итальянской границе, и я точно знал, что думает пелотон: что меня надолго не хватит. К моей желтой майке они не питали ни малейшего уважения.

Я лидировал с преимуществом в 2 минуты 20 секунд, но в горах достаточно одного дня, чтобы потерять всё. Я никогда не был выдающимся горняком, а теперь нам предстояло пройти самые ужасные и легендарные этапы гонки, взбираясь на вершины, которые раскалывают гонщиков, словно орехи. Я не сомневался, что соперники примутся упорно атаковать, но они не знали, каким специфическим образом и с каким упорством я готовился к этой части гонки. Пришло время им это показать.

Предстоящий этап потребует не только физической силы, но и тактического мастерства, поэтому мне придется полностью положиться на наших признанных горняков, Кевина Ливингстона и Тайлера Хэмилтона. В горах очень важно дать лидеру отсидеться за спинами товарищей по команде, поэтому Кевин и Тайлер должны будут проделать основную часть изнурительной работы, поднимаясь в гору впереди меня, чтобы я смог сохранить энергию для последнего затяжного подъема на въезде в Сестриер, где остальные гонщики обязательно постараются сорвать с меня желтую майку.

Пару слов о тактике отражения атаки: в числе гонщиков есть несколько особо опасных, вроде швейцарца Алекса Цулле и испанца Фернандо Эскартина, которые в течение всей гонки наступали мне на пятки. Если один из них, скажем Цулле попробует уйти в отрыв, кто-нибудь из нашей команды "Postal", скажем Кевин, немедленно бросится за ним. Гонщик вроде Цулле способен оторваться и выиграть 2 минуты так быстро, что мы даже не заметим, как я перестану быть лидером в общем зачете.

Задача Кевина будет заключаться в том, чтобы пристроиться к Цулле и держаться прямо за ним, затрудняя Цулле подъем в гору. Это называется "сидеть на колесе". Пока Кевин будет сидеть у Цулле на колесе и гасить его скорость, остальные члены нашей команды поедут впереди меня и станут меня разгонять, помогая достать беглеца. Если в течение дня мы сумеем выдержать атаку главных конкурентов, это будет означать, что мы смогли удержать пелотон под контролем.

Мы не собирались бросаться вдогонку за каждым атакующим. Некоторые гонщики не представляли угрозы для общей победы, и нам не нужно было тратить энергию на преследование. В такие моменты товарищи по команде занимались только тем, что оберегали меня, закрывая со всех сторон и заботясь о том, чтобы мне не грозила никакая опасность. Если мне требовалась вода, то один из них отставал, чтобы дождаться техничку и взять там для меня новую флягу.

На трассе до Сестриера было три большие вершины. Первая называлась Телеграф (Col duTele-graphe), за ней следовала Галибье (Col du Galibier), самая высокая гора на всем маршруте "Тура", а после нее Монженевр (Col du Montgenevre). Напоследок нас ждал финишный подъем на въезде в Сестриер.

Большую часть пройденных в тот день 240 километров команда "Postal" работала как четко отлаженный механизм, безукоризненно перестраиваясь и контролируя ход гонки.

Испанец бросился в атаку с самого старта. Эскартин ушел в отрыв на Телеграфе, но мы решили пока сохранять спокойствие и не расходовать слишком много энергии заранее. Во время подъема на Галибье Кевин проделал фантастическую работу и довез меня до самой вершины, где было скользко и шел град. Я отсиживался за его спиной и по возможности старался его подбадривать. "Ты отлично держишься,- повторял я.- Эти парни позади нас уже выдыхаются".

Мы спускались с Галибье по проложенной через сосновый лес дороге с большим количеством крутых разворотов на 180 градусов, которые мы называем шпильками. Позвольте описать этот спуск. Представьте, что вы сгорбились над рулем и, дрожа от холода, несетесь со скоростью 110 километров в час на двух шинах шириной чуть больше сантиметра. Прибавьте к этому крутые повороты, неровный, как на американских горках, Уклон, шпильки и туман. Потоки воды стекали по склону горы мне под колеса, и где-то позади упал Кевин. Он попытался надеть дождевик, но рукав затянуло в колесо. Он сумел подняться и продолжить гонку, но несколько следующих дней у него все болело и его лихорадило.

И вот перед нами выросла гора Монженевр - наш третий подъем за шесть часов. Дождь стал еще холоднее, а туман гуще. Мы то въезжали в стену дождя, то выныривали из нее. На вершине было так холодно, что капли воды замерзли у меня на воротнике. На спуске пошел град. Я оторвался от остальной команды, а атаки не прекращались, словно другие гонщики думали, что я готов сломаться в любой момент. Это меня разозлило. Слабые гонщики остались позади; они не в силах были больше поддерживать темп. Я оказался один против самых сильных горных гонщиков в мире и решил измотать их до такой степени, чтобы они не смогли дышать.

Единственным моим компаньоном был голос Йохана в наушнике. Он ехал позади в техничке. За рулем сидел Том Вайзель, руководитель команды.

На спуске с Монженевр Иван Готти и Фернандо Эскартин рискнули уйти в отрыв на развороте и выиграли 25 секунд. Я бросился в погоню во второй группе из пяти гонщиков.

Мы вышли на последний отрезок, длинный и тяжелый 30-километровый подъем, который тянулся до самого Сестриера. Каждый из нас просидел на велосипеде по пять с половиной часов, и все боролись из последних сил. С этого момента главным стал вопрос, кто сломается, а кто нет.

За 8 километров до финиша я отставал от лидеров на 32 секунды и застрял во второй группе из пяти гонщиков, которые упорно крутили педали в гору. Все остальные были признанными горняками, выходцами из разных стран, а самым лучшим из них был швейцарец Цулле, массивный и неутомимый детина, постоянно наступающий мне на пятки.

Пришла моя очередь уходить в отрыв.

На небольшом повороте я перестроился ближе к внутреннему краю дороги, встал на педалях и ускорился. Мой велосипед как будто прыгнул вперед. Я чуть не въехал в спины мотоциклистов эскорта.

Наблюдавший за мной из технички Йохан с удивлением сказал: "Лэнс, есть просвет". И, помолчав, добавил: "Три метра".

Йохан проверил показания моего пульса по компьютерному датчику и увидел, с какой силой я работал, как сильно напряглось мое тело. Мой пульс поднялся до 180, но я не чувствовал усталости. Мне казалось, что я мчусь по ровной дороге, не испытывая никакого дискомфорта.

Он сказал: "Лэнс, просвет увеличивается".

Я буквально разрывал пространство перед собой.

За один километр я наверстал 21 секунду. Теперь отставание от лидеров составляло всего 11 секунд. Странно, но я все еще ничего не чувствовал. Я ехал... не прилагая усилий.

Шедшие впереди Эскартин и Готти начали оборачиваться. Я продолжал быстро сокращать разрыв. Я поравнялся с задним колесом Эскартина. Он повернул голову и недоверчиво взглянул на меня. Готти попытался увеличить скорость. Я обошел его и поравнялся с Эскартином.

Я еще немного поднажал, чуть-чуть увеличив темп. Я их испытывал, пытаясь определить состояние, настроение и возможную реакцию соперников.

Я вышел чуть-чуть вперед, ожидая, что будет. Я хотел проверить, насколько они устали.

Реакции не последовало.

- Ты впереди на корпус,- сообщил Йохан.

Я ускорился еще больше.

- Просвет в три корпуса, четыре корпуса, пять.

Иохан сделал паузу, а затем сказал как бы мимоходом: "Почему бы тебе не прибавить еще немного?"

Я прибавил.

- Двенадцать метров,- сказал он.

Когда ты увеличиваешь просвет, а твои соперники не реагируют, это о чем-то говорит. У них больше нет сил. А когда у них нет сил, ты делаешь с ними, что хочешь.

До финиша оставалось чуть больше 6 километров. Я жал на педали.

- Ты выигрываешь 30 секунд,- сообщил Иохан. Его голос явно повеселел.

У меня в ухе продолжал раздаваться голос Иохана, который комментировал мой прогресс. Теперь он сообщил, что Цулле бросился за мной вдогонку - Цулле, всегда этот Цулле.

- А знаешь, ведь я еще только собираюсь делать рывок,- сказал я в свой микрофон.- Я им покажу, кто чего стоит.

В номере итальянской гостиницы Кик сидела, не сводя глаз с телеэкрана. Когда я поднялся с седла и рванул вперед, она вскочила с кресла: "Давай, жми!"

Немного позже в тот же день моя мать, сидя дома в Плано, смотрела трансляцию в записи. Из -за разницы в часовых поясах она еще не знала, чем все закончилось. "Только посмотрите! - закричала она.- Как он рванул! Он их обошел!"

Я жал на педали так, что велосипед мотался подо мной из стороны в сторону, а плечи от усталости начали двигаться вверх-вниз вместе с ногами. Я ощутил, как нарастает изнеможение, и уже всем телом старался толкать велосипед вперед. Отчаянно пытаясь вдохнуть хоть немного лишнего воздуха, я раздувал ноздри и оскаливал зубы.

До финиша было еще далеко, и я боялся, что Цулле меня достанет. Но все же мне удавалось удерживать ритм.

Я оглянулся через плечо, почти ожидая увидеть Цулле у себя на колесе.

Там никого не было.

Я снова посмотрел вперед. Теперь я уже мог разглядеть линию финиша - до самого конца пути Дорога шла на подъем. Я устремился к вершине холма.

Думал ли я о раке, когда преодолевал те последние сотни метров? Нет. Сказать так было бы неправдой. Но мне кажется, что моими действиями, прямо или косвенно, управляли все события последних двух лет: борьба с раком, неверие других спортсменов в возможность моего возвращения, все, через что мне пришлось пройти, все, что накопилось и отложилось в глубине души. То ли все это заставило меня двигаться быстрее, то ли помешало им выложиться и догнать меня, я не знаю.

Продолжая взбираться на подъем, я чувствовал боль во всем теле, но испытывал огромное ликование от того, что смог сделать с этим телом. Крутить педали из последних сил тяжело. Но это совсем не то, что лежать на больничной койке с торчащим из груди катетером, когда твои вены сжигает платина и когда тебя выворачивает наизнанку 24 часа в сутки пять дней в неделю.

Я пересек финиш с поднятыми вверх РУкАми высоко поднятой головой.

А потом я закрыл ладонями лицо, не в силах поверить в победу.

Моя жена сидела напротив телевизора в своем гостиничном номере в Италии И плакала.

Позднее в тот же день в Индианаполисе Хэйни, весь персонал медицинского центра, и все пациенты в палате побросали все свои Дела , чтобы посмотреть по телевизору записанный Репортаж.

Когда я начал подниматься в гору, наращивая

преимущество, они не могли оторваться от экранов.

"Он сделал это,- сказала Латрис.- Он добился своего. У него все получилось".

После Сестриера я лидировал в "Тур де Франс" с отрывом в 6 минут 3 секунды.

Когда едешь через горы, то самих гор практически не видишь. У тебя нет времени любоваться видами величественных утесов, пропастей и уступов по обеим сторонам дороги, неясными очертаниями скал, ледников и пиков, спускающихся к изумрудным пастбищам. Единственное, что ты видишь,- это дорогу перед собой и гонщиков позади себя, потому что лидерство в горах - штука небезопасная.

На следующее утро после Сестриера я встал рано и позавтракал вместе с командой. Каждую неделю мы съедали 25 пачек сухих смесей и сотни яиц. Сначала я положил немного мюслей, затем съел яичницу из трех или четырех яиц, а потом забросил в желудок немного макарон. Впереди меня ждал еще один долгий, тяжелый день езды по горам, и мне нужен был каждый грамм насыщенных энергией углеводов, который я только мог найти. Нам предстоял этап до Альп д'Юэз (Alpe d'Huez), который таил в себе столько же загадок, сколько любой другой в "Туре". Нас ожидал 1000-метровый подъем длиной больше 14 километров, с градиентом в 9 градусов. Извилистый подъем включал 21 коварную шпильку и был похож: на бесконечную трассу американских горок, ведущую к вершине. Изматывающий подъем сменялся леденящим душу

спуском, а дорога в некоторых местах была не шире велосипедного руля. Кстати, в начале 1900-х, когда в "Тур" впервые были включены горные этапы, один из гонщиков, завершивших дистанцию на своем тяжелом и громоздком агрегате, повернулся к столпившимся у обочины организаторам и заорал: "Вы все убийцы!"

На Альп д'Юэз я намеревался избегать любых осложнений. Мне не нужно было атаковать, как на Сестриере, достаточно было просто держать под контролем главных соперников: Абрахам Олано отставал на 6 минут 3 секунды, а Алекс Цулле шел четвертым, проигрывая мне 7 минут 47 секунд. Фернандо Эскартин занимал восьмую позицию, уступая мне 9 минут. Задача дня заключалась в том, чтобы сохранить лидерство и не растерять преимущество, выигранное в Сестриере.

Мы доехали до подножия Альп д'Юэз. Я хотел, чтобы вся команда знала, что я в хорошей форме, потому что на тяжелых подъемах моральное состояние имеет для гонщиков решающее значение. У всех нас были наушники и двусторонняя радиосвязь, поэтому я знал, что меня слышат все.

- Эй, Йохан,- сказал я.

- Да, Лэнс,- отозвался он, по обыкновению, без эмоций.

- Я смог бы заехать на эту горку на трехколесном велосипеде. Это мне раз плюнуть.

В наушнике прозвучало приглушенное хмыканье. Мы сразу зарядили высокий темп, чтобы охладить рвение атакующих и свести к минимуму число гонщиков, способных бросить нам вызов. Первым меня повез в гору Тайлер Хэмилтон. Я сел ему на колесо и все время что-нибудь говорил прямо в ухо. Мы обогнали Олано. Иохан вышел на связь и сообщил: "Олано отвалился. Отличная работа". К нам приблизился Мануэль Белтран, один из партнеров Цулле. Я прокричал Тайлеру: "Неужели ты дашь Белтрану себя обойти?"

Нам оставалось проехать 10 километров, около 30 минут работы, строго в гору. Внезапно нас нагнали Эскартин и его товарищ по команде, Карлос Контрерас, ускорившиеся на подъеме. Следом за ними атаковал Павел Тонков из команды Тома Стеел -са. Тайлер выдохся. У него не осталось сил, и мне пришлось преследовать Тонкова самому. После него появился Цулле, которого тащил за собой Белтран, а мне на колесо пристроился француз Ришар Виранк. Все они дружно пытались меня тормознуть.

Но я не чувствовал усталости. Все их действия меня устраивали, поскольку, пока я оставался с ними, никто из них не мог отыграть у меня много времени. Я продолжал идти четвертым, зорко следя за развитием событий. До вершины оставалось 4 километра, около 6,5 минуты насилия над организмом. В отрыв пошел итальянец, Джузеппе Герини, титулованный гонщик, дважды пришедший третьим на "Туре Италии". Но Герини отставал от меня на 15 минут, и мне не нужно было принимать его в расчет. Я его отпустил. Тем временем наконец-то сломался Цулле. У него не было сил поддерживать взятый темп.

Герини набрал 20 секунд преимущества, а затем произошло невероятное - он врезался в зрителя. Зрители целыми днями играли с огнем, перебегая дорогу перед пелотоном, и вот какой-то экзальтированный фанат выскочил на середину дороги и принялся щелкать фотоаппаратом. Пытаясь его объехать, Герини дернулся в одну сторону, потом в другую, а в итоге зацепил его рулем и вылетел из седла. Подобные ситуации типичны для "Тура" и доказывают, что лидера всегда подстерегают опасности. Герини, сумевший избежать травмы, вскочил на ноги, сел на велосипед и поехал дальше, но теперь ему в затылок дышал Тонков. К счастью, Герини сумел пересечь линию финиша первым и стать победителем этапа.

Я пришел пятым. Мое преимущество над Олано увеличилось до 7:42. Цулле, несмотря на все усилия, смог наверстать всего несколько секунд и теперь уступал мне 7:47.

Для "Тур де Франс" это был вполне обычный день.

В Альпах я нажил себе новых врагов. Мои подвиги в горах вызвали подозрение у французских журналистов, которым, похоже, понравилось пить кровь спортсменов во время прошлогоднего скандала. Поползли упорные слухи о том, что "Армстронг сидит на допинге". Авторы статей в "L'Equipe" и "Le Monde" намекали, ничего прямо не утверждая, что мое возвращение выглядело слишком уж сверхъестественным.

Я ожидал, что Сестриер мне даром не пройдет - у прессы уже почти вошло в привычку превращать каждого гонщика в желтой майке в объект допинговых спекуляций. Однако меня поразила невероятность обвинений, прозвучавших во французской прессе: некоторые репортеры намекали на то, что своими успехами я обязан химиотерапии. Ош додумались даже до того, что в ходе лечения мне давали какие-то таинственные препараты, повышающие работоспособность. Любой онколог в любой стране мира мог бы только посмеяться над глупостью такого предположения.

Это было выше моего понимания. Как можно хотя бы на секунду подумать, что мне помогли противораковые препараты? Неужели никто, кроме больных раком, не способен понять всей мучительности лечения? Три месяца подряд меня пичкали самыми токсичными из всех известных человеку веществ, ядами, которые изо дня в день разрушали мое тело. Я все еще ощущал последствия отравления - и даже сейчас, через три года после выздоровления, чувствую, что эти яды до сих пор еще не вышли полностью из моего тела.

Мне было абсолютно нечего скрывать, и допинг-пробы это подтвердили. Не случайно каждый раз, когда организаторы "Тура" выбирали из нашей команды гонщика для выборочной проверки, их человеком становился я. Допинг проба - это самая унизительная процедура во всем регламенте "Тура": сразу же после завершения этапа меня отводили в открытую палатку, где нужно было сидеть на стуле и ждать, пока врач перетянет мне руКу резиновой трубкой, воткнет иголку и возьмет кровь на анализ. Все это время толпа фотОГрафов наводила на меня свои камеры. Врачей из допинговой службы мы называли вампирами. "Вставай за тобой вампиры пришли",- говорили мHe ребята. Однако допинг-пробы сослужили мне хорошую службу, поскольку доказали, что я чист, у меня постоянно брали пробы, делали анализу и снова брали пробы.

Выступая перед репортерами, я сказал: "Моя жизнь, моя болезнь и моя карьера открыты для всех". На мой взгляд, это должно было положить конец любым инсинуациям. Моя победа в Сестриере не таила в себе ничего загадочного: я ее заслужил. Я похудел, настроился и подготовился. Меня устраивал как градиент подъема, так и погодные условия - холод, сырость, дождь. Если в моей работоспособности и было что-нибудь необычное, так это только ощущение отстраненной легкости, с которым я в тот день крутил педали, но, мне кажется, его вполне можно объяснить радостью от осознания того факта, что я жив и способен принять участие в штурме этого Подъема. Однако представителей прессы такое объяснение не удовлетворило, и я решил на несколько дней отказаться от общения с ними.

Тем временем одетая в синюю форму команда "U. S. Postal" неслась вперед, как курьерский поезд. Один за другим мы преодолевали переходные этапы между Альпами и Пиренеями, пересекая равнинную область, которая называется Центральный массив. Это была довольно необычная местность - не то чтобы гористая и не то чтобы плоская, но в целом достаточно холмистая, чтобы постоянно не давать нашим ногам покоя. Мы направлялись на юг, к Пиренеям, по дорогам, проложенным через волнующееся море подсолнухов.

На дистанции шла ожесточенная борьба; мы только и делали, что гнали вверх и вниз по холмам, отбивая постоянные атаки. На всем маршруте не было ни одного места, где можно было расслабиться и отдохнуть; гонщики налетали на нас со всех сторон. Мы как-то умудрялись удерживать большинство из них и контролировать пелотон, но жаркая погода еще больше увеличивала напряжение гонки. Солнце палило так, что местами дорожное покрытие плавилось под колесами.

Фрэнки, Джордж, Кристиан, Кевин и Питер работали больше всех. Фрэнки начинал разгон на подъемах, задавая максимальный темп и отсекая других гонщиков. Когда Фрэнки выдыхался, вперед выходил Джордж - и еще несколько гонщиков прижимались к обочине, не в силах выдержать нашу скорость. Затем наступала очередь Тайлера, который еще сильнее взвинчивал темп, сбрасывая еще больше соперников. И в конце концов меня оставляли на попечение Кевина, который втаскивал меня на крутые подъемы. Так мы разделывались с основной массой конкурентов.

Атаки продолжались каждый день. Другие гонщики все еще чувствовали, что мы можем дать слабину, и были решительно намерены нас дожать. Мы выехали на отрезок, который назывался Homme Mort (что значит Подъем Мертвеца),- длинную цепь холмов, которые тянулись на многие километры. То и дело кто-то уходил в отрыв, а силы наших ребят были на пределе: Питер Мейнерт - Нильсен серьезно повредил колено, Кевин еще не избавился от простуды, вызванной перепадами температур в Альпах, Фрэнки и Джордж были измотаны непосильными нагрузками. У всех болели стопы, которые на такой жаре сильно распухали в велотуфлях. Внезапно в отрыв ушла группа из 30 человек, и нам пришлось их догонять. Во мне проснулась старая натура - я рванул за ними. Я не стал ждать Тайлера, Фрэнки или когонибудь еще, а просто нажал на педали. Догнав беглецов, я поехал впереди группы, один. Затем щелкнуло радио, и я услышал крик Кевина: "Черт возьми, что ты делаешь?" Я поддался самой пагубной из моих старых привычек - бессмысленно ускоряться и тратить энергию. "Аучше бы тебе сбавить обороты,- предупредил меня Кевин.- Без тебя есть кому этим заниматься".

Я опустился на седло, сказал: "Ладно" - и отошел в тень, чтобы сохранить силы, пока остальные гонщики команды "Postal" разберутся с беглецами. О чем я думал, крутя педали по шесть-семь часов подряд? Мне все время задают этот вопрос, а в моем ответе нет ничего особенно интересного. Я думал о гонке. Мои мысли не блуждали где-то далеко. Я не грезил наяву. Я думал о технике прохождения разных этапов. Я снова и снова повторял себе, что в такой гонке я смогу остаться лидером, только если буду постоянно напрягать все силы. Я боялся упустить лидерство. Я внимательно следил за соперниками, которые могли в любую минуту попутаться организовать отрыв. Я постоянно оценивал обстановку, опасаясь столкновений.

За пять похожих друг на друга дней и ночей мы проехали всю Центральную Францию до Пиренеев, из Сент-Этьена через Сен-Гальмьер, Сен-Флур, Альби, Кастре в Сент-Годан. Тринадцатый этап был самым длинным в "Туре" и самым тяжелым; на нем было семь подъемов и ни одного ровного участка. Фрэнки сказал, что профиль этапа похож: на зубья пилы, и наши ощущения на трассе подтвердили его правоту. Питер Мейнерт - Нильсен не выдержал болей в колене и снялся.

Некоторые из гостиниц поражали своими крошечными размерами. Фрэнки пожаловался, что, когда он сидит на унитазе, его колени упираются в дверь ванной. Джордж, которого селили в одной комнате с Фрэнки, заявил, что они не могут одновременно открыть свои чемоданы.

В пути нас постоянно мучили голод и жажда. Мы перекусывали булочками, пирожками, овсяным печеньем с изюмом, питательными батончиками или любыми другими простыми углеводами. Мы глотали утоляющие жажду подсахаренные напитки, днем "Cytomax", а ближе к вечеру "Metabol".

Вечерами, ужиная за общим столом, мы несли всякую чушь, вспоминали бородатые анекдоты и хвастались победами на любовном фронте, 99 процентов из которых были вымышленными. Особенно нам нравились рассказы нашего повара, Вилли Балмета, 65-летнего швейцарца и всеобщего любимца, который готовил еду для всех команд, в которых я выступал. Вилли выглядит гораздо моложе своих лет и может разговаривать на шести языках, исключая разве что суахили. Кухня - это его вотчина, и за все годы нашего знакомства не было случая, чтобы его не пустили на кухню в гостинице. Он приезжает туда и заставляет гостиничный персонал почувствовать себя частью нашей команды. Макароны для нас готовит только он; никого другого к этой работе не подпускают.

Пока я ехал, Кик ставила свечки по всей Европе. В каждой деревушке и каждой столице она обязательно находила церковь и ставила свечку. В Риме она поставила свечку в Ватикане.

Наконец мы добрались до Пиренеев.

Мы подъезжали к расположенному в тени гор Сент-Годану по сельской местности, запечатленной на картинах Ван Гога. Пиренеи будут для горных гонщиков последним шансом отобрать у меня победу: один неудачный день в этих горах может стоить победы в гонке. Я не поверю в то, что смогу выиграть "Тур де Франс", пока мы не спустимся с этих гор на равнину.

Напряжение неуклонно нарастало. Я знал, что значит ехать в команде и быть пятьдесят пятым на финише "Тур де Франс", но желтая майка лидера была для меня совершенно новым опытом и предполагала совсем другой накал конкуренции. Я начал понимать, что, когда на тебе желтая майка, ветер дует в лицо очень сильно. Каждый день коллеги испытывали меня на трассе. Кроме того, меня ждали испытания вне трассы, так как пресса перемывала мои косточки с нарастающим усердием.

Я решил раз и навсегда покончить с обвинениями и провел пресс-конференцию в Сент-Годане. "Я знаю, что значит быть на волосок от смерти, и я не дурак",- заявил я. Всем известно, что прием эритропоэтина и стероидов здоровыми людьми чреват расстройством системы кровообращения и инсультом. Больше того, я сказал журналистам, что моей победе в Сестриере не следует так сильно удивляться; в конце концов, однажды я уже был чемпионом мира.

"Я со всей ответственностью заявляю, что не применяю никаких запрещенных препаратов,- сказал я.- Мне казалось, что моя история и мое состояние здоровья не вызовут такого пристального интереса. Я не новичок в спорте. Я знал, что вы будете следить, вынюхивать и рыть землю, но ничего не найдете. Тут просто нечего искать... А поскольку все уже достаточно покопались в моем белье и, как профессионалы, должны понимать, что без конца писать чушь невозможно, то всем наконец станет ясно, что они имеют дело с честным человеком".

Все, что я мог сделать,- это ехать дальше, сдавать пробы на допинг и отвечать на вопросы. Мы добрались до первого этапа в Пиренеях, от СентГодана до Пьо-Ангали, где нас ожидали семь горных вершин. Именно в этих местах я тренировался весной, когда было так холодно, но теперь, когда мы одолевали один крутой подъем за другим, было пыльно, жарко и гонщики вымаливали друг у друга глоток воды. Спуски были крутыми и опасными, с крутыми обрывами вдоль дороги.

Финиш этапа располагался рядом с испанской границей, а это значило, что все испанские гонщики постараются его выиграть - а больше всех Эскартин, жилистый спринтер с орлиным профилем, который не отпускал меня ни на секунду. В самой середине этой неистовой гонки нашу группу "Postal" разорвали, и мне пришлось преследовать Эскартина в одиночку. Он крутил педали, как зверь. Я мог надеяться лишь на то, что смогу ограничить его выигрыш во времени.

Когда горы расступились перед предпоследним подъемом, мне удалось сбросить с колеса Цулле и переместиться на вторую позицию. Но догнать Эскартина, который выигрывал 2 минуты, надежды было мало. На последнем подъеме я выбился из сил и смирился. Я почти ничего не ел с самого завтрака. Я отвалился от лидеров и финишировал четвертым. Эскартин стал победителем этапа и переместился на второе место в генеральной классификации, уступая мне 6:19. Цулле отставал от меня на 7:26.

Вскоре после того, как я пересек финишную линию, ко мне подошел один французский журналист: появились слухи, что одна из моих допинг-проб оказалась положительной. Само собой, это была утка. Я пришел в гостиницу, прорвался через толпу крикливых репортеров и созвал еще одну прессконференцию. Все, что я мог делать,- это объявлять о своей невиновности каждый раз, когда газеты поднимали новую волну спекуляций,- а это происходило каждые три-четыре дня.

"Le Monde" опубликовала статью, где говорилось, что проба на допинг показала в моей моче следы кортикостероидов. Я пользовался кортизоновым кремом для обработки потертостей от седла - и этот крем я, как положено, предъявил организаторам "Тура" еще до начала гонки. Организаторы немедленно выпустили бюллетень, подтверждающий мою невиновность. ""Le Monde" хотела устроить новое допинговое разоблачение и поэтому прицепилась к крему для кожи".

Нескончаемые нападки прессы расстроили и деморализовали меня. Я потратил столько сил и заплатил такую высокую цену, чтобы вернуться в спорт, а теперь все эти усилия могли пойти прахом. Я пытался бороться со слухами честно и открыто, но, похоже, ничего из этого не вышло.

Я начал кое-что замечать. Люди, которые шептались и писали о том, что я использую допинг, были теми же самыми людьми, которые во время моей болезни говорили: "Ему конец. Он больше никогда не сядет на велосипед". Это были те же самые люди, которые, когда я хотел вернуться, сказали: "Нет, мы не собираемся давать ему шанс. Он никогда ничего больше не покажет".

А теперь, когда я был лидером "Тур де Франс", ехал в желтой майке и все ближе подбирался к победе, эти же самые люди взялись за старое. "Это невозможно,- говорили они.- Так не бывает. Он не мог этого добиться. Что-то тут не то. Должно быть какое-то другое объяснение. Слишком это все подозрительно". Все эти пессимисты упорно гнули свою линию.

Хорошо, что я не послушал их, когда болел. Особенно больно мне было видеть, с каким подозрением относятся ко мне французские журналисты. Я жил во Франции и любил эту страну. После прошлогодних скандалов на "Туре" некоторые ведущие гонщики предпочли в 1999 году вообще не показываться во Франции, но я этого не сделал. В то время как другие боялись надоедливого внимания полиции и проверок со стороны официальных властей, я тренировался там каждый день. Во Франции, как нигде в мире, можно было "залететь" на использовании стимуляторов, но все свои весенние старты я провел во Франции и к "Туру" готовился тоже там. По французским законам местная полиция могла ворваться в мой дом в любое время. Им не нужно было спрашивать разрешения или стучаться. Они могли рыться в ящиках моего стола, обшаривать мои карманы, обыскивать мою машину и делать все, что им захочется, без какого-либо ордера или разрешения.

Я сказал журналистам: "Я живу во Франции. Весь май и июнь я выступал и тренировался во Франции. Если бы я пытался что-то скрыть, то уехал бы в другую страну".

Но этого они не написали и не напечатали.

На следующий день мы штурмовали, возможно, самую легендарную гору на трассе "Тура" - Турмале (Col du Tourmalet). Дорога к вершине представляла собой подъем длиной более 14 километров. Это был наш последний большой подъем проверка сил. Мы знали, что и на этот раз станем объектом непрестанных атак. К этому моменту наг уже надоело ехать первыми, закрывая от ветра тех, кто преследует нас сзади. Но если мы сумеем удержать под контролем еще один день в горах, нас будет трудно лишить высшей ступеньки пьедестала Париже.

Как только мы доехали до подъема на Турмале, другие гонщики принялись наступать нам на пятки. Мы держали высокий темп, стараясь ослабить атакующих, и за 8 километров до вершины начали ускоряться. Французский горный король, Виранк, поравнялся с Кевином и сердито поинтересовался: "У тебя что, с головой не в порядке?" Кевин ответил, что у него все в порядке. Тогда Виранк спросил у Кевина, может, тот собрался идти "a block", то есть ва-банк. Кевин ответил: "Нет, может, это тебе пора пойти a block ? " С этими словами Кевин переключился на более высокую передачу и оставил его позади. Всю остальную часть дня Виранк преследовал нас, кипя от злости.

Пока дорога шла в гору, Эскартин и я следовали друг за другом, как нитка за иголкой. Я внимательно следил за каждым его движением. На самом крутом участке он пошел в атаку. Я сразу же сел ему на колесо - то же самое сделал Цулле. На перевал мы въехали втроем, организовав что-то вроде персональной гонки. Оказавшись на верхушке горы, мы взглянули на расстилавшийся внизу плотный ковер облаков. На спуске вокруг нас сомкнулся туман, и дальше 3 метров мы уже ничего не видели. Погоня на высокой скорости по горной дороге в тумане, без ограждений - это, скажу я вам, занятие не для слабонервных.

Теперь моя главная задача заключалась в том, чтобы удержать главных соперников либо рядом, либо позади себя. Впереди замаячил второй подъем- Сулор (Col duSoulor). Эскартин атаковал снова, и я снова сумел усидеть у него на колесе. Мы преодолели еще одну окутанную туманом вершину, и теперь на трассе "Тур де Франс" осталась всего одна гора - Обиск (Col d'Aubisque), 7,5 километра крутого подъема. После Обиска нам останется только спуститься к финишу на скоростях, достигающих 110 километров в час.

Теперь впереди шла группа из трех человек, которые боролись за победу на этапе, а еще девять следовали за ними, проигрывая минуту и все еще надеясь занять место на подиуме. Среди последних были я, Эскартин и Цулле. Мне победа на этапе была не нужна. За 4 километра до финиша я решил обезопасить себя и позволить остальным решить исход этапа в спринте, а самому постараться избежать столкновений. У меня была только одна цель - отстоять желтую майку.

Я пересек линию финиша и спешился, основательно измученный, но довольный тем, что сохранил лидерство. Однако после пяти часов, проведенных на велосипеде, мне предстояло выдержать 2-часовую пресс-конференцию. Мне начало казаться, что пресса пытается сломить меня психологически и совершить то, чего соперники не смогли сделать физически. СМИ стали для меня таким же тяжелым испытанием, как рельеф трассы.

В тот день Международный союз велосипедистов обнародовал результаты всех моих допинг -анализов, которые, разумеется, оказались чистыми. Больше того, я получил бесценную поддержку со стороны организатора гонки, Жана-Мари Леблан-ка. "Победа Армстронга над болезнью вселяет в нас надежду на то, что "Тур" сумеет победить свою собственную болезнь",- сказал он.

Каким-то образом нам удалось отразить все атаки как на трассе, так и в стороне от нее, а также сохранить на моих плечах желтую майку. Мы выполнили задачу, победили в горах, и после трех недель и 3500 километров пути я лидировал в гонке с общим временем 86:46:20. На втором месте, с отставанием в 6 минут 15 секунд, шел Эскартин, а на третьем, уступая мне 7 минут 28 секунд,- Алекс Цулле.

Вожделенная для многих maillot jaune попрежнему оставалась на мне.

Как ни странно, но по мере приближения к Парижу я нервничал все больше и больше. Каждую ночь я просыпался в холодном поту и уже начал бояться, что моя болезнь вернулась снова. Так сильно я не потел, даже когда лежал в больнице. Я пытался убедить себя, что желание жить значит для меня намного больше, чем желание победить в "Тур де Франс", но к тому времени оба этих желания слились для меня в одно.

Я был не единственным человеком в команде, который так сильно нервничал. Наш главный механик боялся настолько сильно, что по ночам держал мой велосипед в своем гостиничном номере. Он не хотел оставлять его в фургоне, где тот мог стать легкой жертвой саботажа. Кто знает, на какие нелепые действия может решиться тот, что захочет лишить меня победы? В конце 17-го этапа, длинной ровной трассы до Бордо, какой-то псих прыснул в пелотон из баллончика со слезоточивым газом, и несколько гонщиков вынуждены были остановиться на обочине из-за сильных приступов рвоты.

Кроме того, существовала еще одна совершенно реальная угроза, способная помешать мне одержать победу в "Туре",- несчастный случай. Впереди меня ожидало последнее испытание - индивидуальная гонка на 57 километров во французском аналоге "Диснейленда", парке "Футюроскоп". В индивидуальной разделке могло произойти что-нибудь очень, очень плохое. Я мог упасть и сломать ключицу или ногу.

Я хотел обязательно выиграть разделку. Я хотел сказать свое последнее слово на дистанции, чтобы показать и журналистам, и распространителям слухов, что мне наплевать на все, что они обо мне говорят. Я покончил с пресс-конференциями (однако не с допинг-пробами; после 17-го этапа меня снова включили в список выборочной проверки). Попытка выиграть разделку была рискованной, потому что гонщики, которые стараются показать лучшее время, склонны принимать авантюрные решения, а это может привести к травмам - порой настолько серьезным, что приходится распрощаться с велосипедом.

Таких примеров сколько угодно. Вспомните, что произошло с Бобби Джуличем в Метце, когда он упал на скорости 75 километров в час и получил обширные гематомы грудной клетки. В тот раз я сам чуть не упал, когда передо мной на крутом повороте на дорогу выбежал ребенок. На Альп д'Юэз зритель выскочил прямо перед Герини, и тот тоже упал. Цулле отставал бы от меня всего на минуту, если бы не попал в завал на Пассаж-дю-Гуа.

Вечером перед этапом ко мне в номер пришел Билл Стэплтон.

- Лэнс, я не тренер, но я считаю, что тебе не следует слишком напрягаться,- сказал он.- Тебе есть что терять. Будет лучше, если ты просто отбудешь номер. Не делай никаких глупостей.

Вести себя по-умному означало не допустить серьезных ошибок, не упасть, не получить травму и не потерять 10 минут в результате падения.

Мне было все равно.

- Билл, кому, по-твоему, ты все это говоришь?

- А в чем дело?

- Завтра я собираюсь рвать жилы изо всех сил.

Я собираюсь выжать из себя все. Я собираюсь показать, кто король этой гонки.

- Ладно,- покорно согласился Билл.- Значит, как я понимаю, этот вопрос обсуждению не подлежит.

Я ехал в желтой майке от самого Метца и не собирался с ней расставаться. Наша команда показала себя идеальным механизмом, но теперь я хотел выиграть сам. Только троим гонщикам удавалось выиграть все разделки на "Туре", и это были величайшие гонщики всех времен: Бернар Ино, Эдди Мерке и Мигель Индурайн. Я хотел доказать, что на этой гонке самый сильный человек - я.

Мне не давали уснуть. Сначала ко мне в номер заявился Скотт Макичерн из команды "Nike" потом вернулся Стэплтон. Иохан просунул голову в дверь и увидел Скотта, который разлегся на моей кровати, в то время как я все еще был на ногах. Иохан посмотрел на часы - было 23:30. "Гони этих парней вон и ложись спать", - приказал он мне.

В "Футюроскоп" прилетела моя мать, и я договорился, чтобы ее взяли в одну из машин сопровождения. Она хотела своими глазами увидеть гонку на время, поскольку в ней проснулся старый защитный инстинкт: ей казалось, что своим присутствием она убережет меня от беды. Равнинные разделки пугали ее не меньше, чем самые сложные горные этапы, потому что она достаточно хорошо разбиралась в велосипедном спорте, чтобы понимать, как легко я могу упасть, и знала, что в этот предпоследний день "Тура" мне суждено получить все или ничего. Любой исход решит мою судьбу раз и навсегда. Именно поэтому она считала своим долгом быть рядом.

Индивидуальная гонка на время - это борьба человека один на один со стрелкой секундомера. Трасса, которая потребует примерно 1 часа 15 минут напряжения всех сил, представляла собой большую петлю длиной чуть больше 5 7 километров, проложенную в западной части Центральной Франции по дорогам, окаймленным домами с красными черепичными крышами и полями коричневато-золотистой травы, где зрители расположатся на кушетках и в шезлонгах. Я, правда, не увижу почти ничего из этих живописных декораций, потому что большую часть времени проведу в аэродинамической позе.

Гонщики стартовали в обратном порядке, а это означало, что я поеду последним. Чтобы подготовиться, я поставил свой велосипед на станок и опробовал все передачи, которые рассчитывал использовать на дистанции.

Пока я разминался, стартовал Тайлер Хэмилтон. Его задача состояла в том, чтобы ехать как можно быстрее, невзирая на риск, и поставлять техническую информацию, которая может мне пригодиться. Тайлер проехал не просто быстро, но даже стал лидером и продержался почти до конца дня. Сместить его с первого места смог только Цулле, который прошел дистанцию за 1 час 8 минут и 26 секунд.

Настала моя очередь. Я вылетел из стартовой зоны и помчался по извилистым улочкам. Впереди меня ехал Эскартин, стартовавший на 3 минуты раньше.

Сложившись пополам, я пронесся мимо него по окаймленной деревьями и высокой травой дороге.

Я был настолько занят собственной борьбой за секунды, что даже не взглянул на него.

Я показал самое быстрое время на первых двух контрольных точках. Я шел так быстро, что у моей матери, которая ехала в машине сопровождения, откидывалась назад голова от перегрузок на крутых

поворотах.

После третьей отсечки я все еще лидировал с результатом 50:55. Вопрос был в том, смогу ли я выдержать темп на заключительном отрезке дистанции.

За 6 километров до финиша я опережал Цулле на 20 секунд. Но тут пришло время заплатить за все. Я заплатил за горы, заплатил за американские горки холмов, заплатил за равнины. Я терял время и чувствовал это. Если я обойду Цулле, то всего лишь на несколько секунд. Два последних плавных поворота я прошел стоя на педалях. Я ускорялся и шел по внутреннему радиусу, стараясь не упасть, но при этом максимально прижаться к краю дороги,- и чуть не наскочил на бордюр и не выскочил на тротуар.

Финишный отрезок проходил по шоссе. Я оскалил зубы, считая секунды и нажимая на педали. Все, линия финиша позади. Я проверил время. 1:08:17.

Я выиграл 9 секунд.

Я въехал в огороженную зону, нажал на тормоза и свалился с велосипеда, не в силах разогнуться.

Я выиграл этап и выиграл "Тур де Франс". Теперь я был в этом уверен. Моим ближайшим соперником в генеральной классификации оказался Цулле, который уступал мне 7 минут 37 секунд, а на последнем этапе до Парижа такое время отыграть невозможно.

Я приблизился к концу пути. Но путей в действительности было два: тот, который привел меня на "Тур", и путь самого "Тура". Вначале был пролог, эмоциональный подъем и первая неделя, небогатая событиями, но безопасная. Затем я испытал странное ощущение бестелесности в Метце и Сестриере, за которым последовали деморализующие нападки прессы. И вот победный финиш, а вместе с ним - сладостное ощущение торжества справедливости. Я въеду в Париж в желтой майке.

Когда я поднимался на подиум, моя мать хлопала в ладоши, размахивала флагом и утирала слезы. Перед этапом я ее не видел, но сразу после финиша обнял, а затем повел обедать. Она сказала: "Ты просто представить себе не можешь, что сейчас творится дома. Я знаю, тебе трудно это понять, да и вообще сейчас не до этого. Но в Штатах люди буквально с ума посходили. Я в жизни ничего подобного не видела".

После обеда мы вернулись в гостиницу, холл которой был битком набит репортерами. Мы протолкались через толпу в мой номер, и один из французских журналистов попытался взять интервью у моей матери.

- Мы можем поговорить? - спросил он.

Я повернул голову и сказал:

- Она не разговаривает с французской прессой.

Но настырный парень продолжал задавать ей вопросы.

- Оставьте ее в покое,- сказал я. Я обхватил ее рукой за талию и повел через толпу в свой номер.

Правда, к вечеру у меня появилась возможность представить, что творилось дома, в Штатах. Сначала в гостиницу пришел репортер из журнала "People" и попросил интервью. Затем в наш отель один за другим повалили спонсоры, желающие пожать мне руку и засвидетельствовать почтение. Из-за океана начали прибывать друзья, которые успели вскочить на последние рейсы накануне вечером. Билл Стэплтон пригласил меня на ужин и рассказал, что все утренние и вечерние телепрограммы желали заполучить меня в качестве гостя. По его мнению, после завершения "Тура" мне следовало хотя бы на один день слетать в Штаты, чтобы дать несколько интервью на разных телеканалах.

Но по традиции победитель "Тура" сначала должен появиться на ряде европейских гонок, чтобы продемонстрировать свою желтую майку, и я хотел соблюсти эту традицию.

- Об этом не может быть и речи,- сказал я.-

Я останусь тут, чтобы выступить в этих гонках.

- Ладно, хорошо,- согласился Билл.- Отлично.

- А что, по-твоему, я не прав?

- По-моему, ты полный идиот.

- Почему?

- Потому, что ты понятия не имеешь, что там про

исходит и насколько это важно. Но ничего, еще поймешь. В тот день, когда все это кончится, ты не сможешь спрятаться. Тебя хочет видеть вся Америка.

Компания "Nike" хотела, чтобы я провел прессконференцию в Нью-Йорке в их гипермаркете. Они уже пригласили на нее мэра и Дональда Трампа. Жители Остина собирались организовать в мою честь парад. "Nike" предложила отвести меня в Штаты на частном самолете и привезти обратно в Европу в течение одного дня, чтобы потом я смог принять участие в гонках. Я был ошеломлен. Я уже много лет выигрывал велогонки, но тогда ни одного человека в Америке это не волновало.

Теперь это волновало всех.

Но все же какая-то часть меня не могла окончательно поверить в то, что я выиграю. Я говорил себе, что впереди еще один день, и после ужина не стал нарушать режим, принял душ, растерся и лег спать.

Последний этап, Арпажон-Париж,- это, в сущности, церемониальный марш длиной 143 километра. По традиции пелотон будет двигаться в прогулочном темпе, пока мы не увидим Эйфелеву башню и не проедем через Триумфальную арку, откуда пелотон во главе с командой "U. S. Postal" въедет на Елисейские поля. Только потом начнется спринт и мы в полную силу отработаем 10 кругов по центру города. Завершающим мероприятием станет парад дружбы или круг почета.

По дороге на Париж я давал интервью прямо в седле, болтал с товарищами по команде и друзьями в пелотоне. Я даже съел мороженое, Команда "Postal", как всегда, демонстрировала превосходную слаженность действий. "Мне не приходится ничего делать,- сказал я одной тележурналистке.- Это всё мои ребята".

Через какое-то время подъехала другая съемочная группа. "Я хочу передать привет Келли Дэвидсон из Форт-Уорта в Техасе,- сказал я.- Я дарю эту победу тебе". Келли - это маленькая, больная раком, но сильная духом девочка, с которой я познакомился и подружился во время "Гонки за розами".

И вот наконец впереди показался город. Когда мы в первый раз проезжали по Елисейским полям, я ощутил колоссальный эмоциональный подъем. Ради гонщиков движение транспорта полностью перекрыли. Нас ожидал потрясающий прием сотен тысяч зрителей, собравшихся вдоль широкой улицы, вымощенной булыжником и брусчаткой. Воздух был наполнен звуками автомобильных клаксонов, со всех сторон сыпались конфетти, а фасады всех домов были украшены огромными яркими по -лотнищами. Меня поразило количество развевающихся в толпе американских флагов.

Далеко в глубине толпы кто-то держал большой картонный плакат. На нем было написано одно слово: "ТЕХАС".

Пока мы продолжали парад по Елисейским полям, я успел заметить, что далеко не все американские флаги были звездно-полосатыми. К моему особому удовольствию, кое-кто из зрителей размахивал флагами Штата одинокой звезды.

Десять кругов спринта до финиша прошли в удивительно спокойном темпе, оказавшись простой формальностью, во время которой я просто старался избежать последнего глупого падения. А затем я пересек линию финиша. Наконец-то она стала осязаемой и реальной. Я стал победителем.

Я слез с велосипеда и попал в адское столпотворение; со всех сторон меня окружили фотографы, люди из службы безопасности, сотрудники протокольного отдела и друзья, хлопавшие меня по спине. Там было, наверное, человек пятьдесят из Остина, в том числе Барт Нэгс, мой близкий друг Джефф Гарви и - хотите верьте, хотите нет - Джим Хойт. "Свой в доску парень" уболтал охрану пропустить его за ограждение.

Меня провели к подиуму для церемонии награждения и вручили почетный трофей, который я тут же поднял над головой. Я не мог больше сдерживаться, спрыгнул вниз и побежал на трибуны, чтобы обнять жену. Меня окружили фотографы, и я сказал: "Где моя мама?" Толпа расступилась, я увидел ее и обнял. Вокруг нее тоже крутились репортеры, и кто-то из них спросил, считает ли она, что я победил вопреки логике.

- Вся жизнь Лэнса проходит вопреки всякой логике,- ответила ему моя мама.

Затем началась самая приятная часть мероприятия - церемониальный круг победы, который мы проделали всей командой. Мы ехали по Елисейским полям совершенно одни, и ехали очень-очень медленно, наслаждаясь каждой секундой нашего триумфа. Какой-то зритель выскочил на дорогу и вручил мне огромный американский флаг на длинном древке. Я не знаю, как он там оказался,- он просто возник передо мной и всунул древко мне в руку. Я поднял флаг над головой, ощущая волну новых и незнакомых ощущений и эмоций.

Наконец я вернулся в зону финиша и выступил перед журналистами, еле сдерживая слезы. "Я в шоке. Я просто в шоке,- повторил я.- Мне хочется сказать вам только одну вещь. Если жизнь когда-нибудь предоставит вам второй шанс чего-то добиться, сделайте все, чтобы использовать этот шанс на полную катушку".

Всю нашу команду увезли готовиться к вечернему торжественному приему с шикарным банкетом на 250 человек, устроенному в Музее Д'Орсе, в окружении наиболее ценных художественных сокровищ мира. Мы все как один были измучены, полностью обессилены трехнедельным суровым испытанием, но все же с удовольствием предвкушали, как будем пить за победу.

Мы прибыли в музей и увидели накрытые столы, изысканную сервировку которых нарушала только одна необычная деталь, придуманная Томом Вайзелем.

Перед каждым прибором громоздилась пирамидка из яблок.

Мы в первый раз после Метца подняли бокалы с шампанским, и я встал, чтобы произнести тост в честь моих товарищей по команде. "Я ехал в желтой майке,- сказал я.- Но, на мой взгляд, единственная деталь этой майки, которая по праву принадлежит мне,- это молния. Даже не вся молния, а ее маленький кусочек. Все остальное - рукава, воротник, перед и спинка - это заслуга моих товарищей ".

Ребята дружно подняли вверх руки. В кулаке у каждого из них было что-то зажато. Яблоко. Красные, блестящие яблоки окружили меня со всех сторон.

Этим вечером мы с Кристин поселились в отеле "Ritz", где сняли огромные и дорогие апартаменты. Мы переоделись в положенные для VIP-персон халаты, откупорили еще одну бутылку шампанского и устроили приватный праздник на двоих. Наконец-то мы снова оказались одни. Мы от души посмеялись над размерами апартаментов и заказали ужин в номер. Затем нас сморил очеш глубокий сон.

Проснувшись на следующее утро, я поначалу в недоумении огляделся вокруг и даже зарылся головой в подушку, чтобы свыкнуться с незнакомой обстановкой. Рядом со мной Кик открыла глаза, и постепенно мы оба окончательно проснулись. Когда она посмотрела на меня, мы прочитали мысли друг друга.

- Господи,- произнес я вслух.- Я выиграл

"Тур де Франс".

- Да не может этого быть! - сказала она.

И мы оба расхохотались.

Конец формы