3 По этому вопросу см статью «История» в Historisches Worterbuch tier Philosophic. Darmstadt, 1971. Т. Hi
жүктеу/скачать 1.97 Mb.
|
| " Совершенно отличного мнения придерживался Варрон. «Varr propterea se prius de rebus humanis, de divinis autem postea scripsisse testatur, quod prius extiterint civitates, deinde ab eis haec instituta sint... sicut prior est, inquit, pictor quam tabula picta, prior faber quam aedificium: ita priores sunt civitates quam ea quae a civitatibus instituta sunt». (August. «Civ. Dei», 6. 4.)
К оглавлению ==100 М. Мюллер. Введение в науку о религии Давайте теперь посмотрим, чем в действительности являлась религия в те далекие времена, о которых идет речь: я не имею в виду религию как безмолвную силу, совершающую свою работу в душе человека, я имею в виду внешнее проявление религии, религию искренне говорящую, осязаемую и определенную, которая может быть описана и о которой можно сообщить другим людям. Мы обнаруживаем, что в этом смысле религия ограничена очень узкими рамками. Несколько слов, обозначающие имена богов, несколько эпитетов, которые изначально имели материальное значение, но были подняты на более высокую и более духовную стадию,— я имею в виду слова, которые вначале выражали телесную мощь, блеск или чистоту, и которые постепенно обрели значение величия, добродетели и святости; наконец, некоторые более или менее технические термины, выражающие такие понятия, как жертва, алтарь, молитва, может быть, добродетель и грех, тело и дух,— вот то, что составляет внешний каркас зарождающейся древней религии. Если мы посмотрим на эти простые проявления религии, мы сразу же увидим, почему религия в те далекие времена, о которых мы здесь говорим, может доподлинно быть названа священным диалектом человеческой речи, так как ранняя религия и ранний язык были теснейшим образом связаны между собой во многих моментах, ибо религия в своем внешнем выражении всецело зависела от более или менее адекватных возможностей языка. Как только мы ясно осознаем эту зависимость ранней религии от языка, мы с неизбежностью придем к выводу, что та классификация, которая считается полезной в науке о языке, с равной степенью должна быть признана полезной в науке о религии. Если существует подлинная генетическая связь языков, то существует точно такая же связь между религиями мира, по крайней мере между самыми древними религиями. Следовательно, прежде чем мы приступим к классификации религий, нам необходимо, опираясь на уровень достигнутого в наше время знания, сказать несколько слов о генетической связи языков. Если мы ограничимся азиатским континентом и примыкающим к нему европейским полуостровом, мы ==101 М. Мюллер. Введение в науку о религии обнаружим, что в обширной пустыне развивающейся человеческой речи сформировались три, и только три, оазиса, в которых еще до начала всякой истории язык стал устойчивым и традиционным, получив, по сути дела, новый характер, абсолютно отличный от первоначального характера подвижной и изменчивой речи человеческих существ. Эти три оазиса известны под названиями туранский, семитский и арийский. В этих трех центрах, особенно в арийском и семитском, язык перестал быть естественным языком; его развитие было задержано, и он стал неподвижным, твердым, окаменелым или, если хотите, историческим языком. Я всегда утверждал, что эта централизация и традиционная консервация языка могли произойти только в результате религиозных и политических влияний, а теперь я намерен показать, что со всей очевидностью можно говорить о трех независимых семействах религии: туранской, семитской и арийской, которым соответствуют три великих семейства языка. Взявшись за изучение китайского языка, который, несомненно, является древнейшим представителем туранского семейства, мы обнаруживаем древнюю религию, лишенную красок и поэзии, религию, которую мы рискнем назвать односложной, состоящей из почитания множества отдельных духов, олицетворяющих небо, солнце, бури и молнии, горы и реки; стоящих отдельно друг от друга, без какой-либо взаимосвязи, без какого-то высшего принципа, объединяющего их вместе. В дополнение к этому мы встречаемся в Китае с культом предков, духов умерших, которые, как предполагалось, остаются осведомленными о человеческих делах и обладают особыми силами, с помощью которых они творят добро или зло. Это двойное поклонение человеческим и природным духам составило ядро древней народной религии Китая, которая жива и в наши дни, по крайней мере среди низших слоев общества, хотя над нею возвышается ряд полурелигиозных и полуфилософских верований, вера в две высшие Силы, которые на языке философии могут быть названы формой и материей, на языке этики — ообро.м и злом, но которые на языке древней религии и мифологии называются небом и землей. ==102 М. Мюллер. Введение в науку о религии Правда, мы знаем об этой народной религии Китая только из работ Конфуция или даже из более современных источников. Но Конфуций, хотя его и называют основателем новой религии, в действительности был новым проповедником старой религии. Он был главным образом тем, кто воспроизводил, а не творил". Он говорил о себе: «Я передаю, но не создаю. Я верю в древность и люблю ее»70. Во-вторых, мы обнаруживаем древний культ семитских народов, четко обозначенный именами Бога, которые возникают в политеистических религиях вавилонян, финикийцев и карфагенян, так же как в монотеистических вероучениях иудаистов, христиан и магометан. Почти невозможно дать общую характеристику религии народов, столь отличных друг от друга в языке, в литературе и в других областях общественной жизни, народов, претерпевавших значительные изменения на разных этапах своей истории; но если бы я рискнул охарактеризовать культ всех семитских народов одним словом, я сказал бы, что это было главным образом почитание Бога в истории. Бога, определяющего судьбы индивидов, рас и народов, скорее, чем Бога, повелевающего силами природы. Названия семитских божеств выражают в основном моральные качества; среди них встречаются Сильный, Почтенный, Господин, Царь; и они редко дорастают до божественных персонификаций, определенных в своих внешних проявлениях или без труда узнаваемых по ярко выраженным чертам их реального драматического характера. Благодаря этому многие древние семитские боги имели тенденцию к объединению, и переход от поклонения отдельным богам к культу единого Бога произошел без больших затруднений. Особенно плавно произошел переход от почитания отдельных богов к культу единого Бога в однообразных условиях жизни в пустыне. К этому можно добавить с некоторыми оговорками, что семитские религии не использовали имена женского рода для обозначения своих божеств или что все их женские божества были лишь олицетворением активных сил древних и бесполых богов; также тре- " См.: Dr. Legge, «Life of Confucius», p. 96. 70 Liin-yu (§ l.a); Schott «Chinesische Literature», p. 7. М. Мюллер. Введение в науку о религии ==103 бует многих оговорок и утверждение Ренана о том, что семитские религии были инстинктивно-монотеистическими71. Наконец, мы находим древнеарийский культ, рассеянный по всем уголкам земли усилиями его смелых почитателей и легко узнаваемый в долинах Индии и лесах Германии благодаря общим названиям божеств, изначально олицетворяющих силы природы. Этот культ не является, как часто утверждают, культом природы. Но если охарактеризовать его одним словом, я рискнул бы назвать его культом Бога в прироое,Бога, завуалированного великолепием природы, а не скрытого в тайниках человеческого сердца. Боги арийского пантеона обладали такой ярко выраженной индивидуальностью и были столь неизменны, что переход к монотеизму у арийцев потребовал ожесточенной борьбы и редко происходил без иконоборческих революций или без приступов философского отчаяния. Эти три класса религий можно безошибочно отличить друг от друга, так же как три класса языков: туранский, семитский и арийский. Они были тремя факторами древнейшей истории, которые определили судьбу всего человечества и влияния которых мы до сих пор ощущаем в нашем языке, в наших мыслях и в нашей религии. Но хаос, который эти три фактора оставили позади себя в языках, мышлении и религиях туранских, семитских и арийских народов,— не всегда был хаосом. Поток языка, разделившись на эти три части, продолжил свое течение; священный огонь религии, от которого зажглись эти три алтаря, не погас, хотя и стал менее заметен в дыму и пепле. Повсеместно существовали язык и религия, но это были естественные и дикорастущие язык и религия; они не имели истории, они не оставили своей истории, и поэтому они ускользали от тех научных методов, которые применялись при изучении языков и религий китайского, семитских и арийских народов. Вызывает удивление, почему лингвисты установили только три языковые семейства — или, вернее, два, потому что туранские языки едва ли могут быть названы 71 Смотри мой очерк по семитскому монотеизму в работе «Chips from a German Workshop», vol. I, pp. 342, 380. ==104 М. Мюллер. Введение в науку о религии семейством в строгом смысле этого слова до тех пор, пока не будет окончательно доказано, что китайский язык образует основу двух туранских ветвей, северной туранской — с одной стороны, и южной туранской — с другой, что фактически китайский язык72 формирует самый ранний слой того подвижного массива речи, который позднее становится более неподвижным и традиционным, преобразуясь на севере в тунгузский, монгольский, татарский и финский языки, а на юге — в тайский, малайский, ботийский и тамильский языки. Причина, по которой ученые не открыли больше, чем эти два или три великих языковых семейства, очень проста. Мы не можем открыть больше, потому что их больше не существует. Семейства языков — это очень специфические образования; они — исключение (они и должны быть исключением), а не правило в развитии языка. Всегда была возможность, но, насколько я могу судить, никогда не было необходимости для того, чтобы человеческая речь вышла за рамки первобытной стадии своего стихийного развития и столь же стихийного упадка. Я считаю, что если бы предшественники семитских, арийских и туранских народов чисто спонтанно не реализовали эту возможность, то все языки остались бы эфемерными, отвечающими целям сменяющих друг друга поколений людей; они боролись бы, приобретая и теряя, иногда достигая определенной стабильности, но после этого снова разрушались бы и уносились бы, .подобно ледяным глыбам, подхваченным потоками вешних вод. Само наше понятие о языке было бы тогда совершенно отличным от того, которое мы имеем теперь. Как мы приходим к этому понятию? Сначала мы формируем наше понятие о том, чем должен быть язык, основываясь на тех немногих языках, естественное развитие которых было приостановлено социальными, религиозными, политическими или другими внешними влияниями, а затем мы смотрим вокруг и удивляемся, почему все языки не похожи на эти два или три выделяющихся языковых семейства. Но мы могли бы с равным основанием удивляться тому, почему не все животные являются домашними или почему кроме садо- !г См.: Max Miiller «Lecture on the Stratification of Language», p. 4. М. Мюллер. Введение в науку о религии ==105 вого анемона на лугах и в лесах растет много разновидностей того же самого, но дикорастущего цветка. В туранских языках, в которых первоначальная концентрация не была такой мощной, как в арийском и семитском семействах, мы еще можем уловить проблеск естественного развития языка, хотя и ограниченный определенными рамками. Различные слои этой огромной подвижной массы однородной речи не предоставляют нам определенных свидетельств родства между еврейским и арабским, между греческим и санскритом, а только спорадические совпадения и сходства в общей структуре, которые могут быть объяснены признанием первобытной концентрации, после которой последовал новый период независимого развития. Было бы преднамеренным заблуждением не признавать определенные и специфические черты, присущие северо-туранским языкам: невозможно объяснить сходства между венгерским, лапландским, эстонским и финским языками без предположения о том, что существовала очень ранняя концентрация речи, на основе которой возникли эти диалекты. Менее отчетливо мы наблюдаем это в южно-туранской группе, хотя, сознаюсь, меня всегда удивляло не столько то, что существует мало свидетельств о прежнем единстве этих разошедшихся потоков языка, сколько то, что эти свидетельства вообще сохранились. Точку соприкосновения южно-туранских и северо-туранских языков мы находим в китайском языке, потому что китайский язык является корнем маньчжурского и монгольского языков, так же как сиамского и тибетского, и с каждым днем это становится все более очевидным благодаря трудам м-ра Эдкинса и других исследователей Китая. Я готов признать, что не стоит спешить с категоричными заявлениями по этим проблемам, и я хорошо знаю, что может быть сказано против этих широких обобщений, затрагивающих «происхождение видов» в языке. В моих публикациях двадцатилетней давности, в моем письме к Бунзену «О туранских языках» впервые были изложены эти взгляды и предупреждение против опасностей догматического скептицизма, который в то время угрожал свободе исследований и всякому прогрессу в науке о языке. Ни один метод не считался тогда верным для сравнительного анализа языков, кроме метода изу- ==106 М. Мюллер. Введение в науку о религии чения романских языков, но и он не считался единственно возможным методом для научного изучения всех других языков. Не признавались и доказательства связи между языками, находящимися за пределами арийского и семитского семейств, за исключением тех, которые использовались для установления родства между различными членами этих двух великих языковых семейств. Моей задачей было показать, что при рассмотрении более ранних этапов развития языка мы не вправе требовать таких доказательств, ибо в то время они не могли существовать, а их отсутствие ни в коей мере не отрицает возможности более отдаленного родства. Сегодня в науке о языке происходят значительные изменения, как и во многих отраслях естествознания. Благодаря влиянию идей, которые Дарвин снова выдвинул на передний план естественной философии, специалисты в разных областях уделяют гораздо больше внимания общему, чем частному. Каждый вид изменения, называемый развитием, теперь кажется постижимым и допустимым, и когда все человеческие расы будут сведены к одному общему источнику, когда их следы будут обнаружены в период времени, в который еще не существовало человеческое сообщество, то устранятся трудности при выявлении родства между всеми так называемыми туранскими языками, более того, будет выявлена общая основа всего многообразия человеческой речи. Эта фаза мышления в ее крайней форме, несомненно, будет отходом от предшествующей, но подобные колебания научат нас на этом примере, что диктаторский авторитет никогда не сможет остановить прогресс науки и ничто не является таким опасным, как вера в собственную непогрешимость. Если мы покинем азиатский континент, исконный дом арийских, семитских и туранских языков, мы обнаружим, что и в Африке сравнительное изучение диалектов ясно доказывает концентрацию африканской речи, результаты которой можно видеть в сходстве диалектов банту (кафра, сейтчуана, дамара, отигереро, ангольский, конго, ки-суахили и др.), на которых говорят от экватора до Кейскама73. Севернее языка банту или кафра мы находим независимые образования семитской 73 Bleek «Comparative Grammar of the South African Languages», , М. Мюллер. Введение в науку о религии ==107 речи в берберском и галла диалектах; южнее мы видим только языки готтентотов и бушменов, которые, как считают д-р Хан, очень близки друг другу. Существует ли реальная лингвистическая связь между этими языками в южной Африке и нубийским и даже древнеегипетским языками, были ли эти языки отделены друг от друга из-за вторжения кафрских племен — это проблема, разрешение которой возможно в будущем. Определенно лишь то, что Древний Египет представляет нам независимую первобытную концентрацию интеллектуальной работы в стране Нила, независимую постольку, поскольку мы знаем сейчас о древней арийской и семитской концентрации языка и религии. Но если разговорные языки африканского континента позволяют нам проследить общий путь артикуляции первобытных народов Африки — ибо существует неизменное ядро в языке, которое никогда не может быть уничтожено,— мы все же очень мало знаем, и в дальнейшем сможем узнать очень немного, о развитии и упадке африканской религии. Во многих местах магометанство и христианство полностью вытеснили воспоминания о древних богах; и даже тогда, когда миссионеры или путешественники пытались описать состояние религиозности зулусов и готтентотов, они могли наблюдать лишь самые поздние формы африканских верований, а их изображение носило скорее карикатурный, чем серьезный характер. Большую роль в ошибках при изучении африканских верований сыграла теория первобытного фетишизма, которая ослепляла наиболее внимательных исследователей и уводила их от всего, что лежало за пределами культа фетиша. Существует только одна африканская религия, литературными памятниками которой мы располагаем,— это религия Египта, являющаяся для нас такой же загадкой, какой она была для греков и римлян. Благодаря письменным источникам освещаются по крайней мере самые мрачные уголки египетских храмов и глубочайшие тайники человеческого сердца, из которого берут свое начало вера в древних богов и поклонение им. На первый р. 2. См. также: Dr. Bleek's «Report concerning his Researches into the Bushman Language», 1873. ==108 М. Мюллер. Введение в науку о религии взгляд нет ничего более запутанного, сбивающего с толку и малообещающего, чем религия Египта, в которой обнаруживаются, с одной стороны, приземленный культ животных, а с другой стороны — высший полет таинственной мудрости. Можно смело сказать, что даже сейчас, после расшифровки древнего египетского языка, этот странный контраст совершенно необъясним. До сих пор, после тщательного прочтения превосходных «Гиббертовских лекций» Ренуфа невозможно отделаться от чувства, что в религии Египта есть нечто разумное, более того, что развитие религиозных идей в Египте осуществлялось таким же замечательным образом, как и развитие религиозных идей у арийских народов. Религия египтян возникла не из простого поклонения животным. Египетская зоолатрия относилась к периоду упадка и была основана на символах, взятых из мифологии. Подобно арийской, египетская мифология первоначально рассматривала те явления природы, которые носят закономерный характер, такие, как восход и заход Солнца, движение Луны и звезд; признание закономерности и порядка, существующих во Вселенной, лежало в основе всей системы египетской религии. Подобно санскритскому Рите, египетская Маат, выведенная из простых чувственных впечатлений, становится в конце концов названием нравственного порядка и справедливости. Но, кроме нескольких сил, представленных в их мифологии, большинство из которых в настоящее время может быть сведено к единому источнику, египтяне с самого начала говорили о Единой Силе, которая управляет всеми физическими и моральными процессами во Вселенной, от которой зависит каждый человек и перед которой он несет ответственность. И наконец, они оказывали почести умершим, потому что смерть считалась началом новой жизни, жизни, не имеющей конца. Вместе с тем мифология, как неизбежная болезнь языка, ужасно ухудшала раннее развитие искусства и тех форм, которые оно принимало в Египте. Сила, которую египтяне признавали без всяких мифологических дополнений, в честь которой не было возведено ни одного храма (в противоположность тому, что было в Индии, где существовало святилище, посвященное Пара Брахману, Высшему Брахману), «имя которой никогда не высека- М. Мюллер. Введение в науку о религии ==109 лось на камне», «чей лик не может быть найден среди нарисованных фигур», «кто не требовал ни мистерий, ни жертвоприношений» и «чья обитель была неизвестна», в особенности должна была ускользать от внимания почитателей великолепных храмов Мемфиса, Гелиополя, Абидоса, Фив или Дендеры, в которых обитали другие божества, и люди молились им, восхваляли их и приносили им жертвы. Видимо, поэтому, как в Египте, так и в Индии, с трудом находит признание понятие единого Бога. Самосуществование или самостановление Одного, Одного Его, Одного-Единственного, Одного без кого-либо другого (как в санскрите, svayambhu, Ekam advitiyam), «стоящего у истоков всего сущего, сотворившего все вещи, но Которого Самого никто не сотворил» — подобные высказывания постоянно встречаются в религиозных текстах и относятся к тому или иному богу (генотеистически), каждый из которых считается высшим из богов, Создателем и Творцом всех вещей. Так, Ра, изначально богу солнца, происходящему от Нун — «отца богов», и самому являющемуся отцом Шу (воздуха) и Тефнут (росы), поклонялись как высшему небесному божеству. Осирис, самый старший из пяти детей Геб (земли) и Нут (неба) — «более великий, чем его отец, более могущественный, чем его мать», муж Исиды, отец Гора, был другим олицетворением солнца, понимаемый главным образом как победитель темноты. Мы читаем, что Ра — «душа .Осириса и Осирис — душа Ра». Гор также является именем солнца, первоначально утреннего солнца, «чьи глаза возвращают день». Тот олицетворяет луну, является «измеряющим землю», «распределяющим время» и, наконец, изобретателем письменности и искусств. Ренуф правильно отмечает, что специалисты в области санскрита, которые не знают ни слова на египетском языке, и специалисты в области египетского языка, которые не знают ни слова на санскрите, будут давать различные имена одним и тем же персонажам. Но ученый, занимающийся сравнительной мифологией, едва ли будет колебаться в определении действительных имен каждого из этих арийских или египетских персонажей. Мы можем подвести итоги вышесказанному словами Мариета: «На вершине египетского пантеона находится единственный Бог, бессмертный, несотворенный, неви- К оглавлению ==110 М. Мюллер. Введение в науку о религии димый и скрытый в недосягаемых глубинах его собственной сущности. Он является творцом неба и земли; он создал все то, что существует, и ничего не может быть создано без него. Это Бог, познание которого было недоступно непосвященным. Но египетский разум не мог или не хотел остаться на этой величественной высоте. Он рассматривал мир, его формирование, принципы, которые управляют им, человека и его земную судьбу как великую драму, действующим лицом которой является только одно Бытие. Все-происходит из него и все возвращается к нему. Но оно имеет посланников, наделенных персонифицированными чертами и принимающих форму видимых божеств, ограниченных в своей деятельности, но все же проявляющих свои силы и качества в этой драме»74. Если мы обратим свои взоры от Африки к Америке, мы обнаружим там на севере множество языков, которые свидетельствуют о древних миграциях, но почти ничего не говорят нам о древних религиях. На юге мы знаем два языковых и политических центра; там в Мексике и в Перу мы встречаемся с любопытными, хотя не всегда заслуживающими доверия традициями древней и прочно установившейся системы религиозной веры и культа. Наконец, если возможно реконструировать первоначальный полинезийский язык, который является общим для диалектов островов, расположенных от Америки до Африки (Мадагаскар), фрагменты первоначальной полинезийской религии, которые заслуживают трудов нового Гумбольдта, будут мало-помалу появляться на свет. Наука о религии имеет то преимущество перед наукой о языке, если это может быть названо преимуществом, что в некоторых случаях последняя располагает материалами, достаточными для постановки проблем наивысшей важности, но недостаточными для их успешного разрешения, а первая не имеет всех материалов, которые могли бы подтверждать даже простые гипотезы. Во многих частях света, где диалекты, хотя и искажен- 74 В этом описании египетской религии я использовал главным образом М. Le Page Renouf's «Hibbert Lectures», 1879, «Lectures on the Origin and Growth of Religion», иллюстрирующие религию Древнего Египта; также De Rouge «Sur la Religion des anciens Egyptiens» в «Annales de Philosophie Chretienne», Nov. 1869. М. Мюллер. Введение в науку о религии ==111 ные, все же до сих пор доносят до нас отблески далекого прошлого, древние храмы окончательно исчезли, а имена древних богов преданы забвению. Мы ничего не знаем, и мы должны довольствоваться нашим незнанием, поэтому истинный ученый вынужден покинуть область деятельности, которая оказывается все более привлекательной для любителей аэтриорныа: теорий. жүктеу/скачать 1.97 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|