А. А. Харитановский человек с железным оленем повесть о забытом подвиге. Главная редакция географической литературы



бет2/11
Дата14.06.2016
өлшемі0.88 Mb.
#135005
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11

ГЛАВА ВТОРАЯ



Названный тихим


Пассажиры, ехавшие на пароходе "Астрахань", который шел в последнюю неделю ноября 1927 года из Владивостока на Камчатку, удивлялись шумной компании, устроившейся в крайней кормовой каюте. Оттуда неслись то песни, сменявшиеся громкими спорами, то дробь каблуков.
Гуляки! - решили соседи. Но когда один из любителей выпивки сунулся "поддержать компанию", то на глазах у всех из двери вылетели по очереди сначала визжащий гость, затем его фуражка и в заключение жестяная банка японского спирта, купленная им тайком во время стоянки в японском порту Хакодате.

Прошли деньки тяжелые, прошли года,


Но не забыть их восковцам уж никогда.
Как на границах СССР белогвардеец и эсер
Узнали удаль красного бойца.
Да эх!

Через широко распахнутую дверь в каюте можно было видеть группу молодых военных. Дирижировал плотный командир с кубиками в петлицах. Он в такт мелодии рубил рукой воздух и вел хор баритоном:

Вперед же, восковцы, вперед!
За наш Октябрь, за наш народ!..

В середине дня, когда началась порядочная качка, военный с кубиками вышел на палубу.


Тяжелые волны, усыпанные стружкой пены, громыхали по бортам корабля, злобно заглядывали зелеными глазами в иллюминаторы, запрыгивали на палубу.
...Океан, океан! Названный Тихим, ты бережно нес каравеллы Фернандо Магеллана, обманув на века своим полугодовым смирением мореплавателей. Это ты Тихий - с ураганами, смерчами, с извергающимися огнем и пеплом вулканами, движущимися водяными горами - цунами?! Вырыл ли твое ложе гигантский звездный метеорит, то ли Луна, оторвавшись от матери-Земли, оставила на ее лике вечно дрожащую, магмой кровоточащую рану, не знают пока люди, как ты, Тихий и Великий, лег между двумя материками. Лег и скрыл под собой третью часть планеты...
Опершись на поручни, военный подставил лицо штормовому ветру.
"...Великий океан. Любопытно, в нашем Пскове тоже Великая, но река. И улица, на которой жил. Петропавловская. Почти дома. Только теперь придется добавлять "на Камчатке"... Да, Псков, город родимый!"
Палуба то вздымается, заслоняя горизонт, то проваливается. И как волны, наплывают воспоминания.
...Побитые шины старой телеги, на которой сидят отец с матерью и пятилетний Глеб, тарахтят по булыжной мостовой. Красив Псков. Золотом горят маковки сорока его церквей. Весело смотрят большими окнами сложенные из красного кирпича дома, над белеными оградами - весенняя кипень садов.
- Это что, тятя? - Глеб показывает на длинные громоздкие здания.
- Солдатские казармы, сынок. Тут и я служил.
- Царю служил - костыль нажил, - хмуро замечает мать.
К семье в деревню Косьево, затерявшуюся в псковских лесах, солдат Леонтий Травин заявился неожиданно - демобилизовался "по чистой".
На царском смотре ротному не понравилась его выправка - носки по-уставному не развернул. Офицер вырвал винтовку и ударил прикладом по ступне.
С плаца Леонтия с размозженной ногой отнесли прямо в госпиталь.
"Калека какой в крестьянстве работник, - решил отставник. - Один выход - в город подаваться".
Так семья Травиных попала в Псков. Отец нанялся дворником и сторожем на квасном складе.
Склад возле самой реки Великой. Правда, она не столь уже велика, но несет баржи, пароходы - пузатые, голосистые, с колесами до бортов. Из-за этих красных с шумом шлепающих по воде "мельниц" пароходики кажутся очень сильными.
Глеб пропадал на реке с утра до ночи. В дельте Великой, перед ее впадением в Псковское озеро, в тростниковых зарослях водится всякая живность: крякают утки, кричат выпи, порхают маленькие перевозчики, бьются по песчаным отмелям самцы-турухтаны, грозно распустив цветные воротники; прыгают длинноносые кроншнепы, носятся с криком чайки; по мелким илистым заводям важно разгуливают на ногах-ходулях цапли и журавли, высматривая зазевавшихся лягушек. В зарослях гнездятся на мелких разливах мириады жуков, головастиков. Дельта - богатейшее место для жировки птицы.
А вверх по реке, по левому берегу, в каменоломнях ужи. Можно наблюдать, как они спят, едят, охотятся, плавают вблизи берега.
Тут же рядом поселились ежи. Соседство, по правде говоря, для безобидных пресмыкающихся неприятное. Глеб однажды видел, как колючий коротконожка ухитрился расправиться с целым семейством ужей...
- Что за бродяга растет, - сетовала мать, выкидывая из комнаты то птенцов, то щенят, то тритонов в банке. Все что хочешь можно было найти в углу за печкой, облюбованном Глебом для своих важных дел. Сегодня выкинет, а завтра там снова плавают в тазу щурята, лежит груда ракушек, бьется под склянкой большая стрекоза.
В низовьях Великой Глеб познакомился с учителем из села Листовки Яковом Никандровичем Никандровым. Тот знал природу Псковщины, как свой огород. Впрочем, огород хуже. Так говаривала его жена - тоже учительница, выпускница известных Бестужевских курсов.
Путешествуя, Глеб изучил оба берега Великой так же хорошо, как двор квасного склада, который помогал убирать отцу. Они собирали с учителем гербарий, набивали чучела, ловили бабочек, жуков... Яков Ннкандровпч объяснял, что на пользу, что во вред. Глеб узнал, что у всей этой живой мелочи есть точные названия.
То, что в учебниках звучало сухо и отвлеченно, здесь в низовьях реки обретало жизненную суть.
...Палуба то вздымается, то проваливается. Глеб глядит на бегущие волны, и глаза его ищут в океанской зыби иные холмы, иной край. Но ветер не позволяет задержаться хоть на минуту созданному воображением.

Город "Трех братьев"


Кончилась последняя гряда Курильских островов. Пароход взял курс к Первому проливу - воротам Восточной Камчатки. Охотское море дымилось холодом: врезавшись кривым клинком в океан, Курилы отсекли от него теплые струи Куросио.
Справа по борту из моря выросла гора очень правильной конусообразной формы. По мере приближения она росла и росла, вставая из волн, сверкающая, с облачным шарфом на крутых плечах, в кисейном снежном платье, через которое проглядывала темная оторочка гребней.
Приближался вечер. Над проливом появился туман. Его кружащиеся бесформенные щупальца протянулись по всем направленном. И не стало острых вершин, сияния волн, чистых снегов, все заляпано неряшливыми серыми пятнами. Воздух потяжелел, и вдыхать его приходилось с усилием. Притихли птицы. Не видны и рифы. О них только напоминал грохот сулоев - сутолочи приливных волн.
Корабль пошел едва-едва. Порыв ветра на какой-то миг разорвал массу тумана, и в солнечном закате еще раз показалась бело-розовая вершина острова-горы.
Стоявший рядом с Глебом сухощавый брюнет в очках-пенсне заметил:
- Алаид прощается с солнцем.
- Какой-то одинокий, - сказал Глеб, любуясь островом.
- Именно,- подтвердил человек в пенсне. - О нем много легенд. И любопытно, одни народности рассказывают об Алаиде как о добром богатыре, потерявшем любимую девушку, другие - как о злом гордеце или гордячке, которые ушли от людей в море. Легенды едины лишь в одном: Алаид перед уходом вырвал из своей груди сердце и оставил его на Камчатке.
- Почему же по-разному думают? - заинтересовался Глеб.
- Потому что камчатским ительменам вулкан приносил бедствия, а для курильских айнов, которые видели его лишь издалека, он выглядел, как и для нас с вами, - красивым и очень одиноким.
"Рассказывают, будто гора стояла прежде сего посреди озера, - продекламировал незнакомец, - и понеже она вышиною своею у всех прочих гор свет отнимала, то оные непрестанно на Алаид негодовали и с ней ссорились, так что Алаид принуждена была от неспокойствия удалиться и стать в уединение на море; однако в память своего пребывания оставила она свое Сердце-Камень, который стоит посреди озера".
- Как это вы помните? - изумился Глеб.
- Профессионально, - ответил рассказчик. - Я учитель. Кроме того, мой прапрадед, ссыльный из Иркутска, хорошо знал автора описания - студента Крашенинникова Степана Петровича. Они познакомились в камчатском селе Большерецке. Прапрадед в знак дружбы подарил исследователю даже японскую книжку, чуть ли тогда не единственную в России.
- Крашенинников, студент? - спросил Глеб.
- Да. Его привез на Камчатку Беринг. Но, вернувшись в Петербург, Степан Петрович написал столь энциклопедичную работу о полуострове, что из студентов махнул в академики. Правда, с помощью Ломоносова.
- Давайте познакомимся. Травин,- представился Глеб.
- А я Новограбленов Прокопий Трифонович. Учитель географии в высшем начальном училище. Понимаете, начальное, но высшее. Оба засмеялись.
- Кстати, что это за песня о каких-то восковцах?
- Я и мои товарищи служили в полку имени Воскова в Ленинграде, - пояснил Глеб. - Вот демобилизовались, едем на Камчатку. Как считаете, дело найдется?
- Разумеется, - подтвердил учитель.
На следующий день утром раздалось с вахтенного мостика:
- Приготовьтесь к встрече с Тремя братьями!
"Удивительно гостеприимный город. - улыбнулся Глеб. - Где еще встречают сразу три брата?"
Пароход приближался к берегу очень медленно. Вход в бухту, название которой уже все знали - Авачинская, был затянут туманом. От невидимых береговых скал отлетало эхо гудков...
Из клубящейся пелены выступили три утеса. Они словно повисли в воздухе. Разного роста, разные в плечах, но братья: из одного материала - гранита.
За "воротами" разъяснилось. Бухта окружена заснеженными сопками. В глубине ее на крутом берегу чернела россыпь домиков. Их не больше, чем в среднем селе, - несколько сотен.
Деревянная пристань, устроенная во внутреннем заливчике - ковше, густо усыпана пародом. Сбежался, наверное, весь Петропавловск. Слышались приветственные выкрики, переливы гармошки, смех, гомон.
Одни от избытка чувств махали платками, другие сосредоточенно пробирались поближе, к краю пристани. Пароход - это событие: письма, товары, газеты. И новые люди, те, что стоят сейчас на палубе возле борта и жадно рассматривают незнакомый берег и шумную, пеструю толпу. Еще десяток минут - и загремел якорь, заскрипел трап, и два потока смешались. Сошли вниз и восковцы. И сразу попали в тугие объятия, пахнущие рыбой, потом, смолой...
Стоял сплошной многоязыкий крик. Кажется, смешались и нации, и времена: широченные шаровары волжского грузчика и синяя даба японских сезонников, царских канцелярий вицмундир с манишкой, американская кожаная куртка и китайская рубаха-распашонка, фетровая шляпа и фуражка с казачьим околышком. И только в стороне небольшая группа одетых в строгие военные костюмы. Это пограничники.
Всем чего-то надо от последнего в сезоне парохода. На лицах праздник.
Глеб и его друзья, работая плечами, двинулись через толпу.
Город в три улицы. Гуще строения в долинке, зажатой двумя заросшими березняком сопками. Тут же и ряды складов с цинковыми волнистыми крышами. Позади поблескивало большое озеро, отделенное от моря узкой намывной косой, а еще дальше высилась остроконечная вершина вулкана.
Вместе с восковцами шел и пароходный знакомый Новограбленов. Глеб заметил, что с ним без конца здоровались. Некоторые даже снимали шапки.
Новограбленов отвечал одинаково приветливо - легким поклоном.
- Мои ученики, настоящие и бывшие, - заметил учитель. - И, конечно, родители.
Поднялись на улицу. Позади раздался бешеный лай. На косогоре из-за вросшего в землю металлического склада с размашистой надписью по стене: "Свенсон и К°" - показалась необычайно большая упряжка - до полусотни собак. На санях, связанных из четырех нарт, лежало большое металлическое колесо.
- Маховик, - заметил Глеб.
- Да, - подтвердил Новограбленов, - электростанцию у нас строят. Первую!
Погонщики подбадривали собак тяжелыми, окованными снизу палками - остолами.
- Давайте-ка поможем, - и Глеб, не дожидаясь согласия, шагнул к саням.
Восковцы так навалились, что каюр испугался за свое сооружение и замахал руками.
Электростанция - новое одноэтажное здание с башенкой - оказалась в соседнем переулке. Демобилизованные ленинградцы задержались возле него, помогли сгрузить маховик и получили от прораба предложение остаться на строительстве.
На следующий день Травин уже монтировал главный щит и попутно обучал товарищей, как тянуть электропроводку. Впрочем, он брался за любое дело: когда надо, слесарничал, занимался двигателем, плотничал. Успевал даже петли на зайцев ставить, благо сразу за электростанцией начиналась заросшая ивняком Петровская сопка.
- Из молодых, да ранний, - довольно ухмылялся прораб.
- Псковские, они все могут, - отшучивался от похвал Глеб.
...В начале декабря стало пуржить. Город зарылся в сугробы, обезлюдел. Пароход, на котором приплыл Глеб, забрал на материк большинство любителей длинного рубля. С советизацией Камчатки (выборы в Советы тут начались только в 1925-1926 годах) масштабы деятельности разного рода ловкачей - скупщиков пушнины, браконьеров, торговцев - резко сузились. Дали по шапке и иностранным гражданам, имевшим на полуострове имущественные и прочие, выражаясь дипломатическим языком, "интересы"...
Восковцы жили в домике, который сняли у покинутой жены одного из таких ловцов удачи. Каркас стен был сбит из ящичных досок, на которых еще красовались штампы английской фирмы "Hudsons's Bay Company". Внутри засыпана какая-то труха, а вместо штукатурки газеты. По этим наклейкам можно было изучить всю историю Петропавловска 20-х революционных лет. Город до десятка раз переходил из рук в руки. И разные "правительства" все еще вопрошали со стен, угрожали, наставляли, объявляли и обращались...
"...Вижу, что население области не станет ныне открыто на нашу сторону при столкновении с большевиками, никакой помощи не окажет... Не желая рисковать жизнью офицеров и солдат, ряды которых с каждым днем и так все больше редеют, я решил покинуть Петропавловск и Камчатку.
Начальник Камчатской области генерал-майор ИВАНОВ-МУМЖИЕВ. 2 ноября 1923 года".

Поперек этой бумаги красным карандашом крупно: "Скатертью дорога!"
Глеб, подновляя самодельные обои, обратил внимание на статью в газете "Полярная звезда" - "Письмо ко всем культурным работникам об участии в изучении края". Он пробежал первые строчки, призывающие осваивать производительные силы Камчатского округа, и заметил подпись: "Председатель краеведческого общества П. Новограбленов".
Глеб уже давно не встречал Прокопия Трифоновича: весь ноябрь работал на заготовке дров для работы двигателя электростанции. И сейчас ему захотелось поговорить с учителем. Он ведь и сам был краеведом, в 1920 году организовал в Пскове Клуб юных следопытов.
Клуб образовали в противовес отряду бойскаутов, появившемуся в городе года на два раньше. В скауты шли и гимназисты, и реалисты. Как не пойти, не увлечься: командир отряда, командир взвода, нашивки из зеленого сукна, зеленое отрядное знамя, оружие. Мастерские Всероссийского земского союза - был и такой "союз" - подарили красивую цвета хаки форму. А игры! Уже не наивные сыщики-разбойники, а походы, разведка, вылазки, военная тайна, учебные сражения и, конечно, ур-рр-а!..
Клуб юных следопытов быстро завоевал популярность. Тут учились не только владеть охотничьим оружием, компасом, картой, но и познавали природу края. В экскурсиях у ребят вырабатывалась выносливость, неприхотливость к пище, смекалка. Считалось правилом уметь в лесу, на реке добыть пищу - дичь, рыбу, найти съедобные коренья, ягоды и приготовить обед без кастрюль и сковородок. Костер - с одной спички. Среди заповедей следопытов были и такие: любить природу, не пить вина, не курить...
Глеб в этот же день зашел в музей - резиденцию камчатских краеведов. Миновал один зал, посвященный природе полуострова, а во втором увидел Прокопия Трифоновича. Учитель что-то объяснял небольшому чернявому мужчине.
- Добрый день!
- А-а. Здравствуйте, - живо обернулся Новограбленов. - Мы вот тут с казначеем толкуем о средствах. У нас кооперация в финансировании научной работы, - продолжал пояснять он. - Окрисполком, Акционерное камчатское общество - АКО, но главный ресурс - инициатива. Сто пятьдесят членов по Камчатскому и Чукотскому побережьям. Учителя, врачи... Все собрано руками добровольцев, - показал Новограбленов на стеллажи. - Есть даже розовая чайка. Знаете?
- То есть как розовая? - не понял Глеб.
Новограбленов подвел его к чучелу небольшой птицы.
- Да, чайка, но с темным кольцом на шее. И что удивительно, оперение на голове, на брюшке светилось ровным розовым оттенком. Птица была нежной, южной...
- Розовые чайки гнездятся только в устье Колымы, - объяснил учитель. - Они удивительно редки. Я знаю, что в 1910 году Академия наук выразила благодарность полярному путешественнику Седову, когда тот привез из Колымской экспедиции шкурку такой чайки. А нашу подбили в долине реки Камчатки - и сюда, значит, залетают...
- Памятники осмотрели - Берингу, капитану Клэрку - товарищу Кука?.. А камень в виде сердца на Никольской сопке видели? - спросил вдруг Новограбленов. - Сердце-то наши моряки поставили в честь французского мореплавателя Лаперуза. Тоже тут бывал. Имейте в виду, что это вообще первый памятник прославленному путешественнику. Сами французы не догадались... Петропавловск-Камчатский - старейший город на Дальнем Востоке. Владивосток моложе почти на двести лет. Жаль, что это стало как-то забываться...
Было заметно, что Новограбленов сел на своего конька. Вокруг собрались и другие посетители. Глебу надо уходить на дежурство. А жаль...
18 марта 1928 года состоялся торжественный пуск первой в городе электростанции. Вспыхнули огни в домах и на всех трех улицах. На главной сияли матовые фонари. До них можно рукой достать. Провода лежали на сугробах, наметенных мартовскими пургами. Посреди улицы лоснилась нартовая стежка. Чуть в сторону - и провалишься по пояс, а то и по шею. Но сегодня в этой пуховой обочине побывали почти все. Играли в снежки, пели песни. Молодежь танцевала и веселилась до утра. Кухлянки, ситец, меха и городская одежда - все перемешалось.

Горячая земля


Весна в Петропавловске-Камчатском небурная: тает медленно; сугробы садятся, садятся, становятся ноздреватыми - и вдруг проглянет земля. Снег начинает отступать в горы, а вдогонку за ним бежит юная зелень. Деревья, особенно березы, еще долго стоят нагие. Но когда настанет пора - конец нюня, зеленый шатер зашумит по сопкам, по разделам, по берегам. И пусть та пора захватит березку со стволом, еще окруженным снегом, все равно такая березка зазеленеет, откликнется на зов поздней, но верной, камчатской весны.
Очистилась ото льда Авачинская бухта. Прибыл пароход.
Три дня конторы пустовали: все работали грузчиками на пристани. Потом еще два дня толкались на почте: ждали посылок, писем за полгода. Глебу пришел большой ящик в пестрой импортной упаковке...
Вечером горожане увидели своего электрика на ярко-красном велосипеде. Он катил по главной улице, сопровождаемый визжащими ребятишками и стаей лающих собак: велосипед-то в Петропавловске первый. Но машина вызвала бы удивление и у знатоков: низкая, у колес дубовые обода со стальной никелированной облицовкой, покрышки наглухо скреплены с камерами.
Глебу велосипед прислали по специальной заявке. Он еще зимой обратился с такой просьбой в Камчатский госторг. В заявлении добавил: "...для путешествия вокруг СССР".
Тогда на это дополнение как-то не обратили внимания. А теперь в городе гадали, как отнестись к столь сногсшибательной инициативе: вокруг СССР... на велосипеде?..
Сколько раз Глеб слыхал это восклицание. И впервые в 1923 году в Пскове. Тогда он уже работал инструктором-охотоведом в губернском совнархозе. Разъезжал по всей Псковщине, организуя охотничьи артели. Транспорт - лошади, а чаще - на своих двоих.
24 мая 1923 года в Псков заглянул Летучий голландец. Это романтическое имя носил велосипедист Адольф де Грут. Он прибыл из Антверпена, проехав Бельгию, Германию, Скандинавские страны, далее - по берегу Балтийского моря в СССР.
"Вот машина, тот самый вездеход, который каждому бы следопыту", - с завистью подумал Глеб.
Он смотрел на снимок в газете "Псковский набат". Де Грут, картинно опершись на велосипед и повернув голову в профиль, вглядывался вдаль. Судя по интервью, спортсмея намеревался из России направиться в Персию, затем побывать еще в Африке и вернуться через Пиренейский полуостров во Францию, а затем в Амстердам.
Велосипед! Глебу; он с детства казался чем-то волшебным: никель, яркая окраска, педали с металлическими носками для обуви, длинный сверкающий гудок с резиновой грушей, большущий красный насос, фасонные рогульки ручных тормозов. Кожа на седле лакированная, а на педальной оси даже подножка для посадки!..
Но велосипед в реальном училище имелся только у сына директора Поземельного банка Эльберга. Хорош, да не по карману: стоил 300 рублей, ровно в десять раз больше месячной получки отца-дворника.
Появление иностранного велосипедиста всколыхнуло мечту детства.
Глебу помог случай. Его выдвинули делегатом на Всероссийский съезд охотников, который состоялся в 1923 году в Москве. Там-то и купил машину, в нэпмановской комиссионке. На ободранной раме, на колесах, на сумке - всюду назойливо пестрело название фирмы "Лейтнер".
- Отныне другого транспорта не признаю! - заявил Глеб после первой же поездки по охотничьим угодьям.
Он исколесил всю губернию. В этих поездках и родилась мысль совершить дальнее путешествие.
"Может быть, вокруг света?! А почему бы и нет?"
Постепенно вырисовывался маршрут. Старт в Пскове. Затем через всю страну до Камчатки и Чукотки. Прыжок через Берингов пролив. Дальше Северная Америка, Африка, Австралия, Япония. И через Владивосток на Родину. Финиш в Москве.
Планом путешествия, напоминавшего по очертаниям виток грандиозной спирали, Травин поделился с товарищами по клубу. Мнения резко разошлись. При всем уважении юных натуралистов к вожаку многие оценили маршрут как фантастический, - в особенности его этапы, проходящие через Камчатский полуостров, Чукотку и Аляску.
- Дорог нет, питаться нечем. А холода?! Ведь не Псков, а Арктика.
- Здорово раздраконили, - признавался Глеб. - "Не Псков, а Арктика" звучит исключительно сильно. Только зря, друзья, обижаете родной город. Именем какого полярного исследователя назван один из самых северных труднодоступных островов? Фердинанда Врангеля, родившегося и выросшего в Пскове...
- Так их, Глеб! - крикнул однокашник по реальному Георгий Плещ. - Пожалуй, и я готов с тобой. Возьмешь?!
Это крепкая поддержка. Плещ работал инструктором физкультуры и был хорошим велосипедистом, только что вернулся из велопробега Псков-Харьков.
Каждый свободный час теперь уходил на тренировки, на изучение автомотора, электротехники, слесарного дела. Это делалось, во-первых, чтобы не застрять в пути из-за неисправности машины, и, во-вторых, в какой-то степени решало вопрос о средствах. Глебу подвернулась книжица "Без гроша в кармане". В ней давалась подробная консультация, как вести себя путешественнику, если сложилась ситуация, обозначенная в заглавии. Оказывается, надо владеть несколькими ходовыми специальностями. Они верное средство для случайных заработков. Спортсмены знали, что общество охотников не в состоянии выделить значительную сумму для кругосветного путешествия, поэтому совет книги не оставили без внимания. В необжитых местах пищу надеялись добывать охотой.
Ежедневные поездки Травина и Плеща не вызывали особого любопытства. Разве что у машинистов паровозов... Глубокой осенью тренировки перенесли на шоссе, проложенное вблизи железнодорожного полотна. Машинисты, заметив полуголых велосипедистов, мчавшихся под дождем, а то и по снегу наперегонки с поездом, выражали изумление продолжительными гудками...
Глеб занялся еще изучением эсперанто - искусственного международного языка, созданного поляком Л. Замменгофом. Алфавит латинский, но букв меньше. Запас разговорных слов небольшой, корней что-то около тысячи. Узнать эсперантиста просто: носит зеленую пятиконечную звездочку с надписью: "Эсперанто". Увидишь такую эмблему у кого-нибудь на груди в любой стране - подходи и разговаривай. Язык эсперанто был моден, на нем издавались журналы, печатались даже книги...
Вероятно, 1925 год был бы стартовым. Тем более что Высший совет физкультуры разрешил Глебу Травину и Георгию Плещу выехать в путешествие - были изготовлены паспорта-регистраторы и даже визитные карточки, но вышло по-иному.
Однажды в клуб пришел работник городского военкомата.
Товарищи, у нас есть места на краткосрочные курсы командиров Красной Армии. Сами понимаете, нужны активисты, и физически подготовленные. Давайте кандидатуры.
Вся группа, словно сговорившись, обернулась к столу, за которым сидел Глеб.
- Травин!
Через девять месяцев Глеб уже командовал взводом в 33-м стрелковом полку имени революционера Семена Воскова. Полк был расквартирован в Ленинграде, на Малой Охте.
Глеб не отказался от своего плана. Он только изменил его первый этап - решил вначале проехать по границам СССР.
Когда пришла пора демобилизоваться, Травин попросился, чтобы дали билет на Камчатку.
- Это зачем же? - удивился командир.
- Начну оттуда путешествие.
Писарь долго консультировался с разными ведомствами, прежде чем высчитал сумму проездных. Камчатка казалась невероятно далекой.
- Сорок дней выписал, хватит? - спросил он.
Вот так Глеб и оказался в Петропавловске-Камчатском, уговорив с собой еще и группу товарищей по службе.
Путешествие вокруг СССР!.. Молодежь города дружно проголосовала "за", рассматривая поход как общественное дело. С сочувствием отнесся к планам Глеба Травина и Прокопий Трифонович, даже предложил ему подняться на Авачинский вулкан.
- Для разбега, - заметил он и добавил шутя: - или вы собираетесь по методу "умный в гору не пойдет, умный гору обойдет"?
- Я за тех, кто в гору, - в таком же тоне ответил Глеб.
Восхождение решили провести в выходной.
...Охотничья тропа, по которой альпинисты направились к Авачи, то кружила в зарослях кустарника, то тянулась аллейкой среди залитого светом березняка. Потерявшись в болоте, она вновь выбегала на косогор. Сахарная голова вулкана сверкала совсем рядом, хотя до нее тридцать километров.
К подножию подошли к концу дня. Под ногами заскрипела растертая в порошок серая пемза. Голые поля, пересеченные коричневыми полосами вулканических бомб и потоками остывшей лавы, протянулись, куда доставал глаз. Лишь изредка среди царства мертвого камня встречались крошечные рощицы искривленного тальника, островки кедрового стланика.
- Вот тут, пожалуй, и разобьем лагерь, - остановился Новограбленов возле одного такого оазиса.
Авача в лучах заходящего солнца пылала костром.
- Красиво! - загляделся Глеб.
- И пока бесполезно, - добавил Новограбленов. - На Камчатке полтораста вулканов, три десятка действующих. Какая колоссальная энергия пропадает! Летом 1923 года я вместе с Владимиром Клавдиевичем Арсеньевым обследовал кратер этой сопки. Он тогда справедливо заметил: "Если бы отвести тепло от нее в Петропавловск, бухту можно согреть. А то прямо здесь, на склоне, перерабатывать в электрическую энергию..."
Перед тем я дважды уже бывал на вершине Авачи, но в кратер спускались мы впервые. Это было довольно смелое предприятие, так как вулкан энергично парил и дымил. Извержение произошло через три года. Нынешняя воронка уже мало похожа на прежнюю...
- А ведь в самом деле, - помолчав, продолжал Новограбленов, - природа, обидев Камчатку солнцем, словно нарочно наставила эти "печки". Жаль, что все подземное тепло вылетает, так сказать, в трубу. Если использовать калории, которые выделяют наши вулканы и горячие ключи, то на Камчатке можно создать условия не хуже кавказских: построить плавательные бассейны, гигантские теплицы. Тут росли бы и виноград, и бананы, не говоря уже об огурцах и помидорах. Вулканы - это внутреннее солнце полуострова!..
- А Арсеньев зачем сюда приезжал? - спросил Глеб.
У него были подряд две камчатские экспедиции: в 1922 году, зимой, он объездил приохотский Север, а летом следующего года исследовал ресурсы Командорских островов. В частности, он очень ратовал за правильный, плановый промысел морских котиков, которых выбивали безжалостно и американцы, и японцы, и русские промышленники. После Командор он побывал в Петропавловске. Вот тогда мы и устроили путешествие в кратер.
Чувствовалось, что Новограбленов говорит об Арсеньеве с удовольствием. Увлекшись, он ускорил шаг, так что Глеб, поспевая за ним, чтобы не пропустить рассказа, несколько раз спотыкался о камни.
- А познакомился с Владимиром Клавдиевичем я много раньше, еще в 1918 году. Он тогда прибыл на Камчатку из Владивостока во главе экспедиции Переселенческого управления. Сам обследовал всю долину реки Камчатки. Поднялся по ней от низовья до Милькова, а потом перевалил через Ганалы и вернулся в Петропавловск-Камчатский.
После путешествия он выступил в Народном доме с докладом по инородческому вопросу. Это была горячая речь в защиту коряков, ительменов, ламутов и других коренных северян. Арсеньев говорил о болезнях, из-за которых вымирают тысячи людей, а на всю Камчатскую губернию, замечу, имелось два врача, о том, что ламутам надо вернуть охотничьи угодья, из которых их вытеснили в места, малопригодные для жизни, мотивируя это заботой о пушном звере. Одна фраза особенно запомнилась: "Нельзя же из-за интересов скотолюбия забывать об интересах человеколюбия". Тут же Арсеньев поставил задачу организации интерната для детей коряков в бухте Корфа... Собрание состоялось 2 октября 1918 года. Оно запечатлелось еще и потому, что я сам председательствовал на нем от краеведческого общества, которое только что организовалось. С тех пор и держу связь с Владимиром Клавдиевичем. Он очень внимательно относится к нуждам нашего музея, всегда дает хорошие советы. Умный и сердечный человек. У меня несколько его книг - прислал на память с дарственными надписями. Особенно приятно было получить первое издание знаменитого "Дерсу Узала"...
Тропинка исчезла. Двигались по голому лавовому плато, загроможденному глыбами пористых базальтов. Вверх уходил крутой гребень, упиравшийся в ледник. Ветер нагнал с моря туман, который заползал в ледниковое ущелье длинными рыхлыми губками. К полудню следопыты достигли высоты двух тысяч метров. Теперь Новограбленов ощупывал палкой каждую пядь, осторожно обходил трещины, осыпи.
- Часам к пяти будем на вершине, - высказал предположение Глеб.
Прокопий Трифонович в ответ показал на клубок туч, который словно раскручивался над Авачей, захватывал разрозненные облачка, становясь с каждым оборотом массивнее. Вскоре пошел снег, поднялся ветер, завьюжило, закрутило...
Непогода застала альпинистов всего в пятистах метрах от кратера. Но дальше ни шагу. Даже на четвереньках не удержаться на склоне конуса, крутизна которого более 30 градусов.
Решили разбить палатку. Укрепили ее и залегли.
...Пронизывающий холод, грохот срывающихся камней и мокрый тяжелый снег. Стены крошечной палатки намокли, обвисли. Под этим "одеялом" дрожали весь вечер. А к полуночи распогодилось, проглянули звезды.
Чуть свет продолжили восхождение. Придерживая друг друга, предупреждая об опасностях, альпинисты шаг за шагом приближались к кратеру. Вершину время от времени заволакивали тучи дыма и газа. Иногда газовое облако вырывалось из жерла и подобно лавине скатывалось вниз по склону.
Горло, кажется, разрывалось от щиплющей боли. Глеб уткнулся в снег и стал глотать его: так легче.
До кромки кратера оставались уже метры. Еще усилие - и перед глазами зияла огромная изрезанная трещинами, выступами чаша. Дно загромождено глыбами. Из-под них били струйки паров, газов. В центре песчаная площадка. Песок удивительный: вся его зыбкая масса жила. На ней, как на манной каше, то и дело вздувались песчаные пузыри. Лопаясь, они рассыпались, выбрасывая газ. И любопытно: то место, где они рождались и исчезали, сразу же покрывалось ярко-желтым пятном серы. Доносился подземный рокочущий гул...
- Тот, кто выдумал библейский ад, наверное, побывал здесь, - заметил Новограбленов. - И в то же время все реально. В таких вот геологических муках и рождалась камчатская земля. И всего миллион лет назад, она ведь ровесник человека...
Учитель рассказывал, и Глеб мысленно видел, как разверзалось дно океана. По трещинам из глубин земного шара поднялась огненно-жидкая магма. Волны из расплавленных гранитов бешено крутились, встречались, поднимались огненными всплесками. Воздух потрясали взрывы. На десятки километров взлетали грибовидные столбы дыма и паров, а вслед - фонтаны красно-синего пламени. Солнце скрылось, отступил океан. И словно лоснящиеся спины китов, появились на поверхности застывшие базальтовые волны - зыбь подземной бури. Они замерли навсегда ожерельем островов, рифов. Потом, постепенно поднявшись, соединились, образовав два главных камчатских хребта - Срединный и Восточный. Море размыло берега, реки понастроили долины. Зазеленела жизнь!.. И только вечный снег на гребнях, подобный штормовой пене, да скрытое в глубинах биение магматического сердца, да дыхание вулканов напоминают о бурном прошлом камчатской горячей земли.

Вдоль полуострова


Глеб, делая заявку на велосипед, просил, чтобы ему выслали и специальное дорожное оборудование, даже миниатюрную радиостанцию. Но из "специального" прибыли только три счетчика оборотов колеса - циклометры, масляные цветные фонари, две запасные цепи, две пары скатов, педальная ось и педали - вот и все.
Пришлось заняться кустарным дооборудованием. Глеб собрал кое-какой инструмент, сшил из толстой кожи емкие багажники. Кроме того, взял с собой фотоаппарат "кодак", бинокль, шерстяные рейтузы, несколько пар трусов, носки, майки и полотенца, носовые платки. И конечно, неприкосновенный запас пищи - семь пачек прессованных галет плюс килограмм шоколада. С боков сиденья прикрепил запасные скаты. Загруженный полностью велосипед весил 80 килограммов, такой же вес и у спортсмена.
Составил схему похода вокруг страны. Первый этап - пересечь вдоль Камчатку. Это еще являлось и генеральной проверкой себя и велосипеда.
- Из Петропавловска направляйтесь в долину реки Камчатки, а там - до ее устья, - посоветовал Новрграбленов, когда Глеб зашел за картой. - Река течет почти по центру полуострова, длина ее семьсот километров. Возможно, на этом и остановитесь...
- Вряд ли, - улыбнулся Глеб.
- Желаю удачи! - краевед протянул ему крупномасштабную карту полуострова.
Каменным массивным узлом перевязаны начальные ветви Срединного и Восточного хребтов. Между ними широкая долина реки Камчатки. Когда еще никто в Европе не знал о существовании полуострова, эта река уже значилась на Большом чертеже Сибири, составленном в 1667 году тобольским воеводой Петром Годуновым. И получалось так, что текла она на материке по соседству с Амуром...
Глеб вошел в лес. Теплынь! Тихо, пахнет грибами. Август - лучший месяц на Камчатке, где времена года передвинуты на три-четыре недели назад. Деревья - каменные березы рассыпаны, как в парке, поодиночке. Нет, это не привычные милые березки. И мощный, закаленный холодными ветрами ствол с толстой бронзовой корой, и отсутствие плакучести у кроны, и своеобразное направление роста - вершиной по ветру - все приспособлено к борьбе с неласковым климатом. Век же камчатской березы - 500 лет!
Если смотреть со стороны на березовое редколесье, разбежавшееся по склонам сопок, то оно как атака кряжистых ополченцев. Втянув кроны в широкие плечи, цепляясь корявыми мускулистыми корнями за каждую пядь плодоносной земли, растекаясь поверх вечной мерзлоты, деревья широким шагом наступают вперед вверх. И веришь, что пробьются эти северные гренадеры!..
Березовые массивы, перемешанные с подлеском из ивняка и карликовой рябины, уходили с одной стороны к морю и к гряде курившихся вулканов - с другой. Красно-оранжевые вершины голых сопок, обложенные по лощинам длинными лучами ледников, сияющая вдали синь океана и удивительно яркое солнце над головой - все неповторимо, прекрасно, величественно...
Дорога пролегла вдоль телеграфной линии. В 1910 году почтово-телеграфное ведомство, сооружая линию связи с восточного побережья полуострова на западное, проложило от Петропавловска до села Большерецка дорогу протяженностью в двести километров. На нее и намеревался попасть Глеб.
Кое-где на колею выбегал отчаянный куст красной смородины или жимолости - камчатской "вишни". Тогда Глеб, не останавливаясь, только протянув руку, захватывал гроздья спелых сочных ягод и набивал ими рот.
За холмами открылась дельта речки Авачи. Тундра стала топкой. Но дорога, благоразумно нырнув в сторону вулканов, снова посуху заюлила меж камней. На другом берегу Авачи село Елизово. Село большое, дома как в Петропавловске, крытые тесом, корьем и железом. Елизово будто вымерло. Все - и малые, и старые, и даже собаки - на реке: лосось шел на нерест. Страдная пора! Рыбу заготавливали впрок, на всю зиму. Глеб подъехал к нехитрой плотине из кольев, жердей и хвороста. Возле нее на батах - лодках-долбленках - работали рыбаки. В плотине - ее называют запор - несколько проходов. По ним рыба попадала в небольшие огороженные решетками участки. А отсюда ее крючьями выкидывали в лодки.
Над рекой шум, смех. Это вовсе не тихая рыбалка на среднерусской речке. Тут азарт! Парни подгоняли к берегу баты, полные шевелящейся живой рыбы. Женщины обезглавливали лососей, распластывали и вывешивали сушить. По всему берегу протянулись школьники - навесы с жердями в несколько рядов.
Икрометание лососей происходит один раз в жизни и обязательно в реках или озерах. Мальки подрастут и уходят в океан, чтобы возвратиться в свою колыбель уже взрослыми рыбами. Вымечут икру и погибнут. Глеб видел их, потерявших силу, избитых о бесчисленные камни, с изменившимися уродливыми телами, но все еще стремившихся к верховьям реки, чтобы дать жизнь потомству...

Цайник цистай, цай душистый.


Кипяцоная вода.
Меня муроцка не любит -
Настоясцая беда.

Частушка, которую пропели звонкие голоса женщин, перебила размышления Глеба. Он знал, что мурками называют приезжих с материка. В Елизове жили потомки русских казаков-землепроходцев. Обличьем они не отличались от коренного населения - ительменов: это результат смешанных браков. И хозяйство смешанное - рыба, соболь, крошечные огороды. О русской славянской старине села, которое раньше называлось Старый острог, свидетельствуют редкие ныне имена: Ксенофонт, Клион, Ион, Венедикт, Канон... А от казацкого звания тут остались лишь красные околышки у фуражек. Речь русская, но с путаницей в шипящих, которые больше произносят как "с" и "ц".


Глеб расспросил рыбаков, как держаться, чтобы пройти на перевал Начикинский косогор.
...С юга вздымаются лесистые сопки, с севера, будто крепостная стена, - Ганалы, Ганальский хребет, увенчанный гранитными пиками, по-здешнему востряками, стеной падает в долину. В обход по западным отрогам с незапамятных времен проложена тропа. На нее-то и хотелось попасть Глебу.
Дорога все уже и уже. В тени, в низинах, - застоявшиеся лужи, на солнцепеках - пыль. Возле небольшого селения Коряки она круто повернула налево, на запад, и запетляла по падям. Сверху из-за темно-зеленого бархата растительности они кажутся бездонными.
Сильный ветер. Секрет прост: через ущелье свободный проход с Охотского моря к Тихому океану. Геологическая "труба"!
Прошло три дня, как велосипедист покинул город. Возле крутой сопки он заметил парящее марево. Оказывается, там били горячие ключи. Возле них балаган и углубление наподобие ванны. Вероятно, занеможивший охотник приходил лечиться. Километров через тридцать опять ключи. Подземные воды тут смешивались с речными, и Глеб блаженствовал, улегшись на пороге, где встречались течения. Живительная вода: встал, будто заново родился! Усталость как рукой сняло. Ключи на карте назывались Малкинскими.
Начался подъем в горы. Карабкаешься по крутизнам, гольцам и вот сверху видишь перед собой ядовито-зеленую долину. Это высокогорная Ганальская тундра. Она раскинулась почти на сотню километров и лежит в чаще высоченных горных отрогов. До Ганальских востряков теперь рукой подать.
Скалы, которые издали казались одинаковыми, обрели формы. Одна напоминала крадущегося человека, вторая - вставшего на дыбы медведя, в стороне камень поменьше, похожий на собаку. Законченная картина медвежьей охоты.
Массивы хребтов расходятся веером. Не случайно этот горный узел назван Вершиной Камчатки: здесь скат на обе стороны полуострова. В Ганальской тундре начинаются многие реки, некоторые текут в Охотское море, другие - в Тихий океан. Река Камчатка, в долину которой направился Глеб, впадает в Тихий.
Тропа убитая. Колея ее глубока. Приходится иногда сходить с велосипеда, чтобы вытащить из спиц клок травы или прутик карликовой ивы, - прицепится тоненькая плеть, иногда метра два длиной, а на конце торчком миниатюрная крона.
...Что там виднеется впереди? Сначала Глеб подумал, что стога сена. И только разглядев пучки шестов, понял, что это юрты. А справа, на зеленом отроге, словно россыпь серых камней, оленье стадо. Иногда ветер доносил потрескивание сталкивающихся рогов, щелканье копыт...
Велосипедиста окружила толпа черноглазых широкоскулых людей, одетых в красочные потрепанные одежды. Мужчины и женщины в пестрых, сшитых из ровдуги - оленьей замши - кафтанах, из-под которых выглядывали подолы украшенных мехом и бисером передников и ровдужные штаны. Это были эвены.
На Камчатке из коренных северных народностей живут ительмены, коряки, чукчи. Эвены, которых раньше называли ламутами, появились на полуострове последними, в 40-х годах прошлого века. Они сюда переселились с охотского Севера и заняли свободные долины в центральной части Срединного хребта.
Эвены только что прикочевали в Ганальскую тундру. В горах меньше комаров, лучше оленям. Готовь сколько надо юколы: кругом реки. Истоки их так близки, что лосося можно живым из реки в реку перенести.
Поздно вечером в честь гостя танцевали поргали.
Мужчины и женщины медленно-медленно пошли вокруг костра. На женщинах одежда ярче, богаче и звонче. Именно звонче. Каждый шаг эвенки, особенно если она асаткан - девушка, отзывается звоном. На передниках, которые называются нел, бряцают подвески - кольца, металлические бляшки, колокольчики и даже цветные камушки.
Хоровод, подчиняясь ритмичным ударам бубна, убыстрял или замедлял движение. Танцующие при этом приседали друг перед другом, поводили плечами, бедрами, покачивали в такт головами. Гул бубна и мелодичный звон бубенчиков на нелах, шуршание бус, яркие костюмы танцующих, гибкие ритмичные движения - все это слилось в единую симфонию. Часто слышались слова, похожие па придыхание, - это со стороны танцующих, а зрители дружно вторили: "Норгали! Норгали!"
Танец изображал жизнь оленя. Вот табун спокойно пасется... Вот он мчится от опасности... Табун устал, он идет все медленнее и медленнее. Вот спит. И снова утро!.. Танец становится стремительнее, движения смелее, рисунок жестов изящнее. Звонче и звонче подпевают бубну нелы, выше поднимается костер. И декорацией этому удивительному, уходящему в далекое прошлое танцу-спектаклю служит тундровая даль, обрамленная кружевами заснеженных скал.
После норгали снова уселись в юрте чаевать. Хозяйка достала из кожаных мешочков чашки и мелко наколотый сахар.
- Приезжай к нам на зимнюю стоянку, - подсел к велосипедисту эвен с худощавым энергичным лицом. - Мы картошкой угостим.
- Айя, айя! Мекран! - восхищенно покачала головой женщина, подававшая чай. - Хорошо, сладко!
- Мы ее в прошлом году первый раз посадили, - продолжал худощавый. - Нам учительница показала, Елизавет Орлова. Знаешь?.. - Когда она к нам на Быструю ехала, пурга лютовала. Три дня в юртах сидели. Приехала Елизавет. Поглядел шаман и сказал: "Из-за нее пурга. Священный Алпей - это сопка - не любит, когда баба по тропе едет, да еще русская. Она не понимает, что духа задобрить надо: бросить кусочек юколы, листик табаку..."
- На зимней стоянке у нас школа есть. Хорошая школа! Для нее большую юрту построили из лиственницы - эссаг по-нашему. И печка в школе железная. Помню, разожгли ее, а пол горит. Что делать? Елизавет помогла. "Надо, говорит, камни под печь положить, а вы ее на голый пол поставили". Смешная, не поймет, где взять камни, ведь они священны?.. Тогда я на теплую речку Уксичан сходил, достал со дна несколько камней. Спрятал от духов в мешок и принес в школу. Как же, надо учиться, а без огня все буквы на языке замерзают. Что, думаю, Елизавет с камнями будет делать? А она их по одному засунула под каждый угол печки, потом разожгла в ней костер. И верно, больше пол не горел, а в школе и тепло, и дыма нет. Не то, что в юрте. Все стали ходить в школу - и ребята, и старики.
Елизавет студент была, она всех в книгу записывала - перепись пародов северных окраин делала. Знаешь?..

Камчатская "Волга"


На следующий день Глеб пробивался через заросли шеламайника. Эта сажённая трубчатая трава растет по десяти сантиметров в день. С ней соседствует крапива, тоже необычайно рослая, множество разных лопухов - в травяном "лесу" легко заблудиться...
Тропка пересекала бесчисленные речки, ручьи. Они нею дорогу бежали Глебу навстречу и вдруг стали попутчиками: направились вниз, на северо-восток, к океану. Вскоре обозначилось и русло реки Камчатки - своеобразной "Волги" полуострова.
Долина раздвинулась. Среди зелени поблескивали зеркала озер, речные петли - кривуны. По обеим сторонам синели хребты. Глеб решил идти вдоль берега. Протоки, заваленные плавником, корягами и телами погибших лососей, наводили на грустные сравнения. Нет, это, конечно, не Великая с ее песчаными пляжами, плесами и нежным воркованьем на стремнинах; это мутный горный поток, дышащий холодом, с берегами, где трава как деревья, а деревья - карлики. Шагая по отмелям, перебираясь через хрустящий под ногами пересохший валежник с велосипедом на плечах, форсируя вброд протоки, Глеб все-таки держался главного русла. С каждым десятком километров река становилась шире, спокойнее. Спокойнее становилось и на душе.
Снова пошли березовые перелески, распрямился ивняк. Луга суше и обширнее. Стали попадаться одинокие могучие тополи, а потом и их рощи. Места настолько удобны для жизни, что, кажется, сейчас из-за соседней кущи выглянет большое село… Но ничто не напоминает о человеке.
Комары, которые и днем не давали покоя, к вечеру стервенели. Глеб с отчаяния забирался в высокую траву и лез сквозь нее, сметая таким способом наседавшую мошкару. Но стоило на секунду остановиться - и снова гуд крылатых кровопийц. Тут уж не до привалов. Только вечером выручал костер. К утру от ночного холода зубы начинали выбивать дробь, волосы сырели от росы, а то и покрывались инеем. Днем жара! На Камчатке так и: говорят: "Что сопка, то своя погода".
Камчатская долина, закрытая хребтами от ветров, славится теплым летом. С давних пор тут пытались сеять хлеб. Глеб как раз приближался к селу Милькову, где когда-то осели хлеборобы. Еще при царице Анне по ее указу сюда привезли крестьян из Сибири, с Лены, вместе со скотом, зерном. Привезли и позабыли. Пробовали сибиряки выращивать и ячмень, и пшеницу, но ранние заморозки губили урожай. Тогда переключились на рыбу и соболя. О похвальном намерении хлебопашцев свидетельствовал лишь каменный круг для размола зерна - жернов, оставшийся от недостроенной мельницы.
Река Камчатка у Милькова разливается на несколько рукавов. Ее мутные воды бегут почти вровень с берегами. А на берегах тундра и лес. Отсюда до устья реки пятьсот километров.
Глеб, устроившись на камне, смотрел, как молодой плечистый камчадал мастерил из цельного ствола тополя лодку - бат. Парень ловко подбрасывал тесло - маленький топорик, похожий на стамеску, выстругивая сердцевину дерева. Тут же на подпорках стояло еще несколько недоделанных батов. Они были залиты водой, в середине между бортами вставлены распорки-клинья. Камчадал ловко орудовал теслом.
- Раньше-то каменным приходилось, - заметил он, польщенный вниманием.
- Как же каменным? - спросил Глеб.
- А сердцевину-то выжигали. Топоры железные уже на памяти дедов появились. Когда ительмены увидели, как русский топор дерево валит, напугались: "Наш лес сгнил, однако".
Плотник оказался секретарем местной комсомольской ячейки Владимиром Подкорытовым. Он поведал Глебу, что местная ячейка под нажимом попа чуть не распалась. За то, чтобы ее сохранить, не распускать, голосовало на собрании всего три человека, причем двое просили не заносить их фамилии в протокол, боясь расправы. Подкорытов же сам вписал свою фамилию и на следующий день снова сколачивал молодежь...
Владимир попросил Травина провести лекцию, поговорить с ребятами.
Собственно, лекции не получилось, был просто душевный разговор. Сидели на берегу реки, возле батов, и мечтали, как здесь загудят тракторы, как долина покроется полями, а может быть, и садами. К сведению нетерпеливого читателя можно добавить, что уже в 1936 году большая группа мильковских колхозных хлеборобов была награждена орденами за высокие урожаи зерновых. Ныне же Мильковский район снабжает семенами пшеницы и ржи даже Охотское побережье материка.
Рассказал Глеб и о плане своего путешествия.
- Бери мой старый бат, - предложил Подкорытов. - На нем доплывешь до устья.
- Сумею ли? - усомнился Глеб.
- Научишься, - сказал Подкорытов и вместе с Травиным полез в долбленку, захватив длинный шест.
Управлять лодкой оказалось делом сложным: неловкое движение - перевертывалась. После трех купаний экзамен был сдан.
- Спасибо, друг! - сказал Травин. - Но как я верну бат?
- Оставь в Усть-Камчатске, скажешь, что Подкорытовых. Нашу фамилию знают.
Река Камчатка коварна. Потеряй основное русло - и протоки заведут бог знает куда. По обеим сторонам лес. Сразу же за Мильковом он подступил вплотную к реке и раскинулся вольготными чащами. Даурская лиственница, белая береза, ель - на полуострове они растут только в этой долине. Местами деревья поднимаются прямо из воды. Множество островов.
И еще одна достопримечательность - великое множество медведей. Они рыбачили в устьях притоков, на отмелях и не волновались, видя приближавшуюся одинокую лодку. По-хозяйски добродушно провожали ее взглядами.
...Солнце, прохладный ветерок. И ни одного комара - отстали. Глеб, усевшись на дно бата, дремал под ровное журчание воды. Вдруг перед глазами полузатопленное бревно. Сверху только торец. Еще несколько секунд, и бат воткнется...
Глеб схватил шест. Нацелился острием на ствол, предохраняя борт. Удача: дерево, скользнув по палке, само же и отвело легкий бат. Теперь Глеб уже с опаской выглядывал топляки. Этим речным "крокодилам" ничего не стоило потопить лодку. Велосипед он, оберегая от удара, перекрепил с носа на корму.
Горы снова сблизились. На северо-востоке показались заснеженные сопки. Самая высокая с правильными очертаниями пускала вверх клубы дыма. Ночью над ней пылало зарево. Ключевская - крупнейший действующий вулкан Евразии! Только в 1931 году на ее вершину впервые ступила нога человека, точно измерена высота - 4850 метров. На два километра выше Авачи!
Рядом, по краям Ключевского дола, расположена группа и других величественных вулканов. Сопки Камень и Плоская тоже поднялись более чем на четыре километра. Страна гигантов - так П. Т. Новограбленов назвал этот район.
Река становилась шире, протоки удлинились. Убегая далеко в стороны, они казались новыми речками. И только перед выходом в океан, в ста километрах от него, река снова собрала их в кулак, в единую могучую струю, пробиваясь через каменные щеки между Ключевской и ее соседом - вулканом Шивелучем.
Хотя эта Ключевская и изящна, с классически правильными формами, с развевающимся газовым шлейфом, и по-женски беспокойно говорлива - извергается каждые год-два, все равно Глеб свой взгляд остановил почему-то на Шивелуче - увалистом, просторном, внешне и непохожим на вулкан. То ли его привлекла этакая геологическая мужиковатость Шивелуча и скромность - при высоте почти в три с половиной километра вулкан не кажется великаном, то ли понравилась его степенная молчаливость, за которой обычно кроется немалая сила...
Каюсь, автору тоже привлекателен этот вулкан, самый северный на полуострове. И если Глеб имел возможность только почуять его скрытую мощь, то автору случилось зрить ее, наблюдать следы...
12 ноября 1964 года в половине шестого утра Шивелуч после многолетнего молчания имел честь заявить о себе колоссальным взрывом. Более чем на двенадцать километров поднялся столб выброшенного вещества. В образовавшихся из газа и пепла тучах сверкали разряды молний. Возле кромки кратера полыхали языки пламени. Из вулкана извергалась раскаленная лавина, залившая веером сто квадратных километров. Тысячетонные глыбы висели в ней, как песчинки. Тем временем пепловая туча двинулась на юго-восток и накрыла рыбопромышленный поселок и порт Усть-Камчатск на берегу океана. Дома, залив окутала мгла пеплопада. Суда не могли подойти к порту. Капитаны радировали: "Темно как ночью!" А туча продолжала идти дальше и к обеду накрыла уже Командорские острова...
Вулкан бушевал почти три часа. Это было одно из крупнейших извержений века. Но, повторяю, в сентябре 1928 года, когда Глеб на своем бате скользил по реке Камчатке, Шивелуч был спокоен.
"Страна гигантов. Заставить бы эти колоссы работать на людей", - вспомнились слова Новограбленова, и путешественник вновь и вновь оглядывал панораму огнедышащих сопок.
Пройдя "щеки", Глеб будто попал в другой край: солнце погасло, ни вольготных рощ, ни дневного зноя. Река посерела, а сверху туман. Сыро, холодно, неприветливо. Кончилась укрытая горами долина - камчатский Крым".
В самом устье - поселок Усть-Камчатск. На полуострове много селений, название которых начинается с "усть": Усть-Большерецк, Усть-Тигилъ, Усть-Пенжино и прочие "устья" - это традиция. Первые русские поселенцы устраивались на морском берегу у выходов рек, не забираясь в глубь незнакомой страны. Усть-Камчатск - один из центров освоения полуострова и даже Алеутских островов.
На рейде стояла трехмачтовая шхуна. На берегу, на песчаной косе, узкий язык которой протянулся на два десятка километров, дымил консервный завод. Между рейдом и берегом бары - наносные мели. Образующиеся на них завихрения волн страшны даже при небольшом ветре. Выворачивают со дна камни! На барах для неосторожного или неумелого пловца каждый вал может стать роковым - "девятым". Река здесь шире километра.
На рыбацком кунгасе Глеб добрался до шхуны. На ней виднелось название "Чукотка". Капитан, лет тридцати, высокого роста, белокурый, сообщил, что шхуна идет в Петропавловск-Камчатский. Как закончится разгрузка, так и отправится.
Через несколько минут Глеб вместе с командой уже передавал из трюма на кунгас мешки с сахаром и мукой, табак и чай, рыболовные снасти... "Чукотка" пришла из Владивостока с товарами для Акционерного камчатского общества - АКО, организованного в прошлом году. Эта государственная организация, работавшая на паях, поставила задачу комплексного освоения природных ресурсов полуострова - рыбы, горных богатств, леса. Имела даже специальный сектор научных исследований.
Вечером капитан пригласил Глеба в свою каюту.
- Эдак вы не скоро доберетесь до мыса Дежнева, - заметил он, выслушав планы путешественника. - Поступайте на шхуну. Мы будем ходить до самой Колымы, снабжать фактории. Начнем зажимать Свенсона.
- Свенсона? - вспомнил Глеб надпись на металлическом складе в Петропавловске.
- Да, американского купца, - подтвердил капитан. - Он еще до революции вел крупные торговые дела на Севере. А в 1926 году наш Внешторг заключил с ним договор на поставку товаров на Чукотский полуостров... Умный делец. Числится среди своих "демократом", то есть не бьет по зубам команду, превосходно управляет шхуной и, когда необходимо, не гнушается заменить повара на камбузе. Торговать, конечно, умеет...
Через двое суток "Чукотка" с развернутыми парусами вошла в Авачинскую бухту. На ней вернулся в Петропавловск-Камчатский и Глеб.
Месяц спустя он уже стоял со своим ярко-красным велосипедом на палубе японского парохода "Шанси-Мару", направлявшегося во Владивосток. Легкий спортивный костюм плотно облегал стройную мускулистую фигуру. На рукаве зеленая дорожная повязка...
Не было ни митинга, ни торжественных проводов.
- Рассматриваем твой поход, товарищ Травин, как первый камчатский велопробег! - это, пожалуй, единственная фраза "высокого штиля", которую услыхал Глеб. Сказана она была от имени петропавловской молодежи.
Слова официально суховаты, но от них потеплело на душе: одно дело штурмовать пространства только для личной славы, и совсем иным смыслом наполняется твой каждый шаг, когда действуешь от имени коллектива.
Один за другим пожимали руку учитель Новограбленов и старые друзья - восковцы.
- Будем ждать!
Раздались сиплые гудки, и "Шанси-Мару" развернулся на выход в океан.
Только через две недели Глеб увидел сушу. На сопки взбегал город, казавшийся многократно увеличенным Петропавловском: горбящиеся по косогорам улицы, по берегу причалы, цинковые склады... Но, выехав на шумную большую улицу, протянувшуюся вдоль бухты Золотой Рог, Глеб почувствовал и главное различие. Дело не только в масштабности, в темпе жизни. Петропавловск весь из небольших деревянных домов, не увидишь ни одного кирпича, а тут этажи и камень. Дома сложены из гранита, оттого связывающие швы пересекают стены вкривь и вкось. Велосипед катился уже не по уличной пыли, а по гладкому булыжнику.
Нет, сходство Петропавловска и Владивостока лишь в природной первозданности - в сопках, в обрывистых берегах, в море...


Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет