П. Рототаев КРАСНЫЙ ФЛАГ НАД КАЗБЕКОМ

Эта новость быстро разнеслась по Владикавказу в конце июля 1889 г. Люди стали собираться на улицах города. Они оживленно разговаривали между собой. У некоторых появлялись бинокли. Их передавали из рук в руки. Все недоумевали: как мог попасть красный флаг на Казбек?

Всполошились полицейские. Немедленно доложили начальству. Со всех ног бросились выполнять полученные указания: публику разогнать, виновных найти.

Первое приказание было выполнено быстро. Со вторым же удалось справиться только на следующий день. Виновник нашелся. Да он и не думал скрываться. В город вернулся офицер корпуса военных топографов Андрей Васильевич Пастухов. Он вместе с местным проводником осетином Т. Цараховым 29 июля поднялся на Казбек и установил там этот флаг. Полотнище три метра длиной и два метра шириной, прикрепленное к пятиметровому шесту, развевалось на пятикилометровой высоте под резким порывистым ветром.

Начальник полиции вызвал «нарушителя спокойствия». Конечно, рьяный блюститель порядка удивился, что перед ним офицер.

— Что это вы за крамолу устраиваете? — спросил он строго.

Пастухов спрятал улыбку в свои пышные усы и спокойно ответил:

— Так мы же были на вершине. Как-то нам нужно было подтвердить это событие. Другой же материи, кроме красной и белой, в лавчонке не было. Белую на фоне снега не увидишь. Пришлось взять красную. Вы заметили, как хорошо виден наш флаг?

— Немедленно снимите этот флаг. Даю вам на это сутки. Не снимете — буду доносить вашему начальству.

— За сутки туда никому не добраться, — отвечал Пастухов. — Мы с Цараховым добирались туда три дня. Снова пойти туда я не имею возможности. Мне предписано начальством быть на месте послезавтра.

Начальник полиции бросал на молодого офицера свирепые взгляды. Пастухов держался спокойно и непринужденно.

— А вы, ваше благородие, прикажите своим подчиненным снять его. Не могут же они не выполнить приказ.

На этом разговор и окончился. Пастухов уехал. Флаг же, конечно, никто снять не мог, и он долгое время развевался над седым Казбеком, пока буйные горные ветры не изорвали его в клочья.

В следующем 1890 г. Пастухов совершал восхождение на западную вершину Эльбруса. И здесь он опять установил красный флаг, но неприятных разговоров из-за этого у него с полицией не было. Флага не было видно из Пятигорска. То ли он неудачно был поставлен, то ли какой-то особенно сильный порыв ветра сорвал его с древка.

Кем же был Андрей Васильевич Пастухов, ставший в конце прошлого века одним из выдающихся русских горовосходителей?

Андрей Пастухов — сын конюха военного коневодческого завода на Харьковщине. Получив начальное образование в училище при этом заводе, он стал писарем в его канцелярии. Затем он попадает в военное училище в Петербурге, которое оканчивает в звании писаря II класса. Снова возвращается в канцелярию завода и продолжает там свою службу писаря.

Но еще до отъезда в Петербург любознательный юноша с увлечением слушал рассказы своего старшего сослуживца И.П. Болотина, воевавшего в Персии, Турции и на Кавказе. Болотин рассказывал о горах, ущельях, бездонных пропастях. Молодой Пастухов жил мечтами о таких путешествиях.

Вскоре в Ново-Деркул на Харьковщине прибыл топограф Сидоров для уточнения карт района. От него впервые Пастухов узнал, что такое топография. Он понял, что эта специальность органически связана с путешествиями. В ней он почувствовал свое призвание. Сидоров рассказал ему, что в Петербурге есть такое училище, которое готовит топографов.

— Попасть тебе туда будет очень трудно, — предупреждал Сидоров. — В училище принимают только военных, и к тому же людей высших сословий.

Однако Андрей Пастухов уже загорелся мечтой об этом училище. Он упорно изучал математику, естествознание, много читал. Уже через год юноша едет в Петербург. Успешно сдает экзамены за гимназию, и его принимают в учебную команду корпуса военных топографов. Два года напряженной работы приносят свои плоды. Весной 1879 г. Пастухов получает чин унтер-офицера и направляется на съемки в Курляндскую губернию.

Наконец-то он путешествует! Прибыв на место, Пастухов увлеченно работает. За точные съемки он удостаивается премии. Но скоро Андрей загрустил. Работу по съемкам он продолжал почти так же энергично, но того увлечения, что было раньше, уже не чувствовалось. Все чаще вспоминались рассказы Болотина. В Прибалтике почти та же природа, что и на Харьковщине: поля, перелески, небольшие спокойные речки. Да еще болота, которых на родине почти не встречалось. Появились мысли об оставлении службы. Такое настроение в нем крепло. Даже товарищи по работе замечали состояние своего сослуживца.

Неожиданно служебное положение изменилось. Пастухова назначают в Кавказский отдел. Однако и туда Андрей Пастухов ехал без особого энтузиазма. Долгий путь до Тифлиса он был мрачен и как-то весь ушел в себя. Даже проезжая родную Харьковщину, мало смотрел на мелькающие пейзажи. Оживился Андрей, подъезжая к горам. Сначала они возникли в большом отдалении и не производили на него впечатления. Когда же поезд в ранние утренние часы приближался к Минеральным Водам, он услышал восторженные возгласы пассажиров.

—Ты посмотри, как красиво и величественно вздымается Эльбрус, — говорил высокий седой пассажир своей даме.

Пастухов приблизился к окну вагона — и замер. В далекой вышине, над белой пеленой облаков высились две снежные вершины. Они были озарены первыми лучами восходящего солнца и казались какими-то воздушными, невесомыми созданиями природы.

Поезд шел дальше. Скоро общий интерес к горам как-то пропал, хотя еще многие из пассажиров долго делились впечатлениями об Эльбрусе. Андрей теперь уже один продолжал стоять у окна и жадно всматривался в горы. Снова вспомнились рассказы Болотина. Да, вот они, горы. Снежные хребты высоко поднимаются к небу. Над ними вершины. Все они разнообразны, но по-своему красивы и величественны. Предгорья зеленеют темной зеленью лесов и более светлыми красками лугов. Долины, уходящие к далеким хребтам, затянуты синеющей полупрозрачной дымкой. Да, красивы горы!

Как сложилась его дальнейшая судьба?

В Тифлисе Пастухов успешно сдал экзамены на первый классный чин топографа. В 1882 г. он снова в Петербурге, где был произведен в младшие классные топографы. Это изменило прежнее настроение Андрея. В том же году он вновь ехал на Кавказ, но теперь уже в самом радужном настроении. Еще больше взбудоражил его случай, происшедший в вагоне.

Поезд мчал его по недавно вступившей в строй железнодорожной линии Ростов — Владикавказ. Молодой офицер подолгу стоял в коридоре вагона у окна и вглядывался сначала в неясную, существовавшую, быть может, только в его воображении цепь еще далеких Кавказских гор. Но с каждым часом горы становились реальнее, ощутимее.

У окна вагона возникали разговоры между пассажирами. Пастухов, сам того не замечая, втянулся в эти разговоры. Особенно оживленными они были тогда, когда касались природы. Пастухов даже как-то преображался при этом.

—Извините, господин офицер, — обратился к нему пожилой пассажир с седыми бородой и бакенбардами. — Вы по какой части служите?

—Я военный топограф Андрей Васильевич Пастухов, — не без некоторой гордости ответил он собеседнику. — Направляюсь в Тифлис для прохождения службы.

Спрашивающий взглянул в окно, затем на точно одухотворенное лицо молодого офицера.

— Кавказ — чудесный край. Вы не пожалеете о том, что избрали его. Многие годы я посвятил горам и всегда восторгаюсь ими.

— Простите, кто вы по специальности? — как-то несмело спросил Пастухов собеседника.

— Я географ. Зовут меня Петр Петрович. А фамилия Семенов.

Ответил он это скромно, но с достоинством, не отрывая взгляда от своего собеседника.

В ответном взгляде офицера можно было заметить не только изумление, но даже что-то похожее на растерянность.

—Вы... Тян-Шанский? — Пастухов произнес это почти благоговейным шепотом.

Петр Петрович улыбнулся.

—Да, зовут меня некоторые люди так. Очевидно, им больше нравится такая звучная фамилия, чем какой-то Семенов.

Разговор между ними завязался оживленный. Петр Петрович многое рассказал молодому офицеру о Кавказе, о других горах, об их суровой, но чудесной природе.

Позднее Пастухов встречал Петра Петровича в Тифлисе, на заседаниях отдела Русского горного общества. И всегда в этих случаях ему вспоминался их первый разговор в вагоне.

На Кавказе Андрей Васильевич Пастухов первые пять лет занимался топографическими съемками в Дагестане. Восхищался своеобразием этой страны. Дороги здесь такие, что на большей части их трудно разъехаться двум всадникам. Селения на крутых скалах, подобные ласточкиным гнездам. Посевы подчас на насыпной земле, принесенной издалека.

Проводя съемки Гимринского и Андийского хребтов, Андрей Васильевич нередко поднимался и на их вершины. Отсюда он любовался чудесным миром гор.

В 1887 г. Пастухов проводил съемки в районе Казбека и решил подняться на эту величественную вершину. Как уже указывалось выше, он осуществил это в конце июля 1889 г. Тогда из всей их группы достичь вершины удалось только Пастухову и местному проводнику Т. Царахову. Свой штурм этого гиганта Кавказа они осуществили с ледника Майли.

С тех пор восхождения на вершины гор стали неотъемлемой частью деятельности Андрея Васильевича Пастухова. За довольно короткий период времени он покорил западную вершину Эльбруса (1890 г.), Халацу, Зилгухох и Саухох (1892 г.), Шахдаг (1892 г.), Большой и Малый Арарат и Алагез (1893 г.).

В мыслях же Андрей Васильевич часто возвращался к Эльбрусу. Он мечтал покорить главную вершину. Работы по топографическим съемкам не оставляли времени на выполнение этой мечты. В 1896 г. он прибыл сюда во время предоставленного ему отпуска и организовал восхождение. Оно потребовало 12 дней. 335 верст Пастухов со своими спутниками проехал верхом.

Штурм вершины он начал со своим постоянным спутником казаком Воробьевым и двумя местными проводниками. Однако Воробьев, всегда стойко переносивший трудности восхождений и высоту, чувствовал себя неважно. Недомогание его с подъемом прогрессировало. Даже не дойдя до высоты 5000 м, он вынужден был повернуть обратно.

Оставшись с двумя проводниками, Пастухов продолжал подъем. Но и он на этот раз чувствовал себя как-то скованно. С бивака на последней группе скал по пути к седловине они рано утром вышли к вершине. Дул порывистый ветер, поднимая поземку. До седловины восходители поднялись с трудом. Здесь один из проводников свалился на снег и дальше идти не смог. Отсюда Пастухов с проводником Агбаем направились к восточной вершине. Было холодно. Свирепый ветер затруднял подъем. Вершина казалась рядом, но приближалась она очень медленно. Вот упал на снег обессилевший Агбай. Да и Пастухов чувствовал, что силы покидают его. Пришлось вернуться на бивак.

На следующий день снова попытка штурма. И опять неудача: сгустившиеся облака разразились жестокой пургой. Вновь отступление.

И еще дважды пришлось отступать Пастухову: один раз вновь из-за непогоды, а второй — из-за того, что сам не мог идти дальше. Что-то вроде горной болезни внезапно навалилось на него и заставило повернуть назад.

На пятый раз с того же бивака у последней группы скал (это место с тех пор называется «Приютом Пастухова») Андрей Васильевич с Агбаем начали подниматься к восточной вершине. До седловины они дошли довольно быстро, хотя глубокий слой свежевыпавшего снега затруднял их движение. Успешно начали подниматься они и от седловины.

Неожиданно началась метель. Видимость резко сократилась. Идти стало неимоверно трудно. Да и не приспособленное для этого снаряжение (полушубок, сапоги) затрудняло движение. Вершины не было видно. И вот Агбай упал на снег и заявил, что дальше не может сделать и шага. Пастухов в этот момент также чувствовал себя весьма неважно. Складывалась обстановка, что вновь придется отступать.

Но Пастухов начал уговаривать Агбая продолжить восхождение. «Вершина уже близко», — говорил ему Андрей Васильевич. Наконец его уговоры возымели действие. Проводник поднялся. Однако движение им пришлось продолжать уже на четвереньках: усталость и сильный ветер сбивали с ног.

Агбай часто ложился на снег и упорно повторял: «Не пойду, не пойду». Пастухов вновь его уговаривал. После того как ему удавалось подбодрить теряющего силы проводника сдвинуться с места, они вновь «проползали» шагов двадцать — тридцать и процедура уговаривания повторялась.

Последние метры они ползли в каком-то исступлении. Наконец, как-то совершенно неожиданно для них обоих, подъем кончился.

—Вершина! — неестественно громким голосом закричал Андрей Васильевич. Агбай только устало улыбался в ответ.

В этот момент они как-то легко поднялись, преодолевая бешеные порывы ветра. Пастухов огляделся. Он ничего вокруг не увидел, кроме бесновавшейся пурги.

С полчаса победители оставались на вершине. Агбай отдыхал, а Пастухов все же как-то ухитрился определить температуру, измерить высоту. Пурга неожиданно стихла, так же как и началась. Стало светлее. Открылись ближайшие панорамы гор, хотя еще и в белесой пелене. Пастухов собрал несколько обломков пород, и они начали спуск.

На обратном пути вновь началась пурга, ухудшилась видимость. Но покорители Эльбруса чувствовали себя заметно лучше. Наконец они на биваке. Все самое трудное осталось позади. Уставшие, но довольные Пастухов и Агбай поздравили друг друга с успехом.

И снова у Пастухова работа в горах, трудная, напряженная, а подчас и рискованная.

Прошло еще около трех лет. В июне 1899 г. Андрей Васильевич приезжает в Пятигорск в дни своего отпуска. Еще молодой (41 год), он полон сил и энергии. Эльбрус вновь притягивает его как магнит. Вскоре он со своим другом Г.И. Киселевым поехал на охоту. Долгий путь верхом по знакомому Баксанскому ущелью не утомил его. Он был весел и, как всегда, энергичен.

Но через несколько дней после возвращения в Пятигорск Андрей Васильевич внезапно заболел. Врач настоял на постельном режиме. Вскоре же он был помещен в больницу.

В разговорах с друзьями он говорил, что скоро встанет, что его ждет много работы.

Но однажды в разговоре с Киселевым, часто посещавшим Пастухова в больнице, в его словах прозвучали и минорные нотки.

— Если я умру, — сказал он тогда другу, — то похороните меня на Машуке, чтобы Эльбрус и горы всегда были передо мной. Я был накрепко связан с ними при жизни и не хочу расставаться даже и в том мире.

Скончался Андрей Васильевич Пастухов 23 сентября 1899 г.

Выполняя его просьбу, друзья похоронили А.В. Пастухова — топографа и не менее замечательного альпиниста — под самой вершиной горы Машук. Над его могилой было сказано много добрых и хороших слов. Известный краевед Д. Пагирев тогда сказал:

— Андрей Васильевич Пастухов заслужил широкую популярность как один из неутомимых и отважных исследователей Большого и Малого Кавказа.

Мы, его потомки и последователи, могли бы добавить к этим словам:

«...и как выдающийся альпинист своего времени, покоривший более десяти вершин, в том числе таких гигантов, как Казбек, Арарат и обе вершины Эльбруса, а также проложивший путь нам на вершины».

Прошло более 100 лет со дня рождения Андрея Васильевича Пастухова. Советские альпинисты свято чтят его память — исследователя гор, покорителя многих вершин, патриота своей страны. По следам Пастухова в наше время идут десятки и сотни тысяч любителей гор, его последователей и почитателей.

Начнем, однако, по порядку.

Потомок старого русского дворянского рода, сын полковника Преображенского полка и коменданта дворца в Гатчине, П.А. Чихачев родился в Гатчине в 1812 г. В детстве он получил хорошее домашнее образование, обнаружив, в частности, отличные способности к изучению европейских языков. Уже в 1828 г. 16 лет он поступил юнкером в уланский полк и вскоре участвовал в русско-турецкой войне, в осаде Силистрии и Шумлы, получив офицерский чин за сражение под Кулевчой.

Биографы Чихачева рассказывают, что, стоя на зимних квартирах где-то под Бухарестом, он познакомился с известной тогда книгой знаменитого немецкого естествоиспытателя, физика и путешественника Александра Гумбольдта «Путешествие в равноденственные страны Нового Света». Эта книга повествовала о чудесах природы Южной Америки, и впечатление, созданное этой увлекательной и в то же время очень серьезной книгой, было так сильно, что оставило в душе молодого офицера желание повидать самому эти страны. В 1833 г. он вышел в отставку.

Платон Чихачев

Чихачеву тогда было 24 года, но он уже успел пережить много событий в своей жизни и повидать много стран, в том числе неизведанные страны «нового континента». Как он сам писал про себя, «неизвестное имело для меня прелесть неизъяснимую, а препятствия лишь раздражали мое любопытство». Его мечтой стало перевалить через Анды к Атлантическому океану. Он попытался сделать это в начале путешествия — по пути через Санта-Фе-де-Богота в Колумбии, но политические неурядицы в этой стране помешали путешествию. Вторую такую попытку он предпринял в Перу — из Кальяо и Лимы через Куско, но снова неудачно. В этой стране он совершил восхождения на вершины Пичинча, Паско и ряд других. Но упорства ему было не занимать, и он отправился еще далее на юг на французском военном корвете «Ариана» в Вальпараисо.

В оставленном нам Чихачевым очень живом описании замечательной и красивой столицы Чили — Сантьяго рассказывается о возвышающейся вдали высочайшей вершине Анд — Аконкагуа, об архитектуре столицы, ее парках, гуляньях и гостиницах. Но даль влекла его, и, наняв проводника с тремя мулами, он отправился в путь верхом до Буэнос-Айреса, т.е. от Тихого до Атлантического океана. Даже по прямой линии этот путь имеет длину более 1200 км.

На описание того пути Чихачев не пожалел красок. Он прошел по живописной долине Майпу и далее по все более пустынным горным склонам и скалистым крутым тропинкам на перевал Кумбре (3965 м), по имени старинного маленького горняцкого поселка (там был раньше серебряный рудник). Через этот перевал много лет спустя прошла зубчато-колесная железная дорога, а теперь под ним пробит трехкилометровый туннель для железнодорожной линии и шоссе, соединяющих Сантьяго и Буэнос-Айрес.

Так Чихачев стал первым русским, пересекшим Анды. Цель такого путешествия — исследовать районы высокогорья.

На восточном склоне этой горной цепи Чихачев встретил богатую природу, утопающий в зелени городок Мендоса, а дальше заросшую высокой травой степь — пампу. В своем рассказе Чихачев уделил немало места пампе, охоте в ней, нравам ее обитателей, обычаям индейцев Аргентины и т.д.

«И в конце пребывает начало» — это старое изречение оказалось пророческим для Чихачева. Завершив трудное и утомительное путешествие через материк Южной Америки, он встретил в Буэнос-Айресе, как он понял уже тогда, свою новую судьбу. В порту этого города пришвартовался в те дни английский фрегат, который шел кругом мыса Горн в Индию. Там англичане тогда начинали готовить военные действия против Афганистана, войну которому генерал-губернатор Индии Аукленд действительно объявил несколько месяцев спустя, в сентябре 1838 г. Мысль Чихачева обратилась к этой стране, близкой к русским границам, к важному соседу нашей страны, привлекшему столь агрессивный интерес Англии — конкурента царской России.

Идея об исследовании Центральной Азии только еще родилась в уме Чихачева, когда новый импульс дал ей тот же Гумбольдт. К этому времени Гумбольдт стал уже маститым, всемирно признанным ученым, к тому же хорошо знакомым с Россией по его большому путешествию 1829 г. В год, когда с ним познакомился Чихачев на своем обратном пути через Берлин в Петербург (1838 г.), Гумбольдт уже готовил к изданию свой фундаментальный труд «Центральная Азия» (изданный затем в 1841 г.). Чихачев произвел на него очень хорошее впечатление своими идеями и энтузиазмом. Сохранилось и опубликовано письмо Гумбольдта от 11 апреля 1839 г. к русскому министру финансов Е.Ф. Канкрину, где он рекомендует последнему «молодого человека, который, обладая мужеством и счастливейшими природными дарованиями, имеет стремление посвятить свою жизнь чему-нибудь замечательному, например путешествию в Среднюю Азию. Он нуждается в Вашем покровительстве, и он его заслуживает... Его стремление к знанию — не пустая видимость. Это превосходный молодой человек, в лице которого может погибнуть многое, если его не поддержат на родине».

Есть сведения, что с подобной рекомендацией Гумбольдт обращался и к царю Николаю I. Но напрасно: Чихачева «не поддержали на родине», как то предчувствовал Гумбольдт. Как впоследствии утверждали современники Чихачева, Николай I неприязненно относился к обоим братьям Чихачевым¹ за их прогрессивные взгляды и симпатии к декабристам.

К тому же в ту пору министром иностранных дел России был немец Карл Роберт Нессельроде, друг и последователь реакционнейшего из тогдашних правителей Европы австрийского министра иностранных дел Меттерниха. Занятый мелкими интригами в пользу Австрии, Нессельроде был противником всяких могущих вызвать неудовольствие Англии попыток контактов с Востоком и также стал поперек пути Чихачева.

Лишь с большим трудом последнему удалось получить для себя разрешение присоединиться в конце 1839 г. к хивинскому походу генерала В. А. Перовского, выступившего в ноябре этого года из Оренбурга на юг. Но в этом походе, предпринятом зимой, отряд был застигнут в пути сильными морозами и буранами, дошел лишь до подножия Устюрта и весной 1840 г. вернулся назад, потеряв много солдат.

Из похода Чихачев привез метеорологические дневники, которые затем напечатал в «Отчетах» Парижской Академии наук, и привез убеждение в том, что не только жизненно необходимо исследование Центральной Азии, но и столь же необходимо к нему тщательно подготовиться.

Ближайшие годы он посвятил этой подготовке: слушал в Париже лекции астронома и метеоролога Ф. Араго и геолога Ж. Б. Эли де Бомона; в Берлине — лекции К. Риттера, собравшего в своей книге «Землеведение Азии» (изданной в 1832-1859 гг.) все известные тогда сведения об этой части света. Чихачев посетил Алжир и затем горы Пиренеи во Франции. Там он сделал первовосхождение на пик Нету (пик д'Ането, 3404 м) — главную вершину Пиренеев и горного массива, носящего мрачное название Маладетта (Проклятая). После этого восхождения один из его французских знакомых (де Жуанвилль) высказал сомнение в точности сделанного Чихачевым определения высоты этой вершины, а может быть, и в самом факте восхождения. Чихачев на пари повторил это восхождение с самим де Жуанвиллем. На вершине они, конечно, нашли визитную карточку Чихачева. Да и вторичное измерение высоты пика дало тот же результат, что и первое.

Вернувшись в Россию, Чихачев занимался в Пулкове под руководством В.Я. и О.В. Струве практическим определением географических координат. Он выяснил, что на всем пространстве Восточной Азии тогда было не более десятка пунктов, широты и долготы которых были точно определены астрономическим путем и которые могли служить опорными пунктами при составлении карт.

В 1845 г. Чихачев принял участие в очень важном начинании — организации Русского Географического общества (РГО). Призыв к его созданию он подписал вместе с многими другими выдающимися учеными той эпохи — акад. П.И. Кеппеном, Г.П. Гельмерсеном, В.Я. Струве, контр-адмиралом Ф.П. Врангелем, В.Ф. Одоевским, В.А. Перовским и др. Устав Общества был утвержден 18 августа (н. ст.) 1845 г. и указывал, что целью РГО будет «устройство и направление исследований и разысканий по географии России», «собрание и распространение в России географических сведений», а также проверка и опровержение «неосновательных сведений», чтобы предупредить «распространение ложных о России понятий».

В своей речи 19 октября 1845 г. (н. ст.) по поводу открытия РГО его вице-президент адмирал Ф. П. Литке упомянул, между прочим, «сколь важно для России исследование в географическом отношении земель, с ней сопредельных, — Турции, Персии, Хивы и других Туркестанских областей...».

В январе 1848 г. Платон Чихачев, как член Русского Географического общества, предложил организовать экспедицию для исследования верховьев бассейна Сыр-дарьи — совершенно неизученной тогда области Средней Азии. Но Министерство иностранных дел России не поддержало этой инициативы, якобы опасаясь политических затруднений.

Продолжая добиваться разрешения на экспедицию, Чихачев в 1849 г. в 3-й книжке «Записок Русского Географического общества» опубликовал большую статью «Об исследовании вершин Сыр- и Амударьи» (обозначая словом «вершина», конечно, верховья этих рек). Эта статья подводила итог всем имевшимся тогда сведениям о Средней и Центральной Азии и намечала некоторые ближайшие шаги к ее изучению.

Такое изучение было тем более важно, что уже в 1845 г. Россия вела большую торговлю на юго-востоке с Кокандским ханством (простиравшимся тогда от Ташкента до Шугнана и верховьев Нарына) и вывозила оттуда более 55 тыс. пудов хлопка в год.

Чихачев собрал в своей интересной и блестяще написанной статье также и все сведения и данные о Памире, начиная с описаний буддийского монаха-путешественника VII в. Гиун-Цзанга и дневников Марко Поло в XIII в. и кончая отчетами английских агентов Муркрофта, Вуда и др. Он воспользовался также и большим трактатом известнейшего тогда русского синолога Иакинфа Бичурина «Китай в гражданском и нравственном состоянии» (1848 г.). К тексту своего труда, включавшего как физико-географические сведения, так и данные о путях сообщения, перевалах и т.п., Чихачев приложил и «Ипотетическую карту Памира и вершин Сыр- и Аму-дарьи».

На карте Чихачева уже довольно правильно была представлена речная система обеих упомянутых рек (а также Тарима на востоке), положение хребтов Мустаг, или Тхан-Шан, и Гималаев, которые автор объединял с Каракорумом. Но горные системы Памира — так мало

0 них было еще сведений — изображены были только в виде одного меридионального хребта, названного Болорским. Он соединял на этой карте три горных узла, первый из которых был расположен к северо-западу от Кашмира (Сринагара), где сходятся Гималаи и Гиндукуш. Второй узел находился в верховьях Амударьи, где к Бол ору примыкает с востока Кхун-Лун-Шан (Куэнь-Лунь), а третий — недалеко от Маргелана, где на восток ответвляется, как думал Чихачев, Тхан-Шан¹.

Но не только проекты исследований, но и относящиеся к ним статьи Чихачева были восприняты правительством неблагоприятно. «Открытым гонением на все, что относится к освещению почти неизвестного материка и вполне естественных и столь важных интересов России», — как писал сам Чихачев об отношении Нессельроде, тогда уже государственного канцлера, к его замыслам.

Обострение отношений с западными державами — Францией и Англией — и Крымская война 1855 г. нанесли еще один, и последний, удар проектам Чихачева и его инициативе. Труд, потраченный на их подготовку, оказался бесполезным. Экспедиции не состоялись.

В 1856 г. Чихачев переселился фактически навсегда — после своей женитьбы на Е.Ф. Оффенберг — за границу. Он посвятил себя там заботам о семье. До 1874 г. он жил преимущественно в Париже, в 1874-1880 гг. — в Висбадене, в Германии, а последние годы провел в Канне, на юге Франции. За это время он написал несколько интересных статей о «Калифорнии и Уссурийском крае» и o «Железной дороге Канадской Тихоокеанской» (1890-1891 гг.). В них он объединил анализ физико-географических и экономических условий стран Азии и Америки.

Жизнь Чихачева за рубежом была весьма уединенной, чуждой сколько-нибудь широких общественных связей и почестей, соответствовавших ученому его ранга. Он постарался дать своим детям столь же хорошее образование, какое получил сам: его сын Федор Платонович стал известным ученым-минералогом.

П.А. Чихачев умер в Версале 25 мая 1892 г. и похоронен на кладбище в Канне, где незадолго до этого была похоронена и его жена.