Албазинская крепость кунгуров г. Ф

трудолюбцы полей: и в жару палящую и в дождь резучий в земле копаются

неотлучно... Соки у земли норовят отобрать до отказа и, чтоб вернуть земле

силы плодовитости, удобряют, поливают, чистят и холят ее пуще, чем дитя

родное. О земле говорят ласково и детей с малолетства к тому же клонят.

Помнят завет древневекового мудреца, имя его запамятовал, слова его

праведны: "Пот и слезы людей - кровь земли. Отдай ей это, иначе она умрет,

а с ней умрут и люди..."

Плоды китайские землепашцы выращивают чудесны: крупны, сочны, в еде

сладки, однако не в единой стране таковых не сыщешь.

Люд же китайский, хоть от земли плоды берет во множестве, беден и нищ

без меры. Усмотрели мы такое лихо, оно тем горше, чем больше видишь законы

богдыханова царства. Простой люд почитается у них хуже животин. Фердинанд

Вербист видел один китайский обычай, страшный, кровавый.

Когда умирает богдыхан аль близкий его родич, мертвеца несут в

священную рощу, впереди идет сто ножовщиков, они убивают всякого,

попавшего на пути. Когда умер старший дядя богдыханов, было велено

покойника нести не дорогой, а полями, где трудилось множество хлебопашцев.

Ножовщики зарезали десять тысяч мужчин, женщин и детей. Поля покраснели от

крови, трупы мешали шагать, рыдания и вопли огласили горы и долины.

Богдыхан сказал: "Я рад, что десять тысяч чистых душ будут служить в раю у

трона моего дяди..."

Июля 1 дня.

Пропишем еще о чудесах рыболовных. Китайцы разным наукам обучены,

однако в рыбной ловле всех народов опередить смогли. То истинно. Есть у

них птица домашняя, схожа по образцу с нашим бакланом, шея у нее долгая,

клюв большой, глаза жадны. Ту птицу китайцы научают, и она рыбу ловит, как

собака зайцев. Чтоб птица рыбу от жадности не глотала, кладут ей на шею

кольцо железное, и то кольцо рыбу в глотку не пускает. Птица же, поймав

рыбу, бросает в лодку. Когда же в реке рыбы идут на икромет табунами,

птицы-рыболовы свирепеют и друг друга рады расклевать... За тех птиц

китайцы дань богдыхану платят, столь эта птица по хозяйству доходна.

Окромя ловли рыбы, китайцы славно ее плодят. В мае месяце на судах рыбаки

мальков доставляют и продают, а люд, купив мальков, пускает их в озерца и

кормит, пока не вырастут.

Посчитаем за должное описать строение больших судов, ибо много

мудреного в них есть. Те суда сделаны словно палаты превысокие,

деревянные, по сторонам разделены на чуланы, и там стоят столы и стулья.

Двери и окна вырезаны искусно, расцвечены красками, золотом и серебром. А

вместо слюды врезаны гладкие раковины морские, а для светлости и блеска -

шелковая ткань, варенная в воске, а по шелку пригожие писаны птицы, рыбы,

цветы и иные красоты. А по бокам суда перила столь мудрены, решетчаты,

диву дивишься...

Обрели мы счастье и оглядели китайских жонок и девиц, они прячутся с

большим старанием в хижинах.

По обличью скуласты, желты, узкоглазы, ростом мелки, телом тонки.

Есть иные и пригожи, белят мелом щеки и губы пунцуют. Одеяние носят

чудное: штаны долгие шелковые, телогрейку короткополую, все расцвечены

листьями, цветами, рыбами, птицами и иными пригожестями. Кроены и шиты

смешно. Волосы черней смолы, сплетены пречудно, ни в одной стране не

видывали мы таких. У иных жонок вверх заплетены, схожи с башней высокой, у

иных - широкое сито; у иных жбану квасному уподобились, есть такие, что

носят на голове целую копну... Зачески те драгоценны и трудами жонок

возводятся единожды в полгода, а у иных в год. Чтоб не нарушить такую

прическу, жонки китайские спят, под голову полено подложа.

Довелось нам увидеть и обед китайский. Столы низкие, а сидят китайцы

на полу, на ковриках. Ложек не имеют, а едят искусно палочками, как

тонкими спицами. Кушанья варят разные: рис, рыбу, мясо мелкокрошенное,

огородну зелень. Заместо хлеба едят лепешки и лапшу.

Но любимая еда китайцев - рис. Рисовую еду почитают они за великую

благодать, а потому при встречах никто не скажет другому здравствуй или

как поживаешь? Встречный, низко голову наклоня, промолвит: "Чила фань?" -

что на наших словах будет: "Кушал ты рис?" Посчастливилось нам разглядеть

одну китайскую поварню. От зависти мы на нее глядели долго, сколь просто и

мудро она сделана. На огне кипел котел, в нем китаец варил свиную

похлебку, на котле стояло бамбуковое решето, в нем паром варился рис,

сверху - еще решето, в нем - лапша над лапшой - опять решето, в нем -

огородные плоды, схожие с нашей репой. Котел кипел, и варилось четыре

перемены еды зараз. Сколь ладно надумано!.. Фердинанд Вербист говорил нам,

что иные умудряются варить шесть перемен. У важных китайцев - купцов,

бояр, князей - любимая еда: похлебка из ласточкиных гнезд, похлебка из

плавников акулы, жареные черви. Тот же Фердинанд Вербист с горечью сказал:

черная беднота, босой, рваный и нищий люд о переменах еды не помышляют, а

едетят все, что родит земля и вода: змей, ящериц, червей, саранчу, траву

речную и морскую, листья, улиток и иную погань. Обычаи у китайцев при еде

круты. За столом сидит только мужской пол: старики седовласые и юнцы с

черными косичками на затылках. Женщины же, и молодые и старухи дряхлые,

чинно стоят за спиной у мужчин и только смотрят. Когда мужской пол

насытится и уйдет, женщины хватают чашки и с жадностью доедают остатки.

Обычай этот премного суров, хуже, чем на Туретчине...

Но это в описании китайских жонок - цветики, а плоды зрелые впереди,

и на своем месте в описании нашем старательно помечены будут, ибо пальцы

худо перо держат и ум от усталости мешку пустопорожнему подобен. Оттого

писание прерываем.

Июля 2 дня.

Обещанное сотворим и опять начнем писать о китайских жонках. Оглядев

со старанием ходящих по улице китайских жонок, дивимся мы невиданному...

Шагают китайские жонки мелко, шатаются в стороны, словно утицы подбитые, и

руками хватаются за прохожих и строения, а чаще по две ходят, чтоб не

упасть. На ногах слабы, ребенку малолетнему уподобились. И узнали мы

причину тому лиху и вздыхали много, а юноша наш, Николай Лопухов, так

громогласно возопил, что китайцы посчитали его за скудоумного. У китайских

жонок ножки дитяти-малолетки, и столь они малы, что обуты в крошечные

башмачки. Китаянки за честь и гордость почитают такие ножки. А как родятся

у них те ножки, то в превеликой тайне держат. Нам же тайны открыл

Фердинанд Вербист. А пометы о том в писании класть сил наших нет, ибо

слеза падает и в сердце холодит, столь страшны муки принимают китаянки,

чтоб поимать те малюткины ножки. Едва родится девочка, ножки ее малы;

приходит злосчастная бабка-повивалиха, взяв лоскут бычьей кожи, в него

зашьет ножку, а поверх холстиной крепко окутает, и те повязки не снимают

до старости. Дитя растет, а ножки, как были у малютки, так и остаются.

Фердинанд Вербист сказывал: девочки в муках корчатся, жалобно стонут,

особливо в лета с пяти до двенадцати от роду. Однако чем меньше ножки у

китайской жонки, тем пригожее она почитается. Самые малые ножки, с полтора

вершка не более, велика честь и радость китайских жонок. И такие ножки

назвали они Хуа-Цзинь-Цза - Золотая лилия.

Описав об этом Азии обычае, казни равном, перо бросаем, ибо словеса

складно на лист не идут. Юноша же наш, Николка, ему мы поведали тайну

китайских жонок, плачет слезно - слезы отроку прощаются: сердцем он

ласков, душой кроток и много жалостлив.

Июля 4 дня.

Пометы кладем спеша. Хоть и жара нестерпимая, шубу на плечи

вскидываем. Таков обычай. Посольство наше богдыхан пред свой престол

зовет. Какова удача обретет на этот раз?

Уповаем на бога...

Июля 6 дня.

Поход наш к богдыхану остался без удачи. Неуспех велик, и тяжек

конец. Царь китайский молод, и хоть умен и учен, заносчив и не в меру

горд. Мы же, посол царский, в холопство перед ним не пали и честь Москвы и

русского царя держим крепко. Царь же китайский лукав и скрытен. Фердинанд

Вербист успел нам шепнуть, что хоть китайский богдыхан и молвит о

пресветлом царе Руси и его грамоте непотребное, ближним же своим наказ

дает тайком и поучает их так: "К отцу моему не бывало эдаких грамот от

белого царя; надобно эту грамоту в стараниях беречь, как самую предобрую

весть".

Китайские князья да бояре безмерно упрямы, тому упрямству их не

Гантимур вам дорого станет и кровь прольется большая.

Товары наши по-прежнему ругают и бесценят: и соболей, и лисиц, и

сукна, и кумач.

Каковы упрямцы?!

Июля 10 дня.

В суетах провели мы день до ночи. Китайский живописец с нас, посла

царского, писал лик и одеяния. Асканья-амбань увещевал, говоря, что

обличье наше китайскому богдыхану для его золоченых хоромин надобно. А еще

сочли за можное дать богдыхану икону Спаса святого для знакомства. Люди

посольства нашего посчитали это за богохульство и дела наши -

противобожьими; грозятся нас, посла царского, в ересях попутать и ложное

кладут и угрожают нам, особливо Никифор Венюков и грек Спиридон. Истинно в

писании помечено: "Слепцам всюду рогатины чудятся".

Июля 11 дня.

Фердинанд Вербист с тайным человеком прислал нам грамотку, в ней

писал о новых происках богдыхановых близких людей. Кровные родичи,

сановники китайского двора, а с ними и сам богдыхан всю ночь думали, как

отписать ответный лист русскому царю. Тот лист сотворил дядя богдыханов, в

нем прописал грубости и обиды престолу светлого русского царя.

Поутру приехал асканья-амбань, и наши дары, данные богдыхану, обозвал

данью. Отдарков не дал, а повелел встать на колени и принять от него

поминки, какие даются победителем в позор побежденному. В гневе те поминки

мы отвергли, сказав:

- Кажется нам чудом, что богдыхан счел подарки великого русского царя

данью. Весь свет знает: великий царь Руси и могуч и богат, от многих

народов дань получает, сам же никому никогда не платит и не платил".

Памятуя слова государя нашего, Алексея Михайловича, сказанные нам при

отъезде посольства, мы доподлинно передали их вельможным людям богдыханова

двора: "Бог благословил и передал нам, государю русскому, править единой и

великой Русью и с гордостью и правдой рассуждать со всеми странами на

Востоке, на Западе, на Севере и на Юге..."

Асканья-амбань в обиде ответ держал таков:

"Богдыхан - суть бог земной, равного ему на земле не может быть".

Асканья-амбань приказал собираться к отъезду из Пекина в Москву, пока

богдыхан не разразился гневом, от коего спасенья-де никому не сыскать.

Вечером, хоронясь, пришел к нам Фердинанд Вербист. "Богдыхановы люди,

- молвил он, - прослышали о расколе в русском посольстве и тому рады". Мы

проведали у Вербиста, каковы скрытые думки богдыхана и его советников,

спросили, боится ли он русской силы? На то Вербист клялся: маньчжуры

перепуганы силой и храбростью казаков на Амуре, строением славной крепости

Албазин, она стоит скале подобна. Листа ответного русскому царю не отпишет

богдыхан, дабы можно пойти войной и крепость разорить, а казаков повывести

вконец, земли по Амуру-реке захватить...

Июля 15 дня.

На дворе посольства нашего шум и переполох. В паланкине, шитом

шелком, принесли носильщики колая - главного богдыханова посланца, мужа

важного, надутого, строптивого. Повелел колай собрать немедля всех людей

посольства. Из паланкина кричал тонкоголосо:

- Будете ли грамоту богдыхановой светлости принимать, упав на колени?

Люди нашего посольства молчали. Колай пуще гневился, кричал громче.

Тогда грек Спиридон, а с ним и другие в робости отвечали:

- Будем!

Мы же, посол царский, тому воспротивились: - Такому позору не бывать!

Как писан лист великому царю будет? И не написано ли в грамоте обид

владыке Руси?

Колай, словно оса жалючая, вскипел, замахал рукой:

- Принимайте, как мы повелеваем!..

Грек Спиридон и его ближние, числом малым, сказали колаю:

- Пусть писан лист по-вашему, примем! Посол Николай нам не указ. Мы -

дети боярские!.. Сами по себе властны!..

Иные же люди посольства противились, отвечали:

- Не примем! Царскому послу подвластны!..

Дабы лист тот позора ради не принять, надумали мы хитрое, требуя до

зари будущего дня помешкать, - мол, мудрость древняя такова: "Многажды

примерь - единожды отрежь".

Июля 16 дня.

Заботы наши тщетны, товары царской казны и людей посольства, как и

прежде, мертвой грудой лежат при дворе. А богдыхановы люди лукавством

преисполнены, на уме держат думку свою: тот товар при нашем спешном

отъезде задаром иметь.

Памятуя о наказе государя нашего: сыскать в Китае для царевой казны

преславный камень - чистый лал, мы с большим старанием тот наказ желали

выполнить. Купцы китайские каменьев-лалов казали много. И те каменья мелки

и светом тусклы и негожи. Сыскался человек кровей латинских, тот человек

скрытно поведал: есть-де камень-лал, сиянию солнца подобен, ценой тот лал

дорог и у посла казны-де на то не хватит. Купцы родовиты Голландского

царства тот лал купить не смогли: столь дорог. Молвили мы, что потребно

лал принесть, дабы разглядеть его красоты и сияние. Лал, в ларчике

скрытый, китайский купец доставил нам в воскресенье. Открыв дверцы ларца,

увидели мы чудо: лал солнце-лазурный, со светлой каплей родниковой сходен

и ростом велик. Такого лала на земле, окромя этого, не сыскать... Зачали

мы с купцом вести торг долгий. Цену купец поставил восемь тысяч лан

серебром. Бились мы в поте лица с купцом более двух недель, и для казны

царской купили тот лал - изумруд великий и славный - за три тысячи лан. То

доброе дело сотворили.

Июля 25 дня.

Богдыхановы посланцы в дерзости ругали нас, посла царского. Прислав

подарки для государя русского, велели выйти во двор и пасть на колени,

хоть лил дождь и грязь вокруг была, оттого многие стали коленями в грязь.

Богдыхановы посланцы горделиво глядели на то позорище. Сочли мы это за

предерзость, ниц не падали и колени в грязи не марали.

Богдыхановы посланцы кричали и грозились, и оттого наши люди, не

желая и дальше сидеть взаперти, все на колени пали, мы же, посол царский,

дабы не обронить чести русского царя, положили в грязь подушку бархатну и

на ту подушку одно колено преклонили, приняв опись подарков богдыхановых.

Грамоты же великому государю богдыхан не послал, и колай молвил, что

слово богдыханово: ждать с три и более недели. Указ и слово его

непреклонны.

Каковы муки?.. И каково надобно терпение?

Август 23 дня.

Богдыханов скорый посланец вести принес и радостны и горьки. Великий

богдыхан велел русскому посольству собираться немедля к объезду. А листа

великому государю отписываться-де не будет, и посла царского Ни-ко-ля за

грубияна считает, и впредь для эдакого посла все ворота в Китайском

царстве запрет наглухо...

Сентября 3 дня.

Сборы наши коротки. Китайские вельможи отменно злобны, и гонят нас

прочь со своей земли. Приехал важный посланец от китайского властелина и

громкогласно молвил: "Коли вы в ночь не оставите города, вытолкаем вас

силой, на то богдыханово слово дано. А товары ваши бросайте где хотите:

телег, лошадей, верблюдов давать не велено..."

От таких подлых угроз товары наши богдыхановы родичи и иные его

близкие люди ценою дешевой купили. К заходу солнца доставили посольству

нашему сто телег, сто пятьдесят лошадей, сто верблюдов и быков. Из города

нас выгнали.

Отслужили молебен дорожный. Сердцем воспрянули люди посольства,

памятуя о долах, горах, городах и селениях Руси пресветлой. Нам же, послу

царскому, горечи разъедают сердце пуще острого железа. Ради упрямства

богдыхана и его злонравных советчиков дела государевы, кои потребно было с

китайским владыкой уладить, по-прежнему в разрыве остались. Хитрости наши

и старания многие оказались пустыми. Честь же народа русского и могущество

Руси, слава господу, не уронили мы, и пусть властелин Китая и впредь

памятует, что Руси коленопреклонной ему вовек не видеть. Истинно в мудрых

книгах помечено: "Оглядись, кого гонишь, не пришлось бы перед гонимым не

колени пасть".

А что прописано нами в сей книге о Китае и китайцах и прибавлено на

вкладных листах, сгодится на долгие времена, ибо, взяв перо, поклялись мы

перед иконою Спаса помечать виденное и слышанное дополнительно. И хотя со

спесивой гордостью богдыхан китайский похваляется мужеством и славой, и

что-де он на всей земле един царь, а все иные царьки малые, мы же, посол

Русского государства, с помощью божией тайны многие прознали и в книгу

положили. Не страшны Руси пресветлой гордость и угрозы богдыхана.

Маньчжурский его трон стоит на горе, а гора-то огненна, а огонь-то

раздувают китайцы, а китайцев-то тьма-тьмущая. Не сгорела бы та гора

дотла. Зря богдыхан нашим, посла русского, терпением пренебрег, зря

надувался и грозился; от грозы завсегда все врозь, а русские в кучу.

Помечаем в книге накрепко, то и государю нашему сказывать будем: жить

надобно с китайцами в мире, однако рубежи наши не уступать".

Гаснет лампада. В сумерках тени серы. Николай Лопухов, закрыв крышку

тайной книги, озирается пугливо. Тихо... Спит царский посол. Отрок снимает

с шеи повязку, в нее кутает бережно мудрую книгу. Открыв дорожный ларчик,

книгу прячет. Ларчик кладет под голову. Сон далек... Николай Лопухов не

закрывает глаз.

Чудеса Китайской страны плывут перед ним, как стая облаков на небе

лучезарном. Отрок оглядывает старца: в нем заложен мудрости клад и

трудолюбие беспредельное. Отрок тихо поднимается и, взяв свою шубу,

ласково покрывает спящего старца. А сам, подойдя к оконцу, встречает

утреннюю зарю в радости и гордости, не чувствуя усталости после ночного

труда. Слышно ржание лошадей, крики верблюдов, людской гам. Караван

собирается в далекий путь.

Путь тот на Москву...

СТЕПАНИДИНА ЗАСТАВА

и горы. Слилось небо с землей, не видно ни луны, ни звезд.

Неспроста "богдыхановы глаза" так долго глядели на Албазин с другого

берега Амура. Они тайно переплыли Амур и осенней ночью подожгли нивы

албазинцев, угнали много скота. Немало казаков обнищало вконец. У Ярофея

Сабурова покрылись виски снежной порошей.

Албазинская крепость притихла, спряталась в тумане. Стоял казак на

дозорной башне. Спали албазинцы тревожно.

Не спал Ярофей Сабуров, не спала Степанида. Она поднялась с лежанки,

волоча за рукав шубейку, подошла к оконцу:

- Утреет, Ярофеюшка.

- До утра долече, то туманы плывут по-над Амуром...

Степанида присела на лежанку. В горенке мрак, сырость, запах едучей

смолы. Степанида вздохнула:

- Жонка казака Сидорки Столбова худое сказывала, говорит: посадские

мужики-де от ясашных тунгусов слыхали: идет рать маньчжуров на Албазин,

рать та многая, пешая и конная.

- Коль та рать придет, то не сломилась бы о рогатины - так смекаю!..

- Рать многая, Ярофеюшка, сказывают, воиста!..

Сабуров махнул рукой и вышел во двор.

Занялась утренняя заря...

Просыпался Албазин. Скрипели ворота, суетился народ.

Тревожные вести, будто пчелы, жалили нещадно албазинцев. Суматошно

начинался день.

Ждали албазинцы набегов маньчжуров.

Немного миновало дней, к Албазину прискакали два маньчжурских

конника. Они звали Ярофея выйти из крепости на холм. Ярофей с малой

охраной казаков из крепости вышел. Конники сказали:

- За горой стоят три важных посланца великого богдыхана. Потребно им

речи вести, и желают они видеть главного наместника крепости.

Сабуров, боясь лукавства и подвоха, на переговорные речи не поехал,

послал пять казаков-доглядчиков под началом старшины Максима Юшкова.

Казаки не вернулись.

Весть о приходе маньчжуров на Амур долетела до Нерчинского острога.

Новый воевода, Алексей Морозов, боясь разгрома Албазинской крепости и

похода маньчжуров на Нерчинск, послал в Китай для переговоров двух

казаков. В Китае приняли их ласково и держали у себя недолго. Вернулись

казаки в Нерчинск через три месяца. Головной начальник пограничной рати

именем богдыхана требовал: немедля Албазинскую крепость снести, русским с

Амура уйти.

Казаки говорили воеводе:

- Собрана китайским богдыханом многая ратная сила, и посылает он ее,

чтоб снести Албазинскую крепость и Нерчинский острог. Впереди той

китайской рати идут воины Желтого знамени - то разбойные маньчжуры, за

ними - черные монголы и даурцы.

Воевода писал в Москву царю:

"...Мне, холопу твоему, оборонять твои, великого государя, остроги

малой силой невозможно. Промышленные люди и казаки Нерчинского острога

самопалов добрых не имеют, а от прежнего воеводы в казне ружейной самопалы

остались худые, ржавые, с бою негодные. А ружейных мастеров в остроге нет,

окромя Куземки Федорова, да и тот дряхл и слеп и к тому ружейному ремеслу

не пригоден".

Не дожидаясь ответной царской грамоты, воевода решил отвести удар

маньчжуров, пошел на уступки и велел острожки, которые зимой были

поставлены на реке Зее, сжечь, а казакам уйти к албазинцам. Богдыхан

посчитал это малой данью, и зима прошла без войны.

По-прежнему Албазин стоял на Амуре крепко. Жили албазинцы вольно,

Нерчинскому острогу не подчинялись и подарков повинных не посылали.

Нерчинский воевода решил сам поехать в Албазин, чтоб непокорных казаков

подвести под свою крепкую руку.

Приехал воевода. Собрал казачий круг, заговорил гордо, требовал от

албазинцев покорности и выдачи соболиной казны сполна. Ярофея Сабурова

воевода не повстречал: он уплыл на пяти дощаниках с албазинцами в малый

ратный поход вниз по Амуру для проведывания земель и сбора ясака.

Албазинцы казны воеводе не дали, попрекали его обидами прежнего

воеводы, жаловались на тяжести ратного житья. Тогда воевода вытащил из

кармана шубы царскую милостивую грамоту, читал громогласно и внятно.

Албазинцы от радости клялись за Албазин биться посмерть и стоять

твердой ногой на Амур-реке.

А когда воевода сказал, что привез албазинским казакам царское

жалованье в пятьсот рублей серебром, казаки всполошились.

- Отчего пятьсот?! Царь послал нам две тысячи!..

- Отдай, воевода, наше жалованье сполна!

- С Албазина тебя не выпустим!

Воевода от соболиной казны отказался, хотел из Албазина уехать, но

казаки его не пускали.

Просидел воевода взаперти три дня.

У купцов албазинских занял пятьсот рублей, роздал их албазинцам, а

вторую тысячу поклялся прислать с гонцами.

Воевода уехал сердитый и обиженный. Албазинцы соболиной казны ему не

выдали, власти его сполна не признали. По пути воевода повстречал ясашных