Албазинская крепость кунгуров г. Ф

смолой и поджечь.

Ночью албазинцы увидели на небе сполохи зарева. Черные воды Амура

рдели кровавым пламенем. Знакомые леса и горы на раскаленном небе

вырисовывались страшными громадами. В переполохе из камышей взлетели стаи

уток, гусей; они долго кружились над Амуром, рассыпавшись с диким жалобным

криком, и летели прочь.

Албазинцам чудился конец мира. Смерть крепости страшнее огненного

пламени жгла сердца албазинцев. Бежали они в беспорядке, скопом, с муками

и потерями; немало полегло их в неведомых далях, сгинуло в болотах и

буреломах.

Гудзу-эжень послал конников вслед уходящим албазинцам. Страшился: не

вернулись бы храбрые казаки и не возродили бы на пепелище новый Албазин,

как несколько лет тому назад.

Китайские корабли отплыли.

Осталось у берега лишь десять сторожевых бус да большой корабль

Гудзу-эженя.

Крепость пылала много дней и ночей. Стража Гудзу-эженя пришла на

пепелище с баграми, лопатами и топорами; валы сровняли, рвы засыпали,

частоколы вырубили, на середине черного пепелища, на месте крепости,

сложили каменный столб, на вершину поставили золоченого большеголового

идола - хранителя тишины - и, довольные, ушли на свои бусы.

Наутро Гудзу-эжень и его приближенные удивленно переглядывались:

чья-то рука повергла идола, валялся он в куче пепла и мусора. А поодаль

желтел свежий могильный холм с грубо отесанным крестом; и крест и могилу

кто-то осыпал степными цветами. В бешенстве вырвали они крест и сожгли

его, холм развеяли, степные цветы потоптали ногами.

Прошла ночь, и Гудзу-эжень вновь увидел прежнюю могилу. Он собрал

приближенных и позвал старого Лю. Все с интересом ждали слово мудрейшего

Лю. Он щурил глаза под снежными бровями, гладил желтыми пальцами

морщинистый лоб, говорил тихо:

- В книгах древнейших помечена мудрость: убить человека легко,

гордость же человеческая бессмертна...

...Была ночь.

Сторожевые лодки и корабли Гудзу-эженя отплыли. Вместо крепости

черное пепелище зияло на холме. И когда корабль отошел от берега, тишину

нарушил жалобный женский вопль. Эхом пронесся вопль по Амуру. Гудзу-эжень

и его приближенные спрятались в свои каморы. Лишь старый Лю вышел на

корабельный помост и, всматриваясь в темноту ночи и мигание звезд, сказал:

- Слышу вопль гордости...

Корабль скрылся в темноте, затих всплеск волн, опустел Амур.

Пустынное место мертво...

...В один из осенних дней эвенкийские охотники набрели на албазинское

пепелище, обошли могильный холм, - узкая тропинка довела их до пещеры. У

входа в пещеру возле умирающего костра сидела старуха и плела иссохшими

пальцами венки из желтых степных цветов. Венков было много. На блеклые

цветы из потухших глаз старухи падали крупные слезы, цветы расправляли

нежные лепестки, загорались и оживали.

Старый охотник сказал:

- Видно, горе большое утопило сердце женщины в слезах. Как зовут

женщину?

протянула их пришельцам и чуть слышно сказала:

- Ноги мои немощны и служить отказались. Снесите венки, сплетенные из

Степанидиных слез, на могилу моего Ярофеюшки...

С той поры по Амуру желтые степные цветы и называются "Степанидины

слезы".

На месте славной Албазинской крепости русские люди возведут город. И

зацветут в садах города и окрест его солнечным пламенем "Степанидины

слезы", и совьют из них венки и сложат букеты ласковые руки пионеров,

чтобы возложить те венки и букеты на скромный зеленый холмик, с которого

видны голубые амурские дали, за ними - мирная китайская земля.

Загуляет по Амуру ветер-верховик, как гулял он и в давно-давние

времена, и взлетит над древней рекой светлокрылая песня о том, как

протянули друг другу братские руки два великих народа - русский и

китайский.

Меркнет лампада.

Старец Николай Спафарий с трудом поднимает припухшие веки и смотрит

мутными, полинявшими глазами. Тускло глядит в оконце луна, и падают на

белые листы зеленые пятна. Старец сухими пальцами сжимает гусиное перо, и

трудно отличить шершавые свитки писания от морщинистых, желто-восковых рук

старца.

ресницы, смотрит он на старца, как на закат солнца, с жадностью ловит его

слова. А старец губами, словно листами пергамента, глухо шелестит:

- И как приехали, и что видели в том Китайском царстве, каковы их

города, каков обличьем люд и сколь горька судьба мирных китайцев под

немилосердной рукой маньчжурского властелина, обо всем прописано в своем

месте. А что помечено, либо потеряно, либо позабыто по немощи нашей, то

завещаем спрашивать у мужа светлоумного, сына нашего нареченного Николая

Лопухова.

И здесь кончаем путешествие через всю Русь и землю Сибирскую. Здесь,

на белой вершине подле реки Амура, под Китайским хребтом, и край и конец

всего Сибирского царства...

Старец, шатаясь, пошел и лег на лежанку. Лампада блекла. Николай

Лопухов, неслышно шагая, вышел из каморы, оставив старца отдыхать в

тишине. Старец лежал недолго, подошел к лампаде, фитиль обломил, чтоб свет

лампада бросала лучше, и сел возле стола. Обмакнув перо в чашку с лазурью,

начал класть узорчатую вязь писания. Старец при письме шептал:

- "...А Русь единожды во вселенной рождена и бессмертна есть. Стоит

она извечно, нерушимо, подобно скале.

Чем жива извечно Русь? Отчего стоит и горда и тверда и отчего перед

ней шапки ломают и стоят коленопреклоненными многие земли и многие

царства? Отчего мудростью переполнилась Русь, как золотая чаша

каплями-изумрудами, горящими во тьме?..

Об этом наш сказ и писания наши старанием возводим.

Русь, вижу тебя в грядущем!.. Вижу!..

Горящие маковицы соборов потонут в бескрайных нивах. Нивы согбенны

под тяжестью зерен, налитых благодатью. Рыбные моря, озера, реки, зеленые

долины питают вдосталь Руси гордого человека.

Гордого человека - то памятуй накрепко...

Человек тот трудолюбием безмерным преобразует лик грешной земли:

повергнет горы, реки запрудит, моря зажжет, слезами и кровью утолит

ненасытную жажду земли... Из того боя выйдет гордый человек

победителем..."

Голова старца упала на писание, чаша с лазурью опрокинулась, густая

синь поплыла по листам писания, скатилась на пол... Перо из рук выпало.

Скрюченными пальцами старец схватил листы. Чудилось: страшился старец, что

погибнет все написанное им.

Лампада погасла...

...Утром солнце озарило камору, луч играл в сединах старца, озаряя

его высокий круглый лоб. Казалось, он спал.

Старца схоронили в ограде церкви великомученика Николая. Заветы

старца крепко пали на сердце Николая Лопухова, нареченного сына.

Камору заливал свет зари вечерней. Она умирала и терялась за горами,

чтоб поутру родиться и вновь озолотить небо и землю с востока.