Альфред Вебер «Избранное: Кризис европейской культуры»

Совершенно ясно, что в каждом данном случае развитие происходит по логическо-интеллектуальным принципам. И выявленное в конечном счете царство разума, к которое единичный человек должен войти в «свободе сознания», — в сущности не что иное, как именно наш проясненный и выявленный космос цивилизации, который впитывает все остальное, искусство, религию, идеи и т. д., все эманации культуры как элементы своего «разумного» продвижения и поглощает их в своем разумном завершенном образе. Видение сущности культуры скрывается в психологически впервые созерцаемом образе сущности процесса цивилизации, который посредством понятий реализации разума и самоэволюции духа охватывает все исторические факты и вводит их в область своих представлений. Маркс совершил в принципе то же: он просто видит только другую, материально-техническую сторону развития космоса цивилизации, превращает ее к исконный принцип исторического развития, формами выражения которого являются все общественные процессы, а отражением которого — движения культуры. Позитивисты, от их гениальных основателей, Сен-Симона и Конта, до сегодняшних прагматистов, видят линию духовно-научного развития, растущее вытеснение мифических маскировок образа мира, все большее интеллектуальное и научное влияние на строение существования и общества (промышленная система Сен-Симона), следовательно, также считают, что в этом цивилизационно-позитивистском образе мира и существования, следовательно, вновь в выявленном космосе цивилизации, в конце концов исчезает все, в том числе и культура, которую они, конечно, также не рассматривают как нечто отличное по своей сущности; ничего не меняет в их позиции попытка придать этому выявленному как последняя цель культуры рационалистическому и полностью организованному космосу цивилизации заимствованное из подчеркиваний ценности культуры религиозное освящение (как Сен-Симон в его «Nouveau christianisme»*). Последующие социологи, как, например, Спенсер, придерживавшиеся позитивистско-цивилизационной установки, расчленяли следующее из нее созерцание исторического процесса не по фактам раскрытия объективного духа, техническим средствам производства или господства науки над существованием, а по отражению всего этого на развитие сознания: таким образом рационализированный, меркантильный и способный к сочувствию человек следует как необходимый продукт развития за воинственным, мифически-религиозно настроенным человеком начальных стадий. В некоторых случаях рассматривают действие развития на установку сознания индивида по отношению к общности: за ранними периодами корпоративной общей связи повсюду следует время индивидуализма и, быть может, нигде, правда, ясно не описанного так называемого субъективизма (Лампрехт).

Всегда просто видится и исследуется процесс цивилизации и его действия. Все остальное определяется только как его часть, следствие или отражение. Повсюду выявление какой-либо одной стороны предсуще-ствующего космоса цивилизации вместе с ее действием рассматривается как содержание, назначение и цель мировой истории. Для сознания всех этих людей космос цивилизации является в его последней части, появление которой они способны увидеть, чем-то определенным, последней целью, к которой мы должны стремиться. Поэтому такие социологи эволюции цивилизации и философы истории, даже самые гениальные среди них, причем именно они, всегда одновременно дают эсхатологии, предсказания или констатации конечного состояния человечества, конечного состояния, которое всегда есть не что иное, как увиденная ими последняя ступень раскрытия космоса цивилизации. Гегель и Фихте считали, как известно, свою эпоху началом осуществления разума, последней эпохой человечества - небольшое заблуждение, как мы знаем сегодня. А марксизм с его предсказанием будущего социалистически-рационального царства, которое в конечном итоге должно логически-диалектически произойти из чисто цивилизационно созерцаемого общественного процесса, — также не что иное, как подобная цивилизационно конципированная эсхатология, попытка политически и социально-агитаторски подчеркнутого предвосхищения будущего космоса цивилизации и его форм.

Неудивительно также, что все эти различные исторические теории и философии культуры, как ни различны они по провозглашаемым ими принципам, идеалистические, материалистические, позитивистские, психологические и т. д.. в сущности настолько близки друг другу, что при ближайшем рассмотрении незаметно переходят друг и друга. Примером может служить убедительно доказанная Пленге не только формальная, но и содержательная родственность, даже в значительной степени социологическое тождество гегельянства и марксизма, тех двух философий истории, которые по своей внешней позиции (эволюция духа и эволюция материи) столь враждебно противостоят друг другу, хотя в сущности обе они утверждают происходящее с необходимостью и общезначимостью образование общей рациональной социальной организации человечества, при нерушимости которой отдельный человек обладает свободой лишь сознательно входить в нее. Однако большое тождество можно обнаружить во всех этих теориях развития и культуры. Ибо все они являются лишь различными освещениями общих рациональных принципов, формирующих и развивающих внутреннее и внешнее человеческое бытие, в образе которого исчезает все остальное.

Все авторы этих теорий находятся социологически в известной степени до «грехопадения» основополагающего понимания. Они не видят того, что рациональная организованность, рациональное вхождение по собственной воле, рациональное освещение существования и любые другие рационализации, — даже если в них привносят эманацию «мирового разума», связывают их с развитием принципов свободы или с тенденциями равенства, и в таких душевных облачениях в качестве таковых еще ничего общего не имеют с культурой, ничего общего не имеют с формированием исторического тела, исходя из центра его сущности. Все дело в том, что им неведомо различие между тенденциями развития цивилизации в исторических телах и развитием культуры. В противном случае они видели бы во всех этих процессах рационализации лишь средства формирования существования, а не его сущность. Они не могли бы видеть в этих фактах цели и последние идеи развития человечества, а видели бы в них общие свойства развития и его необходимость, под растущим господством которых пребывает душевное в историческом процессе, осуществляя задачу постоянно преодолевать созданное и ими естественное существование во все новой и все более трудной борьбе. Эсхатологический и цивилизационный рай организации, который они видят, потерял бы для них свое высокое значение, общая «культурная цель» человечества перестала бы существовать. Однако они обрели бы нечто глубокое и последнее в вопросах культуры.

*«Новое христианство» (франц.).

VIII

IX

исторический процесс (более или менее изолированное существование, как в Китае и Индии, или связь с различными телами и в конце концов, быть может, мировая экспансия, как в античности, у арабов и сегодняшнего Запада) в совершенно различном, абсолютно не допускающем схематизации конечном состоянии. Все это, следовательно, «судьбу» культур, как и фазы и формы выражения «движения» культуры в различных телах, следует объяснять в рамках рассмотрения, никогда не теряющего из поля зрения общий процесс исторического развития человечества, посредством толкования, которое, как теперь следует без дальнейших объяснений понять, должно происходить в трех плоскостях и тщательно разделяться на три части.

Такое толкование должно, во-первых, просто принимать нечто, не пытаясь как-то расчленить или объяснить его; а именно специфичность душевного, «живущего» во всех больших исторических телах и все время стремящегося к выражению в рамках их общей судьбы. Это душевное в его специфике может быть постигнуто только «вчувствованием» в области культуры тем, кто способен к такому вчувствованию, может быть схвачено, постигнуто в своей сущности, истолковано и выявлено как специфическое «ядро» данной культуры в каждой объективации. Для социолога, во всяком случае применительно к здесь преследуемым целям, это — нечто, чего ему касаться не следует, толкование и передачу чего он предоставляет более тонким исследователям; так же как толкование и передачу глубочайшего смысла и сущности всех великих объективации культуры вообще.

Для него важно второе, совершенно противоположное, а именно «движение на поверхности», которое это «ядро» создает в своей борьбе с внешним жизненным материалом. В этом движении на поверхности социолог должен констатировать типическое и повторяющееся, следование эманации друг за другом, распад сторон и форм выражений, типичную периодичность, характер и форму стадий, следовательно, «ритм движения культуры»; причем, конечно, по возможности во всех допускающих анализ телах истории и культуры. В своем анализе он должен всегда задаваться вопросом, в какой степени констатируемая типика связана с развитием материального и интеллектуально-цивилизационного слоев, окружающих душевное «ядро», с общественным процессом и процессом цивилизации, т. е. следует из ситуаций, из характера жизненного синтеза, в который они вводят душевное ядро. Социолог должен индуктивно представить здесь, руководствуясь данной нами динамикой различных сфер, общую формальную типику движения культуры в качестве социологически объясненного поверхностного движения в развитии культуры.

Затем он может попытаться, в-третьих, проникнуть глубже и задать вопрос о подлинной судьбе «душевного ядра» в этом движении. Он может проследить душевное ядро различных исторических тел в его развитии внутри общественного процесса и процесса цивилизации. Может рассмотреть содержательные «повороты», в которых оно «борется» со своей «судьбой», предопределенной ему в общественном процессе и процессе цивилизации. Социолог может, пожалуй, пролить свет на то, как в этой борьбе и этих «поворотах» появляются великие люди, возникают великие «эпохи», течения культуры и течения, идущие в противоположном направлении, становятся отчетливыми великие вещные линии истории культуры. Быть может! Социологу следует по крайней мере сделать такую попытку. Этим он наполнит формальную социологическую поверхностную типику движения культуры социологически объясненным вещным содержанием и одновременно проложит мост к толкованию содержат/и и понимающему схватыванию сущности великих объективации культуры и тех явлений, толковать которые в их глубочайшем смысле не есть, как было сказано, его задача. Однако он может таким образом по-своему создать для их понимающего схватывания среду, создать социологическую решетку и чаши, в которых будут лежать золотые шары истории культуры; в них они могут быть лучше увидены и, быть может, в своей сущности легче поняты, чем посредством «вчувствования» в них «в пустом пространстве». Этим он уже почти выйдет за пределы чисто социологического исследования. Однако, если он достигнет этого, он, в свою очередь, поможет нам найти то, к чему мы главным образом стремимся в познающем понимании культур: их душевное возрождение в нас.

К этой задаче автор попытается подойти в дальнейших работах с помощью тех ограниченных средств, которыми он располагает, не будучи честолюбиво уверен в том, что ему удастся дать в каком-либо решающем пункте окончательный результат.

Примечани

1 Как, например, Шпенглер в своей книге «Закат Европы».

2 Труды Второго конгресса социологов, октябрь 1912.

3 Следует заметить, что это понятие не введено Шпенглером, а высказанно или невысказанно лежит в основе всей новейшей историографии. Так же, как «молодость» и «старение» тел уже с давних пор являются само собой разумеющейся составной частью этого воззрения.

4 Несмотря на блестящие работы прежде всего Якоба Буркхардта и некоторых других.

5 Более широкие исследования, такие, например, как работы Макса Вебера и Трёльча в области истории религии и в известной степени «спонтанные» подходы, обнаруживаемые в множестве новых исследований различных областей культуры, не остаются здесь вне внимания.

6 Ясно, что здесь речь идет об основных вопросах материалистического понимания истории. Однако постановка вызывающих там «интерес» вопросов не ведет к объяснению решающих категорий этого воззрения.

7 Сколь ни много точек соприкосновения в сказанном здесь с рассуждениями Макса Вебера в его статьях по социологии религии, его точка зрения все-таки иная: показать здесь отличие ее от нашей, к сожалению, невозможно.

8 Это сказано без того, чтобы мнения Бергсона этиологически или гносеологически принимались или отвергались в рамках их философской постановки вопроса.

9 Протест Гегеля против переоценки рассудка ничего не меняет в его фактической связи с этой установкой вследствие его понятия о господствующем над всем разуме.

Перевод с немецкого языка выполнен М.И. Левиной по изданию: Weber А. Prinzipielles zur Kultursoziologie. (Gesellschaftsprozess, Zivilisationsprozess mid Kulturbewegimg)//Archiv fur Sozialwissenschaft und Sozialpolitik. Tubingen, 1920. Bd. 47, Heft 1. S. 1-49.

На русский язык переводится впервые.

Третий или четвертый человек. О смысле исторического существования. Перевод М. И. Левиной.

Глава 7. Ритмизация истории и толкование ее смысла.

1. Результаты истории и витальные силы.

Каждая универсализирующе толкующая историко-социологическая интерпретация, стремящаяся пояснить судьбу сегодняшнего последнего типа третьего человека и, как это был сделано в последних главах, отчетливо показать решающие черты видения, в котором может быть утверждено его существование, должна одновременно пытаться дать картину того, в каком освещенном изнутри, историческом процессе ему надлежит видеть себя и какое значение этот процесс имеет для его существования и самоосуществления.

Все это было вначале сказано в известной степени сжато и как бы освещено извне. Однако при более пристальном рассмотрении возникает ряд дискуссионных вопросов, которые не подведут итог всему нашему исследованию, но все-таки могут служить в известной степени основополагающими выводами.

Речь идет о смысле истории для сегодняшнего человека.

Есть ли во всемирной истории нечто большее, чем своего рода ритмизация, которая позволяет возникнуть в ней чему-то осмысленному для типа человека, представляемого нами? Существует ли, как утверждалось в более ранних, преимущественно в философских, а также в социологических интерпретациях, общий смысл в ее процессе? Или, если исходя из человеческих возможностей, это не может быть обнаружено в фактах, способен ли человек внести в чисто фактический исторический процесс, в котором он пребывает в целом как некая данность, осмысленные осуществления? И в каких областях истории он может это совершить? Каково это осуществление смысла?

Ясны два момента: если и поскольку в истории существует смысл, то в этом находит свое выражение нечто метаисторическое в ней, которое, правда, не должно быть совершенно внеисторичным, но должно корениться вне ее релятивистского процесса, в области абсолютного. Выраженное в нашей терминологии, это может быть только осуществлением универсализирующих, ведущих к катарсису имманентно трансцендентных сил. Это может быть лишь следствием того, что данные силы иногда преобладают или играют роль в исторических действиях людей.

Ясно, во-вторых: Чтобы обнаружить проявление действия этих сил в истории и получить таким образом ответ на ранее поставленные вопросы, не следует принимать во внимание только какие-нибудь общие положения. Истории надо задавать вполне конкретные вопросы; и к тому же открыто и ясно совершать по отношению к данному то, что общая философия истории или социология обычно, не признаваясь в этом прямо, не совершали. (Исключение составляет очень точный в понятийном определении Шиллер). Надо исходить из результатов, которые совокупность исторических событий предлагает наблюдателю во время его наблюдения, чтобы затем проследить образование этих результатов вплоть до их познаваемых корней и, суммируя, получить общее воззрение на их осуществление.