Алехандро Касона "деревья умирают стоя"

ЗАНАВЕС

Изабелла молча складывает белье. Хеновева кончает укладывать чемодан.

ИЗАБЕЛЛА (думая о другом). Правда.

ХЕНОВЕВА. А платье я хорошо уложила?

ИЗАБЕЛЛА. Все равно.

ХЕНОВЕВА. Как же так – все равно? Вы лучше меня знаете, я никогда никуда не ездила. Так?

ИЗАБЕЛЛА (не глядя). Так.

Изабелла подняла глаза, слушает. Часы пробили четыре.

ИЗАБЕЛЛА. Что сказать?

ХЕНОВЕВА. Да что хотите, хотя бы невпопад. Как вот – идешь, где темно... и запоешь. Молчать, так оно вроде могилы.

ИЗАБЕЛЛА. Да, похоже. Сколько вы платьев уложили?

ХЕНОВЕВА. Семь штук.

ИЗАБЕЛЛА. Семь платьев, целая жизнь. Светлое платье первого утра... Платье, в котором я поливала гортензии... Голубое, в нем я бросала камешки в реку... Вечернее, платье того вечера, мы прожгли его сигаретой... Теперь они уложены, так плотно лежат, нет ни праздника, ни реки, ни гортензий. Вы правы, Хеновева. Укладывать чемодан – это как похороны.

ХЕНОВЕВА. Не тому плохо, кто едет. Вы-то возвращаетесь к себе, вся жизнь у вас впереди. А вот сеньора наша...

ИЗАБЕЛЛА. Вы с ней говорили?

ХЕНОВЕВА. Нет, куда там. Заперлась у себя, никого видеть не хочет и ни словечка не говорит.

ИЗАБЕЛЛА. Зачем она молчит, как будто протестует? Она ведь знала, что рано или поздно придет время расстаться. Разве я виновата?

ХЕНОВЕВА. Время виновато, сеньора, всегда-то оно торопится, всему оно мешает. Помню, когда вас ждали, у нас каждая минута была точно целый век. "В понедельник, Хеновева, в понедельник!" А понедельник все не приходил. Теперь другое. Только и думаешь, когда это день успел пройти? Моя мать говорила: когда ждешь – одни часы, когда расстаешься – другие. Когда ждешь, часы всегда отстают. (Роняет носовые платки) Ой, виновата! Как это я?

ИЗАБЕЛЛА. Что вы! Спасибо вам, Хеновева.

ХЕНОВЕВА. За что спасибо-то?

ИЗАБЕЛЛА. Ни за что, это я так.

МАУРИСЬО. Никакой. Я ему все возможное предлагал – и ничего. Через несколько минут он сам придет и скажет последнее слово.

ИЗАБЕЛЛА. Ты разрешишь ему войти в этот дом?

МАУРИСЬО. К сожалению, это его дом. На него не действуют ни доводы, ни мольбы, ни угрозы. Он готов на все и ни в чем не уступит.

ИЗАБЕЛЛА. Значит, все наше дело будет разрушено в одну минуту, на наших глазах. И мы должны спокойно смотреть на это?

МАУРИСЬО. Твоя правота ничего не значит. На его стороне сила и правда.

ИЗАБЕЛЛА. Я тебя не узнаю. Когда ты говорил со мной в первый раз, ты казался мне всесильным волшебником, чудотворцем. Любую уродливую вещь ты мог сделать прекрасной. Любую печальную истину мог ты изменить веселой игрой воображения. Потому я и пошла за тобой с закрытыми глазами. И вот к твоим дверям приходит истина, даже не величественная – и этого оправдания нет – низкая, а ты стоишь перед ней и ничего не можешь сделать!

МАУРИСЬО. Конечно, не могу. Мы сами дали ему карты в руки, он знает нашу игру. Ему теперь незачем даже просить. Он может спокойно шантажировать нас. Надежды нет, Изабелла. Нет.

ИЗАБЕЛЛА. Ты еще можешь сделать одно доброе дело в этом доме, последнее. Расскажи сам бабушке всю правду.

МАУРИСЬО. Зачем?

ИЗАБЕЛЛА. Это – как снять повязку. Ты можешь сделать это мягко, нежными пальцами. Не жди, пока он сорвет ее резким рывком.

МАУРИСЬО. Не могу, я не решусь. Я боюсь увидеть рану. Ведь мы сами нанесли ее, а вылечить не можем. Уедем отсюда, скорей!

ИЗАБЕЛЛА. В твой спокойный и удобный дом? Развлекаться выдумыванием снов, у которых такое пробуждение? Нет, Маурисьо. Уезжай один.

МАУРИСЬО. Не думаешь же ты здесь остаться!

ИЗАБЕЛЛА. Ах, если бы я могла! Но, во всяком случае, я хочу вырваться из этой выдуманной жизни не для того, чтобы вернуться вместе с тобой в другую жизнь, такую же фальшивую.

МАУРИСЬО. Куда же ты поедешь? В свою старую жизнь?

ИЗАБЕЛЛА. Невероятно, правда? А все-таки это и есть тот великий урок, который я выношу отсюда. Моя комната была маленькая и бедная, но больше мне и не нужно, я сама небольшая. Зимой дуло в окно, но это был чистый холод, я привыкла к нему, как к домашнему платью. И не было роз на окнах, только несколько пыльных гераней. Все это было по моей мерке, все было мое: бедность моя, мой холод, мои герани.

МАУРИСЬО. И ты хочешь вернуться к этой нищете? Нет, Изабелла!

ИЗАБЕЛЛА. Кто мне запретит?

МАУРИСЬО. Я.

ИЗАБЕЛЛА. Ты? Послушай меня, Маурисьо. Теперь уже нет ни учителя, ни ученицы. Поговорим впервые как равные. Я расскажу тебе все, как будто это было не со мной, чтобы ты яснее видел. Однажды одинокую девочку вытащили из ее мира и перенесли в новый, чудесный, как будто в сказку. Ей дали сразу все, чего у нее не было никогда: семью... дом, окруженный деревьями... медовый месяц. Только надо было, конечно, играть фарс, но она "была лишена чувства меры" и слишком увлеклась. Подмостки стали для нее настоящим домом. Когда она говорила "бабушка" – это было не заученное слово, это жило в ней глубоко, с давних пор. Даже когда ее мнимый муж целовал ее, голова у нее кружилась от благодарности. Семь дней продолжался сон, и вот что вышло. Теперь я знаю, что одиночество будет еще тяжелее, и герани – еще несчастней, и холод – холоднее. Но они – моя единственная истина. Я не хочу опять заснуть, потому что боюсь снова проснуться. Прости, если я кажусь тебе несправедливой.

МАУРИСЬО. Несправедливо одно. Почему ты считаешь, что это было только с тобой? Тебе ни разу не пришло в голову, что это было и со мной?

ИЗАБЕЛЛА. Что ты хочешь сказать?

МАУРИСЬО. Я хочу сказать, что мне тоже нужно было пожить в этом доме, чтобы найти свою истину. Вчера я еще не знал, какого цвета у тебя глаза. Хочешь, я скажу тебе теперь, какие они в каждый час дня и как меняется их цвет, когда ты открываешь окно, и когда смотришь на огонь, и когда я пришел, и когда я ухожу... Семь ночей я чувствовал, что ты спишь за дверью. Ты не была моей, но мне нравилось слушать, как ты дышишь в соседней комнате. Я привык к твоему дыханию и теперь знаю одно: я не мог бы жить без него. Оно нужно мне рядом, навсегда, на моей подушке. В твоем доме или в моем, какое это имеет значение! Каждый из них может стать нашим. Выбирай ты.

ИЗАБЕЛЛА. Маурисьо! (Бросается в его объятия)

МАУРИСЬО. Марта-Изабелла!..

не разжимая объятий. Снова нетерпеливо звонит звонок.

МАУРИСЬО. Ты сошла с ума!

ИЗАБЕЛЛА. Не бойся. Теперь я сильна за двоих.

ИЗАБЕЛЛА. Проведите его сюда.

ИЗАБЕЛЛА. Ваша мнимая супруга.

ДРУГОЙ. Чрезвычайно рад. Во всяком случае, они неплохо выбрали.

ИЗАБЕЛЛА. Благодарю вас.

ДРУГОЙ. Я уже в курсе дела. Ну и балаган вы здесь развели. Трогательные письма, влюбленная чета, счастливая бабушка!.. Миленькая сказочка, с моралью и всем прочим. Жаль, что она так глупо кончается.

ИЗАБЕЛЛА. Еще не кончилась.

ДРУГОЙ. Продолжайте, если хотите. Вы знаете условия?

ИЗАБЕЛЛА. Слишком дорого. Пришлось бы продать дом – лишить их крова, под которым они могли бы спокойно умереть.

ДРУГОЙ. Я тоже могу преспокойно умереть, если вернусь без денег. Мои товарищи не понимают сказок, зато – неплохо стреляют.

ИЗАБЕЛЛА. Это ваше последнее слово?

ДРУГОЙ. Сказать еще раз? Ваш дружок просил меня вчера об отсрочке. Я согласился. Теперь она кончилась. Хватит проволочек. Есть монета или нет монеты?

ИЗАБЕЛЛА. Вы знаете не хуже меня, что это невозможно.

ДРУГОЙ. Посмотрим. Предполагаю, старушку вы где-нибудь заперли? А? Не утруждайте себя. Я дорогу знаю. (Идет)
Изабелла преграждает ему путь.
ИЗАБЕЛЛА. Стойте! Вы не пойдете!

ДРУГОЙ. Предупреждаю: меня еще никогда не останавливали дамы, предлагавшие себя. А угрожавшие мне – тем более! Посторонитесь!

ИЗАБЕЛЛА. Ради всего святого, подумайте, будет поздно! Одно ваше слово может убить ее!

ДРУГОЙ. Ну, это вы слишком.

ИЗАБЕЛЛА. К сожалению, нет. Только иллюзия поддерживала ее. Она действительно может умереть.

ДРУГОЙ. Вас так интересует жизнь этой женщины?

ИЗАБЕЛЛА. Больше, чем моя собственная.

ДРУГОЙ. Тогда, чего же мы теряем время? Можем обделать дельце ко всеобщему удовольствию. Двести тысяч стоит жизнь вашей драгоценной бабушки. Дешево, а?

ИЗАБЕЛЛА. Подлец!.. (Кидается к нему, хочет ударить)
Открывается дверь слева, входит бабушка.
БАБУШКА. Что здесь происходит, Изабелла?

ИЗАБЕЛЛА (бежит к ней). Бабушка!

БАБУШКА. Если не ошибаюсь, я видела сеньора вчера вечером... (Идет к нему) Вы хотите поговорить с кем-нибудь из нашей семьи?

ИЗАБЕЛЛА. Нет. Сеньор пришел проститься. (Умоляюще) Ведь вы уезжаете, правда, сеньор?

ДРУГОЙ. Я не для того проделал такое длинное путешествие, чтобы возвращаться с пустыми руками.

ИЗАБЕЛЛА. Это неправда! Не слушайте его, бабушка!

БАБУШКА. Что с тобой, дорогая? Что за манера принимать гостей? Простите ее. Она немного нервна. Оставь нас. Мне кажется, сеньор хочет сообщить мне что-то важное.

ИЗАБЕЛЛА. Нет, он не хочет! Я сама вам скажу, потом, когда он уйдет!

БАБУШКА (резко). Довольно, Изабелла. Иди в сад, и не возвращайся ни под каким предлогом, пока я тебя не позову, слышишь? Ни под каким предлогом! Иди.
Изабелла быстро выходит, закрыв лицо руками. Бабушка пристально

смотрит на незнакомца, наконец спокойно подходит к нему.

ДРУГОЙ. Нет, спасибо. Наш разговор будет краток.

БАБУШКА. Так, значит, вы предприняли длительное путешествие, чтобы говорить со мною? Откуда же вы приехали, сеньор?

ДРУГОЙ. Из Канады.

БАБУШКА. Хорошая страна. Мой внук тоже приехал оттуда, несколько дней тому назад. Ведь вы знакомы с моим внуком?

ДРУГОЙ. Да, хорошо знаком... Думаю, много лучше, чем вы сами.

БАБУШКА. Это возможно... Мы так долго не виделись! Когда он ушел из этого дома...

ДРУГОЙ. Когда его выгнали ни за что.

БАБУШКА. Да, вы правы. Когда мой муж выгнал его, я за него боялась. Голова у него была горячая. Но я верила в его сердце! Я знала, если он только вспомнит обо мне, он не сделает дурного. Так и случилось. Стали приходить письма, с ними – новая жизнь. И, наконец, он сам приехал ко мне.

ДРУГОЙ. Я знаю эту сказку. Только не знаю, как вы могли поверить ей, в ваши годы.

БАБУШКА. Я вас не понимаю.

ДРУГОЙ. Скажите, сеньора, вам никогда не приходило в голову, что письма могли быть фальшивыми?

БАБУШКА. Письма, фальшивые!?

ДРУГОЙ (резко). Все. Письма, и эта дурацкая история, и ваш внук собственной персоной. Что вы, ослепли или нарочно закрываете глаза?

БАБУШКА (поднимается). В чем вы хотите убедить меня? Что этот веселый и счастливый мальчик, живущий под моим кровом, – не внук мне? Что настоящий, мой, последняя капля моей крови – вот этот несчастный подлец? Это ты пришел сказать мне, Маурисьо?

ДРУГОЙ. Бабушка!..

БАБУШКА. И, чтобы нанести этот удар старой женщине, ты пересек море? Можешь гордиться. Дело, достойное мужчины!

ДРУГОЙ. Кончим. Значит, ты тоже участвовала в фарсе?

БАБУШКА. Нет. Я не знала до вчерашнего вечера. Когда я тебя увидела, у меня открылись глаза. Потом уже нетрудно было заставить дедушку все рассказать. Это было так страшно!.. Я не могла поверить. Только одно оставалось: "При мне он не решится"... И я ждала до конца. Доброго слова, раскаяния, колебания... Чего-нибудь, чтоб тебя простить. И не дождалась. Ты полез в самую рану своими грязными пальцами... туда, где болело больше всего.

ДРУГОЙ. Я иначе не мог, бабушка. Мне надо спасать шкуру!

БАБУШКА. Я знаю сумму. Ты сам сказал ей: "Двести тысяч стоит жизнь вашей драгоценной бабушки". Нет, Маурисьо. Она столько не стоит. Я бы отдала ее тебе за одну слезу. Теперь поздно плакать. Чего ты ждешь? Ни гроша я не дам, чтоб спасти эту шкуру, в которой нет ничего моего!

ДРУГОЙ. Ты дашь мне подохнуть на улице, как собаке?

БАБУШКА. Разве это не твой закон? Имей хотя бы мужество следовать ему.

ДРУГОЙ (хрипло). Подумай, не только меня могут убить! Может быть, придется убивать мне!

БАБУШКА. Ради твоей души. Маурисьо, не говори больше! Если в тебе есть еще что-нибудь человеческое, если ты хочешь еще сделать что-нибудь для меня, уходи отсюда, сейчас же!

ДРУГОЙ. Тебя так раздражает мое присутствие?

БАБУШКА. Ни минуты! Разве ты не видишь: у меня кончаются силы, мне трудно стоять... и я не хочу упасть перед тобой. Вон!

ДРУГОЙ. Ты сама будешь виновата.

БАБУШКА. Вон!
Другой выходит. Бабушка без сил падает в кресло, захлебывается слезами.
Трус... трус!..
Пауза. Входит сеньор Бальбоа, подбегает к ней.
БАЛЬБОА. Эухения, дорогая... Я ведь говорил, ты не сможешь.

БАБУШКА. Ты видишь, я смогла. Сильная боль прошла уже. Хуже всего – след, горе приходит потом, молча и захватывает так медленно, медленно... Но к нему я привыкла. Мы старые друзья. (Выпрямляется) Дети ничего не слышали?

БАЛЬБОА. Ты не хочешь им говорить?

БАБУШКА. Ни за что. Я обязана им лучшими днями жизни. А теперь я могу сделать что-то для них. (Встает, зовет громко) Маурисьо! Изабелла!

БАЛЬБОА. Откуда ты возьмешь силы?

БАБУШКА. Это последний день, Фернандо. Пусть не видят меня побежденной. Жизнь моя кончилась, но я стою. Как деревья.

ИЗАБЕЛЛА. Тот человек ушел?

БАБУШКА. Да, только что. Что за странный человек! Говорит, что проделал длинное путешествие, чтобы говорить со мной, смотрит на меня, молчит и уходит, как пришел.

МАУРИСЬО. Он ничего не сказал?

БАБУШКА. Казалось, он хочет сказать что-то важное, но вдруг у него пресекся голос и он не смог.

ИЗАБЕЛЛА. И ничего не сказал? Ни одного слова?

БАБУШКА. Одно: "Простите". Ты понимаешь что-нибудь? Больной человек, должно быть. Ты все уложила?

ИЗАБЕЛЛА. Еще есть время.

БАБУШКА (к Бальбоа). Срежь ту ветку палисандра. Детям будет приятно увезти эту память о доме. Ту, что у окна.
Бальбоа медленно идет по лестнице.
Ах, рецепт наливки, чуть было не забыла! Есть у тебя карандаш и бумага?

МАУРИСЬО. Да, бабушка. (Дает Изабелле карандаш, они садятся к столу)

БАБУШКА. Пиши, девочка. Посмотрим, как-то у тебя выйдет! Все женщины нашего дома делали ее хорошо. Пиши: взять воды и спирту поровну... (Совсем просто) Когда улетает самолет?

МАУРИСЬО. Завтра, на рассвете...

БАБУШКА. Завтра!.. Настой из изюма – на четверть. Лучше всего мускат. (Снова – очень просто) Ты мне будешь писать, Изабелла?

ИЗАБЕЛЛА. Да, бабушка, всегда, всегда.

БАБУШКА. Я хотела бы увидеть большие леса и санки!.. Два белка хорошо взбить. И когда-нибудь... когда у вас будет сын... Сын? (Замолчала, прислушиваясь к далекому обещанию)
Изабелла роняет карандаш и закрывает лицо рукой. Маурисьо

сжимает плечи Изабелле и вкладывает карандаш ей в руку.