Александр Артемович Адабашьян Никита Сергеевич Михалков Транссибирский экспресс

11

Между тем Транссибирский экспресс уходил все дальше на запад.

Фан, одетый, лежал на верхней полке своего купе, Александра Тимофеевна устроилась внизу с книжкой в руках.

Международный вагон плавно раскачивался. Почти все места в нем были заняты. Свободными оставались одно или два купе.

До сих пор Александра Тимофеевна ни словом не обмолвилась о предстоящем деле. Никто из тех, для кого «Фудзи-банком» были заказаны еще два билета, не появлялся. Едут ли они с ними, или в другом вагоне, и едут ли вообще — Чадьяров не знал. Проходя через вагоны в вагон-ресторан, он осторожно присматривался к пассажирам, но пока подозрения никто не вызывал. В соседнем купе ехал важный японец со свитой. Дальше — две старушки. Журналист. В следующем — молодая пара, муж и жена, итальянцы. Больше в международном вагоне никого не было.

Сейчас Чадьярова интересовало, знает ли Александра Тимофеевна суть предстоящей операции. Не исключена возможность, что она, как и он, служит лишь звеном в цепи. В таком случае Александра Тимофеевна тоже должна ждать от кого-то инструкций. Но как же так? Ее знакомили с Хаяси и Сугимори в кабинете управляющего «Фудзи-банком», она наверняка представляла, с кем имеет дело, и господину Хаяси не требовалось превращаться в портного, чтобы, сохранив инкогнито, представиться ей как бы заново. Значит, Александра Тимофеевна знала, зачем едет. Может быть, не все, но кое-что знала наверняка... Чадьяров смотрел прямо перед собой на лежавшие в нише вещи: чемоданы Александры Тимофеевны, ее шляпные коробки. Желтый кожаный чемодан, принесенный Шпазмой, стоял в сторонке.

«Начнем все сначала, — думал Чадьяров. — Завербованный несколько дней назад несчастный глупый китаец с сомнительным прошлым едет по заданию японской разведки со своей фиктивной женой в страну, откуда он едва унес ноги. Едет, с тем чтобы провести в Москве два дня и вернуться восвояси... Задания своего он не знает. Сшито три новых костюма, и кроме своих вещей и вещей «жены» в их багаже есть чемодан, содержимое которого неизвестно... Помимо них в поезде должны ехать еще двое. Кто они? И какую все-таки роль придется сыграть китайцу Фану? Однако торопиться не будем. Выждем...»

При толчке на одном из стыков желтый чемодан упал набок. «А вот он и сам просится», — ухмыльнулся Чадьяров.

От звука упавшего чемодана Александра Тимофеевна встрепенулась и быстро посмотрела на Фана. Он лежал неподвижно.

— Нет, не могу, — простонал Фан. — Не могу... Да что я, олух, что ли, какой-нибудь? Зачем еду? Зачем?! Два дня прошло. Что я должен делать? Куда меня везут?

— Когда нужно будет, все узнаешь, потерпи, — равнодушно сказала Александра Тимофеевна.

— Что значит «потерпи»?! — вспылил Фан. — Что значит? Я же не по Америке еду! Из Советов еле ноги унес, понимаешь?

Александра Тимофеевна продолжала читать книгу.

— Это нечестно, — дрогнувшим голосом сказал Фан, глядя на «жену». — Если ты что-то знаешь и молчишь, это нечестно... Одно дело делаем! Нельзя же так мучить человека... Я спать не могу, есть не могу. Так можно и с ума сойти! Ехать неизвестно куда, неизвестно зачем — и все время бояться. Пойми меня. Попробуй стать на мое место!

— Это невозможно, — холодно усмехнулась Александра Тимофеевна. — При всем желании я не могу оказаться на месте хозяина кабака!

— Почему ты так со мной говоришь? — горько спросил Фан. — Почему вы все так со мной разговариваете? За что презираете? Я только хочу знать, зачем еду я что вы затеяли.

— Кто это «вы»? — усмехнулась Александра Тимофеевна. Она отложила книгу и встала.

— Все вы! — Фан отвернулся к стенке. — Политики!

Александра Тимофеевна похлопала его по спине.

— Перестань, успокойся, — примирительно сказала она. — Что ты, ей-богу?.. Я тоже ничего не знаю. Придет время, задание нам сообщат. Не надо нервничать. Пойдем обедать...

Фан тяжело, с расстроенным видом слез с полки.

Коридор был пуст. Они прошли через тамбур, миновали следующий вагон. Фан — впереди, Александра Тимофеевна — сзади. Перед вагоном-рестораном Фан остановился.

— Ты иди, я сейчас... — И он показал глазами на дверь в туалет. — Закажи только молоко. Эта кухня не по мне.

Выждав несколько секунд, после того как хлопнула ресторанная дверь, Чадьяров выскользнул из туалета, достал железнодорожный ключ-трехгранку, сунул в скважину и повернул. Над дверной ручкой появилась надпись: «Занято».

Он побежал по коридору к своему купе и, войдя, запер за собой дверь. Одним прыжком взлетел на свою полку, достал желтый чемодан, осмотрел замки, ремни, приложился ухом — прислушался: ничего особенного. Не спеша расстегнул ремни, вытащил из клубка шерсти в корзинке на столе спицу, вставил тонкий конец в замок.

«Спокойно, спокойно, — твердил сам себе Чадьяров, — время есть».

Петля щелкнула, откинулась. В чемодане лежали мужские вещи. Несколько рубашек, галстук, белье и кимоно Фана, то самое, в котором он бегал по утрам и которое несколько дней назад отдал в прачечную.

Осторожно, чтобы не помять, Чадьяров вынимал вещи и складывал на диван. Когда чемодан опустел, он

поднял его, взвесил на руках — тяжеловат. Прощупал крышку, дно — ничего подозрительного. Осмотрел стенки. Так и есть: в задней тайник.

Концом спицы Чадьяров аккуратно оттянул заглушку, и она выпала: В тайнике лежал пистолет. Накрыв его носовым платком, Чадьяров осторожно вынул находку из чемодана. На рукоятке пистолета была выгравирована надпись: «Бесстрашному красному командиру, борцу за идеалы Мировой революции. Реввоенсовет VII. 17 ноября 1920 года». Вытащил обойму и, придерживая пистолет другим концом платка, разобрал его, осторожно извлек боевую пружину, сунул ее в карман.

Положив пистолет на место, стал укладывать вещи в том порядке, в каком они лежали. «Раз про оружие мне не сказано, значит, оно может быть направлено против меня. Пружину вставить недолго, а так — безопасней», — рассудил он.

Вагон-ресторан был почти пуст. Кроме Александры Тимофеевны здесь сидел только господин Сайто и сопровождающие его четверо молодых людей.

— Добрый день, мадам. Что желаете? — улыбнулся официант.

— Принесите пока стакан молока моему мужу, он сейчас подойдет. — Александра Тимофеевна посмотрела на часы.

Все это время, как Александра Тимофеевна впервые увидела Фана, ее не покидало чувство непонятного беспокойства и раздражения. Глупый, суетливый, трусливый, смотрит на нее собачьими глазами, стонет по ночам — ужас какой-то! С тех пор как Александра Тимофеевна Демидова стала работать с японцами, это был первый случай, когда она чувствовала себя так нехорошо.

Из России она бежала, когда ей был 21 год. Росла в Вятке, в бедной офицерской семье, родители хотели видеть свою дочь счастливой, а все представления о ее счастье были у них связаны с Петербургом. Правдами и неправдами, подключив свои немногочисленные связи и единственную столичную родственницу, вдову отставного генерала, им удалось устроить Сашу в Смольный институт.

Первые годы учебы Саша потом вспоминала как непрерывную череду унижений, оскорблений самолюбия, иронии над ее бедностью и провинциальностью. Прошлого своего она стыдилась. Самые нежные воспоминания раннего детства, когда она помнила себя маленькой, сидящей в теплом солнечном квадрате на полу, или ощущение чуда от впервые увиденного парохода на реке, отравлены были для нее тем, что пол в доме родителей был не паркетный, а дощатый, крашеный, и река была не закованной в гранит Невой, а Вяткой — с зелеными берегами, с бабами, полоскавшими белье, с деревянным мостом, ежегодно сносимым ледоходом.

Нужно ли удивляться, что подругой Саша избрала себе Вареньку Львову, единственную дочь знатных и богатых родителей. Варенька была обаятельна и простодушна. В первых ученицах она не числилась, потому что больше всего на свете любила танцы, вышивание и страшные истории, которые по ночам шепотом рассказывались в дортуаре. Сашу Варенька обожала. Саша была в числе первых учениц, много читала и, что больше всего восхищало Вареньку, прочитанное запоминала.

Саша тоже привязалась к Вареньке. Первое время Сашу потрясало даже не столько богатство и роскошь семейства Львовых, сколько то, как запросто принимала ее Варенька, как искренне изумлялась, узнав, что Саша сама причесывается и заплетает себе косу...

Чем ближе подходило время выпуска, тем чаще в разговорах девиц мелькали слова «жених», «замужество», «юнкер», «приданое»... Все чаще пирожник, единственный, кому дозволено было беспрепятственно проникать с улицы в институт, приносил на дне своей корзины тайные записки-секретки. До глубокой ночи не утихал шепот в дортуарах, но страшных историй с привидениями никто больше не рассказывал.

В Варенькиной жизни слово «жених» материализовалось в высокого, белолицего, с холеной русой бородой инженера Владимира Константиновича Акимова. Происхождения он был незнатного, но богат, учился за границей, а главное, как со слов родителей страстным шепотом поведала Варенька, — «подавал надежды на блистательное будущее». И Сашенька поняла: пора действовать. Дружба дружбой, но Вареньке с ее положением и приданым беспокоиться не о чем, а у нее, Саши, единственным капиталом были молодость и миловидность.

Сначала она решила расстроить сватовство Акимова с Варенькой. Для этого Саше было достаточно сообщить подруге о тайных домогательствах инженера, а потом еще и пересказать текст полученного якобы письма, содержащего недвусмысленные намеки и нелестные слова в адрес Вареньки и ее матери. Вскоре ничего не понимающему Акимову без объяснения причин от дома отказали. Выполнение второй части задуманного плана — прибрать инженера к рукам — неожиданно пришлось отложить: Акимов, расстроившись, уехал за границу.

После выпуска Варенька с матерью, а с ними и Саша уехали в подмосковное имение Львовых. Там до них и дошла весть о революции.

Варенька с матерью решили бежать в Англию, где уже несколько лет по делам службы находился господин Львов. К революции они всерьез не относились, поэтому Саша охотно приняла предложение переждать беспорядки в их петербургском доме.

«Беспорядки», естественно, переждать не удалось. Сашу вскоре выселили из львовского дома. Туда въехало какое-то учреждение. Некоторое время Саша существовала за счет драгоценностей и побрякушек, унесенных из дома Львовых, но этого хватило ненадолго. Пришлось устроиться на службу, но эти дни впоследствии Саша старалась не вспоминать. Случайно она узнала, что инженер Акимов вернулся в Россию. Более того, стал крупным начальником по железнодорожному ведомству, и Саша решила, что его послала сама судьба.

Она пришла к Акимову, он ее сразу узнал и встретил приветливо. Однако все повернулось совсем не так, как Саша ожидала. Она просила вернуть ей если не весь дом, то хотя бы несколько комнат в доме Львовых и дать возможность спокойно существовать без ежедневных посещений опостылевшей конторы, но Акимов ее просьбе не внял. Выдумав в свое время историю со злополучным письмом, Саша настолько уверовала в некие отношения между нею и инженером, что его слова о необходимости работать, жить одной жизнью со страной показались ей чудовищным предательством и оскорблением.

В тот же день она отправилась в ЧК и заявила, что ей нужно сделать важное сообщение. Ее провели к начальнику, и она потребовала немедленного ареста Акимова: он, мол, дворянин, был дружен с нынешним эмигрантом Львовым, а теперь прикидывается честным советским служащим. Чекист внимательно выслушал ее, потом сказал, что ему нужно отлучиться из кабинета, а ее попросил изложить все сказанное письменно. Не было его довольно долго. За это время Саша успела написать четыре страницы и предвкушала восторг неминуемого и скорого отмщения. Чекист вернулся не один. Следом за ним вошел Акимов.

— Вам знакома эта гражданка? — спросил чекист.

— Знакома, — ответил Акимов, вздохнул и добавил: — К сожалению.

Чекист передал ему исписанные Сашей листки. Акимов, прочитав, ничего не сказал, на Сашу даже не посмотрел, попросил чекиста не наказывать ее и отпустить поскорее. Он не назвал Сашу но имени, сказал: «ее».

Когда Акимов вышел, чекист объяснил Саше, что Акимов — профессиональный революционер, уважаемый в партии человек и что следовало бы ее наказать за клевету, но у ЧК есть дела поважнее, чем разбираться в мотивах истерик малокровных барышень...

В доме, где квартировала в то время Саша, жил красный командир, и она решила украсть у него револьвер и застрелить Акимова. Она была твердо убеждена, что все ее несчастья от него.

Револьвер она украла неудачно. Пропажа сразу же обнаружилась. Саша успела выскочить на улицу. Кто-то гнался за ней, она, не оборачиваясь, выстрелила, не попала, бросила револьвер в сугроб и убедила. Страх погнал ее из Петрограда. Опомнилась она в Нижнем Новгороде. Видимо, тот же страх гнал ее домой, в Вятку. Случайно на пристани в Нижнем Саша встретила вятских знакомых, она так была напугана, что рассказала им все. Вместе они решили, что конечно же в Вятке ее уже ищут и спасение одно — бежать из России.

Сначала она попала в Швецию, потом в Канаду, в Японию. Для тамошней эмиграции ее рассказы о конфликте с властями, о пребывании в ЧК, о покушении на красного командира с погоней и перестрелкой, рассказы, обросшие к этому времени новыми подробностями, сделали Александру Тимофеевну Демидову врагом Советской власти. Она и сама уже искренне верила в это.

Из Японии Александра Тимофеевна перебралась в Харбин, который стал к тому времени центром белой эмиграции на Востоке. Там Александра Тимофеевна и была завербована японской разведкой.

Три года назад, по заданию разведки, она вышла замуж за советского служащего КВЖД, для того чтобы скомпрометировать его на продаже наркотиков. Александра Тимофеевна жила с человеком, которого ненавидела, и, после того как его арестовали, воспоминания об их мучительном супружестве не давали ей спокойно спать. Слава богу, задание теперь ничего такого не требовало...

«Ну где же этот болван?» — раздраженно подумала Александра Тимофеевна и вновь взглянула на часы.

Дверь ресторана между тем отворилась, и вошел Карл Шнайдер, тот самый бородатый иностранец, что садился в поезд в Харбине. Он поклонился Александре Тимофеевне и сел у окна.

Александра Тимофеевна решительно встала, направилась к выходу.

— Мадам уходит? — удивленно спросил официант.

— Нет-нет, я сейчас...

Дверь туалета была заперта. Над ручкой виднелась надпись: «Занято». Демидова отошла к окну и закурила.

«Не удавился ли он там со страху?» — подумала она, глядя на бесконечную тайгу, проплывающую за окном. Вагон раскачивался, вздрагивая на стыках. «Господи, — устало подумала Александра Тимофеевна. — Сколько же еще ехать!»

Наконец щелкнул замок, из туалета медленно вышел Фан. Он испуганно уставился на «жену»:

— Что случилось?

— Ничего, — презрительно взглянув на него, ответила Александра Тимофеевна.

— А я думал, началось...

Господин Сайто сидел в своем купе и читал. В дверь постучали.

— Да, Исида. В дороге я намерен придерживаться своего обычного расписания, я вас предупреждал. С двух до трех я отдыхаю. Сейчас без десяти два.

— Через пять минут я сам хотел прийти и постелить вам.

Господин Сайто поднялся и вышел из купе. Исида остался один. Он быстро расстелил постель, накрыл ее одеялом. Тихо подошел к двери, прислушался и осторожно, без щелчка, запер дверь на замок. Затем он лег на постель лицом к стене, полежал некоторое время, и со стороны могло показаться, что он собирается спать. Исида, стараясь не менять позы и не сводя глаз с намеченного места на стене, вытянул из кармана тонкий шнурок. Один конец шнурка прижал пальцем к стене, приподнялся, а другой рукой измерил расстояние до наружной стенки вагона — получалось около полуметра. На обоих концах шнура он завязал узелки, встал, аккуратно свернул шнурок и сунул его в карман. Разгладил постель и так же, не щелкнув замком, отпер дверь.

— Вы можете отдыхать, господин, — сказал Исида и поклонился.