Александр Дюма. Три мушкетера

заклинания, дьявол усиливал соблазны, так что колокол оглушительно гудел

день и ночь, возвещая о страстном желании кающегося умертвить свою плоть.

Монахам не оставалось ни минуты отдыха. Днем они только и делали, что

поднимались и спускались по лестнице, ведущей в часовню; ночью, сверх

обычных молитв, им приходилось по двадцать раз соскакивать с коек и

простираться ниц на полу своих келий.

Неизвестно, отступился ли дьявол или дело это надоело монахам, но по

прошествии трех месяцев кающийся вновь появился в свете, где пользовался

репутацией самого страшного одержимого, какого когда-либо видели на земле.

По выходе из монастыря он принял судейское звание, занял место своего

дядюшки, став президентом в парламенте, перешел - что доказывало его редкую

проницательность - на сторону кардинала, был назначен канцлером, служил

верным орудием в руках его преосвященства в его ненависти к королеве-матери

и в его происках против Анны Австрийской; натравливал судей в течение всего

дела Шале, поддерживал великого эконома Лафема (*36) во всех его начинаниях,

и в конце концов, полностью завоевав доверие кардинала, доверие, достойно

заслуженное им, он взял на себя необычайное поручение, для выполнения

которого явился сейчас к королеве.

Королева, когда он вошел, все еще стояла, но, увидев его, сразу

опустилась в кресло, знаком приказав своим дамам занять места на подушках и

пуфах. Затем она гордо повернулась к вошедшему.

- Что вам угодно, сударь? - спросила Анна Австрийская. - И с какой

целью вы явились сюда?

- По поручению короля, невзирая на глубокое уважение, которое я имею

честь питать к вашему величеству, я вынужден произвести тщательный обыск

среди ваших бумаг.

- Как, сударь! - воскликнула королева. - Обыск у меня?.. У меня?..

Какая неслыханная низость!

- Прошу извинить меня, ваше величество, но сейчас я лишь орудие в руках

короля. Разве его величество не были только что здесь и не просили вас быть

готовой к этому посещению?

- Ищите же, сударь. Я преступница, надо полагать... Эстефания, подайте

ключи от всех моих столов и бюро.

Канцлер для виду порылся в ящиках, хотя и был уверен, что королева не

там хранит важное письмо, написанное днем.

После того как канцлер раз двадцать выдвинул и вновь задвинул ящики

бюро, ему все же пришлось, преодолев некоторую нерешительность, сделать

последний шаг в этом деле, другими словами - обыскать королеву.

Канцлер повернулся к Анне Австрийской.

- Сейчас, - произнес он тоном, в котором сквозили растерянность и

смущение, - мне остается приступить к главной части обыска.

- Какой? - спросила королева, которая не понимала или не желала понять

намерений канцлера.

- Его величество знает, что сегодня днем королевой было написано

письмо. Его величеству известно, что это письмо еще не отослано по

назначению. Этого письма не оказалось ни в вашем столе, ни в бюро. Между тем

оно где-нибудь спрятано.

- Но осмелитесь ли вы коснуться вашей королевы? - произнесла Анна

Австрийская, выпрямившись во весь рост и устремляя на канцлера взгляд, в

котором вспыхнула угроза.

- Я верный слуга короля и выполняю все, что приказывает его величество.

- Что ж, это правда! - сказала Анна Австрийская. - И шпионы господина

кардинала сослужили ему верную службу. Я действительно написала сегодня

письмо, и письмо это не отправлено. Письмо здесь.

И королева положила свою прекрасную руку на грудь.

- В таком случае дайте мне это письмо, ваше величество, - сказал

канцлер.

- Я отдам его только королю, сударь, - ответила Анна.

- Если бы король желал лично получить от вашего величества письмо, он

бы сам попросил его у вас. Но повторяю вам: он поручил мне потребовать у вас

письмо, с тем что если вы откажетесь...

- Продолжайте!

- ...он мне же поручил взять его у вас.

- Как? Что вы хотите сказать?

- Что мои полномочия идут далеко, и мне, чтобы найти эти бумаги, дано

разрешение произвести даже личный обыск вашего величества.

- Какой ужас! - вскричала королева.

- Поэтому прошу вас, сударыня, проявить уступчивость.

- Ваше поведение неслыханно грубо, понимаете ли вы это, сударь?

- Король приказывает, ваше величество. Прошу извинить меня.

- Я не потерплю этого! Нет-нет, лучше смерть! - вскричала королева, в

которой вскипела гордая кровь повелителей Испании и Австрии.

Канцлер низко поклонился, затем, с явным намерением не отступать ни на

шаг в исполнении порученной ему задачи, точно так, как сделал бы это палач в

застенке, он приблизился к Анне Австрийской, из глаз которой сразу же

брызнули слезы ярости.

Королева, как мы уже говорили, была очень хороша собой. Рискованно

поэтому было дать кому-либо такое поручение, но король, весь во власти своей

ревности к герцогу Бекингэму, уже ни к кому другому не ревновал.

Надо полагать, что канцлер Сегъе в эту минуту искал глазами веревку

пресловутого колокола, но, не найдя ее, протянул руку к тому месту, где, по

собственному признанию королевы, было спрятано письмо.

Анна Австрийская отступила на шаг и так побледнела, словно готова была

умереть. Чтобы не упасть, она левой рукой оперлась на стол, стоявший позади

нее, а правой вынула из-за корсажа письмо и подала его канцлеру.

- Возьмите, сударь, это письмо! - воскликнула королева голосом,

прерывающимся от волнения. - Возьмите его и избавьте меня от вашего мерзкого

присутствия.

Канцлер, дрожа от вполне понятного волнения, взял письмо и,

поклонившись до земли, вышел.

Не успела дверь закрыться за ним, как королева почти без чувств упала

на руки своих дам.

Канцлер отнес письмо к королю, не заглянув в него. Рука короля,

протянутая за письмом, дрожала. Он начал искать адрес, которого не было,

страшно побледнел, медленно развернул письмо и, с первых же слов увидев, что

оно обращено к испанскому королю, быстро пробежал его до конца.

Это был полный план нападения на кардинала. Королева предлагала своему

брату и австрийскому королю, которые чувствовали себя оскорбленными

политикой Ришелье, постоянно стремившегося унизить австрийский королевский

дом, пригрозить объявлением войны Франции и поставить условием сохранения

мира отставку кардинала. О любви в этом письме не было ни слова.

Король, сразу повеселев, послал узнать, во дворце ли еще кардинал. Ему

ответили, что его преосвященство в кабинете и ожидает распоряжений его

величества.

Король немедленно отправился к нему.

- Представьте себе, герцог, - сказал король, - правы оказались вы, а не

я. Вся интрига действительно политического свойства, и о любви нет и речи в

этом письмо. Но зато в нем очень много говорится о вас.

Кардинал взял письмо и прочел с величайшим вниманием. Дойдя до конца,

он перечел его вновь.

- Ну что ж, ваше величество, - сказал он, - вы видите сами, до чего

доходят мои враги: вам угрожают двумя войнами, если вы не удалите меня. На

вашем месте, ваше величество, я, право же, уступил бы столь энергичным

настояниям. Я же, со своей стороны, был бы безмерно счастлив уйти от дел.

- Что вы говорите, герцог!

- Я говорю, ваше величество, что здоровье мое разрушается в этой

чрезмерно напряженной борьбе и бесконечных трудах. Я говорю, что, по всей

видимости, буду не в силах выдержать утомление при осаде Ла-Рошели и лучше

будет, если вы назначите туда господина де Конде, для которого ведение войны

есть его прямое дело, а не меня, служителя церкви, которому не позволяют

отдаться его призванию, заставляя заниматься делами, к которым у него нет

никакой склонности. Это обеспечит вам счастье в вашей семейной жизни и, я не

сомневаюсь, укрепит вашу славу за рубежом.

- Будьте спокойны, герцог, - ответил король. - Я все понимаю. Все лица,

поименованные в этом письме, понесут должную кару. Не избежит ее и королева.

- Ах, что вы говорите, ваше величество! Да упаси бог, чтобы королева

претерпела из-за меня хоть малейшую неприятность! Королева всегда считала

меня своим врагом, хотя ваше величество сами можете засвидетельствовать, что

я постоянно горячо заступался за нее, даже перед вами. О, если бы она

оскорбила честь вашего величества изменой, тогда другое дело, и я первый бы

сказал: "Нет пощады виновной!" К счастью, об этом и речи нет, и ваше

величество могли вновь в этом убедиться.

- Это верно, господин кардинал, - сказал король. - И вы, как всегда,

были правы. Но королева тем не менее заслужила мои гнев.

- Вы сами, ваше величество, виновны перед ней. И было бы вполне

понятно, если б она разгневалась на вас. Ваше величество обошлись с ней

чересчур сурово.

- Вот именно так я всегда буду обходиться с моими врагами, а также и с

вашими, какое бы высокое положение они ни занимали и какой бы опасности я ни

подвергался, проявляя такую строгость.

- Королева враг мне, но не вам, ваше величество. Напротив, она

преданная супруга, покорная и безупречная. Позвольте же мне вступиться за

нее перед вашим величеством.

- Так пусть она пойдет на уступки, пусть сама сделает первый шаг!

- Напротив, ваше величество, подайте вы добрый пример. Ведь виновны

были вы, заподозрив королеву.

- Мне сделать первый шаг! - воскликнул король. - Ни за что!

- Ваше величество, умоляю вас!

- Да, кроме того, как найти подходящий повод?

- Сделав что-нибудь, что могло бы доставить ей удовольствие.

- Что же именно?

- Дайте бал. Вы знаете, как королева любит танцы. Ручаюсь вам, что ее

гнев не устоит перед таким проявлением внимания.

- Господин кардинал, ведь вам известно, что я не любитель светских

развлечений.

- Раз она знает, какое отвращение вы питаете к таким забавам, она тем

более будет вам благодарна. Да к тому же ей представится случай приколоть

прекрасные алмазные подвески, которые вы ей недавно поднесли ко дню рождения

и с которыми она еще нигде не успела появиться.

- Увидим, господин кардинал, увидим, - проговорил король, наслаждаясь

сознанием, что королева оказалась виновной в преступлении, мало его

беспокоившем, и невинной в том, чего он больше всего опасался, и поэтому

готовый помириться с ней. - Увидим. Но, клянусь честью, вы слишком

снисходительны.

- Ваше величество, - ответил кардинал, - предоставьте строгость

министрам. Снисходительность - добродетели королей; прибегните к ней, и вы

увидите, что это пойдет на пользу.

Вслед за этим, услышав, что часы пробили одиннадцать, кардинал с низким

поклоном попросил разрешения удалиться и простился с королем, умоляя его

помириться с королевой.

Анна Австрийская, ожидавшая упреков после того, как у нее отобрали

письмо, крайне удивилась, заметив на следующий день, что король делает

попытки к примирению. В первые минуты она была готова отвергнуть их:

гордость женщины и достоинство королевы были так глубоко уязвлены, что она

не могла сразу забыть обиду. Но, поддавшись уговорам своих придворных дам, в

конце концов она постаралась сделать вид, будто начинает забывать о

случившемся. Король, воспользовавшись этой переменой, сообщил ей, что в

самом ближайшем будущем предполагает дать большой бал.

Бал представлял собой такую редкость для несчастной Анны Австрийской,

что при этом известии, как и предполагал кардинал, последний след обиды

исчез - если не из сердца ее, то с лица. Она спросила, на какой день

назначено празднество, но король ответил, что на этот счет еще нужно будет

сговориться с кардиналом.

И в самом деле, король каждый день спрашивал кардинала, когда будет

устроено это празднество, и каждый день кардинал под каким-нибудь предлогом

отказывался твердо назвать число.

Прошла неделя.

На восьмой день после описанных нами событий кардинал получил письмо,

отправленное из Лондона и содержавшее только следующие строки: "Я достала

их. Не могу выехать из Лондона, потому что у меня не хватит денег. Вышлите

мне пятьсот пистолей, и, получив их, я через четыре или пять дней буду в

Париже".

нему с обычным вопросом.

Ришелье посчитал по пальцам и мысленно сказал себе:

"Она пишет, что приедет через четыре или пять дней после получения

денег. Дней пять пройдет, пока деньги прибудут в Лондон, и дней пять - пока

она приедет сюда. Всего, значит, десять дней. Нужно принять в расчет

противный ветер, всякие досадные случайности и недомогания. Предположим,

двенадцать дней... "

- Ну как же, герцог, вы рассчитали? - спросил король.

- Да, ваше величество. Сегодня у нас двадцатое сентября. Городские

старшины устраивают третьего октября празднество. Все складывается

великолепно. Никто не подумает, что вы идете на уступки королеве.

Помолчав, кардинал добавил:

- Не забудьте, кстати, накануне праздника сказать королеве, что вы

желали бы видеть, к лицу ли ей алмазные подвески.

XVII. СУПРУГИ БОНАСЬЕ

Кардинал уже вторично в разговоре с королем упоминал об алмазных

подвесках. Людовика XIII поразила такая настойчивость, и он решил, что за

этим советом кроется тайна.

Он не раз чувствовал себя обиженным по той причине, что кардинал,

имевший превосходную полицию - хотя она и не достигала совершенства полиции,

современной нам, - оказывался лучше осведомленным о семейных делах короля,

чем сам король. На этот раз король решил, что беседа с Анной Австрийской

должна пролить свет на какое-то обстоятельство, непонятное ему. Он надеялся

затем вернуться к кардиналу, проникнув в какие-то тайны, известные или

неизвестные его преосвященству. И в том и в другом случае это должно было

поднять престиж короля в глазах его министра.

Людовик XIII пошел к королеве и, по своему обыкновению, начал разговор

с угроз, относившихся к ее приближенным. Анна Австрийская слушала, опустив

голову, давая излиться потоку, в надежде, что должен же наступить конец. Но

не этого желал король. Король желал ссоры, в пылу которой должен был

пролиться свет - безразлично какой. Он был убежден, что у кардинала есть

какая-то затаенная мысль и что он готовит ему одну из тех страшных

неожиданностей, непревзойденным мастером которых он был. Его настойчивые

обвинения привели его к желанной цели.

- Ваше величество, - воскликнула Анна Австрийская, выведенная из

терпения смутными намеками, - почему вы не скажете прямо, что у вас на душе?

Что я сделала? Какое преступление совершила? Не может быть, чтобы ваше

величество поднимали весь этот шум из-за письма, написанного мною брату.

Король не нашелся сразу, что ответить на такой прямой вопрос. Он

подумал, что сейчас самое время сказать те слова, которые должны были быть

оказаны только накануне празднества.

- Сударыня, - проговорил он с важностью, - в ближайшие дни будет

устроен бал в ратуше. Я считаю необходимым, чтобы вы, из уважения к нашим

славным старшинам, появились на этом балу в парадном платье и непременно с

алмазными подвесками, которые я подарил вам ко дню рождения. Вот мой ответ.

Ответ этот был ужасен. Анна Австрийская подумала, что королю известно

все и что он только по настоянию кардинала был скрытен всю эту неделю. Такая

скрытность, впрочем, была в характере короля. Королева страшно побледнела и

оперлась о маленький столик своей прелестной рукой, сейчас казавшейся

вылепленной из воска. Глядя на короля глазами, полными ужаса, она не

произнесла ни слова.

- Вы слышите, сударыня? - спросил король, наслаждаясь ее

замешательством, хоть и не угадывая его причины. - Вы слышите?

- Слышу, сударь, - пролепетала королева.

- Вы будете на этом балу?

- Да.

- И на вас будут ваши алмазные подвески?

Королева стала еще бледнее. Король заметил это и, удивлясь ее тревоге,

с той холодной жестокостью, которая составляла одну из самых неприятных

сторон его характера, проговорил:

- Итак, решено! Вот и все, что я хотел сказать вам.

- Но на какой день назначен бал? - спросила Анна Австрийская.

Людовик XIII почувствовал, что ему не следует отвечать на этот вопрос:

голос королевы был похож на голос умирающей.

- Весьма скоро, сударыня, - ответил король. - Но я не помню в точности

числа, нужно будет спросить у кардинала.

- Значит, это его высокопреосвященство посоветовал вам дать бал? -

воскликнула королева.

- Да, сударыня. Но к чему этот вопрос? - с удивлением спросил король.

- И он же посоветовал вам напомнить мне об алмазных подвесках?

- Как вам сказать...

- Это он, ваше величество, он!

- Не все ли равно - он или я? Не считаете ли вы эту просьбу преступной?

- Нет, сударь.

- Значит, вы будете?

- Да.

ваше обещание.

Королева сделала реверанс, не столько следуя этикету, сколько потому,

что у нее подгибались колени.

Король ушел очень довольный.

- Я погибла! - прошептала королева. - Погибла! Кардинал знает все. Это

он натравливает на меня короля, который пока еще ничего не знает, но скоро

узнает. Я погибла! Боже мой! Боже мой!..

Она опустилась на колени и, закрыв лицо дрожащими руками, углубилась в

молитву.

г-жа де Шеврез находилась в Туре. Зная, что за ней следят настойчивее, чем

когда-либо, королева смутно догадывалась, что предает ее одна из ее

придворных дам, но не знала, кто именно. Ла Порт не имел возможности

выходить за пределы Лувра; она не могла довериться никому на свете.

Ясно представив себе, как велико несчастье, угрожающее ей, и как она

одинока, королева не выдержала и разрыдалась.

- Не могу ли я чем-нибудь помочь вашему величеству? - произнес вдруг

нежный, полный сострадания голос.

Королева порывисто обернулась; нельзя было ошибиться, услышав этот

голос: так говорить мог только друг.

И действительно, у одной из дверей, ведущей в комнату королевы, стояла

хорошенькая г-жа Бонасье. Она была занята уборкой платьев и белья королевы в

соседней маленькой комнатке и не успела выйти, когда появился король. Таким

образом, она слышала все.

Королева, увидев, что она не одна, громко вскрикнула. В своей

растерянности она не сразу узнала молодую женщину, приставленную к ней Ла

Портом.

руки и плача при виде отчаяния своей повелительницы. - Я предана вашему

величеству душой и телом, и, как ни далека я от вас, как ни ничтожно мое

звание, мне кажется, что я придумала, как вызволить ваше величество из беды.

- Вы! О, небо! Вы! - вскричала королева. - Но взгляните мне в глаза.

Меня окружают предатели. Могу ли я довериться вам?

- Ваше величество, - воскликнула молодая женщина, падая на колени, -

клянусь моей душой, я готова умереть за ваше величество.

Этот крик вырвался из самой глубины сердца и не оставлял никаких

сомнений в его искренности.

- Да, - продолжала г-жа Бонасье, - да, здесь есть предатели. Но именем

пресвятой девы клянусь, что нет человека, более преданного вашему

величеству, чем я! Эти подвески, о которых спрашивал король... вы отдали их

герцогу Бекингэму, не правда ли? Эти подвески лежали в шкатулке розового

дерева, которую он унес с собою? Или я ошибаюсь, или не то говорю?

- О, боже, боже! - шептала королева, у которой зубы стучали от страха.

- Так вот, - продолжала г-жа Бонасье, - эти подвески надо вернуть.

- Да, конечно, надо. Но как, как это сделать? - вскричала королева.

- Надо послать кого-нибудь к герцогу.

- Но кого? Кого? Кому можно довериться?

- Положитесь на меня, ваше величество. Окажите мне эту честь, моя

королева, и я найду гонца!

- Но придется написать!

- Это необходимо. Хоть два слова, начертанные рукою вашего величества,

и ваша личная печать.

- Но эти два слова - это мой приговор, развод, ссылка...

- Да, если они попадут в руки негодяя. Но я ручаюсь, что эти строки

будут переданы по назначению.

- О, господи! Мне приходится вверить вам мою жизнь, честь, мое доброе

имя!

- Но как? Объясните мне, по крайней мере!

- Моего мужа дня два или три назад освободили. Я еще не успела

повидаться с ним. Это простой, добрый человек, одинаково чуждый и ненависти

и любви. Он сделает все, что я захочу. Он отправится в путь, не зная, что он

везет, и он передаст письмо вашего величества, не зная, что оно от вашего

величества, по адресу, который будет ему указан.

Королева в горячем порыве сжала обе руки молодой женщины, глядя на нее

так, словно желала прочесть все таившееся в глубине ее сердца.

Но, видя в ее прекрасных глазах только искренность, она нежно

поцеловала ее.

- Сделай это, - воскликнула она, - и ты спасешь мою жизнь, спасешь мою

честь!

- О, не преувеличивайте услуги, которую я имею счастье оказать вам! Мне

- Это правда, дитя мое, - проговорила королева. - И ты не ошибаешься.

- Так дайте мне письмо, ваше величество. Время не терпит.

Королева подбежала к маленькому столику, на котором находились чернила,

бумага и перья; она набросала две строчки, запечатала письмо своей печатью и

протянула его г-же Бонасье.

- Да, - сказала королева, - но мы забыли об одной очень важной вещи.

- О какой?

- О деньгах.

Госпожа Бонасье покраснела.

- Да, правда, - проговорила она. - И я должна признаться, что мой

муж...

- Нет, деньги у него есть. Он очень скуп - это его главный порок. Но

пусть ваше величество не беспокоится, мы придумаем способ...

- Дело в том, что и у меня нет денег, - промолвила королева. (Тех, кто

прочтет мемуары г-жи де Моттвиль, не удивит этот ответ.) - Но погоди...

Анна Австрийская подошла к своей шкатулке.

- Возьми этот перстень, - сказала она. - Говорят, что он стоит очень

дорого. Мне подарил его мой брат, испанский король. Он принадлежит лично

мне, и я могу располагать им. Возьми это кольцо, обрати его в деньги и пусть

твой муж едет.

- Через час ваше желание будет исполнено.

- Ты видишь адрес, - прошептала королева так тихо, что с трудом можно

было разобрать слова: - "Милорду герцогу Бекингэму, Лондон".

- Письмо будет передано ему в руки.

- Великодушное дитя! - воскликнула королева.

Госпожа Бонасье поцеловала королеве руку, спрятала письмо в корсаж и

унеслась, легкая, как птица.

Десять минут спустя она уже была дома. Она и в самом деле, как говорила

королеве, не видела еще мужа после его освобождения. Не знала она и о