Александр Дюма. Три мушкетера

Нетрудно было заметить, что между королем и королевой что-то произошло,

но оба говорили так тихо, что никто не расслышал ни слова, так как из

уважения все отступили на несколько шагов. Скрипачи выбивались из сил, но

никто их не слушал.

Король первым вошел в зал; он был в изящнейшем охотничьем костюме. Его

высочество герцог Орлеанский и другие знатные особы были одеты так же, как и

он. Этот костюм шел королю как нельзя более, и поистине в этом наряде он

казался благороднейшим дворянином своего королевства.

Кардинал приблизился к королю и протянул ему какойто ящичек. Король

открыл его и увидел два алмазных подвеска.

- Что это значит? - спросил он у кардинала.

- Ничего особенного, - ответил тот, - но, если королева наденет

подвески, в чем я сомневаюсь, сочтите их, государь, и, если их окажется

только десять, спросите у ее величества, кто мог у нее похитить вот эти два.

Король вопросительно взглянул на кардинала, но не успел обратиться к

нему с вопросом: крик восхищения вырвался из всех уст. Если король казался

благороднейшим дворянином своего королевства, то королева, бесспорно, была

прекраснейшей женщиной Франции.

В самом деле, охотничий костюм был ей изумительно к лицу: на ней была

фетровая шляпа с голубыми перьями, бархатный лиф жемчужно-серого цвета с

алмазными застежками и юбка из голубого атласа, вся расшитая серебром. На

левом плече сверкали подвески, схваченные бантом того же цвета, что перья и

юбка.

находились слишком далеко от королевы, чтобы сосчитать подвески: королева

надела их, но сколько их было - десять или двенадцать?

В этот момент скрипачи возвестили начало балета. Король подошел к

супруге коннетабля, с которой он должен был танцевать, а его высочество

герцог Орлеанский - к королеве. Все стали на места, и балет начался.

Король танцевал напротив королевы и всякий раз, проходя мимо нее,

пожирал взглядом эти подвески, которые никак не мог сосчитать. Лоб кардинала

был покрыт холодным потом.

Балет продолжался час; в нем было шестнадцать выходов.

Когда он кончился, каждый кавалер, под рукоплескания всего зала, отвел

свою даму на место, но король, воспользовавшись дарованной ему привилегией,

оставил свою даму и торопливо направился к королеве.

- Благодарю вас, сударыня, - сказал он ей, - за то, что вы были так

внимательны к моим желаниям, но, кажется, у вас недостает двух подвесков, и

вот я возвращаю вам их.

- Как, сударь! - вскричала молодая королева, притворяясь удивленной.

- Вы дарите мне еще два? Но ведь тогда у меня будет четырнадцать!

Король сосчитал: в самом деле, все двенадцать подвесков оказались на

плече ее величества.

Король подозвал кардинала.

- Ну-с, господин кардинал, что это значит? - спросил он суровым тоном.

- Это значит, государь, - ответил кардинал, - что я хотел преподнести

эти два подвеска ее величеству, но не осмелился предложить их ей сам и

прибегнул к этому способу.

- И я тем более признательна вашему высокопреосвященству, - ответила

Анна Австрийская с улыбкой, говорившей о том, что находчивая любезность

кардинала отнюдь не обманула ее, - что эти два подвеска, наверное, стоят вам

столько же, сколько стоили его величеству все двенадцать.

Затем, поклонившись королю и кардиналу, королева направилась в ту

комнату, где она надевала свой костюм и где должна была переодеться.

Внимание, которое мы вынуждены были в начале этой главы уделить высоким

особам, выведенным в ней нами, на некоторое время увело нас в сторону от

д'Артаньяна. Тот, кому Анна Австрийская была обязана неслыханным торжеством

своим над кардиналом, теперь в замешательстве, никому не ведомый, затерянный

в толпе, стоял у одной из дверей и наблюдал эту сцену, понятную только

четверым: королю, королеве, его высокопреосвященству и ему самому.

Королева вошла в свою комнату.

Д'Артаньян уже собирался уходить, как вдруг почувствовал, что кто-то

тихонько прикоснулся к его плечу; он обернулся и увидел молодую женщину,

которая знаком предложила ему следовать за собой. Лицо молодой женщины было

закрыто черной бархатной полумаской, но, несмотря на эту меру

предосторожности, принятую, впрочем, скорее ради других, нежели ради него,

он сразу узнал своего постоянного проводника - живую и остроумную г-жу

Бонасье.

Накануне они лишь мельком виделись у привратника Жермена, куда

д'Артаньян вызвал ее. Молодая женщина так спешила передать королеве

радостную весть о благополучном возвращении ее гонца, что влюбленные едва

успели обменяться несколькими словами. Поэтому д'Артаньян последовал за

г-жой Бонасье, движимый двумя чувствами - любовью и любопытством. Дорогой,

по мере того как коридоры становились все более безлюдными, д'Артаньян

пытался остановить молодую женщину, схватить ее за руку, полюбоваться ею

хотя бы одно мгновение, но, проворная, как птичка, она каждый раз ускользала

от него, и, когда он собирался заговорить, ее пальчик, который она тогда

прикладывала к губам повелительным и полным очарования жестом, напоминал

ему, что над ним господствует власть, которой он должен повиноваться слепо и

которая запрещает ему малейшую жалобу. Наконец, миновав бесчисленные ходы и

переходы, г-жа Бонасье открыла какую-то дверь и ввела молодого человека в

совершенно темную комнату. Здесь она снова сделала ему знак, повелевавший

молчать, и, отворив другую дверь, скрытую за драпировкой, из-за которой

вдруг хлынул сноп яркого света, исчезла.

С минуту д'Артаньян стоял неподвижно, спрашивая себя, где он, но вскоре

свет, проникавший из соседней комнаты, веяние теплого и благовонного

воздуха, доносившееся оттуда, слова двух или трех женщин, выражавшихся

почтительно и в то же время изящно, обращение "ваше величество", повторенное

несколько раз, - все это безошибочно указало ему, что он находится в

кабинете, смежном с комнатой королевы.

Молодой человек спрятался за дверью и стал ждать.

Королева казалась веселой и счастливой, что, по-видимому, очень

удивляло окружавших ее дам, которые привыкли почти всегда видеть ее

озабоченной и печальной. Королева объясняла свою радость красотой

празднества, удовольствием, которое ей доставил балет, и так как не

дозволено противоречить королеве, плачет ли она или смеется, то все

превозносили любезность господ старшин города Парижа.

Д'Артаньян не знал королеву, но вскоре он отличил ее голос от других

голосов - сначала по легкому иностранному акценту, а затем по тому

повелительному тону, который невольно сказывается в каждом слове высочайших

особ.

от нее, и два-три раза видел даже какую-то тень, загораживавшую свет.

И вдруг чья-то рука, восхитительной белизны и формы, просунулась сквозь

драпировку. Д'Артаньян понял, что то была его награда; он упал на колени,

схватил эту руку и почтительно прикоснулся к ней губами. Потом рука исчезла,

оставив на его ладони какой-то предмет, в котором он узнал перстень.

Дверь тотчас же закрылась, и Д'Артаньян очутился в полнейшем мраке.

Д'Артаньян надел перстень на палец и снова стал ждать: он понимал, что это

еще не конец. После награды за преданность должна была прийти награда за

любовь.

назначен на три часа, а часы на башне святого Иоанна недавно пробили три

четверти третьего.

В самом деле, шум голосов в соседней комнате стал постепенно затихать,

удаляться, потом дверь кабинета, где находился Д'Артаньян, снова открылась,

и в нее вбежала г-жа Бонасье.

- Вы! Наконец-то! - вскричал Д'Артаньян.

- Молчите! - сказала молодая женщина, зажимая ему рот рукой. - Молчите

и уходите той же дорогой, какой пришли.

- Но где и когда я увижу вас? - вскричал Д'Артаньян.

- Вы узнаете это из записки, которую найдете у себя дома. Идите же,

идите!

из кабинета.

Д'Артаньян повиновался, как ребенок, без сопротивления, без единого

слова возражения, и это доказывало, что он действительно был влюблен.

XXIII. СВИДАНИЕ

Д'Артаньян вернулся домой бегом, и, несмотря на то что было больше трех

часов утра, - а ему пришлось миновать самые опасные кварталы Парижа, - у

него не произошло ни одной неприятной встречи: всем известно, что у пьяных и

у влюбленных есть свой ангел-хранитель.

Входная дверь была полуоткрыта; он поднялся по лестнице и тихонько

постучался условным стуком, известным только ему и его слуге. Планше,

которого он отослал из ратуши два часа назад, приказав дожидаться дома,

отворил ему дверь.

- Приносили мне письмо? - с живостью спросил Д'Артаньян.

- Нет, сударь, никто не приносил, - отвечал Планше, - но есть письмо,

которое пришло само.

- Что это значит, болван?

- Это значит, что, придя домой, я нашел на столе у вас в спальне

какое-то письмо, хотя ключ от квартиры был у меня в кармане и я ни на минуту

с ним не расставался.

- Где же это письмо?

- Я, сударь, оставил его там, где оно было. Виданное ли это дело, чтобы

письма попадали к людям таким способом! Если бы еще окошко было отворено или

хотя бы полуоткрыто - ну, тогда я ничего не стал бы говорить, но ведь нет,

оно было наглухо закрыто... Берегитесь, сударь, тут наверняка не обошлось

дело без нечистой силы!

Не дослушав его, молодой человек устремился в комнату и вскрыл письмо;

оно было от г-жи Бонасье и содержало следующие строки:

"Вас хотят горячо поблагодарить от своего имени, а также от имени

другого лица. Будьте сегодня в десять часов вечера в Сен-Клу, против

павильона, примыкающего к дому г-на д'Эстре.

К. Б.".

Читая это письмо, Д'Артаньян чувствовал, как его сердце то расширяется,

влюбленных.

Это была первая записка, которую он получил, это было первое свидание,

которое ему назначили. Сердце его, полное радостного опьянения, готово было

остановиться на пороге земного рая, называемого любовью.

- Ну что, сударь? - сказал Планше, заметив, что его господин то

краснеет, то бледнеет. - Что? Видно, я угадал и это какая-то скверная

история?

тебе экю, чтобы ты мог выпить за мое здоровье.

- Благодарю вас, сударь, за экю и обещаю в точности выполнить ваше

поручение, но все-таки верно и то, что письма, которые попадают таким

способом в запертые дома...

- Падают с неба, друг мой, падают с неба!

- Так, значит, вы сударь, довольны? - спросил Планше.

- Дорогой Планше, я счастливейший из смертных!

- И я могу воспользоваться вашим счастьем, чтобы лечь спать?

- Да-да, ложись.

- Да снизойдет на вас, сударь, небесная благодать, но все-таки верно и

то, что это письмо...

И Планше вышел, покачивая головой, с видом, говорящим, что щедрости

д'Артаньяна не удалось окончательно рассеять его сомнения.

Оставшись один, д'Артаньян снова прочел и перечел записку, потом

двадцать раз перецеловал строчки, начертанные рукой его прекрасной

возлюбленной. Наконец он лег, заснул и предался золотым грезам.

В семь часов утра он встал и позвал Планше, который на второй оклик

открыл дверь, причем лицо его еще хранило следы вчерашних тревог.

- Планше, - сказал ему д'Артаньян, - я ухожу, и, может быть, на весь

день. Итак, до семи часов вечера ты свободен, но в семь часов будь наготове

с двумя лошадьми.

- Вот оно что! - сказал Планше. - Видно, мы опять отправляемся

продырявливать шкуру.

- Захвати мушкет и пистолеты.

- Ну вот, что я говорил? - вскричал Планше. - Так я и знал - проклятое

письмо!

- Да успокойся же, болван, речь идет о простой прогулке.

из земли росли капканы.

- Впрочем, господин Планше, - продолжал д'Артаньян, - если вы боитесь,

я поеду без вас. Лучше ехать одному, чем со спутником, который трясется от

страха.

- Вы обижаете меня, сударь! - возразил Планше. - Кажется, вы видели

- Да, но мне показалось, что ты израсходовал всю свою храбрость за один

раз.

- При случае вы убедитесь, сударь, что кое-что у меня еще осталось, но

ее не так щедро.

- Ну, а как ты полагаешь, у тебя еще хватит ее на нынешний вечер?

- Надеюсь.

- Отлично! Так я рассчитываю на тебя.

- Я буду готов в назначенный час. Однако я думал, сударь, что в

гвардейской конюшне у вас имеется только одна лошадь?

- Возможно, что сейчас только одна, но к вечеру будет четыре.

- Так мы, как видно, ездили покупать лошадей?

- Именно так, - ответил д'Артаньян.

И, на прощание погрозив Планше пальцем, он вышел из дома.

На пороге стоял г-н Бонасье. Д'Артаньян намеревался пройти мимо, не

заговорив с достойным галантерейщиком, но последний поклонился так ласково и

так благодушно, что постояльцу пришлось не только ответить на поклон, но и

вступить в беседу.

Да и как не проявить немного снисходительности к мужу, жена которого

назначила вам свидание на этот самый вечер в Сен-Клу, против павильона г-на

д'Эстре! Д'Артаньян подошел к нему с самым приветливым видом, на какой

только был способен.

Естественно, что разговор коснулся пребывания бедняги в тюрьме. Г-н

Бонасье, не знавший о том, что д'Артаньян слышал его разговор с незнакомцем

из Менга, рассказал своему юному постояльцу о жестокости этого чудовища

Лафема, которого он на протяжении всего повествования называл не иначе как

палачом кардинала, и пространно описал ему Бастилию, засовы, тюремные

форточки, отдушины, решетки и орудия пыток.

Д'Артаньян выслушал его с отменным вниманием.

- Скажите, узнали вы, кто похитил тогда госпожу Бонасье? - спросил он

наконец, когда тот кончил. - Я ведь не забыл, что именно этому прискорбному

обстоятельству я был обязан счастьем познакомиться с вами.

- Ах, - вздохнул г-н Бонасье, - этого они мне, разумеется, не сказали,

и жена моя тоже торжественно поклялась, что не знает... Ну а вы, - продолжал

г-н Бонасье самым простодушным тоном, - где это вы пропадали последние

несколько дней? Я не видел ни вас, ни ваших друзей, и надо полагать, что вся

та пыль, которую Планше счищал вчера с ваших сапог, собрана не на парижской

мостовой.

- Вы правы, милейший господин Бонасье: мы с друзьями совершили

небольшое путешествие.

- И далеко?

- О нет, за каких-нибудь сорок лье. Мы проводили господина Атоса на

воды в Форж, где друзья мои и остались.

- Ну, а вы, вы-то, разумеется, вернулись, - продолжал г-н Бонасье,

придав своей физиономии самое лукавое выражение. - Таким красавцам, как вы,

любовницы не дают длительных отпусков, и вас с нетерпением ждали в Париже,

не так ли?

- Право, милейший господин Бонасье, - сказал молодой человек со смехом,

- должен признаться вам в этом, тем более что от вас, как видно, ничего не

скроешь. Да, меня ждали, и, могу вас уверить, с нетерпением.

Легкая тень омрачила чело Бонасье, настолько легкая, что д'Артаньян

ничего не заметил.

- И мы будем вознаграждены за нашу поспешность? - продолжал

галантерейщик слегка изменившимся голосом, чего д'Артаньян опять не заметил,

как только что не заметил мгновенной тучки, омрачившей лицо достойного

человека.

- О, только бы ваше предсказание сбылось! - смеясь, сказал д'Артаньян.

- Я говорю все это, - отвечал галантерейщик, - единственно для того,

чтобы узнать, поздно ли вы придете.

- Что означает этот вопрос, милейший хозяин? - спросил д'Артаньян. - Уж

не собираетесь ли вы дожидаться меня?

- Нет, но со времени моего ареста и случившейся у меня покражи я

пугаюсь всякий раз, как открывается дверь, особенно ночью. Что поделаешь, я

ведь не солдат.

- Ну так не пугайтесь, если я вернусь в час, в два или в три часа ночи.

Не пугайтесь даже и в том случае, если я не вернусь вовсе.

На этот раз Бонасье побледнел так сильно, что д'Артаньян не мог этого

не заметить и спросил, что с ним.

- Ничего, - ответил Бонасье, - ничего. Со времени моих несчастий я

подвержен приступам слабости, которые находят на меня как-то внезапно, и вот

только что я почувствовал, как по мне пробежал озноб. Не обращайте на меня

внимания, у вас ведь есть другое занятие - предаваться своему счастью.

- В таком случае - я очень занят, так как я действительно счастлив.

- Пока еще нет, подождите - вы ведь сказали, что это будет вечером.

- Что ж, благодарение богу, этот вечер придет! И, быть может, вы ждете

его так же нетерпеливо, как я. Быть может, госпожа Бонасье посетит сегодня

вечером супружеский кров.

- Сегодня вечером госпожа Бонасье занята! - с важностью возразил муж.

- Ее обязанности задерживают ее в Лувре.

- Тем хуже для вас, любезный хозяин, тем хуже для вас! Когда я

счастлив, мне хочется, чтобы были счастливы все кругом, но, по-видимому, это

невозможно.

И молодой человек ушел, хохоча во все горло над шуткой, которая, как

ему казалось, была понятна ему одному.

- Желаю вам повеселиться! - отвечал Бонасье замогильным голосом.

Но д'Артаньян был уже слишком далеко, чтобы услышать эти слова, да если

бы он и услыхал, то, верно, не обратил бы на них внимания, находясь в том

расположении духа, в каком он был.

Он направился к дому г-на де Тревиля; его вчерашний визит был, как мы

помним, чрезвычайно коротким, и он ни о чем не успел рассказать толком.

Господина де Тревиля он застал преисполненным радости. Король и

королева были с ним на балу необычайно любезны. Зато кардинал был крайне

неприветлив.

В час ночи он удалился под предлогом нездоровья. Что же касается их

величеств, то они возвратились в Лувр лишь в шесть часов утра.

- А теперь... - сказал г-н де Тревиль, понижая голос и тщательно

осматривая все углы комнаты, чтобы убедиться, что они действительно одни, -

теперь, мой юный друг, поговорим о вас, ибо совершенно очевидно, что ваше

счастливое возвращение имеет какую-то связь с радостью короля, с торжеством

королевы и с унижением его высокопреосвященства. Вам надо быть начеку.

- Чего мне опасаться до тех пор, пока я буду иметь счастье пользоваться

благосклонностью их величеств? - спросил д'Артаньян.

- Всего, поверьте мне. Кардинал не такой человек, чтобы забыть о злой

шутке, не сведя счетов с шутником, а я сильно подозреваю, что шутник этот -

некий знакомый мне гасконец.

- Разве вы думаете, что кардинал так же хорошо осведомлен, как вы, и

знает, что это именно я ездил в Лондон?

- Черт возьми! Так вы были в Лондоне? Уж не из Лондона ли вы привезли

прекрасный алмаз, который сверкает у вас на пальце? Берегитесь, любезный

д'Артаньян! Подарок врага - нехорошая вещь. На этот счет есть один латинский

стих... Постойте...

- Да-да, конечно, - отвечал д'Артаньян, который никогда не мог вбить

себе в голову даже начатков латыни и своим невежеством приводил в отчаяние

учителя. - Да, да, конечно, должен быть какой-то стих...

- И, разумеется, он существует, - сказал г-н де Тревиль, имевший

склонность к литературе. - Недавно господин де Бенсерад читал мне его...

Постойте... Ага, вспомнил: Timeo Danaos et dona ferentes (*40), Это

означает; опасайтесь врага, приносящего вам дары.

- Этот алмаз, сударь, подарен мне не врагом, - отвечал д'Артаньян, - он

подарен мне королевой.

- Королевой! Ого! - произнес г-н де Тревиль. - Да это поистине

королевский подарок! Этот перстень стоит не менее тысячи пистолей. Через

кого же королева передала вам его?

- Она вручила мне его сама.

- Где это было?

- В кабинете, смежном с комнатой, где она переодевалась.

- Каким образом?

- Протянув мне руку для поцелуя.

- Вы целовали руку королевы! - вскричал г-н де Тревиль, изумленно глядя

на д'Артаньяна.

- Ее величество удостоила меня этой чести.

- И это было в присутствии свидетелей? О, неосторожная, трижды

неосторожная!

- Нет, сударь, успокойтесь, этого никто не видел, - ответил д'Артаньян.

И он рассказал г-ну де Тревилю, как все произошло.

- О, женщины, женщины! - вскричал старый солдат. - Узнаю их по

романтическому воображению. Все, что окрашено тайной, чарует их... Итак, вы

видели руку, и это все. Вы встретите королеву - и не узнаете ее; она

встретит вас - и не будет знать, кто вы.

- Да, но по этому алмазу... - возразил молодой человек.

- Послушайте, - сказал г-н де Тревиль, - дать вам совет, добрый совет,

совет друга?

- Вы окажете мне этим честь, сударь, - ответил д'Артаньян.

- Так вот, ступайте к первому попавшемуся золотых дел мастеру и

продайте этот алмаз за любую цену, которую он вам предложит. Каким бы

скрягой он ни оказался, вы все-таки получите за него не менее восьмисот

пистолей. У пистолей, молодой человек, нет имени, а у этого перстня имя

есть, страшное имя, которое может погубить того, кто носит его на пальце.

- Продать этот перстень! Перстень, подаренный мне моей государыней!

Никогда! - вскричал д'Артаньян.

- Тогда поверните его камнем внутрь, несчастный безумец, потому что все

знают, что бедный гасконский дворянин не находит подобных драгоценностей в

шкатулке своей матери!

- Так вы думаете, что меня ждет какая-то опасность? - спросил

д'Артаньян.

- Говорю вам, молодой человек, что тот, кто засыпает на мине с

зажженным фитилем, может считать себя в полной безопасности по сравнению с

вами.

- Черт возьми! - произнес д'Артаньян, которого начинал беспокоить

- Быть настороже везде и всюду. У кардинала отличная память и длинная

рука. Поверьте мне, он еще сыграет с вами какую-нибудь шутку.

- Но какую же?

- Ба! Разве я знаю это? Разве не все хитрости дьявола находятся в его

арсенале? Самое меньшее, что может с вами случиться, - это что вас арестуют.

- Как! Неужели кто-нибудь осмелится арестовать солдата, находящегося на

службе у его величества?

- Черт возьми! А разве они постеснялись арестовать Атоса? Одним словом,

мой юный друг, поверьте человеку, который уже тридцать лет находится при

дворе: не будьте чересчур спокойны, не то вы погибли. Напротив - и это

говорю вам я, - вы должны повсюду видеть врагов. Если кто-нибудь затеет с

вами ссору - постарайтесь уклониться от нее, будь зачинщик хоть десятилетним

ребенком. Если на вас нападут, днем или ночью, - отступайте и не стыдитесь.