Александр и Энн Шульгины Фенэтиламины, которые я знал и любил

Я пришла на первую встречу новой группы по интересам, которая должна была собираться еженедельно; по крайней мере, мой друг Келли ожидал, что такая группа, в конце концов, сформируется. Я сидела, скрестив ноги, на полу гостиной в старом доме на Адлер-стрит в Беркли, удивляясь тому, как же здесь поместятся тридцать или около того приглашенных. Я пообещала Келли, что приду на первое собрание, добавив, что большего не обещаю. Он сказал, ладно, мол, понимаю.

На самом деле я больше не считала Келли Толла своим другом; он был моим последним коротким увлечением, и, как могла, я старалась завершить наши отношения - без нервотрепки, насколько это было возможно.

Келли был крепким мужчиной с выразительным худощавым лицом, ему было под сорок. Мы встретились с ним четыре месяца назад на собрании в Менее. На следующий день он заявился ко мне и попросил выйти за него замуж. Много позже он объяснил, что, разумеется, ждал отказа и в действительности на него и рассчитывал. Предложение руки и сердца Келли считал эффективным способом привлечь внимание женщины. Этот способ срабатывал довольно часто.

Никто и не отрицал, что все так и случилось.

Мне было сорок восемь лет, я снова развелась. Мое «я» было не прочнее куска трухлявого пенька столетней давности. Ухаживания мужчины, который был моложе меня, давало мне то, чего у меня не было долгие годы: ощущение того, что я все еще была привлекательной женщиной, а не просто матерью средних лет. Всей страстью жизни Келли были компьютеры, хорошо выглядевшие женщины старше него и создание новых тестов на IQ. Еще я обнаружила, что, в основном, он питал к людям презрение, называя большинство из них «индюками», а также склонность к неконтролируемым вспышкам гнева, после чего ему нередко приходилось извиняться за нанесенный чьей-нибудь мебели или отношениям ущерб - обычно и за то, и за другое.

Келли объяснял все это мучительной болезнью, приключившейся с ним в детстве, и тем, что у него был требовательный отец, постоянно его наказывавший. Он просил меня понять его и быть терпеливой. Какое-то время это объяснение действовало (я всегда питала слабость к интеллигентным неврастеникам), но после одного памятного дня, когда он вдребезги разбил одну из моих пластинок на глазах у детей, наорав на меня, потому что я вернулась домой с работы на десять минут позже обычного и заставила его ждать, я сказала ему, что, если он не пойдет лечиться, между нами все кончено.

На что Келли ответил: «Я никогда не встречал психиатра, которого я не мог бы раскусить; я не собираюсь тратить свое время или свои деньги на кого-нибудь из этих кретинов!»

На этой встрече в Беркли Келли надеялся собрать людей, которых он считал достаточно умными, чтобы, как он говорил, оценить то, чему он собирался их научить. Предполагалось, что Келли будет учить пришедших в группу эффективному использованию мышления. Я надеялась, что все пойдет так, как он хотел, но если нет, это будет не моя проблема.

Я сидела рядом с камином, чтобы курить прямо в дымоход и не раздражать некурящих гостей. Как раз тогда началась компания по борьбе с курением, и, как обычно, жители Беркли хотели во что бы то ни стало отличиться. Если в большинстве домов Сан-Франциско и округа Марин еще можно было найти пепельницу, то в Беркли приходилось извиняться, когда хотелось курить, и выходить во двор за домом, чтобы удовлетворить свою маленькую вредную привычку и быть готовым вновь присоединиться к свободным от нее людям, находившимся в доме.

К восьми часам вечера в комнате нас собралось всего четверо: Келли, я, человек, который жил в этом доме, - низенький, черноволосый мужчина, чуть за сорок, соблазнительно улыбавшийся одной половиной рта. Он занимался переводом медицинских текстов с древнекитайского на английский исключительно из любви к этому делу и на тот момент был безработным. Четвертой была очень привлекательная женщина, адвокат. Она утомительно рассказывала нам, как недавно почувствовала, что ненавидит все, связанное с законом, но не может решить, что теперь делать.

Когда часы показывали четверть девятого, в нашей компании появились еще двое: невысокая блондинка с бледным лицом и нерешительной улыбкой, и человек, у которого были злые глаза. Он назвался психологом. Потом дверь снова открылась, и в комнату вошел стройный мужчина очень высокого роста. У него была серебристая грива волос, как у ветхозаветного старца. Ей подходила аккуратная бородка, в которой светлые волосы смешивались с седыми. На мужчине были коричневые вельветовые брюки и потертый вельветовый пиджак. Келли выкрикнул его имя: «Люди, это доктор Александр Бородин. Друзья зовут его Шура!»

Должно быть, я окинула вошедшего довольно пристальным взглядом, потому что, когда нас представили, он поймал мой взгляд и чуть приподнял свою большую поседевшую бровь. Потом, когда я приглашающе похлопала по полу рядом с собой, он улыбнулся. Того, что я слышала от Келли о человеке по имени Шура, было достаточно, чтобы предположить в нем крайне любопытную личность. Как-то раз Келли заявил мне: «Шура - единственный человек, которого мне доводилось встречать, за исключением доктора Ниддлмана, кого я уважаю. Он настоящий гений, честное слово. Может, его Ю даже выше, чем у меня». После этих слов Келли хихикнул, я поддержала его. Мы оба знали, что, как обнаружил Келли, было трудно поверить в то, что уровень интеллекта какого-нибудь другого человека окажется выше его собственного, равнявшегося 170. Я была заинтригована даже слабой вероятностью того, что человек, удостоившийся уважения моего «трудного» друга, может появиться на собрании. И уж если в глазах Келли этот человек стоял на одном уровне с философом Якобом Нидлманом⁴⁹, он должен быть действительно выдающейся личностью, подумалось мне.

Я рассматривала человека с великолепной гривой волос, пока тот снимал свою куртку и садился на пол слева от меня. Он сцепил руки вокруг коленей и сказал «привет», у него были прозрачные голубые глаза, обращавшие на себя внимание. Я сказала, понизив голос:

- Мне очень приятно наконец-то встретиться с одним из двух людей в мире, которых Келли не называет "индюками"!

- О, в самом деле? - Шура посмотрел мне в глаза, потом перевел взгляд в ту сторону, где организатор сегодняшней встречи оживленно беседовал с блондинкой. - Предполагаю, что должен быть польщен, однако я едва с ним знаком. Я встречался с ним пару раз в Центре изучения головного мозга в Беркли. Понятия не имею, почему он так думает обо мне.

Я усмехнулась при упоминании этой крупной и успешной группы для дискуссий и лекций, куда Келли водил меня несколько раз. Как и в большинстве университетских городов, в Беркли было полно подобных групп, они постоянно появлялись и прекращали существование. Центр изучения головного мозга продержался дольше остальных.

Я поинтересовалась у своего соседа:

- Что же заставило вас прийти сюда, если вы не очень хорошо знаете нашего лидера?

- О, у меня оказался свободный вечер. Я закончил свой семинар в кампусе Калифорнийского университета и подумал, что могу отправиться сюда вместо того, чтобы идти прямиком домой. Из чистого любопытства. И еще, не думаю, чтобы я слишком торопился домой. После смерти жены по вечерам у меня дома стало чересчур тихо.

Я спросила:

- О, дорогой, и давно она умерла?

Он ответил, что около года назад, и я сочувственно вздохнула, подумав, что вряд ли это был счастливый брак. Я сменила тему разговора и спросила, он ведет тот семинар, о котором было упомянуто, или посещает занятия в качестве студента. Он сказал, это семинар по судебной токсикологии и что он ведет его каждую осень.

Он забыл спросить, кто тот второй, который тоже не относится к индюкам. Мне сказать?

- Раз уж вы не спросили, я сама назову имя второго героя

Келли. Его зовут Якоб Нидлман. Вы попали в хорошую компанию.

- Действительно? - ему не было нужды говорить это; было понятно, что он не слышал этого имени.

Я хихикнула: «Все в порядке. Я тоже ничего о нем не знаю, кроме того, что он философ и написал несколько превосходных книг, которые я еще не читала».

В перерыве мы с Шурой вышли покурить и попить кофе в парадный подъезд, а заодно и поговорить. Я выяснила, что он был химиком и специализировался в области под названием психофармакология, а также то, что у нас было много общих знакомых. И он тоже бывал в Эсалене. Шура рассказал мне историю о том, как невозмутимый психиатр, с которым в свое время виделась и я, совершенно голый делал стойку на руках возле одного из известных источников Эсалена в компании известных и приобретавших известность людей, тоже голых, но не с такими, как у психиатра, амбициями. Они прилагали все усилия, чтобы не попасть под прилив. Шура сказал, что это было его любимое воспоминание об Эсалене. Отсмеявшись, я пообещала собеседнику рассказать свой анекдот на тему горячих источников как-нибудь в следующий раз. Я действительно надеялась, что мы еще увидимся, и предвкушала эту встречу. Шура мне понравился, несмотря на то, что Келли был о нем хорошего мнения.

В ходе разговора мне удалось дать понять Шуре, что наше знакомство с Келли продолжается несколько месяцев и что я старалась завершить наши отношения так деликатно, как могла. Был не подходящий момент для того, чтобы сообщать подробности, и я не стала этого делать.

Шура сказал, что был женат тридцать лет. Его жена, Элен, умерла от инсульта в прошлом году. На мой вопрос, были ли у них дети, Шура ответил, что у него есть сын по имени Тео. Он уже вырос и живет самостоятельно недалеко от отцовского дома в Восточном заливе.

Сколько же лет сыну, который «уже вырос»? Я не могла сказать, в каком возрасте был сам Шура. Его седые волосы говорили об одном, но лицо и движения тела - совершенно о другом.

Когда он спросил, есть ли дети у меня, я глубоко вдохнула и быстро ответила, потому что Келли уже призывал всех вернуться и продолжить учиться тому, как мыслить правильно: «Я была замужем за психиатром, но развелась. У меня четверо детей, старший, от первого брака, живет на севере (я подумала, не добавить ли, что во время первого замужества была очень молода - мне было лет пять или около того, но удержалась от искушения). Он очень хороший учитель, преподает в частной школе, и у него семья».

Слово «семья» предполагает детей, и это означает, что я бабушка. Ну да ладно. Бабушка так бабушка.

Я потушила окурок и продолжила: «Я живу с остальными тремя своими детьми, они подростки, в округе Марин, в доме напротив своего бывшего, так что детишкам достаточно забраться на холм, чтобы попасть к своему папочке. Они проводят с ним все выходные и возвращаются домой в воскресенье вечером. Все очень цивилизованно, и я рада, что мне удалось все так устроить, потому что развод - дело несладкое. Я хочу сказать, что дети не очень пострадали от него».

Остаток информации я выдала с немыслимой скоростью: «Я работаю в больнице, набираю медицинские тексты. Я ненавижу свою работу, но она дает мне средства к существованию». Я выдохнула, а Шура улыбнулся. Мы вернулись в гостиную.

Как хорошо, что я еще вполне привлекательна, что у меня отличные длинные волосы и, слава Богу, я похудела в прошлом году и теперь у меня девятый размер. Я хочу, чтобы этот мужчина заинтересовался мною. Нет, я хочу его очаровать.

Он мне понравился. Мне понравилось его лицо и длинное, худощавое тело. Мне понравился его с хрипотцой тенор, его взгляд и впечатление, которое он производил, - впечатление открытости и прямоты, за которыми скрывалось что-то очень личное.

После завершения встречи мы вместе с Шурой вышли из дома и остановились на тротуаре возле моего старенького «Фольксвагена». Я спросила у Шуры, собирается ли он прийти на следующее занятие, а потом я узнала все остальное, что должна была узнать.

На мой вопрос он ответил:

- Нет, боюсь, я буду должен остановиться на этом, потому что в следующий четверг у меня начинаются уроки французского.

- Вы собираетесь учить язык с какой-то целью или просто так?

- Ну, я всегда хотел выучить французский, но сейчас появился смысл попытаться выучить его настолько, насколько возможно, за очень короткий срок.

Он прислонился к моей машине, сложив руки на груди. Уличное освещение превращало его волосы в оранжево-золотую корону. Его лицо оставалось в тени.

- Примерно год, - начал он, - у меня длятся странные взаимоотношения с женщиной по имени Урсула, которая живет в Германии. Она побывала здесь со своим мужем, изучала психологию, и я влюбился в нее, что несколько неудобно, ведь ее муж - это человек, который мне очень по душе и которого я считаю своим хорошим другом. Но так уж случилось. Мы с Урсулой влюбились друг в друга. Не знаю, что из этого получится, но я собираюсь провести с ней в Париже несколько дней на Рождество, и мы постараемся решить, что делать. А французский – это потому, что она бегло говорит по-французски, а я немного знаю этот язык. Мне легче подучить французский, чем выучить немецкий.

Все, что я могла вымолвить, было: «О, понимаю». Мой собственный Наблюдатель - так я называю часть самой себя, которая следит за всем происходящим, - с интересом отметил, что у меня вдруг засосало под ложечкой. Я мило улыбнулась скрытому в тени лицу и, сама не знаю почему, сказала: «Надеюсь, все пойдет так, как вы захотите».

Перед тем, как сесть в машину, я повернулась к Шуре и на всякий случай закинула крючок.

- Когда вы вернетесь, - сказала я, - мне бы хотелось узнать, как все прошло.

Я порылась в своей сумочке, чтобы найти ручку и маленький блокнот, которые всегда носила с собой. Я написала свое имя и телефонный номер и протянула листок Шуре. Он вынул из кармана брюк большой потертый бумажник и вложил туда листок, проверив, не выпадет ли.

Из окна машины, сидя на водительском сиденье, я посмотрела на высокую фигуру в коричневой куртке и сказала: «Я очень рада, что наконец с вами познакомилась, и надеюсь, что мы с вами еще увидимся». Я произносила самую обычную, стандартную для этого случая фразу медленно, выразительно, словно она открывала мне путь к сокровищу, как заклинание Али-бабы «Сезам, откройся!»

Шура Бородин оперся на край окна моей машины, просунулся внутрь, так, чтобы смотреть прямо мне в глаза, и сказал всего лишь одно спокойное слово «да».

Слабая дрожь пробежала у меня по позвоночнику. Я поехала домой, и улыбка долго не сходила с моего лица.

Больше двух месяцев я не виделась с Шурой. За это время Келли нехотя собрал все свои вещи, которые были в моем доме, и, к моему немалому удивлению, при прощании робко поцеловал меня в лоб и почти с извинением пожал плечами, словно сознавая, что на этот раз его обычная вспышка раздражения ничего не даст. Я была тронута и вздохнула с облегчением, а на следующий день сменила в доме все замки.

Потом пришло Рождество и все, что было связано с ним и напоминало мне о моих материнских обязанностях. Энн, Венди и Брайан были не просто моими детьми, но и моими единственными близкими друзьями. Развод показал - и это было очень больно сознавать - что большинство наших с Уолтером знакомых предпочли поддерживать связь с ним, со своим партнером, у которого была медицинская степень и положение в обществе; очевидно, им просто не приходило в голову продолжать оставаться друзьями с нами обоими.

Мне приходилось работать, чтобы прокормить себя и детей; Уолтер помогал нам немного деньгами - это все, что он мог себе позволить. Но этого было недостаточно, чтобы содержать троих подростков и оплачивать ежемесячные счета.

Энн, старшей из двух моих девочек, исполнилось семнадцать, и она наконец-то могла порадоваться своей фигуре после многолетних страданий, пока она была толстушкой. На год младшая ее Венди тоже боролась с избыточным весом и победила. Год назад мы втроем сидели на диете, и в итоге пришел тот день, когда мы смогли поехать в крупный торговый центр на 101-м шоссе. Все вместе мы пошли в магазин, где продавались только джинсы. Пока Брайан сидел в ожидании, я и девочки натягивали на себя джинсы таких размеров, о которых восемь месяцев назад мы могли лишь мечтать. Я купила каждой из нас новые джинсы, посмеиваясь над преувеличенно скучающим взглядом Брайана (у него-то никогда не было проблем с весом). Праздничный день.

Так что на Рождество, пользуясь соблазнительными кредитными карточками, которых, как мне было известно, я должна была бы избегать, я купила красивую, сексуальную одежду в подарок своим дочерям. Для Брайана, своего нежного, заботливого сына, я подыскала дорогой свитер в скромных коричнево-голубых тонах. Брайану было всего четырнадцать, и он был младшим, однако он уже вышел из детского возраста. Над его верхней губой уже пробивались усики, по поводу которых его сестры то и дело отпускали свои комментарии. Брайан уже имел свои пристрастия: он предпочитал простую одежду в консервативном стиле. В раннем детстве у него была дислексия средней степени, и он научился избегать насмешек и злых шуток школьных хулиганов, оставаясь тихим и скромным. Я подозревала, что его выбор одежды хотя бы частично объяснялся тем, что случилось с ним в детстве.

Энн и Венди были яркими, привлекательными девочками; у обеих были густые светлые волосы, спадавшие прямым блестящим потоком до поясницы. Когда они были помладше, то всегда горько жаловались, почему это у Брайана волосы темнее и вьются, а у них нет. Но в средней школе золотые водопады их собственных волос привлекли к ним столько внимания, что постепенно они перестали завидовать кудрям Брайана. Я угрожала им изгнанием, наказанием или хуже того, если они даже подумают о том, чтобы обрезать хотя бы волосок.

Они были добрыми, вдумчивыми, мои дети. Они замечали то, что чувствуют окружающие, и были терпеливыми, когда я не слишком успешно пыталась совмещать работу с домашними делами. Я всегда была никудышной домохозяйкой, и страдала от приступов чувства вины, понимая, как часто дети убирают в доме вместо меня. Единственная неприятность, которую мне доставляли дети, были их глупые споры друг с другом. Это обычное дело для братьев и сестер. К моему огромному облегчению, они как раз начали перерастать эту специфическую форму веселья и забавы.

Я обожала их не только потому, что они были моими детьми, но и потому, что они были хорошими и честными по своей природе.

В канун Нового года, когда дети ушли на холм, чтобы побыть со своим отцом, я отправилась на вечеринку общества «Менса» в Сан-Франциско, но вернулась домой относительно рано, намереваясь встретить первые часы нового года подальше от шумных людей с неровной походкой, перебравших спиртного. Я стояла на крыльце, одна, в темноте, и смотрела в усыпанное звездами морозное небо. Я отпустила всю свою боль и надежды, связанные с этой ночью, и обратилась с молитвой к тому человеку, который - в конце концов - станет для меня тем, в ком я нуждалась всю свою жизнь, - мужчине, выдержавшем все перемены, которые с ним случились, и духовные битвы, и превратившемся в настоящего взрослого. Взрослый мужчина. Кто, Боже упаси, не станет возражать против того, что я бабушка. Мужчина наподобие Шуры Бородина - или того, кем показался мне Шура.

Я немного поплакала, потому что мое желание было таким сильным, а чистое ночное небо - таким равнодушным. Все, что было в моем теле и моей душе, может быть, так и состарится, не обретя любовника и друга, который мог стать мне тем, кем могла стать для него я. Я выпила немного вина за себя, за надежду, за новый год и прекрасные холодные звезды, а потом пошла спать.

В конце января мне позвонила одна женщина, с которой я несколько раз встречалась на собраниях в Центре изучения головного мозга. Это была приятная, легко порхавшая по жизни, похожая на ребенка женщина лет шестидесяти, напоминавшая мне венгерскую графиню, с которой мои родители были знакомы в Италии, когда я была еще маленькой. Хильда даже носила такие же драгоценности, как у графини. У нее были тонкие птичьи пальцы, на которых сверкали кольца, а шея была увешана многочисленными цепочками и кулонами. Она была президентом какого-то учреждения, связанного с психологией. Название этого учреждения я никогда не могла толком запомнить. Хильда постоянно трещала о книге, для которой она вечно собирала материал.

Она позвонила, чтобы пригласить меня к себе на вечер, где она намеревалась представить свое новое открытие - «удивительного духовного учителя из Индии» - и сказала: «Ты должна увидеть его, милочка!» Она уговаривала меня не упустить возможность послушать индийскую музыку в живом исполнении (она позвала музыкантов) и посмотреть на гостей, которые, по ее словам, были «самыми интересными, очень особенными людьми, дорогая!» Я сказала про себя, почему бы и нет, а вслух: «Спасибо, Хильда, от вашего приглашения невозможно отказаться - так привлекательно оно звучит».

Вечер был назначен на субботу. Когда я вошла в огромную гостиную в доме Хильды, первое, что я увидела, был восхитительный темно-красный персидский ковер, а вот вторым оказался Шура Бородин. Он стоял у большого камина, легко опираясь одной рукой на каминную полку, и разговаривал с тремя стоявшими спиной ко мне людьми - двумя мужчинами и одной женщиной. Немного оправившись от шока, я обнаружила, что задумалась, где бы могла быть немка Урсула, не зная при этом, на что ориентироваться - на черные или светлые волосы, хотя, можно было предположить, что она будет блондинкой. Я отметила без удивления, что за последние несколько секунд мой пульс заметно участился.

Я поискала глазами другие знакомые лица, чтобы сосредоточиться на них; мне не хотелось, чтобы меня застали за рассматриванием Шуры. Я подумала, что за это время он мог даже жениться, потом вспомнила, Шура же сам сказал, что Урсула была замужем за его хорошим другом (или бывшим хорошим другом), поэтому эту идею можно было отбросить.

Может, он помолвлен. К черту все это. Он ни разу мне не позвонил, так что в Париже все, должно быть, решилось так, как он хотел, и, если она здесь, я вскоре все выясню.

Хильда призвала гостей к порядку и пригласила их, примерно двадцать пять человек, рассаживаться полукругом на разбросанных на полу полушках. Я села на темно-коричневую вельветовую подушку, поближе к арке. Изящно расправила свою длинную юбку на ковре и напомнила себе, что, занимаясь поисками Шуры и его немецкой дамы, я должна делать это ненавязчиво и незаметно.

Неожиданно на большую подушку по соседству со мной кто-то примостился. От этого человека исходило тепло, от него пахло мужским запахом, который совершенно точно был мне знаком. Мужчина оказался Шурой. Я улыбнулась ему и сказала: «Как приятно видеть тебя снова! Ты привез с собой свою даму из Германии?»

- Нет, боюсь, это было невозможно - на этот раз.

О черт побери, я имела в виду вечер, а не привез ли он ее из Европы. Что он хотел сказать? Что она в Калифорнии, но не пришла на вечер? Или что он не смог привезти ее к себе домой из Парижа?

Я сделала еще одну попытку:

- Когда ты вернулся?

- Из Франции? О, около двух недель назад.

- И все прошло хорошо для тебя?

Он ответил не сразу. Пока Шура искоса оглядывал комнату, я смотрела на его профиль с красиво очерченным носом. Я ждала, все мое существо насторожилось. После показавшегося мне целой вечностью ожидания, а на самом деле после всего-навсего четырех секунд, Шура ответил: «Я действительно не знаю».

Я продолжала смотреть на него и ничего не сказала.

- У меня никогда не было таких отношений, - сказал он. - И порой мне кажется, что я убедил себя в чем-то, чего на самом деле не существует.

Шура сидел согнувшись, опершись руками на колени, его голос звучал подавленно: «И все же я вполне уверен в том, что было сказано, я помню то, что было сделано, и я знаю, что какая-то часть всего этого вполне реальна. Но подозреваю, что какая-то другая часть - нет». Он повернулся ко мне и пожал плечами: «Моя проблема состоит в том, чтобы понять, какая из них та, а какая - эта».

Так, так, оказывается, он не тратит время на сплетни.

Я встретилась с Шурой взглядом и откровенно стала читать по его глазам все, что было у него на душе. В уголках глаз была замкнутость и боль, и что-то еще прямо в центре, а что-то имело отношение ко мне, а вовсе не к кому-то там по имени Урсула. Я подумала, что он действительно видит меня сейчас, я для него не просто дамочка с симпатичными ушками. Это хорошо. Все будет хорошо, пока он не подозревает, как сильно я ненавижу красивых (я думала, она была красивой) немецких женщин, в особенности тех, кто носит имя Урсула. В конце концов, мы виделись всего лишь раз. Возможно, я не показалась ему такой же интересной, каким он показался мне. Нет, подумала я, это не правда. Я не верила в это, и мой Наблюдатель с удовольствием это отметил.

Хильда призвала всех проявить внимание.

Но я не могла стать для него такой же очаровательной, как Урсула, потому что он любит ее. С другой стороны, известно, что любовь исцеляет людей. Особенно, если дела идут не слишком хорошо, а тут появляется кто-то приятный, теплый, заботливый, чтобы помочь склеить разбитое сердце.

Внезапно я представила своего обычно хладнокровного Наблюдателя, в отчаянии сжимающего голову руками. Хорошо, хорошо, буду вести себя спокойно. Мы ведь даже не знаем, приехала ли Урсула в Калифорнию.

Когда именитый гость из Индии с тюрбаном на голове пустился представлять себя, я приникла губами к правому уху Шуры и прошептала: «Это означает, что Урсула не приехала с тобой?»

Он кивнул в знак подтверждения. Все в порядке. Может быть, она приедет на следующей неделе или еще когда-нибудь, но, по крайней мере, сейчас ее не было рядом с ним. Я старалась, чтобы мое лицо оставалось бесстрастным, и благодарила богов за то, что большинство людей не обладает полноценным телепатическим даром и не транслирует свои чувства и мысли большую часть времени. Мне было бы трудно объяснить сильную вспышку возбуждения, которую я ощутила. В общем-то, объяснить ее самой себе тоже было затруднительно.

После выступления гостя и до начала музыкального отделения вечера был сделан перерыв. Гости угощались вином и кофе, приготовленными Хильдой. Мы с Шурой вышли на просторную веранду, чтобы покурить. Шура прихватил с собой пластиковый стаканчик с вином и уселся на широкие деревянные перила. Я неожиданно вспомнила вопрос, который забыла задать ему во время нашей первой встречи.

- Между прочим, - сказала я, - не сомневаюсь, что ты, должно быть, отвечал на этот вопрос тысячу раз, но все-таки - ты состоишь в родственных отношениях с композитором Бородиным, тем, который написал «Князя Игоря»?»

- Боюсь, мы очень дальние родственники. Так что хвастаться нечем.

- Ладно, теперь будет необычный вопрос. Скажи мне, что ты собираешься делать со своей дамой из Германии. Вы с ней пришли к какому-нибудь решению насчет того, в какую сторону пойдете отсюда? Или оттуда?

Шура стряхнул с сигареты пепел:

- Да, полагаю, можно сказать, что мы приняли некое решение. Она собирается разводиться, паковать свои вещи и вскоре - сколько бы ни пришлось ждать - она приедет ко мне.

Я отметила любопытную монотонность в его голосе и решила рискнуть.

- Все это звучит очень обнадеживающе, но почему ты говоришь - ну, тон, которым ты говоришь, не соответствует твоим словам, если ты простишь мою... - я сделала извиняющийся жест.

Он покачался на перилах, посмотрел на стеклянную дверь и пробивающийся сквозь нее свет из гостиной, обдумывая ответ: «Да, скорее всего, в моем голосе не было особого восторга, возможно, потому, что слишком много раз я принимался рано радоваться. Ведь она не впервые говорит мне, что переедет сюда, однако, кажется, мне никогда не назовут точную дату».

Шура поискал глазами пепельницу, и я предложила ему треснутое голубое блюдце, которое я нашла на полу веранды. Наверное, из этого блюдечка ела кошка.

- Когда она хочет увидеться со мной, - продолжил Шура, - она извещает меня о своих планах незадолго до приезда и никогда не остается у меня надолго. И все же, пока она со мной, она говорит так, словно на самом деле намеревается переехать; когда она рассуждает о том, что изменит в моем доме это и это, ее слова звучат так, будто она не может больше откладывать переезд, хочет остаться со мной навсегда. Но потом, спустя пару недель, она всегда уезжает домой и говорит свое вечное: «Всего лишь несколько месяцев, пожалуйста, потерпи всего лишь несколько месяцев.

Я поинтересовалась: «А что в это время делает ее муж?» Шура посмотрел прямо на меня, глубокая морщина, что была у него между бровей, в отражавшемся свете показалась еще резче:

- Знаешь, возможно, это самый необычный момент в наших и без того странных отношениях; Урсула постоянно повторяет мне, что Дольф страшно расстраивается и злится из-за этого, иногда он готов даже пойти на какую-то жестокость – в конечном итоге, это нельзя исключать. И все-таки, несколько раз он поднимал трубку, когда я звонил в Германию, чтобы спросить у Урсулы о чем-нибудь важном, что не могло ждать письма. И всегда он разговаривает со мной, как со своим другом. Словно между нами ничего не изменилось, ничего не происходит. Не знаю, что и думать по этому поводу».

- Может, он просто держится молодцом?

- Нет, не похоже. Когда человеку приходится сдерживаться, в его голосе всегда чувствуется напряжение, и ты можешь довольно легко угадать это. Но в голосе Дольфа никакого напряжения нет, как нет намека на что-то, что приходится скрывать. Он говорит так, будто действительно рад слышать меня и по-прежнему меня любит как друга. Его голос звучит просто невероятно. Дольф болтает со мной о статьях в журналах и о прочей ерунде, и мы беседуем также, как обычно, когда он приезжал ко мне. Потом он со мной очень нежно прощается и передает телефонную трубку свой жене.

- Господи, Боже мой, - сказала я в искреннем удивлении. -Все это совершенно бессмысленно, не правда ли? Ведь ты ожидаешь какого-то взрыва или обвинений, или хотя бы какой-то грусти, не так ли?

- Да, - сказал Шура, - думаю, это мне и следует ожидать.

В дверном проеме возникла Хильда и поманила нас в гостиную. Пробираясь в свой уголок, я размышляла над тем, что Шура только что рассказал мне.

Он удивляется, как его женщина может играть в подобные игры; он чувствует, что что-то не в порядке, но не знает, что именно и где искать этот разлад.

Мы уселись на свои подушки, и после того, как трое мужчин, по индийской моде одетые в белые жакеты, подвязанные на груди широкими красными кушаками, поиграли минут десять, Шура очень тихо поднялся. Я вопросительно посмотрела на него. Он схватил меня за руку и повел через открытую арку в темный коридор. Пока он тянул меня вперед, у меня промелькнуло одно подозрение - я хихикнула. Шура обернулся и приложил палец к губам, призывая меня к тишине.

Я последовала за ним в маленькую комнату в конце коридора. Там обнаружился большой стол, два стула и груды книг и журналов на полу. Шура оставил дверь открытой, чтобы в комнатку попадал свет, и уселся на старинный капитанский стул на колесиках. Я села на другой. Наши колени почти соприкасались.

Я улыбнулась ему и спросила: «Да?»

Он улыбнулся в ответ:

- Я решил, что разговор с тобой куда важнее, чем прослушивание прекрасной музыки, ценителем которой я являюсь. Не возражаешь?.

- Ничуть.

- Хорошо. Я хотел поговорить с тобой о том, чем я занимаюсь.

Чем дальше, тем нелепее и чуднее. Он затащил меня в темную комнатушку, чтобы поговорить о своей работе. Я определенно заинтригована. Мне кажется, я обожаю эту изумительную личность и надеюсь, что Германия затонет в море.

Я сказала: «С превеликим удовольствием выслушаю рассказ о твоей работе».

Он начал:

- Ты представляешь себе, что такое психофармакология?

- Не совсем.

- Кажется, я уже говорил тебе тогда, в первую нашу встречу, что я химик и занимаюсь психофармакологией. Те, кто занимаются исследованиями в этой области, изучают влияние наркотиков на центральную нервную систему. Я тоже этим занимаюсь. Однако большинство ученых изучают влияние наркотических веществ на животных, в то время как я - на людях. Я не изучаю все подряд наркотики, лишь наркотики определенного вида.

- Какого определенного вида?

- Наркотики, с которыми я работаю, называются психоделиками или психотомиметиками. Предполагаю, ты что-нибудь да слышала о них.

- Ты имеешь в виду вещи вроде мескалина и ЛСД?

- Точно.

Шура даже наклонился ко мне:

- В самом деле! Когда же это было?

- О Бог мой, думаю - мне нужно время, чтобы посчитать - думаю, это было лет пятнадцать - нет, больше - может быть, лет двадцать назад. В это путешествие меня взял очень интересный человек, который потом стал психиатром; его зовут Сэм Голдинг. Ты его знаешь?

Шура рассмеялся:

- Да, я очень хорошо знаю Сэма. В шестидесятых мы с ним на славу поработали; мы действительно написали в соавторстве пару статей. Впрочем, это было давно. Я не виделся с ним, по меньшей мере, год.

- Сэм - необычный человек, и он был хорошим гидом для меня. Я тоже не виделась с ним много лет. В любом случае – продолжай.

- Лет двадцать тому назад я бросил очень хорошую работу в крупной компании, название которой, я уверен, покажется тебе знакомым, - Dole Chemical.

Я кивнула.

- Я вернулся назад в университет, чтобы изучить все, что можно, о центральной нервной системе. Это был в чем-то рискованный поступок, ведь я был должен содержать жену и сына. Однако Элен пошла работать в университет библиотекарем, не сделав даже малейшего намека на протест. Она всегда и во всем поддерживала меня, храни Господь ее душу. Проучившись два года в медицинской школе, я занялся созданием частной лаборатории. Я устроил ее в большом помещении где-то в ста ярдах от своего дома. Это был подвал первого дома моих родителей. Сам дом сгорел в одно лето, и все пропало - остался лишь этот отличный подвал. Потом я долго мучился, пытаясь понять, как вести себя с бюрократией и властями, чтобы приобрести что-то вроде лицензии. Она была мне нужна для того, чтобы я мог осуществить задуманное. Эту интересную историю отложим на другой раз. Так я стал консультантом.

Я все еще пробовала на вкус эти многообещающие слова насчет истории для другого раза, и мне потребовалось мысленно повторить последнее, что сказал Шура, чтобы до меня дошел смысл сказанного.

- Каким консультантом?

- Консультантом в области воздействия психотропных веществ на восприятие человека, особенно воздействия тех наркотических веществ, которые называют психоделиками. Я начал публиковать описание всего, что я делал и открывал. Кроме того, я продолжал находить новые наркотики.

Я задвигалась в кресле, мое колено ударилось о колено Шуры, но не уверена, что я это осознала в полной мере.

- Ты нашел новые психоделики?

- Я создал несколько новых и до сих пор продолжаю синтезировать их. Каждый новый наркотик я испытываю на себе, начиная с очень маленьких доз и постепенно увеличивая количество, пока не почувствую, что наркотик действует. Это спасает немало мышей и собак, поверь мне. Если мне нравится то, что я вижу под воздействием нового соединения, я даю его членам своей исследовательской группы. Потом описываю результаты и публикую их в журнале, обычно в очень уважаемом Journal of medicinal Chemistry.

Боже! Не могу поверить! Он ИЗОБРЕТАЕТ психоделики! Я вдруг поняла, что уставилась на Шуру с открытым ртом. Я сказала:

- Это кажется одним из самых увлекательных занятий в мире, или я ошибаюсь?

- Нет, ты абсолютно права. По крайней мере, на мой взгляд, так и есть. Однако большинство людей, называющих себя психофармакологами, скажут, что я сошел с ума.

- Почему?

- Потому что пробовать новые соединения на самом себе вышло из моды. Раньше это был единственный ответственный путь для человека, считающего себя ученым, - самому оценить наркотик, предназначенный для употребления человеком, особенно, если это наркотик его собственного изготовления. Теперь ученых бросает в дрожь при одной мысли об испытаниях наркотиков на человеке, а не на животных. Когда доказываешь ему, что мышка или собака не могут рассказать, как изменяются их восприятия или чувства, он пропускает это мимо ушей. Они очень удобно устроились, и мой старомодный подход шокирует их и кажется очень странным и опасным.

- Какие наркотики ты изобрел? Могу я узнать названия?

- Ну, самый печально известный из них я синтезировал, когда еще работал в Dole Chemical, и тот факт, что мое имя связывают с этим наркотиком, заставляет некоторых людей относиться ко мне крайне недоверчиво, несмотря на то, что я не несу ответственности за причиненные этим наркотиком неприятности. Ты слышала когда-нибудь о наркотике под названием ДОМ?

- Нет, боюсь, что нет.

- И понятно почему. Большинство людей никогда не слышали о нем под таким названием. На улицах он стал известен как СТП.

- О, да, я слышала о нем, хотя и не помню подробностей. Смутно помню, как что-то такое было с названием СТП, и у людей были с ним проблемы. Правда, это было давно, когда газеты истерично писали о распространении наркотиков в Хайт-Эшбери.

Шура откинулся назад, стул под ним заскрипел:

- Ну, когда я еще работал на Dole, меня пригласили прочесть лекцию у Джона Хопкинса в Балтиморе. Я рассказал там о нескольких соединениях, включая ДОМ. Это чистой воды предположение, но единственное логичное объяснение, к которому я пришел: мне кажется, что кто-то из аудитории, должно быть, решил поработать с этим препаратом, ввести в продажу под новым названием, потому что в течение нескольких месяцев появились сообщения о новой угрозе на улицах Сан-Франциско, когда людей отвозили прямо в клинику Хайт-Эшбери. Они полностью не контролировали себя и оказывались при смерти.

- Какое несчастье!

- Очевидно, какой-то неизвестный предприниматель выпустил эту штуку в капсулах по двадцать миллиграммов в каждой, а для полной эффективности - я имею в виду абсолютной - достаточно трети от этого количества. В то время я ничего этого, конечно, не знал, потому что у меня не было причины связывать этот СТП с тем, чем я занимался. ДОМ - очень, очень сильный психоделик, но принимавшим его людям не говорили, что проходит два-три часа до того момента, когда они полностью начинают ощущать воздействие наркотика. Поэтому после того, как кое-кто глотал одну пилюлю и ничего не замечал в течение сорока-пятидесяти минут, он принимал вторую.

- Вот это да.

- Когда наркотик начинал действовать по полной программе, люди паниковали и со всех ног неслись в «скорую помощь», потому что они не могли управлять процессом. Не думаю, что хоть кто-нибудь может справиться с двадцатью миллиграммами ДОМ - даже с количеством вдвое меньшим!

- И как же тебе удалось выяснить, что это был твой ДОМ?

- На это ушло время. Я продолжал по крупицам собирать информацию из разных источников; я слышал, что это был наркотик продолжительного воздействия, больше 24 часов - конечно, при такой-то дозе; что нужно было долго ждать до начала эффекта и что СТП несет с собой Свет, Тишину и Покой.

Я кивнула:

- А, это звучит знакомо.

- Еще я слышал, что, по мнению полиции Беркли, СТП означает Совершенно Тупой Подонок.

Я рассмеялась, повторила сказанное про себя и засмеялась опять.

Между тем Шура продолжал:

- В конечном счете, ко мне просочилась информация от друга из FDA⁵⁰. Он выследил этот наркотик по патенту, выданному Dole Chemical. И компания подтвердила, что это один из наркотиков, синтезированных мною за время работы на нее. Я послал в Управление запрос насчет уточнения данных сведений, но ответа не получил. Наконец, одному моему знакомому химику попался образец СТП, который он проанализировал. Так было установлено, что есть что. Это был мой старый приятель - ДОМ.

Шура закинул ногу на ногу, и я увидела, что он обут в сандалии. Я припомнила, что в первый наш вечер он тоже был в сандалиях.

Может быть, он всегда носит сандалии. Надо будет спросить у него как-нибудь.

- Сколько психоделиков ты изобрел на сегодняшний день?

- О, - вздохнул Шура, - больше сотни, где-то сто пятьдесят или около того. Некоторые из них не стоят того, чтобы заниматься ими дальше, другие заслуживают этого.

Неожиданно все происходящее захватило меня. Здесь сидел мужчина, который понравился мне с первого взгляда и продолжал нравиться все больше и больше - на самом деле, к этому моменту я была полностью им покорена. И только что он рассказал мне, что изобрел около ста пятидесяти галлюциногенов. Я предполагала, что они действуют, как мескалин, по крайней мере, какие-то из них, и делают доступными внутреннему взору человека другие реальности. И здесь, в маленьком кабинете Хильды, сидела я, касаясь коленями человека, который не только владел этими удивительными сокровищами и пробовал их; он создавал их - двери в мир, где растения излучали свет и Бог держал тебя за руку.

Я осознала возникшую паузу и почувствовала на себе взгляд Шуры. Я посмотрела на его бородатое лицо и поняла, что, несмотря на блуждающую полуулыбку и вальяжную позу на стуле, он внимательно наблюдал за мной.

Я искренне улыбнулась ему, чувствуя, как к горлу, словно приступ смеха, подкатывает возбуждение. Я выпрямилась в своем кресле и развела руки, помогая себе говорить:

- Не знаю, как это сказать, но я должна попытаться. На протяжении многих лет я была очарована всем этим - опытами, исследованиями - и читала Хаксли и Мишо и всех остальных, которого могла найти и кто, казалось, что-то знает об этом.

Шура кивнул. Я продолжила:

- У меня даже была тайная мечта организовать или, по крайней мере, принять участие в своеобразном исследовательском проекте для проверки экстрасенсорного восприятия до, после приема психоделика, а также во время его воздействия. И хотя из этого ничего не вышло, эта идея по-прежнему привлекает меня.

Укрытая тенью фигура моего собеседника была неподвижной. Он слушал.

- Трудно поверить, что я наконец-то встретила человека, кто занимается всеми этими вещами, изучает этот мир и не испытывает страха перед тем, что открывает. Это невероятно!»

Шура улыбнулся, потянулся ко мне и взял меня за левую руку. Он держал меня за руку, пока говорил.

- Людей, занимающихся подобными исследованиями, какие провожу я, немало, однако на сегодняшний день я единственный из всех мне известных ученых, кто публикует материалы о воздействии этих веществ на человека.

- Почему же остальные не публикуют?

- Главным образом, потому, что химики хотят заработать достаточно денег, которых хватило бы на то, чтобы содержать семью и дом, а также покупать обычные, доставляющие удовольствие вещи, так что они нанимаются в крупные компании или работают на университеты. А если ты работаешь в университете, это значит, что ты зависишь от правительственных фондов. Когда ты находишься в зависимости от правительственного финансирования или от частной компании, имеющей контракты с правительством, ты уже играешь по правилам, установленным правительством. И раз уж правительство решило, что с психоделиками слишком опасно играть кому бы то ни было, за исключением Пентагона и ЦРУ, оно финансирует лишь исследования, которые проводятся на животных, причем большая часть этих исследований направлена на подкрепление идеи о том, что психоделики опасны для человека.

- Ну, - возразила я, - разве они на самом деле не опасны, если их неправильно использовать?

Шура помолчал секунду, потом сказал:

- В общем, да, конечно, они опасны. Но что значит правильно использовать? Используй их с осторожностью, с уважением к тем изменениям, к которым они могут привести, и ты получишь исключительный инструмент для исследований. Если же ты примешь галлюциноген и пойдешь куда-нибудь гулять в субботу вечером, то ты можешь действительно попасть в дурное место - с психологической точки зрения. Просто отдавай себе отчет в том, что используешь, реши, зачем ты это используешь, и тогда ты получишь богатые переживания. Психоделики не вызывают привыкания, и они, безусловно, не уводят от действительности, однако они являются исключительно ценными инструментами, при помощи которых можно понять человеческий разум и механизм его действия.

- Гораздо больше, чем только разум, - пробормотала я, вспомнив тот день, который мы с Сэмом провели в парке «Золотые ворота».

- Ну, одна из проблем, возникающая в разговоре о подобных исследованиях, - сказал Шура, - это терминология. Для многих явлений в этой области просто невозможно подобрать адекватные определения - такие, с которыми все были бы согласны. К примеру, слово «разум» может означать лишь мыслительную функцию человека, но, с другой стороны, может употребляться для обозначения всего, что не является чисто телесным, то есть психики в целом. За некоторое время, пока пытаешься найти общий язык с кем-нибудь, кто занимается похожими исследованиями, привыкаешь к очень точному употреблению терминов.

Я продолжала неотрывно смотреть на Шуру, стараясь не выдать своего счастья. Редко мне удавалось чувствовать себя такой счастливой. Конечно, замечательная, восхитительная, молодая, умная Урсула никуда не делась (уж лучше было наделить ее всеми этими чудесными качествами), но сейчас Шура держал за руку именно меня, а не кого-то еще.

Из коридора до нас донеслись аплодисменты, раздавшиеся в гостиной. Я подумала, что вот-вот сюда зайдет кто-нибудь, посланный найти нас, и я должна воспользоваться остатками времени, чтобы подготовить продолжение нашего общения.

- Шура, пока они нас не отыскали, не мог бы ты записать одну дату там, где обычно записываешь назначенные встречи, если эта записная книжка у тебя с собой?

Он выпустил мою руку и полез в карман за бумажником. Оттуда он вынул маленький блокнот, а из кармана куртки достал ручку. Сел, приготовившись записывать.

- В феврале я устраиваю у себя дома вечер по случаю Дня св. Валентина, и хочу, чтобы ты пришел, - я назвала ему дату и время, свой адрес и сказала, как проехать к моему дому; я не могла вспомнить, давала ли я Шуре какие-нибудь свои координаты, кроме номера телефона, во время нашей первой встречи.

- Буду счастлив прийти к тебе, - сказал Шура, делая запись в своей книжечке. - У меня ничего не назначено на этот день, что могло бы мне помешать.

- На вечере будут, в основном, люди из «Менсы» (почему-то я не почувствовала необходимости объяснить, что «Менса» - это международное общество, объединяющее людей с уровнем интеллекта выше 132, или специально извиняться за то, что вхожу в это общество). Придут еще кое-какие мои друзья, а также будут мои дети - по крайней мере, трое из них, с ними вместе я живу. И, пожалуйста, постарайся прийти. Я хочу продолжить нашу беседу. У меня к тебе ужасно много вопросов, - подытожила я.

Господи! У меня к нему ВОПРОСЫ!

- Я сделаю все от меня зависящее, чтобы появиться у тебя на вечере, - сказал Шура, поднимаясь с кресла и протягивая мне руку, чтобы помочь встать. Мы как раз выходили из кабинета, когда Хильда включила в коридоре свет и прокричала: «О, вот вы где!»

Когда мы вернулись обратно в гостиную, нас тотчас же разделили и увели с собой разные знакомые. Я решила уйти с вечера, не попрощавшись с Шурой. В этом не было необходимости. Если он хотел увидеться со мной снова, то это произойдет меньше, чем через две недели. У него был мой адрес, телефонный номер, он знал, когда у меня будет вечер, и согласился прийти. Осталось посмотреть, сдержит ли он обещание. Не было никакого смысла вешаться ему на шею и вести себя, как помешанная идиотка. Я поцеловала Хильду и поблагодарила ее: «Спасибо, все было просто замечательно». Я сказала абсолютную правду. Потом взяла свое пальто и ушла, не привлекая всеобщего внимания.