Александр Николаевич афиногенов машенька

Картина вторая

Та же обстановка. Через несколько дней.

В кабинете ОКАЕМОВ полулежит в кресле. Правая нога его забинтована у щиколотки и лежит на подушке на табурете. Около него книги, он читает.

В переднюю из столовой входят МАША и ВИКТОР. Он изящен, самоуверен, хорошо одет.

МАША. Зачем ты говоришь так, Витя?

ВИКТОР. Ах, «жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, такая пустая и глупая шутка!»

МАША. Ты такой веселый в школе… всегда смеешься, фокусы показываешь… а тут вдруг…

ВИКТОР. Все это маска, Маша.
МАША садится на сундук.
(Стоит около, опершись о стену.) Ты любишь Блока?

МАША. Не знаю.

ВИКТОР. Неплохо писал старик… «Как тяжело ходить среди людей и притворяться непогибшим»… «Все пройдет, как с белых яблонь дым»… Впрочем, это из другой оперы… Я тебе нравлюсь, Маша?

МАША. Да, Витя, только ты странный сейчас… непохожий.

ВИКТОР. Это оттого, что никто меня не понимает. И никому меня не жаль.

МАША. Нет, Витя, нет, я понимаю тебя. Ты, наверно, такой же одинокий, как я. Я от мамы уехала… к дедушке. А дедушка сердится, зачем я приехала. Я мешаю ему. Он молчит, а я вижу. Я ему не нужна. Я даже хотела уехать, куда глаза глядят…

ВИКТОР. Я тоже.

МАША (быстро). Не надо, Витя. Теперь у меня есть друг, Леонид Борисович… Он такой хороший!.. Вот ты познакомишься с ним, и тебе станет лучше.

ВИКТОР. Мне дружбы мало, Маша. Мне нужна любовь!

МАША. Он будет тебя любить, Витя!

ВИКТОР. А ты?

МАША. Я тоже.

ВИКТОР. Кого любишь, того целуешь, вот зачем… Без поцелуев нет любви.

МАША. Витя сейчас уйдет… До свидания, Витя.

и положение ноги.

МАША (отстраняясь). Я напишу… напишу… только не надо так…

МАША (тихо). Да.

ТУМАНСКИЙ. Виктор, поручаю тебе заботу о Маше. Покажи ей Москву, своди в театры, будь ей хорошим другом. Понял?

ВИКТОР. Видишь, понял.

ТУМАНСКИЙ. Вижу, вижу. Вы, Маша, держите его в руках. Сын мой – порядочный шалопай. Не давайте ему спуску. И – кстати – заставьте его учиться как следует. (Виктору.) Не дергай носом, я знаю, что говорю.
Звонок. МАША отпирает. Входит НИНА.
МАША. Здравствуйте, Нина Александровна.

НИНА. Здравствуй, Машенька.

ТУМАНСКИЙ. А-а-а, вы и есть та самая Нина Александровна? Я именно такой и представлял вас, по описанию Леонида. Он столько говорил мне о Машиной учительнице, что я горел нетерпением узнать вас поближе. Туманский.

НИНА. А-а-а. Вы и есть тот самый доктор Туманский, которому все удается в жизни?

ТУМАНСКИЙ. Это что, слова Леонида?

НИНА. Да.

ТУМАНСКИЙ. Постараюсь их оправдать в ваших глазах. (Быстро принимает пальто Нины, вешает.) Мой сын. Мечтаю сделать из него Козловского. При вашем содействии. Серьезно, займитесь мальчишкой. Его покойная мать была певицей. Виктор, желаешь заниматься вместе с Машей?

ВИКТОР. Не прочь.

НИНА. Вашему сыну еще рано учиться.

ТУМАНСКИЙ. А Маша?

НИНА. У девочек голос крепнет раньше.

ТУМАНСКИЙ. Вы все же попробуйте Виктора. Мне так хочется, чтобы вы занялись им. Именно вы. Мы еще увидимся, Нина Александровна. Не прощаюсь. (Проходит в кабинет, здоровается с Окаемовым, начинает осматривать ногу.)

ОКАЕМОВ. Да вот, извольте видеть, все из-за девочки… Получил повестку на родительское собрание в школу. Пришлось пойти… Только вышел из дому – хлоп, поскользнулся, и вот пожалуйте… растяжение… Я всегда знал, что с детьми много хлопот, но чтобы до такой степени… Ой, больно…

ТУМАНСКИЙ. Это хорошо, что больно. Мотя, бинты!
МОТЯ выходит и приносит бинты.
А внучка ваша похожа на свою мать.

ОКАЕМОВ. Можете быть уверены, что это сходство не доставляет мне особенного удовольствия.

ТУМАНСКИЙ. Пора забыть старые распри, Василий Иванович. Как-никак, Вера Михайловна искренне любила вашего сына.

ОКАЕМОВ. Это не мешало ей принимать и ваши ухаживания, Павел Павлович.

ТУМАНСКИЙ. Женщина она была красивая, и вполне естественно, что я…

ОКАЕМОВ. Хм… позволю заметить, что Николай считался вашим другом-с…

ТУМАНСКИЙ. Дело прошлое, Василий Иванович, но там, где говорит любовь, дружба молчит.

ОКАЕМОВ. Странная у вас философия, Павел Павлович… И для меня неприемлемая…

ТУМАНСКИЙ. Такова жизнь, и не нам ее осуждать…

ОКАЕМОВ. Нет-нет, не продолжайте, Павел Павлович, поссоримся.

ТУМАНСКИЙ. Извольте. Я человек покладистый. Переменим тему.
Звонок. МОТЯ идет отпереть. Входит ЛЕОНИД со свертками в руках.
ЛЕОНИД. Как нога?

МОТЯ. Доктор смотрит, Павел Павлович.

ЛЕОНИД. Чудесно! Этот вылечит. А Машенька?

МОТЯ. Сидим на кухне по вечерам, дедушка не зовет. Ей, видать, невесело, а молчит. Скрывает.

ЛЕОНИД. Скрывает?

МОТЯ. Ох, скрывает.

ЛЕОНИД. О, Павел Павлович, я так и знал! Каков ход!.. Чудесно у вас все получается.

ТУМАНСКИЙ. А у вас?

ЛЕОНИД. Нет уж, я не создан для женского общества. Холостяком помру.

ТУМАНСКИЙ. Вы серьезно?

ЛЕОНИД. А вы как полагаете?

ТУМАНСКИЙ. Нет, если вы серьезно, то я… пойду послушаю Виктора. (Уходит в столовую.)

ЛЕОНИД (разворачивает сверток). Ну, дорогой старик, вот вам чернильница, наконец! (Достает громадную чернильницу.)

ОКАЕМОВ. Это не чернильница, а ведро. Не возьму, Леонид Борисович.

ЛЕОНИД. Попробуйте не взять!.. (Разворачивает второй сверток.) Бюст неизвестного мудреца. Скорее всего, Гераклита.

ОКАЕМОВ. Позвольте, к чему мне Гераклит?

ЛЕОНИД. Другого в комиссионном магазине не оказалось. (Разворачивает сверток.) Домашний халат китайской работы. Но это не вам…

ОКАЕМОВ. Вы что, собственно говоря, затеяли, Леонид Борисович?

ЛЕОНИД. Трачу премию, Василий Иванович. Чертовски приятно, оказывается, делать подарки… Что вам нужно? Скажите, сделайте удовольствие одинокому богачу.

ОКАЕМОВ. Шнурки для ботинок.

ЛЕОНИД. Шнурки и ботинки. Заметано. А Машеньке я подарю часы. (Вынимает.) Неслыханной силы «Омега», на золотом браслете. Потом сумочку. И присмотрел дамский велосипед – на лето…

ОКАЕМОВ. Я протестую категорически! Девочке пятнадцать лет, а уже золотые часы… Вы знаете, когда я заработал на первые часы? В тридцать лет!

ЛЕОНИД. Понял! Пусть полежат у вас. Подарите, когда придет время.

ОКАЕМОВ. Хм… Я уважаю жизнь простую и строгую. Финтифлюшки портят характер. И я ничего дарить девочке не намерен… И вообще считаю, что нельзя любовь приобретать подарками.

ЛЕОНИД (смотря на халат, задумчиво). Но я же от чистого сердца… а вовсе не с целью приобретения любви. Как вы думаете, она обидится, если ей подарить халат?

ОКАЕМОВ. Нет-с, молодой человек! Учительница, подруги, уроки, нога!.. Я все переношу, но халата в доме не будет! Этот халат куртизанке впору!

ЛЕОНИД (задумчиво). Неужто он так игриво выглядит? Да вы не волнуйтесь, халат – не Машеньке. Нине Александровне.

ОКАЕМОВ. Ах, учительнице!.. Хм…
ЛЕОНИД смущенно теребит халат.

В переднюю тихо выходит ТУМАНСКИЙ. Набирает номер телефона.

ВИКТОР. Подкинь тридцатку, старик… За мое несостоявшееся пение.

ТУМАНСКИЙ. Сын, не хами!

ВИКТОР. Такова жизнь, и не нам ее осуждать.

ТУМАНСКИЙ (смеясь). Ох, нахал! (Дает деньги.) И в кого ты только растешь!

В переднюю входят МАША и НИНА.

НИНА. Я не люблю комплиментов, Павел Павлович, они все утомительно одинаковы.

ТУМАНСКИЙ. И все одинаково приятны, несмотря на их утомительность. Уверяю, я искренне восхищен вашим методом… Что вы делаете вечером?

НИНА. Иду на концерт в консерваторию.

ТУМАНСКИЙ. Вот совпаденье! Я – тоже. (Выходя с Ниной, Маше.) Маша, передайте дедушке – ноге полный покой. Заеду завтра. (Уходит с Ниной.)

ВИКТОР. Видала?!

МАША. О чем ты, Витя?

ВИКТОР. Ты еще многого не понимаешь в жизни. До свидания! Не забудь про письмо.

МАША. До свидания, Витя. Я напишу. (Уходит в кабинет.)

ВИКТОР (набирает номер телефона). Верка? Виктор. Задержался, понимаешь, на кружке. Бегу. Билеты у меня. Успеем. И передай Ваське, что письмо будет. Он знает, какое. (Выходит.)

ЛЕОНИД. С Ниной Александровной?

МАША. Просил передать – полный покой ноге.

ОКАЕМОВ. Благодарю вас. Ступайте.

ЛЕОНИД. Пойду и я. (Кое-как заворачивает халат.) Не скучайте, Василий Иванович. (Смотрит на бюст Гераклита.) Все течет, все изменяется.
Выходит с Машей в переднюю.
Машенька, по секрету. Деду вашему скучно. Побудьте с ним.

МАША. Ему неинтересно со мной.

ЛЕОНИД. А вы сделайте так, чтобы было интересно. Расскажите что-нибудь.

МАША. Он не захочет. Он занят.

ЛЕОНИД. Он только делает вид, что занят. Вы попробуйте, хорошо?

МАША. Хорошо.

МОТЯ. Хорош, хорош.

ЛЕОНИД. Носите на здоровье. (Сует ей в руки халат и быстро выходит.)

МОТЯ. Ой! Да куда ж мне такой? Леонид Борисович… Убег. Этакая красота, прости Господи! (Напяливает халат.)

МАША. Ух ты! Весь в птицах!

МОТЯ. Хороша?

МАША. Как в цирке!

МОТЯ. До чего добер человек! Идем – похвастаем. (Входит с Машей в кабинет.) Гляньте, Василий Иванович. Вашей Матрене подарочек!

ОКАЕМОВ. Что-о?! Опять халат!

МАША. Это ей Леонид Борисович такую штуку подарил.

ОКАЕМОВ. Баядерка! Гурия! Ха-ха-ха! Теперь мне чалму – и можно открывать гарем! Ха-ха-ха! (Дергается от неловкого поворота.)
МАША быстро подходит и поправляет ему ногу.
(Недоверчиво следит за ее движениями.) Выше. Сюда подушку. Благодарю вас. (Взглянув на Мотю.) Ха-ха-ха!

МОТЯ. Э, да будет вам изгаляться! (Сердито махнув рукой, уходит.)

МАША (отходит к двери, потом останавливается). Хотите, я почитаю вам вслух?

ОКАЕМОВ. Мне вслух? Зачем?

МАША. Папа любил, когда я ему сказки читала.

ОКАЕМОВ. Нет, сказки мне уже недоступны.

МАША. Ну, тогда – «Давид Копперфильд».

ОКАЕМОВ. А… Диккенс. Я родился в день его смерти. Девятого июня семидесятого года… А разве современная молодежь любит Диккенса?

МАША (смущенно). У нас в классе любят.

ОКАЕМОВ. И у нас в классе читали Диккенса. Только это было шестьдесят лет назад. (Усмехнулся.) Я как раз всхлипывал над «Копперфильдом», когда отец закричал, что убит Александр Второй. (Задумался, потом.) Как там начинается?.. Вы присядьте.

МАША (садится на стул, раскрывает книгу). «В самом начале моего жизнеописания я должен упомянуть, что родился я в пятницу, в полночь. Замечено было, что мой первый крик раздался, когда начали бить часы…»

МАША. «Сиделка и несколько мудрых соседок, живо интересовавшихся моей особой, объявили, что мне суждено быть несчастным в жизни…» (Запнулась.)

ОКАЕМОВ (посмотрел на нее, задумчиво). Совпадение…

МАША. «Они были убеждены, что такова неизбежная судьба всех злосчастных младенцев обоего пола, родившихся в пятницу…»

МОТЯ. Гуляет, поди, с подружками.

ОКАЕМОВ. Хм… Уже поздно.

МОТЯ. Восьми нет. Озябнет – и явится.

ОКАЕМОВ. То есть как озябнет?

МОТЯ. А как люди зябнут? От холода. Зима на носу, а на ней одно пальтишко осеннее. Ходит – дрожит, а спросишь, отвечает: тепло.

ОКАЕМОВ. Позвольте, почему дрожит? Если ей холодно, надо шубу… Ей надо шубу купить.

МОТЯ. Ох, надо бы.

ОКАЕМОВ. Неужели вы сами не могли догадаться? Девочка зябнет, а вы молчите. Не понимаю!.. Ходит по дому в золотом халате и молчит… Возьмите деньги. В коробке из-под сигар. Ну? Нашли?

МОТЯ. Нашла, Василь Иваныч, да мало. Тут и двух сотен не наберешь.

ОКАЕМОВ. Хм… А куда же деньги идут?

МОТЯ. На книги, Василь Иваныч… Вчера на тысячу рублей принесли. Уж подождем до получки.

ОКАЕМОВ. А она дрожит?

МОТЯ. Дрожит.

ОКАЕМОВ. Нет-с, не будем ждать до получки. Подайте мне с той вон полки, левей, левей… Три книги в толстых переплетах. Маленькие, да… (Берет из рук Моти книги, смотрит на них, стирает пыль.) Вот, отнесите их в магазин, где мы берем книги, - продайте. И купите шубу.

МОТЯ. Смеетесь, Василь Иваныч! На них разве что варежки купишь. А вы – шубу.

ОКАЕМОВ. На эти три книги вы купите и шубу и варежки. И еще коньки, коньки… И не забудьте там сказать, что книги от Окаемова. А то вас заберут в милицию за продажу краденых ценностей.

МОТЯ (качает с сомнением головой). Ну и ну!

МОТЯ (показывая ему по книге). Вот тебе – шуба. Вот – коньки. А вот и варежки. Кто умен – догадайся, а кто глуп – молчи, жди до завтра. (Уходит.)

ЛЕОНИД (вслед). Не так надо загадывать! Не дерево, а с листочками, не рубашка, а сшита. Что такое? Книга. (Стучит в дверь кабинета.)

ОКАЕМОВ. Да.

ЛЕОНИД (входит). Добрый вечер, Василий Иванович.

ОКАЕМОВ. Добрый вечер. Присядьте. Сейчас закончу.

ЛЕОНИД (разворачивает ящик, вынимает радио, пристраивает незаметно от Окаемова). Меня всегда поражала в вас эта невозмутимость к внешним событиям. В мире происходит черт знает что, а вы спокойно продолжаете писать о пергаментах седьмого века… Вся Европа в бомбах, дорогой старик, а у вас даже радио нет. Поразительно!

ОКАЕМОВ (продолжает писать). Не то поразительно, что я изучаю пергаменты, а то, что мы можем позволить себе изучать пергаменты, когда вокруг война… Ибо смотрим в будущее. Вот когда вы это поймете, молодой человек, вы перестанете удивляться моему спокойствию.

ЛЕОНИД. Чудесно сказано, Василий Иванович! Но радио вам все-таки необходимо.

ОКАЕМОВ. Не люблю. Шумит.

ЛЕОНИД. А я уже купил! Необыкновенной силы приемник! (Включает радио.)
Музыка.
ОКАЕМОВ. Ффу! Послушайте, это же невозможно!

ЛЕОНИД. Для меня теперь нет ничего невозможного! (Вздыхает.) Впрочем, есть… (Смотрит на потолок.) Хотел купить кое-что Нине Александровне, но раздумал. Туманский может обидеться.

ОКАЕМОВ. Хм… А при чем тут Павел Павлович?

ЛЕОНИД. О, там разворачивается на полный ход. Пришел, увидел, победил! Он каждый вечер у нее в гостях. Она из вежливости и меня зовет, но я не лыком шит – понимаю и нахожу предлоги. Уже сочиняю свадебный тост.

ОКАЕМОВ. Хм-хм… Торопитесь, как обычно… Она производит приятное впечатление… эта учительница… То-то доктор не заглядывает больше.
Звонок. МОТЯ отпирает. Входит НИНА и торопливо идет в кабинет.
НИНА. Простите мое вторжение, Василий Иванович, но Маша ушла из школы и не хочет туда возвращаться.

ОКАЕМОВ. Что?! Как ушла?

ЛЕОНИД. Куда?!

НИНА. Она прибежала ко мне… Дело в том, что один Машин одноклассник держал пари с товарищами, что Маша напишет ему письмо с объяснением в любви… Он своего добился. Она написала ему милое, полное глубокой нежности письмо… О том, как она одинока, о свое тоске по настоящей дружбе. Это письмо мальчик прочел вслух перед приятелями. Новость разнеслась по классу, и, когда Маша пришла, она прочитала на классной доске веселые стишки про свою любовь, про письмо и поцелуи… Все громко смеялись, а этот мальчик громче всех. Тогда Маша вырвала у него письмо и убежала…

ЛЕОНИД. К Машеньке.

НИНА. Постойте! Маша не должна знать…

ЛЕОНИД. Она сама мне расскажет. (Уходит.)

ОКАЕМОВ. Хм-хм… Вот, изволите видеть, ситуация…

НИНА. Больше всего Маша боится, что вы узнаете и рассердитесь.

ОКАЕМОВ. Я – в роли деспота… Хм…

НИНА. Приласкайте Машу, Василий Иванович. Ведь вся ее так называемая любовь выросла из детской жажды ласки, которой она лишена. Убедите ее, что вся история с письмом пустяки и забудется через три дня. Скажите ей, что вы не сердитесь, утешьте ее…

ОКАЕМОВ. Хм-хм… Приласкать… утешить… Она же не подойдет так просто… Да и я не умею… Не знаю, что говорить в подобных случаях.

НИНА. Меньше всего думайте о словах – слова придут сами.

ОКАЕМОВ (после паузы). Но кто же этот… молодой негодяй?

НИНА. К сожалению, сын Туманского, Виктор.

ОКАЕМОВ. Павла Павловича? Плоды его философии… Но насколько мне известно… вы, так сказать, имеете некоторое влияние на Туманского…
НИНА молчит.
Я не вмешиваюсь в чужую жизнь, но позвольте заметить, что вам надо было бы заняться воспитанием юноши, который… хм-хм… может быть, станет вашим, так сказать, почти сыном… Если вы, разумеется, не намерены отправить Виктора к какому-нибудь дедушке.

НИНА (после паузы). Наши отношения с Павлом Павловичем не таковы, чтобы я могла вмешиваться в воспитание Виктора.

ОКАЕМОВ. Я не имел в виду огорчить вас… Простите. (Видя, что Нина подымается.) Хм… Я постараюсь… как могу. (Разводя руками.) Я, разумеется, ничем не выкажу…

НИНА. Благодарю вас. До свидания.

ОКАЕМОВ. Всех благ.
НИНА уходит.
Фффу! Мотя!

Входит МОТЯ.

МОТЯ. Кто обидел?

ОКАЕМОВ. Не знаю… Сходите за ней. К Нине Александровне. Надо Машу развлечь как-нибудь… Приходите ко мне, что ли, и вообще… И подайте мне книгу, которую вчера купили по моей записке.

МОТЯ. Зелененькую, что ли?

ОКАЕМОВ. Да. Благодарю вас.

МОТЯ. Ах они!.. Ну уж я им! Я дознаюсь, кто! (Выходит.)

ОКАЕМОВ (смотрит на книгу). «Проблемы детской психологии»… Хм… (Ищет по оглавлению.) Страница восьмидесятая. «Переходный возраст». (Читает.)
В переднюю входят МАША, ЛЕОНИД и МОТЯ.
МОТЯ. Дед в милицию заявлять собрался. Пропала!.. Растревожился – сам идти хотел. На костылях. (В кабинет, громко.) Тут она. Умоется – к вам придет. (Уходит.)

ЛЕОНИД. Машенька, мы друзья? Друзья. Так вот вам моя рука. Вы завтра придете в школу – и никто даже не вспомнит.

МАША. Нет! Мне так стыдно…

ЛЕОНИД. Виктору будет стыдно, а не вам.

МАША. И ведь это совсем неправда. Я его не люблю. Я его пожалела, только чтобы он не грустил… а он…

ЛЕОНИД. Идите к дедушке…

МАША. А вдруг он узнал?

ЛЕОНИД. Идите, идите… А я тут покараулю. Если вам будет трудно, вы стукните каблучком в пол – и я явлюсь.

МАША (улыбнувшись, сквозь вздох). Спасибо, Леонид Борисович. (Уходит в кабинет.)

ЛЕОНИД садится на сундук, прислушивается.

МАША. Да.

ОКАЕМОВ. Озябли?

МАША. Нет. Вам подать чего-нибудь?

ОКАЕМОВ. Хм… Нет, собственно, ничего… но если вам не очень скучно, почитаем-ка нашего Диккенса. Хотите?

МАША. Хочу. (Берет книгу.)

ОКАЕМОВ (указывая на маленькую скамеечку у своих ног). Сюда… Вам, Маша, тяжело со мной?

МАША молчит.

МАША (после молчания). Я сама просила меня послать.

ОКАЕМОВ. То есть как сами?.. Вы желали уехать ко мне?
МАША кивает головой.

Почему?

ОКАЕМОВ. Но позвольте… вы же меня не знали совсем…

МАША. Знала… Папа про вас мне много рассказывал.
П а у з а.

ЛЕОНИД тихо выходит из передней.

МАША (испуганно). Вы разве знаете?

ОКАЕМОВ. Это пройдет, Маша… Завтра это забудется. Вы только начинаете жить… Что вам папа рассказывал?.. Он что-нибудь не то рассказывал, Маша. Я скучный и нудный старик.

МАША. Разве ты тоже одинокий?

ОКАЕМОВ. Да… Все от меня ушли…

МАША. Куда?

ОКАЕМОВ. Сначала ушли мои отец и мать. Потом жена. Потом мои сверстники, один за другим. Потом сын мой – твой папа… Настанет такой день, когда и я наконец уйду… Пора.

МАША (в страхе, шепотом). Разве вы… не боитесь?

ОКАЕМОВ. Это все равно наступит. Сегодня, завтра или через сто лет…Я умру – будешь жить ты, твои дети, дети твоих детей. Что бы ни происходило в мире, жизнь не может остановиться. Это надо хорошенько усвоить, - и тогда перестанешь бояться неизбежного часа… А мне, например, иногда уже хочется уснуть - и не просыпаться.

МАША. Зачем вы… зачем!

ОКАЕМОВ. От жизни иногда очень устаешь, девочка. Особенно, когда стар и живешь один.

МАША. А я?

ОКАЕМОВ. Хм… Разве я тебе нужен?

МАША (горячо). Я думала, я не нужна вам… Я думала, я мешаю вам, зачем приехала, я все хотела назад поехать, чтобы вам не мешать, я видела – вы сердитесь, а все не знала, за что… (Сквозь слезы пытается найти нужную страницу Диккенса.)

ОКАЕМОВ (смотрит на ее склоненную голову, неумело гладит по волосам). Что ж, будем жить, Машенька. Будем жить… вместе…


Картина четвертая
Столовая в квартире Окаемова. Из столовой двери в его кабинет (закрыты) и в кухню и в переднюю (один общий выход). В столовой стоит Машина кушетка, где она спит. У одной стены – рояль, у второй – зеркало. Тут же полка с не поместившимися в кабинете книгами.

Утро. В столовой, у рояля – НИНА и МАША. МАША тянет гаммы и сбивается.