Александр Николаевич афиногенов машенька

МАША (смущается). Нина Александровна, милая, я хочу заработать много денег… Я умею ноты переписывать – принесите мне побольше нот переписывать, я вечерами буду, после уроков…

НИНА. Зачем тебе деньги?

МАША (торопливо). Дедушка свои книги продал из-за меня… и мне шубу купил… и коньки… А он так книги любит!.. И я решила – заработаю деньги и куплю ему книги обратно. Я уж в том магазине была, где книги, сказала, что буду понемногу платить, чтобы они никому не продавали. Они сначала не соглашались, а потом я им сказала по секрету, зачем, и они согласились. А заплачу все – возьму книги и отдам дедушке. И скажу, чтобы больше он своих книг не продавал, потому что я поступлю в оперу, буду много петь и все деньги ему приносить…

НИНА (смотрит на Машу, притягивает ее к себе). Машенька, я помогу тебе купить книги. Я достану тебе работу. Но ты больше никогда ни мне, ни дедушке не говори, что скоро поступишь в оперу за деньги…

МАША. Никогда не скажу, Нина Александровна!.. Мне только хочется дедушке поскорей помочь, - пусть он покупает самые дорогие книги!.. Я и не знала, что дедушка так меня любит!.. Мне очень нравится жить, когда меня любят!.. Но, наверное, всем нравится, правда?

НИНА. Правда.

МАША. Ах, Нина Александровна, как я вас люблю! Больше всех, после дедушки… И Леонида Борисовича я тоже очень люблю. А вы?

НИНА. Он почему-то избегает меня.

МАША. Он говорит, что вам некогда, и не хочет поэтому вам мешать. Если бы вы знали его, как я, вы его бы так полюбили… как я… Мы в кафе сидели. Пили кофе и музыку слушали. И про вас рассуждали…

НИНА (заинтересованно). И до чего дорассуждались?

МАША. Он сказал – необыкновенной силы женщина. А я сказала – правильно. А он сказал – это ведь я вас познакомил. А я сказала – правильно. Ведь верно, Нина Александровна, без него мы даже и не повстречались бы? Я бы даже не знала, что мне хочется учиться пению.

НИНА. И что он еще сказал?

МАША. Мы с ним в Третьяковской галерее были, а потом в цирк пошли. Он сказал, что, не будь он геологом, он бы хотел стать клоуном. Ему нравится, когда кругом смеются, - он сам тогда веселый делается.

НИНА. У него веселый смех.

МАША. А вы приходите к нам как-нибудь вечером. Мы иногда в подкидного дурака играем. Дедушка, я, Леонид Борисович и Мотя. Ох, и смеется он, когда дедушка остается в дураках… Мне раз жалко дедушку стало – они с Мотей оставались, я дедушке нарочно туза подмешала в карты… А Леонид Борисович увидал!.. О-ох, что было!

НИНА. А вот со мной побыть у него времени не находится…

Звонок в передней.

НИНА (вполголоса). Целых три.

ТУМАНСКИЙ. Я говорю о последнем.

НИНА. Зачем вы мне его послали?

ТУМАНСКИЙ. Поедемте со мной. Здесь не место для объяснений… Я не привык объясняться вполголоса…

НИНА. А вообще-то объясняться вы, значит, привыкли?

ТУМАНСКИЙ. Не ловите на слове. Поедемте. Я сумею вас убедить.

НИНА. Меня не нужно убеждать ни в чем, Павел Павлович, и мне некуда ехать.

ТУМАНСКИЙ. Ну, тогда к вам хотя бы…

НИНА (после раздумья). Маша, подымись ко мне, перепиши страницу нот на пробу и принеси.

МАША. Сейчас. (Тихо, ей.) А с Виктором мне обязательно надо?..

НИНА. Если ты сама захочешь.

МАША. Я подумаю. (Уходит.)

ТУМАНСКИЙ. Нина…

НИНА. … Александровна, с вашего позволения.

ТУМАНСКИЙ. Вы избегаете меня. Вы не отвечаете на письма. Неужели эта глупейшая история с Виктором тому причиной? Ради Бога, не делайте меня ответственным за поведение моего сына. Он – сам по себе, и я – сам…

НИНА. Это не так, Павел Павлович… Но дело сейчас даже не в Вите…

ТУМАНСКИЙ. А в чем тогда?

НИНА (усмехнувшись). В несходстве наших характеров.

ТУМАНСКИЙ. Откуда вы это взяли?

НИНА. Как это ни странно, прежде всего из ваших писем.

ТУМАНСКИЙ. Что же вам не понравилось в моих письмах?

НИНА. Их ложный пафос, Павел Павлович.

ТУМАНСКИЙ. Вы не верите в искренность моих слов?

НИНА. Не верю.

ТУМАНСКИЙ. Но почему?

НИНА. Потому что мне уже тридцать лет, и я понимаю разницу между любовью и мелодраматическим флиртом.

ТУМАНСКИЙ. Вы хотите оскорбить меня?

НИНА. Я хочу лишь сказать вам правду.

ТУМАНСКИЙ. Какую правду?

НИНА. Вы не в состоянии глубоко любить, Павел Павлович!

ТУМАНСКИЙ (запальчиво). Неправда! Я люблю вас! Люблю впервые глубоко и сильно.

НИНА. Это вам только кажется… Жизнь, которую вы вели, измельчила вас. Но прежние минутные привязанности перестали радовать вас – вам захотелось настоящей любви. Но привычка к легким победам оказалась сильнее новых желаний. Я просто нравлюсь вам, как нравились до меня… и вместе со мной другие женщины…

ТУМАНСКИЙ. А!.. Вам наговорили обо мне!

НИНА. Так это правда? А я ведь ничего не знала, только догадывалась…

ТУМАНСКИЙ. Но я же прошу вас стать моей женой.

НИНА. Женой?.. Но первая же трудность совместной жизни, первое ваше новое увлечение – и все ваши фразы о любви разлезутся на клочки!.. Вы сердитесь на Виктора, но ведь Виктор просто подражает вам, вашему легкомысленному отношению к жизни… Эта история с Машиным письмом многое мне открыла… в вас.

ТУМАНСКИЙ. Неужели я настолько безнадежен?

НИНА. Нет, например, в медицине вы достигли положения, известности, знаний… Но в вашей личной жизни, в вашем отношении к женщинам есть что-то оскорбительное.

Звонок в передней.

ТУМАНСКИЙ. И все-таки я люблю вас по-настоящему.

НИНА. Вероятно. Только ваше настоящее для меня – не настоящее. (Уходит.)

Входит ВИКТОР.

ТУМАНСКИЙ. Хорошо. А?.. Ирина Сергеевна? (Резко.) Не лезь не в свое дело!

ВИКТОР. Подумаешь… То сам просил, а то – не лезь… (Вынимает папиросу, хочет закурить.)

ТУМАНСКИЙ. Брось папиросу!

ВИКТОР. С каких это пор, старик?

ТУМАНСКИЙ. Брось немедленно! Ну!

ВИКТОР. Такова жизнь, и не нам ее осуждать.

ТУМАНСКИЙ. Замолчи!
ВИКТОР испуганно замолкает.
(С трудом сдерживая себя, медленно.) Неужели это я… в самом деле я… сделал тебя таким?
Входит МАША.
Сегодня вечером мы поговорим с тобой, Виктор. (Выходит.)

ВИКТОР (вслед). Подумаешь… (Мнется при виде Маши, хмуро.) Здорóво… Лелька Спирина от имени всех девчонок заявила, что со мной никто танцевать не будет на вечеринке, если я не извинюсь. Раздули из мухи слона и радуются… Ты сама во всем виновата. Зачем тогда убежала? Ну, обиделась на меня – и молчи. Подумаешь, Мария Стюарт, - посмеяться нельзя. Я не знал, что ты мямля… разревелась, как мамина дочка с косичками… Как будто до революции в институте воспитывалась…

МАША. И пусть, и пусть!

ВИКТОР. Тебе пусть, а мне отец заявил, что ни копейки денег не даст, пока не помиримся. Ботинок почистить не на что. А все оттого, что в Нинку твою влюбился и перед ней выслуживается.

МАША. Не смей так говорить!

ВИКТОР. А что, неправда? Орет на меня, а сам… Они скоро поженятся.

МАША. Кто тебе сказал?

ВИКТОР. Сам вижу.

МАША. А может быть, Нина Александровна и не захочет?

ВИКТОР (свистнул). Еще не было такого случая, чтобы женщина замуж не хотела.

МАША. Зачем ты так говоришь?

ВИКТОР. Это не я – это папаша мой говорит.

МАША. А ты все повторяешь чужие слова. Тебе трудно самим собой быть, ты все кого-то изображаешь, кривляешься, лишь бы на тебя внимание обратили, какой ты умный! А ты разве умный? Мое письмо вслух прочел? Нашел чем хвастаться!.. Я тебя пожалела, думала, ты, как я, одинокий, без мамы... Разве я тебе про любовь писала? Это ты сам приврал, чтобы смешнее было. Я с тобой дружить хотела, а тебе друзей, оказывается, не надо. Ну и уходи! И незачем нам мириться! А если ты ботинок сам не умеешь вычистить, то вот тебе рубль. Возьми и поди почисть!

ВИКТОР (после паузы, хмуро). Я соврал про ботинки… И вообще ты чертовски меня поддела. Что здорово, то здорово… (Протягивает ей руку.) Прости меня, Маша. Я, честное слово, осел и хам. Заявляю вслух и могу при всех. Осел и хам!

В передней звонок.
Честное слово, при всех скажу. Ну, Маша, хоть руку дай.

МАША. Ах, Витя, ты еще совсем мальчик.

СЕНЯ. Еще неизвестна цель его прихода.

ЛЕЛЯ. Пришел извиняться.

СЕНЯ. Сомневаюсь.

ВИКТОР. Подумаешь, какой Сократ!.. Сомневается!

СЕНЯ. Подумаешь, какой Печорин! Обижается!

ГАЛЯ. А вы еще подеритесь!

ВИКТОР. Заявляю при всех, что я – осел и хам, осел и хам, осел и хам! (Маше.) Убедилась? Пока. (Выходит.)

СЕНЯ (рассматривая книги). Что он этим хотел сказать?

ГАЛЯ. Что он селыхам - ха-ха-ха! Селыхам!

ЛЕЛЯ. Галина, остановись. (Маше.) Он извинился?

МАША. Да.

ЛЕЛЯ (Сене). Видишь, обошлось без резолюций и заседаний.

СЕНЯ. Назвать себя хамом – еще не значит извиниться.

ГАЛЯ. Ах, Сеня, ты всегда придираешься!

СЕНЯ. Ребенок, не лезь в разговоры старших!

ЛЕЛЯ. Ну, будет! Маша, зови Василия Ивановича.

МАША. Дедушка работает. Он не любит, когда мешают.

СЕНЯ. Ты скажи официально – пришла октябрьская комиссия. На пять минут.

МАША идет на цыпочках к двери кабинета. Стучит. Входит в кабинет.

СЕНЯ. Леля начнет, а я резюмирую.

ЛЕЛЯ. Ты с ним о науке поговори, он – профессор, и ты – профессор. Вы друг друга с полуслова поймете.

ГАЛЯ засмеялась.

ГАЛЯ. А зачем ты смешишь? Ты знаешь, я смешливая. (Зажимает рот рукой и прыскает.) Ну вот, теперь я за себя не ручаюсь.

МАША (называя тех, с кем он здоровается). Леля, Галя, Сеня.

ОКАЕМОВ. Прошу садиться. Чем могу быть полезен?

ЛЕЛЯ. Василий Иванович, шестого ноября мы устраиваем школьный вечер в честь Октябрьской революции. И мы от имени школы просим вас выступить.

ОКАЕМОВ (поражен). Ме-еня? Выступить? С чем?

СЕНЯ. Во-первых, с небольшим обзором вашего жизненного пути.

ОКАЕМОВ. Но, позвольте, почему меня?

ГАЛЯ. Как самого старшего из родителей.

ОКАЕМОВ. Друзья мои, я не могу… Я никогда не выступал перед детской аудиторией… Я не знаю, о чем говорить…

СЕНЯ. Ну, я могу составить вам конспект выступления.

ОКАЕМОВ. Но я не умею излагать чужие конспекты.

ГАЛЯ. А вы расскажите, как умеете, мы поймем.

ОКАЕМОВ. Но о чем, о чем? Не о том же, что знак плюс появился в тринадцатом веке?

СЕНЯ. А когда появилась запятая?

ОКАЕМОВ (серьезно). Видите ли, к нам запятая перешла с пятнадцатого века, не отличаясь сперва в своем употреблении от точки.

СЕНЯ. Правильно.

ОКАЕМОВ. Хм… Я полагаю, что правильно. Ибо это я, некоторым образом, первый установил.

Общий вздох восхищения.

ГАЛЯ. А что такое крестный ход, вы знаете? Я думала, что это машина «скорой помощи», которая с красным крестом всегда… а потом Сенька сказал, что это глупости, а сам не знает.

СЕНЯ. Попросил бы воздержаться от инсинуаций. Крестный ход это средство одурманивания широких масс при помощи сказок о Боге и ангелах.

ГАЛЯ. Я сама знаю, что ангелов нет. У них есть крылья, они живут на небе, но их нет.

ЛЕЛЯ. Галина, остановись!

ОКАЕМОВ. Нет-нет, это весьма любопытно… Так сказать, отживающие понятия… Хм… А вы, Галя, знаете, например, кто такой был надворный советник?

ГАЛЯ. По-моему, они по дворам ходили и советовали…

СЕНЯ. Нет, надворный советник – это представитель эксплуататорских классов. Муж Анны Карениной был надворный советник.

ОКАЕМОВ. Каренин был, скорее, действительным тайным советником.

СЕНЯ. Ну да, и тайным, потому что он все делал втайне от широких масс.

ЛЕЛЯ. Ты мелешь глупости, хоть и профессор.

ОКАЕМОВ. Хм… Вот как? Уже профессор?

ОКАЕМОВ. Хм… А по мне, одна усвоенная книга полезнее сотни просто прочитанных.

ГАЛЯ. Ага! Попался! (Заливается смехом.)

ОКАЕМОВ. Хотя в детстве я сам пожег немало свечей на книги.

МАША. У тебя не было денег на керосин, да, дедушка?

ОКАЕМОВ. Просто тогда еще и керосина не было.

ВСЕ. А что же было?

ОКАЕМОВ. Сальные свечи и масло. Керосин появился позднее. А уж совсем недавно, лет сорок пять назад, зажглось первое электрическое освещение…

ЛЕЛЯ. И вы видели первую лампочку?

ОКАЕМОВ. Видел.

МАША. А еще что ты видел первое?

ОКАЕМОВ. Хм… При мне, например, появился первый автомобиль. Он гремел на всю улицу, а прохожие хотели бить шофера и орали: «Бензиновый черт, бензиновый черт!»

СЕНЯ. Хм… Сомневаюсь

ОКАЕМОВ. Тем не менее это так. Я уже был бородатым, когда изобрели кинематограф… Потом я видел, как поднялся в воздух первый аэроплан. Он едва пролетел над забором и шлепнулся в траву, поломав крылья…

ГАЛЯ. Ой, как интересно!
Они сгрудились около Окаемова, не сводя с него глаз.
ОКАЕМОВ. А когда первый раз я надел наушники и услышал голос из Лондона, я возблагодарил судьбу, что дожил до такого дня… Вот сколько вещей появилось в течение одной моей жизни. Сколько же дано увидеть вам, чья жизнь едва начинается!

ЛЕЛЯ. Вот обо всем этом вы и расскажите на школьном вечере, Василий Иванович.

ОКАЕМОВ. Но кому это интересно.

ВСЕ. Всем, всем!

ЛЕЛЯ. А что мы, по-вашему, еще увидим в жизни?

ОКАЕМОВ. Что?.. Хм… Вы увидите, как кусочек угля – с мой кулак – будет отапливать громадный дом… Вы увидите, как жизнь человеческая будет продлена на много лет… Вы услышите, как прозвучит на земле последний выстрел и люди забудут, что такое война. Вы будете жить в новом мире, без войн… Все это вы увидите и переживете…

МАША (после паузы). Как интересно жить, дедушка!
З а н а в е с.


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Картина пятая
Та же столовая, убранная к Новому году. Двери в кабинет распахнуты. Стол накрыт и раздвинут. В углу – убранная елка. На стене против стола висит большой лист картона с надписью, как в календаре: «31 декабря». На крышке рояля радио передает страшно громкий марш. ЛЕОНИД хлопочет около стола, дирижируя свободной рукой. В кабинете ОКАЕМОВ что-то быстро пишет, не обращая внимания на марш.

Звонок в передней. ЛЕОНИД кидается туда, вносит в столовую упакованную корзину, ставит на стул, развязывает.

ОКАЕМОВ (поднял голову от стола). Что случилось? Почему так тихо?

ЛЕОНИД. Шампанское принесли, Машенька!
Из кухни появляется МАША, в переднике, с засученными рукавами.
МАША. Ну куда это все?.. И так еды на тыщу гостей.

ЛЕОНИД. Все съедим, Машенька, все выпьем! За каждого гостя – тост. Я сочинил необыкновенной силы тосты!

МАША. Я тоже сегодня хотела бы сказать что-нибудь ужасно радостное, чтобы всем было весело, как и мне!..

ЛЕОНИД. А вам уже весело?

МАША. Еще вчера стало весело.

ЛЕОНИД. И сегодня скажете мне причину?

МАША (смутившись). Вам?… Нет…

ЛЕОНИД. А я собираюсь сказать вам одну вещь…

МАША. Вы?.. (Страшно смутилась, села от растерянности.)
Входит МОТЯ, неся новое блюдо.
МОТЯ. Не рассаживайся, мать моя, гости на носу. Поди соус к рыбе отбей.

ЛЕОНИД. Она устала, Мотя.

МОТЯ. Хозяйка последняя устает… Поди, поди!

МАША (встает). Все как будто во сне… (Леониду.) Вы мне скажете?..

ЛЕОНИД. Непременно, Машенька.
МАША быстро уходит.
МОТЯ. Устанешь тут. Цельные дни ноты пишет – не разогнется. А начну выговаривать – пожалуйста, не мешай. (Уходит в кухню.)

ЛЕОНИД. Василий Иванович, это чудовищно! Оказывается, Маша все еще переписывает ноты! Зачем вы позволяете?

ОКАЕМОВ. Секундочку!.. (Перечитывает вслух.) Моя коллекция отживших понятий растет. Оказывается, мощи – это сушеный поп. Нечистый дух – это когда в комнате много курят. Горничная – это комната, а лакей – подхалим. Записано на беседе в школе. (Леониду.) Что же касается нот, то Нина Александровна заявила, что переписка носит срочный характер и Маше не надо мешать.

ЛЕОНИД. О, если Нина Александровна – умолкаю. (Видит, что Окаемов, вошедший в столовую, хочет приподнять лист с числом.) Нельзя, нельзя! В полночь сорвем – увидите. А пока – к елочке, дорогой старик, к елочке… А помните наш прошлый новый год?

ОКАЕМОВ. Хм… Да-с. Я сидел за стаканом чая, а вы позвонили с опозданием на полчаса, и, как всегда, перепутали. Вместо нового года пожелали мне спокойной ночи.

ЛЕОНИД. Ну, уж сегодня не перепутаю. И это все – Машенька, Василий Иванович! (Широким жестом обводит стол.) Ее вторжение. Я и то помолодел духом, а вы совершенным юношей стали. После вашего дебюта в школе вы, говорят, уже выступали в Доме пионеров, потом на каком-то слете, и все с таким же успехом.

ОКАЕМОВ. Да-с, с гораздо бóльшим, признаться, чем мои лекции по палеографии. Вторая профессия – рассказчик о темном прошлом. (Усмехается.) И ведь отказать нельзя – просят очень.

ЛЕОНИД. Размечтались, а шампанское не во льду! (Берет бутылки, уходит.)

ОКАЕМОВ. В собственной квартире швыряются тобой, как пешкой, из угла в угол. (Посмеиваясь, уходит в кабинет.)

НИНА (протягивает сверток Маше). Машенька, здесь дедушкины книги.
МАША изумлена.
Ты уже заработала двести рублей. Я одолжила тебе остальную сумму и выкупила книги. Подари их дедушке на новый год.

МАША (берет книги, растерянно). Вы свои деньги дали?..

НИНА. Ты отдашь их мне. Потом, постепенно. Не все ли равно?

МАША (бурно обнимает Нину). Ниночка! Я тебе очень скоро отдам. Я быстро работаю! Дедушка!

НИНА. Тсс… Положи книги под салфетку.

МАША (прячет книги). Ой, Нина Александровна, милая! Я даже вас на ты назвала от радости…

НИНА. А ты зови.

МАША. Можно? Спасибо вам… то есть тебе. (Смеется.) Весь день смеюсь. Вроде Гали. Ох, дедушка удивится. Какая вы… ты добрая, Нина… Знаешь, я тебе скажу по секрету, теперь можно… Когда Витька сказал, что вы С Павлом Павловичем поженитесь, я тебе письмо написала. Длинное. (Тихо.) Чтобы вы не выходили за него замуж, потому что…

НИНА. Я понимаю…

МАША. А когда Витька сказал, что все расстроилось, ох, я обрадовалась!…

НИНА. Ты, значит, от этого веселая?

МАША. И от этого – и еще от одной вещи. Только это ужасная тайна, Нина. Я даже дневник себе завела – туда ее записать. И никому не могу сказать.

НИНА. Конечно, если это тайна – не говори.

МАША. Но тебе я скажу… Я решила. Закрой глаза.

НИНА. Чего ждать?

МАША. Нет, нет, не смотри на меня! Ждать вообще… Чтобы дождаться, кого любишь.

НИНА. Конечно, можно, Маша.

МАША (еле слышно). Я… я скажу сегодня, чтобы он подождал три года. Только три года. Пока мне исполнится восемнадцать лет…

НИНА. Кто он?

МАША. Ты знаешь…

НИНА (открыв глаза). Леонид Борисович?

МАША (молча кивает головой, не решаясь взглянуть на Нину, быстро шепотом). Он хочет мне сегодня одну вещь сказать… Тоже про «это», наверное. Мне ужасно страшно. И сердце колотится – ты послушай. (Прикладывает руку Нины к своему сердцу.) Но все равно, я решила. (Смотрит на Нину.) Что с тобой?

НИНА. Голова немного болит. Пройдет.

НИНА. Особенно потому, что речь шла о вас.

ЛЕОНИД (останавливается). «Средь юных дев, увенчанных цветами, шел разговор веселый обо мне».

НИНА. Леонид Борисович, Маша вас любит.

ЛЕОНИД. Надеюсь.

НИНА. Я говорю о большой любви, настоящей…

ЛЕОНИД. Что?!

НИНА. Маша призналась мне… Она хочет просить вас подождать три года. До ее совершеннолетия.

ЛЕОНИД. Подождать три года? Нет, вы серьезно?.. Так… Понимаю. (Весело.) Я с восторгом подожду и пять лет…

НИНА. Нет, Леонид Борисович, нельзя смеяться над первой любовью девочки. Для Маши сейчас весь мир счастлив и радостен, как она сама. Она верит только своему сердцу. И в нем – только вы. И она так же уверена в вашем чувстве, как и в своем. И этим играть нельзя.

ЛЕОНИД. Да, понимаю… Благодарю вас… за Машу. За ваше отношение к ней. (Пауза.) Я, кажется, растерялся. Как мне ей объяснить? Может быть, вы… укажете ей на разницу лет, характеров?.. Именно вам она поверит больше всего.

НИНА. Я? (Растерянно.) Нет… я не могу.

ЛЕОНИД. Хорошо… попробую сам. Я скажу ей, что я, к сожалению, уже люблю другую женщину. Вас!..
В дверях кабинета тихо появляется МАША. Незамеченная, она слушает.
Я влюбился в вас с первой встречи – помните, в поезде… Я даже хотел тогда же объясниться с вами, но вовремя удержался. Я и сейчас еще вас люблю… вы простите меня и не обращайте внимания, это скоро пройдет…

НИНА (тихо). Если это пройдет, я вам никогда не прощу.

ЛЕОНИД (после паузы). Что-о-о?.. Извольте объяснить ваши слова…

НИНА. Нужно ли? (Смотрит на него.)

ЛЕОНИД (почти кричит, схватив ее за руку). Вы отдаете себе отчет в том, что вы натворили?
В передней громкий звонок. МАША скрывается в кабинете.

НИНА обнимает и целует Леонида, потом быстро проходит в переднюю, где слышен шум голосов, смех.

В столовую входит ОКАЕМОВ.
ОКАЕМОВ. Молодое поколение прибыло.

ЛЕОНИД. А?.. Дорогой старик!.. Что, собственно, произошло?.. Как будто в меня угодил метеорит… Но я просто еще не совсем верю… (Сел.) Но она же сама сказала – вот тут, где стоите вы, и я держал ее за руку, как вас. Это было! Было!

ГОЛОС НИНЫ. Просим всех в кабинет.

ЛЕОНИД (вскочил). Слышите? Она просит всех в кабинет!.. Все влюбленные – эгоисты! И я тем более… Дорогой старик, объясните Маше… расскажите ей… но так, чтобы и она была счастлива… Я хотел сам, но не смогу, я слишком глуп сейчас, и у меня все в голове смешалось… Вы понимаете?.. Конечно, вы понимаете… (Спешит в кабинет.)