Алексей Головнин

Конецъ «копiи» Емельяна…

По выводе Пугачева судьи приступили к обсуждению приговора. Большинство сто­яло за вынесение самых тяжких наказаний для большой группы подсудимых, а для Пугачева требовали изощренно-изувер­ского обряда казни, подвергнув его еще живого колесованию. Суд вынес ре­шение: «Емельку Пугачева четвертовать, голову воткнуть на кол, части тела раз­нести по четырем частям города и поло­жить на колесо, а после на тех местах сжечь».

Вечером 2 января Вяземский отправил сентенцию (еще не подписанную членами суда) в Петербург на утверждение Екатери­ны II. Он писал: «Из следующей при сем сентенции ваше величество высочайше ус­мотреть изволите, что сколько возможно уменьшено число казне назначенных, да и протчие телесные наказания облегчаемы до самой крайней возможности: ибо известная лютость и безчеловечие злодея и сообщников его столько всех противо их вооружила, что всякое уменьшенное про­тив сего положение принято бы было пре­досудительно». Этот факт опровергает сло­жившееся в литературе ошибочное сужде­ние о том, что Екатерина II была якобы совершенно непричастна к приговору. На­до полагать, что такая версия утвердилась в связи с отсутствием уличающих Екатери­ну II документов: ведь она предусмотри­тельно приказала уничтожить переписку с Вяземским по делу Пугачева. Но вот недав­но в бумагах Вяземского были обнаруже­ны черновики его донесений Екатерине II из Москвы, которые приоткрывают завесу закулисной стороны процесса.

Уже 5 января Екатерина II, ознакомив­шись с сентенцией, писала Вяземскому, что она полностью одобряет приговор. Изве­щая Екатерину II о получении утвержден­ного ею приговора, Вяземский доносил (в сохранившемся черновике донесения от 9 января): «Высочайшее вашего величества соизволение, пущенное 5 сего месяца, по­лучить имел щастие после полудня и тот же час зделал повеску, чтоб для подписа­ния установленной уже сентенции собра­лись 9 числа поутру в десять часов».

И вот 9 января судьи собрались лишь для того, чтоб формально подписать при­говор, уже зная, что Екатерина II «соизво­лила одобрить» его и ждет скорейшего за­вершения «пугачевского дела». Суд принял решение: казнить Пугачева и четырех его соратников – А. П. Перфильева, М. Г. Шигаева, Т. И. Подурова и В. И. Торпова – на Болотной площади в Москве в 11 часов ут­ра в субботу 10 января 1775 года.
На декабрьском совещании в Петербурге Екатерина II договорилась с Вяземским об обряде предстоящей казни над Пугачевым. Было реше­но передать палачу секретнейшее прика­зание (не упоминая при этом, что оно исходит лично от императрицы) об изме­нении традиционного ритуала казни чет­вертованием; палач должен сначала отру­бить голову Пугачеву и лишь после это­го – руки и ноги,

Но даже и эта единственная милость к Пугачеву – мгновенная смерть взамен му­чительнейшей агонии умирания – была да­рована Екатериной II отнюдь не из гуман­ных побуждений, а из холодного политиче­ского расчета: императрица знала, что к казни Пугачева будет приковано внима­ние зарубежных дипломатов, газет, журна­лов, ее недругов и искренних и мнимых друзей. Однако, чтобы избежать каких-ли­бо нареканий со стороны дворянства, жаж­давшего самой жестокой и мучительной расправы над Пугачевым, свое распоряже­ние о перемене обряда казни она вынуж­дена была отдать секретно.

Казнь Пугачева 10 января 1775 года проходила в соответствии с указаниями Екатерины II.
Правительство Екатерины II, совершив расправу над главными деятелями восстания, стремилось истребить в народе самую память о Пугачеве. Манифестом от 17 марта 1775 года все дела о пугачевском движении были переданы «вечному забвению и глубокому молчанию».

Но народ не забыл своего вождя, он хранил память о Пугачеве как боевое знамя своей вольности. Десятки лет среди народа жили воспоминания, сказы и песни о Пугачеве, его именем народ грозил своим угнетателям.

Всегда излишне самоуверенная, избалованная успехами и всеобщим поклонением Екатерина теперь как-то обмякла, часто ее навещали глубокие обмороки с кровотечением из носа; поддерживая угасающие силы, она зло употребляла крепчайшим кофе, среди дня беспощадно растирала лицо кусками льда... Только сейчас императрица признала, что в возмущении на Яике повинны не казаки, а сама старшина, угнетавшая казаков; истинные же дела яицкие далеки от докладов графа Захара Чернышева. Князь Вяземский, усугубляя ее тревогу, принес новые вести:

– Сразу два самозванца явились: Федор Богомолов, который на груди своей «знаки царские» дуракам являл, и некий Рябов...

– Трудно понять, – сказала Екатерина. – Сколько самозванцев, уже пойманных и непойманных, и все, как один, образцом для подражания моего мужа избрали. С чего бы такая любовь к нему?

– Супруг ваш покойный волю дворянству дал.

– Так не мужикам же! – хмыкнула Екатерина.

– А они уповать стали несбыточно, что вслед за волей дворянской объявится воля мужицкая. Оттого-то, ва­ше величество, супруг ваш мертвенький для народа весьма привлекателен.
(В. С. Пикуль. Фаворит.

Роман-хроника времен Екатерины II.)

Били плетьми и сослали в Нерчинск армянина Асланбекова, схва­ченного с фальшивым паспортом и объявившего себя также Петром III.

Беглый солдат Лев Евдокимов, проживавший у раскольников, на­звался Петром II.

Брянского полка беглый солдат Петр Федорович Чернышев в слобо­де Купянке Изюмской провинции стал разглашать о себе, что он бывший государь Петр Феодорович; ему поверил поп слободы Купянки Семен Иванецкий, по желанию Чернышева служил всенощную и молебен, поми­ная его на ектениях императором. На допросе Чернышев показал, что он однодворец, женат, имеет маленького сына Павла; важное название выго­ворил без всякого намерения, а единственно потому, что в разные време­на, будучи в кабаках и шинках, между незнакомыми людьми слыхал в раз­говорах о бывшем императоре; говорили разное: иной, что он действитель­но преставился, а иной, что еще жив. Обоих преступников высекли кнутом и сослали в Нерчинск – Иванецкого на житье, а Чернышева в работу. Главный командир нерчинских заводов, генерал-майор Суворов, прислал донесение, что Чернышев и там разглашает о себе то же самое, чему неко­торые из тамошних жителей поверили и давали ему много подарков.

Около этого же времени казак Каменщиков, до того несколько раз наказанный за разные преступления, бежал из тюрьмы и между крестья­нами, терпевшими притеснения от своих господ, в Исецкой провинции разглашал, будто император Петр III жив и находится в Троицкой крепо­сти. Взятый к допросу, Каменщиков показал, что разглашал о Петре Ш по уверению казака Конона Белянина. Каменщикова приговорили к жестоко­му наказанию кнутом, вырезанию ноздрей и ссылке на нерчинские заводы в тягчайшую работу навеки. Белянина за его выдумку высекли плетьми.

Тот самый Батурин, который в 1749 году хотел возвести на престол Петра Феодоровича и с тех пор содержался в Шлиссельбургской крепости, утверждал в 1768 году в разговорах с дежурными солдатами, что Петр жив, находится в чужих краях и вернется в Россию через год или два. Ма­ло того: он написал письмо к Петру, которое передал одному из сторо­живших его солдат. Случайно все это дошло до сведения правительства. Оказалось, что некоторые солдаты поверили нелепым басням полупоме­шанного арестанта. Его приговорили к вечной каторжной работе на Кам­чатке, где он, как мы видели выше, участвовал в предприятии Беневского.

В 1769 году беглый солдат Мамыкин по дороге в Астрахань разгла­шал, что Петр III жив, примет опять царство и будет льготить крестьян.

Все эти эпизоды оказались маловажными лишь потому, что прави­тельство скоро узнавало о беспорядках и могло распорядиться об аресте виновных, так что зло не принимало больших размеров. Зато подобные случаи в более отдаленных частях государства, ускользая некоторое время от внимания правительства, могли сделаться чрезвычайно опасными. Осо­бенно на юго-востоке, где было много горючего материала, слухи о появ­лении Петра могли сильно повлиять на воображение народа.

За год до появления Пугачева именно в этих местах появился беглый казак, выдававший себя за Петра III. Другой находившийся при нем казак играл роль статс-секретаря. Они сообщили о своем предприятии другим казакам. Все решили, что нужно отправиться к городу Дубовке, там про­возгласить самозванца императором и арестовать всех офицеров. Одному из офицеров, однако, удалось смелостью и решимостью уничтожить в корне замыслы бунтовщиков. Он вошел в ту избу, в которой находился самозванец, ударил его в лицо и приказал присутствовавшим связать его. Казаки послушались. И мнимый статс-секретарь был арестован без всяко­го препятствия. Началось следствие, продолжавшееся несколько месяцев. Оказалось, что число причастных к делу лиц было весьма значительно. В Царицыне, куда повезли подсудимых, многие жители были убеждены в том, что главный арестант был настоящий император Петр III. Нужно бы­ло принять меры для избежания опасности, которая грозила конвою со стороны жителей Царицына. Арестантов ночью тайком вывезли из города, причем была усилена стража. Оказалось, что преступники рассчитывали на освобождение в уверенности, что народ нападет на конвой. То обстоя­тельство, что самозванец умер вскоре после этого, во время следствия, и что в народе не знали, куда он девался, способствовало успеху Пугачева, появившегося немного позже.

И во время пугачевщины, и после подавления мятежа постоянно по­вторялись случаи самозванства.

В 1774 году был приговорен к жестокому наказанию некто Фома Мосягин, пытавшийся было играть роль Петра III. В том же году некто Метелка также выдавал себя за бывшего императора. В 1776 году один крестьянин, Сергеев, назвал себя Петром III. Он собрал около себя шайку, имевшую целью грабить и разорять помещичьи дома. Воронежский гу­бернатор Потапов, наконец, велел арестовать бунтовщиков; их было уже девяносто шесть. Следственное дело, относящееся к этому случаю, сохра­нилось лишь отчасти.

В 1778 году солдат Царицынского 2-го батальона Яков Дмитриев, пьяный, в бане болтал своим товарищам следующее: «В Крымских степях находится с армией бывший третий император Петр Феодорович, который прежде этого содержался под караулом, откуда и выкраден донскими ка­заками; при нем предводительствует той армией Железный Лоб, против которого уже и сражение с нашей стороны было, где и побито две диви­зии, и мы его как отца ожидаем; а на границе стоит с войском Петр Алек­сандрович Румянцев и против его не обороняет, а сказывает, что он ни с которой стороны защищать не хочет». Солдату Дмитриеву был пристрастный допрос, то есть его били батогами; он сознался, что слышал это на улице от неизвестных людей. Императрица утвердила доклад генерал-прокурора князя Вяземского, в котором было сказано, что все слова говорены были солдатом Дмитриевым по самому его невежеству, купно и в пьянстве, и самые говоренные им слова, как они суть пустые и вымыш­ленные, достойны совершенного презрения; за таковое произнесенное им вранье вменить ему в наказание произведенное при следствии битье бато­гами, из-под караула освободить и принять на службу по-прежнему.

В 1780 году некто Ханин в низовьях Волги старался распространить слух, что известие о казни Пугачева ложно; Ханин выдавал себя за Пугаче­ва, в котором народ видел императора Петра III. Многие поверили басне Ханина; число его приверженцев росло быстро; между ними были крестья­не, сельские священники и прочие. Впрочем, Ханин был скоро арестован.

В какой степени правительство привыкло к подобным явлениям, видно из следующего случая. Когда осенью 1790 года в Петербурге было получено известие о происшедшей в Стокгольме казни Гестешо, бывшего одним из главных виновников конфедерации в Аньяла, Екатерина была чрезвычайно недовольна и поручила барону Игельстрёму выразить швед­скому посланнику, фельдмаршалу Стединку, ее неудовольствие. Стединк в тот самый день писал к королю, что Игельстрём был у него и выразил от имени Екатерины удивление и печаль по поводу казни Гестешо. Игельст­рём в разговоре со Стединком заметил при этом случае, что во вверенной ему Оренбургской губернии появилось не менее трех самозванцев, выда­вавших себя за императора Петра III, и что из них ни один не был казнен.

Можно считать вероятным, что далеко не все случаи самозванства сделались известными. Частое повторение их заключает в себе доказа­тельство, что в массе народа было сильное расположение к подобным бес­порядкам; столь ужасающие размеры самозванства объясняются лишь по­всеместным неудовольствием народа. Борьба правительства с такого рода противниками не прекращалась.

Менее важным и опасным было появление Лжепетров за границей. Уже в 1767 году в Черногории распространился слух о том, что Петр III жив и что можно ожидать появления его с целью освободить все славян­ские племена от турецкого ига и соединить их в одно государство. В сен­тябре там появился Степан Малый, выдававший себя за Петра III. Екатерина беспокоилась, ожидая, что этим самозванцем будут отправлены эмиссары в Россию, однако он не сделался опасным России, и его исто­рия, собственно, выходит за рамки нашего предмета. В Черногории же в 1773 году явился некто Зенович, также выдававший себя за Петра III. Он впоследствии находился в Польше. В том же году граф Мочениго писал с острова Занте о появлении в турецкой провинции Албании, близ города Арты, искателя приключений, назвавшего себя Петром III. Однако мы не имеем дальнейших сведений об этом эпизоде.

Случаи появления за границей самозванцев не могли представлять собой особенной опасности для государства. Значение Лжепетров, поя­вившихся в России, напротив, заключалось в их связи с бесчисленной тол­пой недовольных; они были представителями открытого бунта, социаль­ной революции.
(А. Г. Брикнер. История Екатерины Второй)
…конець копiя въскръмлени, пути имь вЂдоми, яругы имь знаеми, луци у нихъ напряжени…
Масонство зародилось в начале XVIII в. в Англии и оттуда проникло вскоре во Францию и Германию. Масоны мечтали об общечеловече­ском братстве. Большое значение они придавали обрядам, создавали свои «ордена», «ложи». Сре­ди масонов было немало выдающихся людей:

Гете, Песталоцци, Мирабо, Гердер, но были и авантюристы, вроде Калиостро, графа «Сен-Жер-мена», дурачившие европейских монархов, вы­зывавшие якобы «духов» и превращавшие не­благородные металлы в золото.

Тайные ложи масонов стали возникать в России с 30-х годов XVIII в. Одни шли в них потому что привлекала таинственность обрядов, мистическое начало. Другие примыкали к масо­нам потому, что были недовольны порядками, царившими в стране, нравами двора, Екатери­ной. Фрондировали. Помышляли не о револю­ции – о дворцовых переменах. Среди русских масонов были поэт М. М. Херасков, князья Трубецкие, поэт В. А. Майков и комедиограф В. И. Лукин, граф И. П. Елагин. Люди просве­щенные, покровители искусств и наук.

В 1775 г. Новиков вступил в масонскую ложу. Верил – так будет легче развивать просветительскую деятельность, издавать и распро­странять полезные книги.

вольные сыны», Москва, изд. «Книга», 1980)

________

«Чистосердечное признание в делах

моих и помышлениях»)