Аммиан фон Бек Хайреддин Барбаросса – легендарный османский адмирал Исторический роман

Глава III.Год 1535

1.Великий султан Сулейман преодолевает 60-мильный путь из Неджефа в Кербелу

На осаду Эль-Кувейта были направлены 16 османских полков-алаев – немалые воинские силы численностью около 80 тысяч человек, состоявшие из 2 алаев полурегулярных тяжеловооруженных конных сипахов (10 тысяч воинов), 4 полков ополченцев легковооруженных всадников-тимарджи (20 тысяч аскеров), 8 полков регулярной пехоты йолдашев-ээров (40 тысяч солдат) и 10 тысяч янычар-топджи при 400 орудиях-топах. Над этим огромным войском начальствовал главный визирь Ибрагим.

45-тысячное войско османов (15 тысяч конницы и 30 пехоты при 120 орудиях) двинулось одновременно, после изгнания христиан-католиков из Басры и Абадана, к городу Ахвазу на реке Керха, где иранцы могли бы собирать свои боевые отряды. Над этой немалой численности армией предводительствовал янычарский чорбаджи-ага Кудеяр.

Весеннее солнце пекло неимоверно. Уже третий день неспешно шла на марше протяженная воинская колонна, состоящая из четырех полков регулярной пехоты и одного янычарского. В середине этой колонны ехал верхом, оберегаемый ротой-бёлюком конных янычар в особой «караульной» униформе: черные халаты, перепоясанные кожаными ремнями, на ремнях у каждого в кожаной кобуре висит по одному ручному пистолету (еще по два пистолета покоятся в седельных сумках за седлом сзади справа), из-под халатов виднеются красные шальвары, засунутые в короткие яловые полусапоги, на шеях обернуты легкие тонкие зеленые шарфы, на головах надеты небольшие черно-белые чалмы с коротким белым «платком Бекташа» позади. Как и положено по боевому наставлению – аскер акылокуму, принятому еще во времена глубокой «истепной»⁴ древности в османской армии, караульные конные воины уложили свои ятаганы, с изогнутым острым клинком и с раздвоенным в головке черенком, в ножнах поперек седла в специальном креплении на внутренней стороне передней луки, придерживая правой рукой. Прежде чем выстрелить из огнестрельного оружия, янычар должен за доли мгновения раскрутить над головой оголенное клинковое холодное оружие и со свистом метнуть его в сторону неожиданно появившегося врага, и никогда не бывало так, чтобы после многолетней ежедневной тренировки «новый воин» мог бы промахнуться, остро отточенное лезвие всегда со свистом находило цель даже на расстоянии 70 шагов и молниеносно вонзалось в грудь неприятельскому солдату. Ну а уже после этого янычар открывал стрельбу и шел в ближний бой, для чего у него под правым коленом имелась короткая пика, а слева на ремне – длинный янычарский кинжал – ханчер-кама.

Светлоглазые и белобрысые «новые воины» шли заданной медленной рысью, знаменосец впереди держал красный развивающийся османский стяг с белыми полумесяцем и восьмиконечной звездой. Сбоку на быстрых рысях на гнедых лошадях прошли четверо: двое янычарских командиров рот – ортан-чорбаджи и два командира полусотен – кичик-чорбаджи, видимо, у них было какое-то срочное дело в голове колонны.

Справа от десятого властителя Османского государства 40-летнего Сулеймана ехал прибывший два месяца назад из Эдирне его старший 19-летний сын Мустафа, рожденный его первой женой туркоманкой Гулизат. С удовлетворением изредка посматривал на своего первенца великий султан. Султаноглан был статным юношей с едва пробивающейся бородкой и усами. Многое в нем от матери: темные глаза, темно-каштановые волосы, округлое лицо, тонкие брови. От него же, великого султана, царевич-султаноглан унаследовал рост, хотя он пока и ниже на полголовы своего высокого отца-ата Сулеймана, но обещает в ближайшие годы догнать его ростом, на что указывают его пока еще не сильно окрепшие руки, тонкая талия и незакостеневшее туловище.

Султаноглан Мустафа, получив четыре месяца тому назад приказание от отца явиться к нему в действующую армию в Ираке, прервал свою учебу в Высшей османской школе управления в Эдирне и через Истанбул, Западную Анатолию, Восточную Анатолию, Сирию и Северный Ирак заявился пред светлые очи отца-султана в Неджеф. Последнюю часть пути от Халеба и до причалов напротив Неджефа молодой царевич Мустафа, сопровождаемый полусотней янычар, преодолел по реке Евфрат на борту большой речной парусной фелюги. Правда, выставлять паруса за все 12 дней плавания так и не пришлось, судно преспокойно плыло само по себе, увлекаемое речным течением, только много работы было у матросов на кормовом весле управления.

Слева от великого османского властителя ехал верхом бывший персидский посол в Истанбуле, бывший египетский наместник-беглербег, а с последнего времени назначенный правителем – пашой Южного Ирака, смуглокожий, а потому чертами лица несколько подобный черному евнуху при султанском дворе, 45-летний Амир Мухаммед. Грузный и длиннорукий, с огромными кулачищами, он выглядел живописно в бело-желтом халате с белоснежным кушаком, в зеленом высоком тюрбане с павлиньими перьями и с красным полудрагоценным рубином спереди – словно бы придворный старший евнух – кызлар-ага вырядился к султанскому торжественному приему. Султан Сулейман благоволил к этому негроподобному арабу, поскольку твердо знал, что самое большое его богатство – этот полудорогой красный рубиновый камень на его головном уборе; отличаясь большой честностью, Амир Мухаммед довольствовался своим беглербегским жалованием и не содержал чрезмерно громадных конюшен, не строил дворцов и не торговал должностями во вверенных ему территориях – пашалыкствах.

Троица ехала, бросив поводья, поскольку приученные кони: белый жеребец великого султана в центре и два гнедых мерина султаноглана и беглербега с боков – сами держали темп движения – неторопливую рысь, заданную авангардом охранного янычарского отряда. Султан Сулейман и наместник Амир Мухаммед внимали, чуть скосив головы вправо, рассказу юного султаноглана, который заезжал в пути в Истанбул и наблюдал там в зверинце султанского дворцового комплекса Топкапы удивительное явление:

– Тигрица была привезена детенышем из низовий Дуная, а лев, также в малом возрасте, – из среднего Египта. Они были помещены в один огороженный вольер, где содержат молодых хищных зверей. Молодые тигрица и лев, до того как были разведены по-отдельности, успели спариться и уже взрослая тигрица родила необычного детеныша – туловищем похожего на отца-льва, а мордой и окрасом верхней части тела на ее саму, маму-тигрицу. Маленький полулев-полутигр чувствует себя замечательно, здоров, игрив, ластится к людям. Однако этот малыш-самец «тигролев» всегда готов в игре броситься на человека со спины, сказывается охотничья натура дикого хищника.

– А что сказали об этом святые люди? – вопросил султан Сулейман и сам же попытался ответить на свой вопрос: – Танри-Аллаху угодно в определенных случаях смешивать в потомстве различных животных. Самец-осел и кобыла-лошадь дают приплод – мула или же мулицу, но последние же сами никогда не имеют потомства. Жеребец и ослица дают помесь – лошака, который также не дает приплода. Но мул имеет огромное преимущество перед лошаком и даже лошадью из-за своей силы, выносливости и неприхотливости. Многие торговцы предпочитают перевозить в горах свой товар именно на мулах, нежели на лошадях. На мула можно загрузить в полтора раза больше груза и он не устает до двух конских переходов, то есть он в два с половиной раза выносливее лошади.

– Старший имам придворной мечети мулла Ахмат Таш смотрел в свои святые книги и в Хадисе нашел толкование такому случаю, – выслушав своего отца, стал неторопливо отвечать султаноглан: – Там говорится, что такие дикие животные, появляющиеся на свет вследствие непроизвольного скрещивания двух непохожих «родителей», особо угодны всевеликому Аллаху, поскольку именно он допускает их нарождение и этим дает благословение хозяевам местности, где данные звери обитают. Эти тигрица и лев содержались в зверинце Топкапы, владельцем которого являетесь вы, мой отец и мой султан. И потому вас, мой султан, ждут победоносные деяния и великие свершения.

– Мой султан, – решил высказать свое мнение небоязливый новоназначенный беглербег Южного Ирака Амир Мухаммед, – и в самом деле, всеобъемлющее синее небо и бог Аллах покровительствуют тебе. Не прошло и года, как весь Ирак покорился тебе практически без боя, поскольку простые арабы сами добровольно желали воцарения власти Дома Османов с его принципами «народолюбия» и «справедливости», которые возвещают неукоснительное соблюдение законов-канунов и правил исламского шариата. Всемогущий Аллах наставил тебя, мой султан, на путь истинный и ты добился примирения суннитов и шиитов, повелев восстановить в прежней красе суннитские святыни – мавзолеи Абу аль-Кадера и Абу Ханифы – и шиитские мечети халифа Али и имама аль-Хуссейна. Под твоим разумным управлением весь Ирак приступил к мирной жизни, при этом и шииты, и сунниты обладают равными правами и никто не имеет предпочтения при занятии государственных, военных и духовных должностей.

60 румийских миль, разделяющие Неджеф и Кербелу, путешественники-богомольцы проходили обычно пешком за четыре дня, хотя при большом желании можно было бы преодолеть это расстояние вдвое быстрее. Но испокон веков был принят четырехдневный пеший переход, и это стало традицией. Великий султан не стал нарушать этот обычай – первые и последние 100 шагов он ежедневно проделывал пешком, а остальную часть пути, в соответствии с древним османским установлением, гласящим, что на завоеванной земле следует пребывать в седле, он преодолевал верхом на своем норовистом жеребце. Первый постоялый двор, называемый по-арабски «Хана-руба»⁵, располагался вдоль дороги на 15-й миле. Это было крепостного вида сооружение с четырьмя башнями и толстой каменной стеной; впрочем, все три придорожных постоялых двора – караван-сарая были похожи друг на друга, как три серых зайца. Второй постоялый двор размещался на 30-й миле пути и носил арабское название «Хана-насер»⁶. Третий караван-сарай был сооружен на 45-й миле и носил такое же название, как и первый постоялый двор, – Хана-руба. Пройдя пешком за день четверть пути, паломники останавливались на ночлег в первой Хана-рубе, на следующий день, преодолев еще четвертую часть дороги, они отдыхали в Хана-насере, на третий день они проходили еще 15 миль и останавливались во второй Хана-рубе, ну а уже к вечеру четвертого дня пилигримы входили в Кербелу.

Беглербег Амир Мухаммед, уроженец Ирака, пояснял перед въездом в город своему властителю-сюзерену Сулейману:

– Мой, султан, это название «Кербела» имеет три толкования. Одни считают, что оно скорее всего происходит от словосочетания «карб аль-илаха» («рядом с богами»), другие же полагают, что оно является производным от «кур Бабель» («район Вавилона»), а третьи же придерживаются мнения, что оно объясняется сочетанием слов «аль-курб ва аль-бала» («скорбь и беда»). Но многие жители Ирака прежде всего соотносят это название города «Кербела» с находящимися здесь могилами убиенных сыновей халифа Али и дочери пророка Фатимы: имама аль-Хуссейна и аль-Аббаса; они не представляют себе иного, кроме последнего объяснения по поводу происхождения наименования «Кербела» – до того велика до сего времени их скорбь по поводу неправедно убитых внуков пророка Мухаммеда. И такая огромная, веками не проходящая боль, вероятно, вынудила шиитов принять правило: запретить иноверцам – иудеям, христианам и язычникам-солнцепоклонникам – проживание в городе. Великая печаль мусульман-шиитов простерлась до того, что даже пребывание мусульман-суннитов в городе воспринимается как нежелательное.

Великий султан не сразу поехал в отведенный для отдыха дворец, а возжелал вначале осмотреть гробницу и мечеть святого имама шиитов аль-Хуссейна. Он остался доволен тем, что его повеление по ремонту этого святого шиитского мавзолея исполняется неукоснительно – около 200 рабочих трудились и копошились вокруг святыни, занимаясь различными строительно-ремонтными работами.

2.Мысли денизаскервизиря Хайреддина Барбароссы на зимней лесной дороге

В эту зиму денизаскервизирь Барбаросса путешествовал по румелийской Турции на больших славянских открытых санях, впряженных парой гнедых. Завернувшись в просторный теплый бараний тулуп, он дремал обычно в кузове, положив голову на охапку сена, и встречный морозный воздух бил в лицо, инеем забирался в его рыжие усы и бороду, которые уже были покрыты жизненным инеем времени – сединой.

И вот в очередной раз возвращается он в Истанбул из-под Эдирне, где присутствовал на заводском артиллерийском полигоне при проверке дальности и кучности стрельбы очередной партии корабельных орудий-топов; пушки не соответствующие принятым в османском флоте стандартам, то есть не превышающие средние показатели европейско-франкских аналогов, безжалостно выбраковывались и отправлялись назад на завод или в мастерскую на доработку – на переливку или же на удлинение ствола.

По обеим сторонам дороги уже с раннего утра тянется зимний лес: покрытые снегом стоят зеленые сосны, лиственницы, кедры и голые березы. Редкие птицы летают промеж них. В эту тяжкую пору большинство пернатых улетело на юг, через Ак дениз в теплые африканские земли, туда, где водятся слоны, львы и крокодилы. Но некоторые остаются зимовать в Румелии. Это – дятлы, дрозды, щеглы и снегири. Они питаются какими-то зимними насекомыми, березовыми почками и хвоей, а также ягодами рябины. Стрекочут разбойные сороки, эти безжалостные воздушные крысы, жаждущие найти беличьи запасы в дуплах или даже разорвать на части маленького зазевавшегося бельчонка, которого, дико визжащего, они будут таскать с ветки на ветку гурьбой, пока не раздерут на куски и не склюют и не съедят полностью, не оставив ничего, разве что кровавые пятна на молочно-белом снегу. Огромные вороны облетают свою территорию, отыскивая падаль молодняка оленей или лосей и деля ее с волками, последние в эту холодную пору не брезгуют ничем. Умный красный волк, туловищем меньше своего серого собрата, но намного больше рыжей лисы, переходит на ночной режим охоты – днем отсыпается где-то в буераке в глубине валежника, оберегая своих детенышей, а ночью обыскивает нижние, доступные ему, дупла деревьев, где в такое особо морозное время в тесноте набиваются птицы самых разнообразных видов, не все они успевают выбраться наружу и становятся лакомой и легкой добычей сообразительного красного волка.

Также не бедствуют зимой мелкие хищники – мышееды: соболи, горностаи и куницы. Для них, а также и для рыжих лисиц – раздолье, под снегом тысячами по своим тайным тропам бегают серые полевые и черные лесные мыши.

На зимней дороге можно увидеть много интересного. Вот застыла среди кустарника можжевельника рыжая, пышнохвостая, беломордая плутовка-лиса с поднятой вверх лапой, она караулит мышь, удар лапой и ее нос исчезает под снежным покровом, она подняла морду и жует пойманного грызуна. А через проезжую часть дороги стремглав проскочил белый заяц, только его и видели, так же стремительно за ним пронеслись два серых волка – переярка; видать, взрослые их родители ушли в стае на охоту на больших оленей, а эти нетерпеливые большие волчата, но еще не взрослые особи, занялись самодеятельностью, а иначе зачем им в глубоком зимнем снегу мчаться вслед за длинноногим зайцем, которого они вряд ли настигнут – тот легко уйдет среди можжевельниковых кустов, служащих ему защитой, а для преследователей – помехой.

Думает военно-морской министр великой Османской империи трехбунчужный адмирал-паша Хайреддин Барбаросса свою думу на тихой лесной дороге, ходко идут славянские сани, прикрикивает янычар-возница, постукивают на заснеженном грунте кованые копыта двух впряженных в них гнедых, также глухо по твердому заснеженному дорожному покрытию бьют железные копыта десяти коней пяти охранных янычар, у каждого из них по две лошади: подседельная и запасная.

А мысли денизаскервизиря Блистательной Порты о следующем: еще в начале осени прошлого года послал он с эскадрой Западного средиземноморского османского флота, привозившую ежегодные налоги-дань в государственную казну и возвращающуюся назад в Алжир, своего расторопного и боевого заместителя, главного эскадренного капутан-пашу, 37-летнего ястребиноносого молодца Тургута Реиса, чтобы он перевез по весне оттуда из Алжира сюда в Истанбул их семьи: свою, улуг капутан-паши, и его, трехбунчужного адмирал-паши. Уже все приготовил для встречи своих близких заботливый отец семейства 59-летний военно-морской министр – за огромную сумму в 3 750 полновесных золотых османских акдже (а это три его годовых жалованья на посту военно-морского министра – все сейчас подорожало!) купил денизаскервизирь Барбаросса в южной части города Истанбула на Готской улице, четвертой параллельной улице южнее от широкой прямоугольной площади Эт-мейдан⁷, небольшой полутораэтажный дом из шести комнат: четыре внизу в мужской части – селямлике и две наверху в утепленной мансарде в женской половине – хареме. Этот дом он приобрел как главный, где он будет проживать со своей старшей женой 52-летней Айше и принимать своих гостей. Также он купил два небольших, находящихся по соседству друг с другом, трехкомнатных дома в престижном северном пригороде Истанбула – Перу, где столетия назад поселились генуэзские и венецианские купцы, а сегодня также начали селиться и европейские послы. В этом тихом истанбульском предместье, да и к тому же хорошо охраняемом ночной вооруженной стражей, строения также были недешевы – за каждый из приобретенных домов денизвизирь выложил круглую сумму в 950 золотых полновесных османских монет. Эти дома с небольшими двориками предназначались для второй и третьей жен: 38-летней Мариам и 31-летней Гульджамал.

Но основная мысль, которая его одолевала, была несколько тревожная: как же получилось так, что в купленном им полутораэтажном здании с огороженным двором и с небольшим бассейном жило привидение? Расскажи кому – не поверит. Уже обставив свое новое жилище на Готской улице необходимой мебелью и всякой другой домашней утварью, новоявленный жилец-хозяин Хайреддин въехал в начале зимы в свой новоприобретенный дом. Конечно, здесь в Истанбуле размеры были намного меньше, нежели в Алжире. Там, в отдаленном провинциальном арабском городе обширного Богохранимого государства беглербег Барбаросса проживал со своими тремя женами в трех двухэтажных дворцах с большими дворами, комнаты там были намного просторнее, чем здесь в Истанбуле, а цены на недвижимость – в три-четыре раза дешевле.

И вот как-то однажды зимней, тогда еще в начале зимы не очень лютой, холодной ночью он, новый владелец, вышел по малой нужде на двор в отхожее место, находящееся в углу двора рядом с воротами с встроенной в них входной калиткой. Выходя из уборной и закрывая за собой на щеколду дверцу, он поднял случайно вверх глаза и остолбенел – высоко во дворе из морозного воздуха стала проявляться и приобретать реальные очертания огромная, шагов десять-двенадцать в высоту, фигура белоголового старца со слезящимися красными веками глаз. Небоязливый трехбунчужный адмирал-паша видел этого старика все отчетливее и отчетливее и даже различил, как он моргал. Одет был этот воздушный большой человек в добротную япанчу, да и шапка на голове была солидная – из дорогого куньего светло-серого меха. Этот благообразный седобородый старец производил торжественно-серьезное и в тоже время жутковато-устрашающее впечатление.

Наутро новоявленный безбоязненный хозяин, сам не зная для чего, еще раз осмотрел недавно приобретенное строение, спустился в подвал, постучал палкой по бочонкам с оливковым маслом, непонятно зачем на дворе ощупал и приподнял плотные плетеные из ивовых прутьев корзины, которые, присыпанные землей, укрывали с десяток толстых виноградных стволов. Также с неясной целью он, адмирал-паша Хайреддин, поднялся на высокий чердак, где в тепле, укрепившись за верхнюю балку, висела большая гроздь тесно сцепившихся летучих мышей.

В этот же день он повелел одному своему молодому проворному помощнику из младших военно-морских чиновников в Денизлиманреислике – Адмиралтействе найти и привести к нему бывшего владельца этого дома, средних лет священника-армянина. Но этого священника-католикоса давно уже след простыл, по месту его службы в армянской церкви на Армянской площади отвечали, что он получил паству где-то в городе Эрзерум и уже как полмесяца прошло с тех пор, как он отбыл туда и, вероятно, уже приехал на новое место работы.

Еще один раз наблюдал в своем доме неслабый духом моряк и воин Барбаросса этого воздушного старика в добротной одежде. Как-то раз, уже через несколько дней после первого видения, он сидел за завтраком один в своей гостиной на первом этаже. Слуга подал утреннее кушанье: холодную телятину, вареные яйца, репчатый лук, хлеб и айран – и тихо удалился. Неожиданно в его сознании и душе возникло чувство, что он в комнате не один. Он резко обернулся и глазам своим не поверил – у дальней западной стены на кошме сидел, по-степному поджав под себя ноги, тот же самый старик в той же самой одежде, с длинной белой бородой и, хитро улыбаясь, смотрел на него. И можно было принять виденное за живого человека, если бы фигура уже знакомого старика-аксакала не была полупрозрачной – через нее проступали находящиеся за ней предметы: ковер на стене и часть кованого сундука – сандыка. И вдруг видение пропало.

В это же утро несколько обескураженный адмирал-паша пошел один пешком в близлежащую мечеть. Старый жидкобородый имам, весь в утепленных белых одеяниях, выслушал высокородного заявителя, сетовавшего на непрошеное соседство с привидением – призраком, и отвечал, как показалось наблюдательному военному человеку Хайреддину, даже с некоторой непринужденно-веселой интонацией:

– Мой знатный бей-эфенди, я уже ожидал твоего визита. Привидение, обитающее в твоем доме, зовут Абдурахман. В жизни он был профессиональным нищим, жившим и кормившимся при нашей мечети. Его сбила насмерть мчащаяся повозка и как-раз-таки около ворот твоего дома. Его, истекающего кровью, внесли в твой двор и оказывали ему лекарскую помощь, но все было напрасно, он испустил дух и душа его отделилась от тела. Мы похоронили его достойно, как истинного правоверного, в отдельной могиле, а ведь нищих из христианской общины – а этот Абдурахман был православным – укладывают по несколько человек вместе в одну яму, в так называемую «братскую могилу». И, вероятно, последним своим земным пристанищем, откуда его душа вознеслась на небеса к Аллаху-Танри, он избрал твой двор и твой дом. И изредка он приходит со знаками благодарности на место своего последнего земного пребывания, поскольку его призрачная душа отличается, насколько мне известно, мирным нравом – людям не пакостит и предпочитает добрососедские отношения. Иногда он по-доброму озорует, приветствуя хозяев. По всей видимости, этот Абдурахман хочет познакомиться с новым владельцем жилья и двора. Когда он появится, то ты читай молитву во славу Аллаха и его посланника Иссы. А также забей в жертву Аллаха черного четырехгодичного барана-валуха и пригласи на поминальную еду этого призрачного Абдурахмана.

И в самом деле, на жертвенном угощении, в той же самой гостиной мужественный воин Барбаросса, как ему ясно почудилось, был не один. По соседству с ним за большим блюдом с мясом слышались звуки, словно кто-то также поедал нежную баранину: глухое чавканье, монотонное неясное бурчание, довольное покашливание. Прочитал вслух высокородный денизаскервизирь рекомендованную молитву из третьей суры: «Мария, Аллах, радует тебя. Его имя – Мессия-Исса, сын Марии. В ближнем и последнем мире из приближенных, будет праведником. Откуда у меня ребенок, ко мне не касался человек. Так говорит Аллах: что желает, только скажет: будь, и будет».

И с тех пор, вот уже треть зимы, этот добрый призрак Абдурахман никак не тревожит нового владельца дома Хайреддина, по всей видимости, он остался доволен жертвенным мясом и уважительным отношением к себе. Но он все же никак не оставляет свои добрые дела и намерения, закрывает плотно двери (слышно, как они поскрипывают), чтобы внутрь жилища не проник холод, а также не забывает запирать засов входных ворот на дворе (слышно, как они лязгают) от нежелательного проникновения лихих и вороватых людей.

Также размышляет военно-морской министр огромной Османской империи о своем новом житье-бытье в метрополии и в благословенной столице Истанбуле. Здесь у него есть два прямых начальника: главный визирь государства Ибрагим, которому он должен время от времени устно докладывать об общем состоянии дел во вверенном ему султаном и Турецкой державой военно-морском флоте, если, конечно, он находится в Истанбуле, а также сам великий султан Сулейман, которому он ничего не обязан докладывать, но который может наказать его, вплоть до лишения жизни, за плохую работу и обласкать, возвеличить и обогатить за хорошее отношение к службе. Есть еще один непрямой, косвенный начальник – казнаджи-ага, которому как министру-визирю по финансам он обязан каждые полгода подавать письменные отчеты об израсходованных денежных средствах. И не дай бог, где-то что-то в цифрах не совпадет, тогда надо будет самолично перепроверять, куда могли бы уйти недостающие суммы золотых османских акдже. А там, в далекой провинции Алжир, он сам себе был хозяином и султаном…

3.Новоиспеченный эскадренный капутан-паша Бекстал продолжает службу на Красноморском османском флоте

За двенадцать лет своей службы на кораблях Египетского турецкого флота под началом однобунчужного адмирал-паши Зенона старший шебекки-баши, по занимаемой должности, и бравый османский офицер среднего военно-морского ранга – ортан-дениздей Бекстал менял местожительство своей семьи в третий раз. Почти три года вначале своей службы он прожил со своей молодой женой Зайнагуль в древнем Бейруте, где, казалось, даже покрытые мхом обочины мощеных тяжелыми плитами мостовых излучали старину. Около девяти лет семья молодого ортан-дея пребывала в не менее древней (а может, более) приморской Аль-Искандарии – Александрии, которая стала знаменитой на весь мир по двум причинам: первая, его основал самый величайший из земных воителей Александр Македонский – Искандер Зулкарнайн, и, вторая, Александрийский маяк стал считаться по праву одним из небывалых чудес света, на протяжении многих веков являясь самым высоким сооружением на море. И вот сейчас, в конце осени, бравый османский дениздей, 34-летний рослый, широкоплечий молодой человек Бекстал, сын Хайреддина, перевез своих родных и домочадцев на новое место службы – на одну из османских военно-морских баз на южной окраине государства, в портовый город Суэц.

За лето верная супруга, высокая дородная красавица с белыми волосами 29-летняя Зайнагуль, распродала все лишнее имущество и скарб, а также весь скот и птицу, выращиваемые слугами на заднем дворе. Только старый преданный пес-волкодав Алабей, благородной древнеосманской степной породы, был взят на повозку, поскольку от многих прожитых годов, около 13-14, весь грязно-белого окраса от старости, он уже не мог долго ходить, выдыхался и ложился на землю, высунув свой розовый язык. Хозяйка Зайнагуль даже точно не помнила, какой же окрас он имел в молодости, по ее мнению, он был такой седой масти всегда. Громадный, большемордый волкодав лежал рядом с хозяйкой на дне кузова и изредка в знак благодарности – спасибо, что не бросила старика, а уважила и взяла с собой! – лизал ей руку, а большей частью спал, закрыв глаза, и, вероятно, ему снились его прошлые молодые годы, когда он надзирал на заднем хозяйском дворе за мычащими коровами, блеющими овцами и козами, кудахтающими курами, крякающими утками и гогочущими гусями и часто в пойме одной из ближних излучин Нила гонял коренастых серых шакалов и малых красных волков. Конечно, волкодав древнеосманской породы Алабей всегда твердо знал, что не его, волкодава, это дело – присматривать за глупым скотом и бестолковой птицей, – но не было в округе настоящих противников – крупных серых волков, с которыми он бы пошел биться насмерть с большим его собачьим вдохновением и желанием.

Здесь, во влажно-душном Суэце, удалой османский офицер-моряк в красивой красной униформе, в белом тюрбане и с белым же шарфом через шею, две красные поперечные полоски на концах последнего выдавали его немалый офицерский чин ортан-дениздея и должность командира малой эскадры из 7 кораблей, был глубоко уважаемой персоной, поскольку представлял собой самый могучий, самый большой и непобедимый турецкий флот. Ортан-дениздей снял для своей семьи небольшой двухэтажный дом с наглухо огороженным кирпично-бетонным забором двором, в котором из зелени произрастали лишь три чахлые финиковые пальмы, где поселился на втором этаже со своей благоверной, белозубой и голубоглазой кадынкой – пока единственной – Зайнагуль, звавшейся в девичестве Снежаной, и своим девятилетним сыном – постреленком Алп-Арсланом. Домочадцы: несколько горничных-невольниц из различных северных закавказских народов, а также вольнонаемный повар-албанец – разместились на первом этаже. В небольшом домике привратника около входных ворот поместилась семья свободного темнокожего боцмана – ючюнджу капутана на корабле дея Бекстала – Асыма Баштуга, состоящая пока из двух человек: его самого и его три года назад купленной жены, белокожей и рослой угловатой девицы Айны, в девичестве Анны-Марии, последняя была уже на сносях и едва расхаживала по двору, придерживая рукой свой круто выступающий вперед живот.

Нежданно-негаданно пришел приказ за подписью самого военно-морского министра Османской державы, улуг адмирал-бакана Денизлиманреислика – Адмиралтейства Хайреддина Барбароссы, предназначенный заместителю командующего Египетским османским флотом, главному эскадренному капутан-паше 46-летнему природному турку Назыму Арслану, в последние два года безвыездно пребывавшего в Суэце с целью создания нового турецкого флота на Красном море – Шап денизе: сдать все свои дела своему заместителю – а таковым являлся старший шебекки-баши Бекстал – и отбыть в Афины для принятия командования над Эгейским османским флотом, поскольку бывший главный начальник этого флота двухбунчужный адмирал-паша Салман был уже в преклонном возрасте – 85 лет! – и давно просился на покой.

В конце осени, проводив с большими почестями своего прямого начальника, главного эскадренного капутан-пашу Назыма Арслана к новому месту службы (которому однако предстояло всю зиму провести в Александрии, где заканчивалось строительство шести новых галер для Эгейского турецкого флота), облеченный временной высокой властью главного морского командира и главного портового начальника в Суэце от победоносного Османского военно-морского флота, ортан-дениздей, выпускник Высшей мореходной школы в Измире сразу по двум специальностям: «артиллерийское дело» и «вождение морских судов», – разумный старший шебекки-баши Бекстал составил письменный план своей временной работы (а то, что он еще по своей выслуге лет и боевому походному опыту еще не достиг возраста быть на немалой должности командующего флотом – это он знал твердо и в этом вопросе никак не заблуждался), с тем чтобы передать новоназначенному командующему все дела в самом лучшем виде и в надлежащем состоянии.

Гражданские власти Суэца, в лице турецкого наместника-бега араба Анада, человека немолодого и постоянно кутавшегося в самые жаркие дни в черный длинный, широкий халат-джеллабу, на голове вместо общепринятой чалмы имевшего торбушу – бордовый цилиндр без полей со свисающей сбоку кисточкой, а на босу ногу – остроносые шлепанцы-бабуши, всячески содействовали молодому османскому военно-морскому начальнику Бексталу в строительстве новых морских судов, в комплектовании их необходимыми, имеющими навыки морского плавания экипажами, в снабжении этих новосоставленных команд всей обязательной морской амуницией и экипировкой, холодным и огнестрельным оружием, боеприпасами, а также провиантом и водой.

За один год, который военно-морской офицер среднего ранга Бекстал прослужил в портовом городе Суэце на северной оконечности Красного моря – Шап дениза, ему удалось, разумеется, с помощью недавно отбывшего на Средиземное море – Ак дениз главного эскадренного капутан-паши Назыма Арслана, создать здесь, на южных морских рубежах Османской империи, неслабый флот в составе 84 имеющихся и новопостроенных галер, шебекк и сайков. Поскольку новообразуемый Красноморский турецкий флот предназначался не только для плавания в водах Шап дениза, а также и для выхода в Аденский залив, далее в Аравийское море и в Индийский океан, постольку толковые, умелые и расторопные мастера строили галеры османской конструкции с высокими бортами и низкой ватерлинией. Эти корабли за счет неглубокой осадки могли увеличивать скорость хода в полтора раза против обычной, неусовершенствованной галеры венецианской, испанской или же португальской конструкции (но такая быстрота движения по морю имела и оборотную, негативную сторону, заключающуюся в неглубоких трюмных помещениях и вследствие этого в меньших запасах провианта и воды). Так же усовершенствовались арабские шебекки и турецкие сайки.

За год на верфях Суэца, а также на верфях городов Судре, Асла, Абу Семиниа, находящихся на восточном побережье Суэцкого залива, и в порту Акаба, разместившегося на северной оконечности соседнего Акабского залива, были сооружены восемь 40-пушечных, 3-палубных, 3-мачтовых, грузоподъемностью в тяжесть 14 тысяч быков галер, на которых число членов экипажа предусматривалось по 300 человек на каждой; десять 30-пушечных, 2-палубных, 3-мачтовых, грузоподъемностью в тяжесть 12 тысяч быков шебекк, на каждой из которых должна была наличествовать команда в 250 человек, а также двенадцать 10-пушечных, однопалубных, 2-мачтовых, грузоподъемностью в тяжесть 4 тысяч быков сайков, предусматривающих на каждом экипаж в 60 матросов и офицеров.

Вместе с имеющимися в наличии 54 боевыми кораблями эти новопостроенные 30 галер, шебекк и сайков составили флот в 84 единицы судов; это количество не было большим в сравнении с числом кораблей на других турецких флотах: Египетском, Западно-средиземноморском, Эгейском и Черноморском, – где наличествовало от 150 единиц и выше судов различной грузоподъемности и конструкций, но все же было достаточным, как представлялось опытному ортан-дею Бексталу, чтобы успешно противодействовать большим португальским эскадрам, через Макдебский пролив – между портовыми городами: азиатским Аденом и африканским Джибути – вторгающихся в воды Шап дениза и нещадно грабящих мусульманские аравийские города прибрежного Хиджаза.

Кроме этих боевых османских галер, шебекк и сайков, волны Шап дениза бороздили небольшие грузовые корабли местных конструкций, отменно пригожие для каботажного плавания вдоль побережья вследствие свой юркости и маневренности, именуемые по-арабски: багилла и бум. Багилла несла на себе до 10 пушек, имела одну палубу, но под ней – глубокие и вместительные трюмы, имела 2 мачты и грузоподъемность до тяжести 4 тысяч быков, насчитывала экипаж в 30 человек; ее отличительной чертой были узкая квадратная корма без надстроек, задранный нос, отделанный на конце черным деревом, которое почти не поддавалось гниению. Бум, также отличающийся небольшой квадратной кормой, имел до 10 пушек, одну палубу и одну скошенную вперед мачту, характеризовался грузоподъемностью в тяжесть около 3 тысяч быков и насчитывал обслуживающую команду в 25 человек; он строился из тикового дерева, которое не истачивали корабельные черви и камнеточцы. Эти небольшие парусно-весельные арабские корабли багилла и бум, строящиеся и плавающие на Красном море, были хорошими транспортами для высадки десантов прямо на берег, багилла могла везти на себе до 100 основательно вооруженных воинов, а бум – до 70. Таких великолепно пригодных для десантирования боевых башибузуков исконно красноморских арабских малых кораблей: багилл и бумов – при надобности можно было призвать на службу в военно-морской Красноморский османский флот от 100 до 200 единиц, разумеется, на непродолжительное время, поскольку они являлись кормильцами своих владельцев – морских торговцев разнообразными товарами, имеющих спрос как на азиатских восточных хиджазских, так и на африканских западных нубийских берегах Шап дениза.

В конце года, когда суэцкая нехолодная зима вступала в свои права (одно название здесь зима-кыш: нет ни проливных холодных дождей, переходящих в град, ни легкого белого снега, покрывающего белыми кружевами землю), из северной мухафазы – самоуправляемого (но под османским протекторатом) города Порт-Саида, находящегося прямо напротив Суэца на севере на расстоянии 100 румийских миль на побережье Ак дениза, с большим верблюжьим караваном прибыли 2 тысячи янычар – чуть меньше половины полка-алая при 100 пушках – под командованием начальника всей имперской янычарской артиллерии – топджи-аги янычарского полковника Неждана. Начальник всех артиллерийских «новых воинов» – топджи янги чариага Османской державы 36-летний крепкий в плечах, светловолосый и зеленоглазый улуг-чорбаджи Неждан передал прибывшему его поприветствовать ортан-дениздею Бексталу один официальный свиток и одно личное письмо.

В официальном пергаментном свитке содержался приказ за подписью заместителя министра военно-морского флота Блистательной Порты 37-летнего главного эскадренного капутан-паши Тургута Реиса о присвоении ему, 34-летнему старшему шебекки-баши Бексталу, очередного воинского звания главного эскадренного капутан-паши. Теперь надо было добавлять третью нашивку-полоску на белоснежном шарфе и даже поменять сам белый шарф на более длинный для увеличения количества оборотов вокруг шеи в соответствии с новым высоким званием старшего морского офицера – улуг-дениздея.

В личном письме его отец, военно-морской министр и трехбунчужный адмирал-паша Хайреддин Барбаросса, требовал прислать к нему его внука, сына Бекстала, 9-летнего Алп-Арстана; денизаскервизирь намеревался провести над ним, а также над сыном погибшего дяди Ильяса, тоже 9-летним Алтынбашем, который уже считался сыном самого Хайреддина, а следовательно, и братом Бекстала, обряд обрезания, с тем чтобы эти мальчики стали бы настоящими мусульманскими мужчинами.

4.Великий султан Сулейман объявляет тотальную войну королю-императору Испании и Алемании Карлу V Габсбургу

Давно уже – с конца лета и до конца осени – бродили по Истанбулу неясные слухи, что османский флот и войска потерпели в Тунисе сокрушительное поражение, равное которому доселе не знала история Великой Порты, разве что в 780 г. Хиджры⁸, когда доселе непобедимый Баязид I Йылдырым – Молниеносный, победитель славнейших битв против славян на Косовом поле в 767 г. Хиджры⁹ и франков – последних крестоносцев в 774 г. Хиджры¹⁰, испытал единственное в своей жизни поражение на поле битвы при Анкаре от также непобедимого Великого Тимура – Темура Амура. Об этом тунисском поражении судачили и тихо перешептывались промеж собой купцы, торговцы и сборщики подати на базарах и рынках, банкиры, менялы и их клиенты в банках и финансовых учреждениях, имамы, шейхи и государственные чиновники в мечетях и религиозно-административных ведомствах, аскеры, янычары и стражники в караулах и казармах, слуги, повара и погонщики верблюдов в тавернах и караван-сараях, учителя-муллы, наставники-профессора и слушатели-студенты в школах при мечетях и высших учебных заведениях, мастеровые, подсобные рабочие и камнетесы в мастерских и на строительных площадках, матросы, дениздеи и портовые грузчики на пристанях и доках, бродячие актеры, дрессировщики медведей и акробаты на площадях и майданах, разносчики овощей, продавцы кислого молока и уборщики-мусорщики на улицах и в переулках.

Без никакого сомнения, это повсеместное шушуканье, сплетни, слухи, недомолвки и предположения дошли до дворцов Топкапы на побережье Босфора и до ушей самого великого султана-халифа Сулеймана Законодателя – Кануни, который решил раз и навсегда внести ясность в распространяемые толки и пересуды, злословия и трезвон, домыслы и вымыслы, коли в один из ненастных осенних дней, когда отлетевшая листва с дубов, ясен и платанов на Эт-мейдане, а также и на других площадях, улицах и улочках благословенного города Истанбула предвещала скорое наступление прохладной, а может быть, даже и холодной зимы, десятый правитель Дома Османов повелел пригласить высших имперских гражданских, военных и военно-морских вельмож и сановников на совещание во дворец Государственного совета – Дивана, в Топкапу.

Проезжал на высоком широкогрудом гнедом жеребце с лоснящейся от хорошего корма и заботливого ухода шкурой трехбунчужный адмирал-паша Хайреддин Барбаросса по Эт-мейдану, а душу глодала одна неотвязная мысль: где взять олово? Вчера к нему приезжали начальники – аги двух крупных орудийных заводов из Амасьи и Сиваса, у них уже остановилось производство крепких среднекалиберных бронзовых пушек-топов; меди, свинца и алюминия у них в избытке, но кончилось олово, а без олова бронзовые изделия плохи; если предметы домашнего обихода еще могут служить некоторое время, не окисляясь и не портясь, то артиллерийский ствол, в котором нет олова, разрывается на втором выстреле, если только выдержит первый. Только с оловом медь, свинец и алюминий становятся настоящей бронзой. Ближайшие оловянные рудники находятся на восточной оконечности Ирана в Мешхеде, но с этим государством пока идет война и потому поставок олова оттуда нет. Его везут сейчас севером Каспийского моря из далекого Мавераннахра, а караваны почему-то часто задерживаются, видать, разбойничают на Кавказе дикие горные народы и не пропускают купцов с оловом. Без этого очень нужного олова нет не только оружия, но и посуды для войск, остовов и осей для повозок и телег, ну а также нет украшений и зеркал для кадынок.

Строительство, снаряжение и вооружение сотен боевых судов на верфях Османской империи сегодня требуют многих видов материалов и товаров: корабельного строевого леса для днищ, палуб и мачт; смолы для троекратного просмаливания готовых судов, в первую очередь, их днищ; пеньки для корабельных канатов; железа для отливки крупнокалиберных бомбард; меди и олова для изготовления средних мортир и легких фальконетов; шкур для кузнечных мехов; селитры и пороха для орудийных зарядов – картузов и еще многое другое.

Огромное количество самых разнообразных предметов, вещей и товаров необходимо для отправки в боевой поход только одного-единственного снаряженного корабля с тремястами членами экипажа, с трюмами, наполненными провианта, воды и боеприпасов. В последние годы в малоазийской Анатолии и в европейской Румелии, а также и в прочих недавно присоединившихся к Богохранимому государству в качестве новых турецких провинций земель, территорий и стран, быстрыми темпами развивается промышленность: появились механические кузницы, железолитейнные домны, ткацкие станки и давильные прессы. И что больше всего радует денизаскервизиря, так это то, что почти все тяжелое и легкое огнестрельное оружие, пригодное на кораблях, производится в метрополии – в Анатолии и Румелии. А что касается олова, то улуг адмирал-бакан Адмиралтейства Барбаросса отдал вчера вечером приказ завезти его на кораблях из Белграда, сначала по Дунаю, потом по Черному морю в близлежащий порт Самсун и оттуда на верблюдах доставить по месту требования на орудийные заводы в города Амасья и Сивас.

В продолговатом прохладном зале Государственного Совета – Дивана собралось до полутора десятка облеченных высокой властью вельмож, среди которых денизаскервизирь Хайреддин Барбаросса хорошо знал, поскольку часто сталкивался с ними по службе, главного визиря тщедушного Ибрагима, главного казначея Муртаз-пашу и янычарского генерала Кудеяра. Чувствовалось, что великий султан Сулейман, сидящий на почетном месте у глухой стены на мягком белом ковре, по-степному скрестив ноги под собой, был в дурном расположении духа, это наблюдалось по его давней привычке шумно дуть снизу вверх на свои усы, не смотреть ни на кого и иметь отрешенный взгляд.

– Пригласите ученого-летописца Хаджи Хальфа, пусть он запишет для потомков все здесь произходящее, – глухим голосом негромко повелел десятый правитель Дома Османов своему главному визирю, который проворно вскочил со своего места и выскользнул за дверь.

Из исторических записей Хаджи Хальфа:

«Наш великий властелин султан Сулейман Кануни сказал важные, значимые и мудрые слова, которые я передаю в косвенной речи, не смея прямо повторять моим недостойным пером-каламом слова самого величайшего из современных правителей, дабы не уподобиться передразнивающему попугаю и не вызвать гнев читателей таким моим обезьяничаньем.

Как выясняется из недолгой речи великого повелителя османов, некий молодой человек, именуемый королем-императором Карлом V Испанским и Алеманским, собрал огромный флот из 400 кораблей, среди которых было около 100 боевых галер и каравелл, и направился в принадлежащую нам, туркам, на правах ленного владения страну Тунис. Имея на борту свыше 30 тысяч крестоносных воинов-рыцарей, ярых наших врагов из Испании, Португалии, Италии, Мальты, Австрии и Алемании, этот негодный Карл V 14 теммуза¹¹ сего года высадил десант и захватил город Ла-Гулетту около руин древнего Карфагена, откуда двинулся маршем на город Тунис, но в 4 румийских милях перед городом был встречен нашим доблестным адмирал-пашой Ахмед Кылычем, который, имея под своим началом лишь 6 тысяч воинов, смог в течение дня противостоять и артиллерийским огнем сдерживать впятеро превосходящее войско неприятеля. Но в конце концов численное превосходство 30 тысяч крестоносных захватчиков над шестью тысячами муджахидов сыграло свою роль, наши храбрые аскеры после двух дней упорного боя, потеряв треть павшими, отступили на юго-восток к городу Набуль, откуда переправились на кораблях капутана и бега-каймакама Хасана на острова Керкенны. Негодный Карл вступил в город Тунис, который был отдан на три дня на разграбление подлым крестоносным завоевателям. Эти негодяи разгромили и разграбили мечети и школы, разорвали и сожгли редкие книги. Они обшаривали дома и сундуки, подвалы и погреба, а также лезли в самые глубокие колодцы в поисках запрятанных драгоценностей и денег. Они убивали мужчин, насиловали женщин и не щадили никого: ни молодых, ни старых, ни глубоких стариков, ни маленьких детей. Из 180 тысяч мирного населения города Туниса они убили одну треть, а еще одну треть увели в рабство. Кровь погибших и слезы несчастных требуют отмщения. Султан объявляет тотальную войну подлому Карлу V, неправедному королю Испании и императору Алемании. И победа придет скоро в благословенные земли османов, а заклятые враги умоются кровью.

Все сказанные великим султаном горькие слова требовалось, по его повелению, четко и кратко записать на пергаментах, и звонкоголосые султанские глашатаи обязывались в течение трех дней зачитывать их во всеуслышание на всех больших и малых площадях трех имперских столиц: современного Истанбула, предыдущей Эдирне и самого первого стольного града Бурсы. И что знаменательно, султанская речь заканчивалась бодрым словом утешения: «Наш Пророк (да благословит его Аллах и приветствует) учил: Кто говорит, что все пропало и все пропащие, самый пропащий он сам».

По окончании совещания великий султан Сулейман Великолепный оставил двоих – улуг визиря Ибрагима и денизаскервизиря Хайреддина, – которым он приказал издать приказы: о снятии командующего Черноморским османским флотом со своей должности и о непосредственном подчинении этого флота на Кара денизе, как и флота на Мраморном море – Мармар денизе, Денизлиманреислику – Адмиралтейству и лично самому улуг адмирал-паше Хайреддину Барбароссе; о присвоении однобунчужному адмирал-паше Ахмеду Кылычу, бывшему командующему Черноморским османским флотом, очередного воинского звания двухбунчужного адмирал-паши, о назначении двухбунчужного адмирал-паши Ахмеда Кылыча беглербегом-правителем провинции Тунис (которую еще надо было отвоевать) и о назначении бега-наместника островов Керкенны Хасана беглербегом-правителем провинции Алжир с временным сохранением за ним бегства и на Керкенне. Также главному визирю Ибрагиму поручалось написать два благодарственных письма новоиспеченным беглербегам Туниса и Алжира с высокой оценкой их хорошей и верной службы султану и государству на прежних должностях и с призывом усилить всемерную борьбу за освобождение Туниса от крестоносных грабителей-захватчиков.

Одна фраза, тихо сказанная великим султаном своему помощнику улуг визирю (сразу же изменившемуся в лице), запала навсегда в память обладающему острым слухом военно-морскому министру:

– Ты, Ибрагим, не вздумай с них требовать взятки за свое мнимое благодеяние. Узнаю – сурово накажу.

Ходили слухи в огромной столице Богохранимого государства о том, что главный министр Ибрагим нечист на руку, вымогает деньги, драгоценности и красивых молодых рабынь за оказанную помощь при назначении тех или иных лиц на высокооплачиваемые и доходные должности, в первую очередь, связанные со сбором налогов и дани с подданных в городах, пошлин и сборов с купцов на имперских таможнях. Поговаривали, что главный министр Османского государства очень жаден до денег, высокопоставленные чиновники носят ему денежные подношения и взятки, а он оказывает им за это различное покровительство, – все это военно-морской министр Барбаросса слыхал от своих жен, которые, в свою очередь, будучи со своими служанками в общественных банях – хаммумах, слышали это там от досужих праздных посетительниц и болтливых крепкоруких массажисток-банщиц. Якобы, даже изобрели ритуал вручения неправедных денег: подавая прошение для рассмотрения в султанской администрации, прикладывали к ним пару зимних кожаных перчаток (ношение которых вошло в Истанбуле среди имущих людей в моду в последние холодные годы, когда военные люди – аскеры зимой не могли браться за рукоятку пистолета без опаски прилипания в холод к ним руки и обдирания клочков кожи с ладони), эти перчатки наполняли золотыми акдже; ходили сплетни, что уже установлена определенная такса за положительное решение того или иного вопроса, от сотни до тысяч золотых монет; в случае, если взятка в металлических деньгах была огромная и тяжелая, то улуг визирь возвращал назад одну перчатку с вложенным в нее листочком дорогой рисовой бумаги, на которой был начертан план проезда, адрес и время привоза объемного сундука со многими тысячами золотых монет.

Старшая жена туркоманка Айше после сообщения очередной порции слухов из женского хаммума даже тяжело вздохнула и развела руками: ничего, мол, не поделаешь, взятки в Истанбуле всегда брали и брать будут; а значит, зло это вечно и непобедимо, хотя и бороться с ним обязательно надо.

Денизаскервизирь Хайреддин Барбаросса иногда задумывался над этой проблемой. Способы борьбы, на его взгляд, должны быть такими: во-первых, следовало так отработать способы принятия судьбоносных решений, чтобы от воли одного чиновника ничего не зависело, а зависело от воли многих людей, и тогда они поостерегутся брать неправедные деньги и подношения; во-вторых, надо очень серьезно повысить жалованье государственным чиновникам и служащим, дабы пришедшие туда честные люди не впали бы в нищету, ну, и последнее, это – ужесточить контроль, чтобы ни один такой факт взяточничества не проходил бы мимо взора честных людей, и усилить наказание, дабы нечестные люди боялись бы брать мзду.

И одна очень простая и логичная мысль пришла в голову улуг адмирал-бакану: а ведь все эти взятки, в конце концов, приплюсовываются к цене товара и услуг, за которые, в конечном итоге, платит добропорядочный подданный Богохранимого государства, то есть честный человек, не только не имеющий со взятки никакой выгоды, но даже и не подозревающий о таком позорном факте. А ведь улуг визирь Ибрагим – второе лицо в Империи османов после великого султана, и он, подавая такой дурной пример, способствует разложению страны и государства изнутри. Другие, меньшие по рангу чиновники тоже начинают заниматься тем же самым. Не зря говорится в древней османской пословице: ручей мутится у истока, рыба гниет с головы.

5.Победное возвращение генерал-капитана и губернатора-наместника Эрнандо Кортеса из южного похода

Около двух лет длилась южная экспедиция генерал-капитана, губернатора-наместника и маркиза Эрнандо Кортеса дель Валле де Оохака, предпринятая в подмогу завязшего в отдаленной стране майя отряда прапорщика Франсиско Лас Касаса. Чуть южнее страны тотоканов, расположенной на Юкатане, начался совсем другой климат, словно попали совсем в иное место земли. Даже индейцы: астеки, талашканы, тотоканы и тольтеки, – пришедшие сюда вместе с сиятельным маркизом общим количеством в 6 000 человек, и те плохо переносили изнуряющую влажную тропическую жару, частые ливни, обрушивающиеся, казалось, с совсем еще недавно чистого неба, обилие кровососущих насекомых, незаметно прилипающих к телу человека и обнаруживаемых только тогда, когда они насытятся кровью и отваливаются под ноги. Главная пакость при этом состояла в том, что эти москиты, комары и мошки являлись переносчиками малярийной лихорадки, которой переболело более половины людей, как белых, так и индейцев, и которая уносила свой постоянный урожай в пропорции: один умерший из десяти заболевших. И сам генерал-капитан Кортес не избежал этой болезни и чудом остался жив только благодаря большому врачебному искусству отрядного лекаря немолодого Мигеля дель Сото.

На дневных привалах и ночных биваках всех участников экспедиции: испанских солдат, индейских воинов и носильщиков – донимали огромные тараканы, юркие термиты, скорпионы и сколопендры, а также и сухопутные крабы. Последние залезали в поисках чего-либо съедобного в солдатские ранцы, рюкзаки и мешки, и забавно было по утрам видеть ругающегося на чем свет стоит испанца или индейца, стряхивающего с руки прицепившегося своими острыми клешнями бело-серого краба, которого, однако, далеко не отшвыривали, поскольку его можно было съесть, подержав немного в горячей воде.

Через месяц пути вышли основные продовольственные припасы зерна и масла, и все члены немалой военной экспедиции стали страдать если не от голода, то все же от серьезного недостатка питания. Когда направлялись на юг, то большая часть времени в пути отряду выпала на сухую зиму, которая была, с одной стороны, хороша тем, что можно было легко продвигаться вперед через неизменно сырые джунгли (когда с небес не опрокидываются ежечасно и ежесекундно, как летом, ушаты тропического ливня), но, с другой стороны, такое время года, считающееся «сухим», не предлагало путникам никаких дикорастущих съедобных плодов, к примеру, ананасов на низких кустарниках, батата-тартуфоло в земле или маниоки на невысоких деревьях.

Когда не хватает провианта и уже совсем рядом находится голод, то начинающему терпеть муки недоедания всегда снятся лакомые продукты питания. Знатному маркизу Эрнандо де Оохака в сновидениях приходили: исконно испанский мягкий душистый хлеб, квадратные ячменные хрупкие сухари, золотистое пахучее оливковое масло, темно-красное душистое терпкое вино и твердый, чуть заплесневелый светло-коричневый сыр.

Но суровая реальность едва проходимого участка в густом тропическом лесу – джунглях, когда из последних сил приходилось разрубать петли лиан, свисающих с дикорастущих пальм и мешающих движению, напоминала о приближающемся голоде. И опять возникало в груди губернатора-наместника Кортеса чувство негодования по поводу этих магометанских турков-османов, которые на протяжении последних ста пятидесяти лет доставляли и сегодня доставляют истинным сынам христовым непрекращающиеся неприятности. Мало того, что они захватили европейские земли католических и православных христиан на Балканах, так они, как слышал во время своей поездки в метрополию новоиспеченный маркиз Кортес дель Валле, уже подошли к стенам одного из красивейших католических городов Священной Римской империи – Вены, кстати, находящейся в самом центре Европы. Эти османы уже безраздельно хозяйничают на Средиземном море. А ведь именно из-за них, из-за невозможности плавать по этому морю и торговать через Аравию с Индией и Китаем, испанцы и португальцы были вынуждены направить носы своих каравелл не на восток, а на запад, чтобы через Атлантику найти обходные пути в названные восточные дальние страны, минуя подконтрольные туркам земли и воды. И потому прямыми виновниками тех лишений и неудобств, которые сейчас испытывают дон Эрнандо и ведомое им воинство, можно считать этих турок, прозванных вторым именем: османы. Не будь их сокрушительной силы, то не поплыли бы испанские и португальские суда в сторону запада, не пересекали бы их корабли Атлантику, не находился бы сейчас идальго Кортес со своими людьми в бедственном положении в непролазных от песчано-глиняной грязи удушающее-влажных джунглях; такое труднопроходимое место в густом лесу по-индейски, на языке майя, называется: сель, или сельба – это (ба) труднопроходимые джунгли (сель).

Но всевышний Иисус Христос никогда не покидает своих истинных католических сынов-христиан. И на этот раз в сельбе-сельве страны майя он ниспослал испанцам благодать в виде огромных, в три-четыре мужские развернутые ладони, раковин, названых испанцами «великаньими ушами», местное наименование которых было, однако, «ыйланби», что можно было перевести на испанский язык как: слезоподобное (мясо было светлое, как слеза). Это было спасением от начинающегося голода. Эти «великаньи уши» – ыйланби встречались при передвижении на юг во все возрастающем количестве около воды: рек, ручьев, родников, озер и прудов – на отмели, в песке, в прибрежной траве. Местные проводники из майя рассказывали, что их народ питается исключительно этим ыйланби, когда желают есть мясо. Они собирают этих моллюсков в достаточном количестве и высыпают в небольшое углублении с отвесными стенами, чтобы они не расползались бы далеко. Когда раковину хотят использовать для еды, то один ее спиралевидный конец отрубают ножом и через образовавшееся отверстие расширяют выход изнутри для мяса, чистого, как слеза, и «еда» сама выползает наружу. Но такое ыйланби еще нельзя потреблять в пищу. И индейцы показали, как надо готовить самое простое блюдо из «великаньего уха». Вначале надо с «вытекшего» из раковины мяса соскоблить несъедобную горькую слизь, затем несколько отбить мясо прямо на траве, чтобы оно стало мягким – оно буквально распадается на три-четыре рыхлых куска, а затем заложить в котелок с подсоленной водой и варить до тех пор, пока вода несколько не выкипит и не покажется верхний слой затвердевшего варева, потом надо добавить некоторые дикорастущие пахучие травы, такие как петрушка и тимьян (чабрец), а также дикий лук – чеснок, и блюдо готово к употреблению. Вкус был такой же, как от мяса рака, краба или креветки. Для насыщения средней степени одному человеку требовалось мясо трех-четыре ыйланби.

Наконец, через полгода тяжелейшего пути испанцы достигли города Майяпан, в котором за высокими белыми каменными стенами укрепился вице-прапорщик Франсиско Лас Касас со своими испанцами, число которых было около 100, и втрое превосходящими их по численности тотоканами; последние, как уже здесь выяснилось, находились во враждебных отношениях с майя, истоки которых уходили на сотню лет назад, и потому не особо рисковали расхаживать без сопровождения белокожих кастилано.

Как установил для себя недоверчивый маркиз Эрнандо де Оохака, этот младший брат преподобного главного епископа колониальной земли Новая Испания – Мексика Бартоломео Лас Касаса, 33-летний младший офицер Франсиско Лас Касас, несмотря на первое впечатление неторопливого и недалекого увальня-тугодума, оказался еще тем тертым калачом – он с малочисленным отрядом испанцев и тотоканов держал в жестоком повиновении аборигенов-майя, не позволяя им никаких вольностей и дерзостей. Этот вице-прапорщик Франсиско моментально вырос в глазах своего прямого начальника губернатора-наместника Кортеса, когда он с неотягощенной совестью доложил, честно глядя в глаза своего патрона, что собрал на берегу залива, называемого местными жителями Гондурасским (от названия «Гондурас», переводимого на испанский с языка майя как: место для ночевки), в сооруженных там портовых складах столько золота, серебра и других сокровищ, которые едва ли могут вместиться в трюмы десятка небольших кораблей. И с ведома генерал-капитана и губернатора-наместника командир малочисленной южной экспедиции вице-прапорщик Франсиско Лас Касас отправил две бригантины из оставшихся у него четырех судов (пятая каравелла наткнулась в темноте на риф около берега и затонула) за большегрузыми транспортными судами в Мексиканский залив, в прибрежный город Веракрус.

Вечером полубольной маркиз Эрнандо дель Валле за торжественным ужином во дворце вице-прапорщика Франсиско Лас Касаса от избытка чувств опять воспользовался своим правом наместника короля и императора – он своим подписанным указом-седулой произвел вице-прапорщика в прапорщики, к великому удовольствию немногочисленных присутствующих на пиршестве подчиненных этого младшего офицера, возвышенного по рангу на одну ступень. И тогда маркизу Эрнандо де Оохака подумалось, что все-таки здорово, что эти турки, называемые также османами, напугали всю Европу и всех европейских государей и закрыли для плавания христианских судов Средиземное море; в противном случае благородный идальго, генерал-капитан испанских вооруженных сил, губернатор-наместник короля и императора Карла V Габсбурга в колониальной стране Новая Испания – Мексика, дон Эрнандо Кортес маркиз дель Валле де Оохака не был бы здесь, в стране Гондурас, и не наслаждался бы мыслью о возрастании своего богатства, подсчитывая свои 12% от вновь собранных драгоценных кладов. «Ох уж эти турки, именуемые османами, – мелькнуло в сознании генерал-капитана Кортеса, удовлетворенного отчетом новоиспеченного прапорщика, – с одной стороны, большое зло исходит от них, что не пускают они нас, христиан, свободно в Средиземное море, но, с другой стороны, большая польза от них, ведь благодаря их действиям мы, испанцы и португальцы, открыли новые земли, где имеются в немеренном количестве всякие благородные металлы, клады и сокровища. Так что им даже можно выразить в некоторой степени и благодарность за их отважные деяния».

Генерал-губернатор не знал, что происходило в последние два года в Мексике, оставленной им на попечение доверенных лиц – главного альгвасила страны дона Берналя Диаса дель Кастильо и главного епископа падре Бартоломео Лас Касаса. А происходили там интересные и неприятные для дона Кортеса события, о которых, он к великому своему счастью, своевременно так и не узнал. Еще ранее, до отплытия тогда еще простого (не маркиза) начальника военной экспедиции дона Кортеса в метрополию, туда отправилась донья Анна-Луиза Веласкес-Кортес, которая получила почтой копию буллы – свидетельства о разводе за двумя подписями: Папы Римского и всеиспанского кардинала-легата Хименеса. Обозленная женщина, отвергнутая своим благоверным, стала опасной, как разъяренная тигрица, когда попал в королевскую опалу ее надежда и опора – ее старший брат Диего Веласкес, вызванный в метрополию, лишенный всех званий и должностей и сосланный в свою деревеньку около южно-кастильского городка Мора, куда с юга подступают высокие отроги Толедских гор. Решительно настроенная дама не стала апеллировать в Верховный испанский суд и в Святую инквизицию о неправомерности и неправомочности деяния кардинала-легата, посмевшего ее, католичку, развести с ее законным мужем только на основании ее бесплодия, поскольку кардиналу Хименесу не было представлено ее письменное согласие. Она знала, что это бесполезно, поскольку святая церковь никогда не отменяла своих решений. Взбешенная потерей мужа и опалой брата, донья Веласкес, уже не Кортес, написала пространное заявление-жалобу в канцелярию короля объединенной Испании, которая находилась в Барселоне, о преступном присвоении генерал-губернатором Новой Испании – Мексики большей части золота и драгоценностей, конфискованных в завоеванных землях. А рассмотрение таких заявлений во всех королевствах и государствах является архиважным делом, независимо от персоны, действия которой обжалуются (разумеется, если это не император, не король, не наследный принц и не дож Венеции). И едва только генерал-капитан и губернатор-наместник Эрнандо Кортес отбыл в свою южную экспедицию, как у причалов порта Веракруса пришвартовались корабли из Испании, на одном из которых приплыли трое проверяющих – ревизоров от короны. Случайно или нет, это так и осталось неизвестным, но этими коронными ревизорами оказались три человека, которых дон Кортес узнал бы тотчас, будь он на месте в своей резиденции в городе Мехико.

Это были известные в Новом Свете люди: бывший военный комендант восточной половины острова Куба, уже немолодой капитан Франсиско Кордова, ставший широко известным своим бесчеловечным отношением к аборигенам на Кубе и на Эспаньоле, которых он вешал, сжигал, топил, четвертовал, колесовал и умерщвлял другими изуверскими способами; капитан флотилии, занимающийся поставками «черного дерева» – рабов из Африки на новые испанские территории на Кубе, Эспаньоле, Ямайке и на более отдаленные острова Барбадос (где усилиями таких же жестокосердных конкистадоров, как Франсиско Кордова, были полностью уничтожены местные жители – индейцы), моложавый, курчавобородый и длинноусый Хуан Грихальва; и уже немолодой священник, толстый падре Фернандо Эспиноза, в черной сутане с выбритым на голове круглым местом – тонзурой, знаком принадлежности к католическому духовенству, этот святой отец никогда не осуждал немилосердное отношение своих собратьев-испанцев к туземцам, в глубине души считая, что незачем приобщать их, язычников, к лону истиной католической церкви, мол, невелико приобретение. Всех этих облеченных доверием верховной коронной власти людей объединяло не только то, что они отличались нелюбовью к индейцам-аборигенам, да и вообще ко всем людям с небелым цветом кожи, а также и то, что они были в свое время найдены, выпестованы и выдвинуты на высокие колониальные доходные должности первым губернатором Эспаньолы-Гаити и Кубы доном Диего Веласкесом, родным старшим братом заявительницы – доньи Анны-Луизы Веласкес.

И конечно же, вся их ревизионная деятельность была направлена на очернение генерал-губернатора Кортеса, который к тому же и временно отсутствовал в Мексике, чем облегчил их действия. А пока двое этих высокородных господ, коронные ревизоры Франсиско Кордова и Хуан Грихальва, выискивали проступки, нарушения и мнимые преступления генерал-капитана и губернатора-наместника, то пресвятой отец Фернандо Эспиноза проводил работу по привлечению на свою сторону конкистадоров последней волны, прибывших совсем недавно и, разумеется, не попавших на прибыльные государственные посты (каковыми считались должности: начальников округов, полицейских альгвасилов, сборщиков налогов и податей, управляющих государственными рудниками, мэров возводимых городов и т. д.). Пресвятой отец-падре Эспиноза внушал им, что конкистадоры первой волны также, как и их начальник Кортес, все сплошь воры и расхитители государственного, королевского и церковного имущества, они все достойны смещения со своих доходных мест, а на их место на императорскую службу должны заступить они, честные конкистадоры последней волны. Потом был пущен слух о трагической гибели всего экспедиционного отряда во главе с идальго Эрнандо, а после этого прошел очередной слушок, что дон Кортес со своим двоюродным братом Альваро Сааведрой, прикрываясь мнимой экспедицией, бежал на 10 галерах через Южное море – Тихий океан в Китай, не забыв, разумеется, прихватить все имеющееся в колониальной казне золото. И вскоре взбунтовавшиеся конкистадоры последней, третьей, волны по приказанию коронных ревизоров (действия и поступки которых, якобы, были освящены самим королем и императором Карлом V Габсбургом) арестовали временных управляющих – доверенных лиц генерал-губернатора Кортеса: главного альгвасила Берналя Диаса дель Кастильо и главного епископа Бартоломео Лас Касаса – и засадили их в новопостроенную двухэтажную тюрьму, любезно предоставив каждому отдельную камеру, однако, на разных этажах, дабы они никак не могли бы общаться друг с другом во время вывода по естественным надобностям.

Из хронологических записей главного альгвасила Берналя Диаса дель Кастильо, отреставрированных двумя учеными, отцом и сыном Магидович, в испорченных временем и сыростью местах, что повлекло за собой, естественно, некоторые дополнения: «Власть в Мехико захватили коронные ревизоры, исполненные ненависти к действующему генерал-губернатору Кортесу, которого они объявили сначала погибшим, потом бежавшим. Узнав об этом, Кортес направил в Мехико верного человека. Тот тайно проник в столицу и сообщил «конкистадорам первого призыва», которых ревизоры нещадно преследовали, заключали в тюрьму, ссылали и вешали, что их капитан жив. Наутро они захватили ревизоров, посадили в клетку и жестоко расправились с ними и с их сообщниками.

Прибывшую из Гондураса эскадру в 12 каравелл и бригантин, на которых были сложены неисчислимые богатства, клады и сокровища майя, на пирсе порта Веракрус встречали громоподобными ликующими криками. Около 1 000 «конкистадоров первого призыва» плакали от радости, взирая на сходящего по трапу с флагманского судна своего обожаемого капитана Эрнандо Кортеса».

жүктеу/скачать 2.06 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: