Анатолий Петрович Левандовский Первый среди Равных

5

18 фрюктидора бабувисты и якобинцы, тесный союз которых, сложившийся в ходе «Заговора Равных», был отныне нерасторжим, вышли на улицу.

Сент-Антуанское рабочее предместье стало центром движения.

Толпы народа направились к Люксембургскому дворцу. Вновь произносились с надеждой имена, ещё недавно бывшие под запретом: Фион, Россиньоль, Друэ, Антонель, Лепелетье.

Генерал-санкюлот Россиньоль возглавил движение; преображённая Директория отнеслась к нему вполне благожелательно; ходили даже слухи, что правительство рассчитывает на Россиньоля как на главную опору в борьбе с монархистами.

Оживилась газетная и клубная деятельность. Среди журналистов-демократов снова действовали Лебуа и Эзин; последний, арестованный за поддержку Бабёфа, был вполне реабилитирован и даже стал секретарём обновленного муниципалитета Вандома.

Возникли многие демократические клубы. Был восстановлен и Якобинский клуб под именем «Клуба Манежа». Его дебатами руководили Друэ, Антонель и Феликс Лепелетье.

Демократ Ламарк добился вотирования компенсации для бабувиетов, оправданных в Вандоме; по всей стране началась кампания в защиту шербурских ссыльных и последних осуждённых по делу Гренельского лагеря. Ну как же здесь было не возродиться надеждам?…

6

…Лоран достал из папки сложенный вчетверо листок.

– Вот любопытный документ, оставшийся от той поры. Это письмо с воли некоего Таффуро к ссыльному Буонарроти.

– А кто такой этот Таффуро?

– Один из наших, уроженец города Сент-Омера, с которым Бабёф познакомился в аррасской тюрьме в 1795 году. Таффуро был оправдан по вандомскому процессу, переписывался с узниками Шербура и всячески ободрял их. Письмо, которое я держу в руках, было написано 7 плювиоза VI года (26 января 1798 года). Вот, послушай:
«Привет и мужество!

…Я не получил твоего письма от 25 фримера, о котором ты говоришь, я не знаю, сохранил ли его Клерке, или же директор почты в Сент-Омере, который до последнего момента, по соглашению с муниципальной администрацией, вскрывал или даже изымал все письма, адресованные подлинным республиканцам, не похитил ли и его. Директория энергичным постановлением сместила весь этот муниципалитет и заменила его республиканцами. Директор почты тоже должен быть смещён, и я надеюсь, что впредь почта роялистов не будет пользоваться исключительными привилегиями. Наш гражданский суд также почти полностью обновлён. Он состоит теперь из друзей Республики, многие из которых испытали честь преследования со стороны роялистов. Министр юстиции запросил комиссара при уголовном суде о нравственности и патриотизме председателя суда и общественного обвинителя. Они так хорошо известны, что уже сами… поджидают своего устранения. Наш исправительный суд только тем и занят, что присуждает к штрафу в тысячу франков всех тех, кто, как ему ежедневно доносят, предоставляет свои жилища для мессы неприсягнувшим священникам. Трёхцветное знамя украшает теперь все дома в нашей коммуне в декадные дни и во время национальных праздников. Не встретишь ни одной женщины, которая не носила бы национальной кокарды. Возникают многочисленные конституционные кружки, а кружок в Бетюне потребовал уже от правительства справедливости по отношению к вам…

Всё предвещает, что на следующих выборах изберут депутатов-патриотов. Я надеюсь, что вскоре и вы вернётесь в лоно матери-родины. Если бы маленькая армия великого Пишегрю осмелилась в день 18 фрюктидора дать бой республиканцам, мы получили бы удовольствие и хорошенько их поколотили; я был бы тогда уверен, что правительство, для которого мы совершили чудеса храбрости, освободило бы вас – единственная награда, которой бы мы от него потребовали… Меня чудесно приняли республиканцы Бетюна, когда я проезжал через их коммуну. Они задержали меня на три дня и неустанно слушали мой рассказ о пережитой нами великой драме. Тебя и Жермена особенно хорошо знают все патриоты наших департаментов из-за прекрасной вашей защиты во время монархической бойни. Нет ни одного мало-мальски образованного человека, который не повторял бы наизусть отрывки из произнесённых вами энергичных речей. Я читал вчера в кружке твоё письмо, оно было выслушано с живейшим интересом… Передай привет всем нашим храбрым друзьям по Вандому – Жермену, Казену, Моруа, Блондо и Вадье. Всем им братский поцелуй от меня и всех республиканцев Па-де-Кале. У нас только одно желание – поскорее узнать счастливую новость о вашей свободе…»

7

Таффуро не ошибся: казалось, все предвещало шестерым изгнанникам скорое освобождение. Выборы VI года дали полную победу демократам. Повсюду в департаментах шла чистка прежних муниципалитетов; умеренные и роялисты заменялись друзьями Свободы и Равенства; всего было заменено, таким образом, шестьсот муниципальных агентов и сорок пять департаментских комиссаров.

Но как раз в плювиозе наметился новый перелом.

Директория, напуганная усиливающейся «красной опасностью», вновь повернула на сто восемьдесят градусов и начала притормаживать.

Опора на патриотов ослабла.

Стали закрывать прогрессивные газеты, демократические клубы – разгонять.

В флореале был издан декрет, согласно которому выборы VI года объявлялись недействительными; сто шесть вновь избранных депутатов-патриотов, в том числе бабувист Фион, были исключены и заменены умеренными; тот же фокус в то же самое время проделали и с демократическими властями на местах: семнадцать присяжных Верховного суда, восемнадцать председателей трибуналов, четырнадцать общественных обвинителей, одиннадцать секретарей и около шестидесяти администраторов, объявленных «анархистами», должны были уступить место ставленникам режима.

Директория явно обнаруживала полное отсутствие прочности и всё чаще прибегала к «политике качелей».

8

В брюмере VIII года (ноябрь 1799 года) к власти пришел Наполеон Бонапарт.

Тщетно Буонарроти и его соратники посылали консулам одну за другой петиции, напоминая о своей горькой судьбе и несправедливости их тяжкого бремени – новые власти были столь же глухи к их призывам, как и прежние.

Иногда кто-то из ссыльных не выдерживал и терял осторожность.

Так, Блондо, когда администрация форта предложила ему присягнуть на верность первому консулу, написал: «Клянусь до самой смерти быть верным партии Робеспьера и убить Бонапарта».

– Как, – воскликнул изумлённый чиновник, – вы столь несправедливы к человеку, благодаря которому Франция вскоре получит мир! И вы восхваляете Робеспьера, этого бича человечества!

– Я заколю узурпатора! – прорычал Блондо. – Что же касается Робеспьера, то он нам воистину необходим; проживи он ещё четыре месяца, и мы имели бы подлинный мир!..

Военные власти были так потрясены, что решили, будто перед ними сумасшедший; Блондо немедленно поместили в госпиталь.

Остальные пятеро, хотя в душе не могли не разделять мнения своего товарища, были крайне огорчены его пылкостью, нарушавшей их тактику «макиавеллизма правого дела».

Впрочем, тактика эта не привела к успеху. Даже парламентское красноречие брата первого консула, взявшего их под защиту, не возымело никаких последствий: закон от 3 нивоза VIII года признал их осуждение правильным и окончательным, не подлежащим ни при каких обстоятельствах какому-либо пересмотру.