Андреас Эшбах Выжжено Предуведомление

До просёлка они добрались, но там не было ни таблички, ни указателя, ни ящика для писем. Трясясь по ухабам на заросшей травой колее, Доротея спрашивала себя, каким же образом человек, живущий на таком отшибе, получает почту. Уж на газеты Анштэттеры наверняка не подписываются.

– Хорошо, что мы поехали на джипе, – сказал Вернер.

– Да, – кивнула Доротея. – Но как же его дети добираются до школы?

Километра через два лес неожиданно расступился. Дорога повела через большое запущенное поле, на котором не росло ничего, кроме бурьяна. Над полем висел лёгкий туман. Дорога шла под уклон, в низину, сформированную, видимо, ручьём, и на середине этого склона стояла усадьба, обнесённая оградой.

Она состояла из нескольких строений: пары древних хижин из каменного лома, крытых гонтом, с крохотными окошками, одного большого нового дома, деревянного сарая и двух теплиц. И кроме того…

– Смотри-ка, – сказал Вернер, – он сделал себе автономное электропитание.

Кровли дома и сарая были целиком покрыты панелями солнечных батарей. Не того типа, что производил Фридер, но всё же. В настоящий момент бездействующие – из-за пасмурного неба, – эти приборы странным образом усиливали отталкивающее впечатление, которое производила усадьба. Казалось, всё здесь говорило: «Отстаньте, вы мне не нужны».

Они остановились перед воротами, сбитыми из бруса и усаженными поверху железными шипами. Пахло навозом, под ногами была грязь. Где-то хрюкала свинья, а когда Вернер дернул за верёвочку, приводящую в движение настоящий старинный колокольчик, испуганно закудахтали куры.

– О Боже, какой ужас! – пробормотал он. Доротее показалось, что ему не по себе.

По дороге сюда они спорили, как начать разговор. Вернер искал пути, как объяснить их внезапный приезд – ибо, по настоянию Доротеи, они не предупредили о нём заранее – и как подойти к вопросу, который ими двигал, а именно: почему Анштэттеры на самом деле продали свой дом? Доротея же, напротив, была за то, чтобы начать без обиняков. Поэтому именно она несла под мышкой коробку с бумагами, найденную Юлианом.

Бумаги были тут уже не все. Те, что Юлиан исписал, они оставили себе, а ещё полную распечатку всего доклада.

Послышались шаги. Открылось смотровое оконце, и в нём показалась голова Ахима Анштэттера, подстриженная так коротко, что от волос осталась только тень на черепе.

– О! – воскликнул он. – Это вы?

– Мы кое-что нашли в подвале, это ваше, – сказала Доротея, указывая на коробку. – И решили привезти.

– Подождите, я открою. – Вид у него был отнюдь не обрадованный.

Ворота заскрипели. Во дворе стоял невзрачный грузовик, а рядом телега. Вокруг жужжали мухи. За штакетником лошадь пережёвывала сено и смотрела в их сторону, будто только того и ждала, что её запрягут. На помосте лежал плуг, лемехами вверх.

И стояли бочки для дождевой воды. На каждом углу по бочке.

– Автономно вы, однако, здесь устроились, – сказал Вернер, пожимая Анштэттеру руку.

Жилистый мужчина в грязном комбинезоне тонко улыбнулся.

– Назад к природе, мой девиз.

Разговор грозил перейти в благожелательный трёп. Пора уже было проявить немного враждебности.

– Господин Анштэттер, – начала Доротея, – мой сын нашёл эту коробку в подвале. Мы посмотрели эти бумаги и хотели бы знать, что они означают.

Анштэттер пожал плечами.

– Ну, я теперь и не помню, что за бумаги…

– Наброски доклада о нефтяном поле. Мы их прочитали и разошлись с мужем во мнениях. У меня такое впечатление, что вы, будучи инженером-нефтяником, узнали, что нефть в скором времени станет непомерно дорогой, и стали искать дурачка, который купит у вас дом с дорогим отоплением. Одним словом, нас…

– Доро… – ощущая мучительное неудобство, пролепетал Вернер.

Мужчина помедлил, затем сказал:

– Не хотите ли зайти в дом? Там будет удобнее говорить. А это всё довольно трудно объяснить.

– Время у нас есть, – ответила Доротея.

– Как скажете, – кивнул Анштэттер.

Он провёл их в одну из каменных хижин, что-то вроде кухни или хозяйственного помещения. Тёмные, затхлые бочки штабелем громоздились у стены, на верёвке висели пучки сушёных трав, а у мойки сушились стеклянные банки для домашнего консервирования. Скамья и стол были сколочены из грубых досок давным-давно.

– Это верно, я был инженером-нефтяником, – подтвердил Анштэттер, когда Доротея вручила ему коробку с бумагами.

– И поэтому вы знаете, что нефть будет дорожать?

Тема была ему явно неприятна.

– Скажем так, у меня есть теория. Которая побудила меня изменить мою жизнь… Нашу жизнь, поскольку это касается и моей семьи… И я решил рискнуть, бросить всё и начать с начала.

Доротее стало тревожно. Что-то он ходил вокруг да около.

– Господин Анштэттер, почему вы продали дом?

– Там бы у меня этого не получилось. Вы же видите.

– Потому что нужно слишком много топлива?

– Это лишь одна деталь. Там и земля неподходящая, на ней ничего не растет, кроме травы. И прикупить земли нельзя, потому что вокруг – заповедная зона. – Он поставил коробку на стол, посмотрел на неё и заговорил тише. Почти виновато. – Мне нужны были деньги, чтобы купить нечто вроде этой усадьбы. Я требовал от маклера, чтобы всех потенциальных покупателей он предупреждал о недостатках дома. Он уверял меня, что вас он тоже о них предупредил.

– Да, – кивнул Вернер. – Он предупреждал.

– Но это прозвучало бы иначе, если бы он сказал, что нефть подорожает, – добавила Доротея. Лишь бы не сползать в доброжелательный тон. Вернер снова кивнул, не желая никого обидеть.

– Сомневаюсь, что мне удалось бы заставить его сделать это. Кроме того, это только теория. Даже мы, авторы, не смогли прийти к единому мнению, насколько серьёзно к этому относиться. – Анштэттер включил тусклую электрическую лампочку, висевшую над столом, и поднял крышку коробки. – Под конец я работал в Саудовской Аравии, на королевскую нефтяную компанию «ARAMCO». Там хорошо зарабатывают. Но для этого вы должны подписать договор, который запрещает вам разглашать информацию об отдельных нефтяных полях. Статистика – государственная тайна. Если хочешь прочитать доклад, написать статью или что-то такое, ты должен предоставить текст комитету при «ARAMCO» и еще в одно место в саудовском министерстве нефти, и они вычеркнут всё, что может указывать на какие-то конкретные географические детали. Когда я отказался вычеркнуть название нефтяного поля, вышла ссора, и я решил уйти.

– Гхавар? – спросил Вернер.

Анштэттер кивнул.

– Кстати, произносится не так. Сочетание «гх» в арабской транскрипции произносится как гуттуральное^[34]«р». – Он продемонстрировал, закатив звук далеко в гортань. – Не спрашивайте, почему, система идёт от англичан. Как бы то ни было, поле называется Равар.

Едва услышав это слово, Доротея вспомнила:

– О, тот звонок!

Мужчины посмотрели на неё с недоумением.

– Что-что? – спросил инженер-нефтяник.

– Некоторое время назад звонил человек, он хотел поговорить с вами. На ломаном немецком. Имени не назвал, но просил передать вам, что вы были правы. И потом он сказал, что Равар на последнем издыхании. – Она посмотрела на Анштэттера. – Он имел в виду нефтяное поле, не так ли?

– Да.

– А я тогда подумала, что речь идёт о человеке. И у меня не было номера вашего телефона.

– Это мог быть только Гиоргос. Один из моих соавторов, киприот. Он остался в Саудовской Аравии. Наши расчёты казались ему чистой спекуляцией… Вы не помните, когда это было?

– Помню. Это было в тот день, когда я узнала об аварии моего брата. Четырнадцатого сентября.

Анштэттер задумчиво смотрел себе под ноги.

– Тогда это уже не теория, – сказал он. – Тогда случилось то, чего я и боялся.
Далёкое прошлое

Мысль, что нефть когда-то кончится, не нова. Она сопровождает человека с тех пор, как он впервые нашёл нефть.

Первые промышленно эксплуатируемые источники в Пенсильвании истощились быстро. Учёные, пересчитав опытные данные первых десятилетий и приложив их к месторождениям, известным в 1920 году, пришли к чрезвычайно пессимистическому прогнозу относительно нефти как источника энергии.

Но едва эта дискуссия началась, как в восточном Техасе, а позднее в Персидском заливе открыли нефтяные поля столь гигантских размеров, что все прогнозы оказались просто смешными. Нефтяная индустрия бурно развивалась, потребление нефти росло, но каждый год находили нефти больше, чем были в состоянии добыть. И тот момент, когда все это может кончиться, больше не просматривался.

Человек, которому предстояло выяснить, как на самом деле рассчитать будущее нефти, родился в октябре 1903 года в Техасе, неподалёку от центра тогдашней нефтяной индустрии. Его звали Марион Кинг Хубберт. Ещё ребёнком его притягивали такие предметы, как телефон или паровая машина, и он решил выбрать себе научную карьеру. Он изучал геологию, математику и физику в Чикаго, а в 30-е годы увлёкся геофизикой в университете Колумбия, Нью-Йорк. Попутно он работал на Геологическую службу США, пока в 1943 году не возглавил исследовательскую лабораторию компании «Shell». В 1964 году он снова вернулся в Геологическую службу, на руководящий пост, который покинул лишь в возрасте семидесяти трёх лет.

Первым из его многочисленных вкладов в геофизику в 1937 году явилось математическое доказательство, что каждая порода, даже самая жёсткая и пористая, под достаточно высоким давлением может течь, то есть проявляет свойства приблизительно как у глины или грязи. Тем самым он разрешил парадокс относительно твёрдости породы, из которой состоит земная кора, являвшийся предметом долгих споров. В 50-е годы он нашёл доселе неизвестные геологические констелляции, которые под землёй могли заключать в себе жидкость. Это привело к развитию совершенно нового способа разведки и добычи нефти.

Однако самое значительное его открытие уходило корнями ещё в 1926 год. Тогда, будучи студентом в Чикаго, он выяснил, что добыча из типичного источника следует кривой в виде колокола. То есть совсем не так: пробуриваются в нефтяное поле, откачивают определённое количество нефти и прекращают, когда нефти больше нет. Нефтяное поле не походило на резервуар.

На самом деле эксплуатация нефтяного поля протекает следующим образом: вначале нефть находят, но пробными бурениями можно добыть лишь ограниченное количество. Однако при этом картографируют всё нефтяное поле и бурят следующие скважины, так что добыча возрастает; ещё и потому, что в первую очередь эксплуатируют те источники, которые легче освоить. Но с какого-то момента это становится труднее. Добываемое количество начинает снижаться, хотя бурят дополнительные скважины. Потом добыча останавливается, хотя нефть в земле ещё есть, но доставать её становится экономически невыгодно, а то и технически неосуществимо. Есть месторождения, из которых смогли извлечь лишь 40 процентов наличной нефти, а то и меньше.

Кривая, которую вывел М. Кинг Хубберт, была сходной для всех нефтяных полей, которые он обследовал. Разумеется, для большого нефтяного поля она была больше; разработка длилась дольше и достигала больших показателей. Но основная, математически описанная форма была всегда одной и той же.

И максимум добычи достигается, когда добыта ровно половина нефти, имеющейся в поле.

В 1949 году ему бросилось в глаза, что и разведка в целом следует той же кривой. Он взял за основу расчётов статистику известных запасов нефти и газа в мире, а также о растущем круто вверх их потреблении и на одной конференции American Petroleum Institute в 1956 году сделал прогноз, что добыча нефти в США, тогда самом крупном в мире производителе нефти, перешагнёт свой максимум между 1966-м и 1972-м годами, а потом снова начнёт падать.

Этот прогноз был встречен в штыки. Большинство специалистов считали, что такие прогнозы вообще невозможны.

Однако М. Кинг Хубберт оказался прав. В декабре 1971 года добыча нефти в США достигла своего максимума и с тех пор падает. Эта тенденция оказалась необратимой, вопреки всем стараниям: поля, которые ещё находили, были всё меньше, добываемые объёмы – тоже, зато затратность добычи повышалась. В 1975 году National Academy of Sciences подтвердила расчёты Хубберта и отреклась от своих собственных, более оптимистичных, прогнозов.

Хубберт между тем вычислял момент максимума глобальной добычи. Это намерение было сопряжено с бо́льшими неопределенностями, чем поиск максимума для США, поскольку остальной мир был и остаётся разведан не так подробно, как американские нефтяные поля. Хубберт пришёл к выводу, что глобальная кульминация добычи нефти, «пик нефти», придётся на период между 1990-м и 2000-м годами. Сам же он умер в 1989 году.

Это предсказание не подтвердилось. Осенью 2000 года мировая добыча нефти всё ещё росла, следуя при этом – из-за политических влияний и биржевых кризисов – кривой, которая лишь при развитой фантазии могла походить на кривую Хубберта.

Однако в 2001 году общая добыча нефти оказалась ниже, чем в предыдущем. А в 2002 году ниже, чем в 2001-м.

В 2003 году США напали на Ирак, диктатор Ирака Саддам Хуссейн был свергнут, и доступ американцев к закрытым на тот момент иракским запасам нефти в 115 миллиардов баррелей, по величине третьим в мире, снова снял напряжение.

Потребление нефти по-прежнему с каждым годом растёт. Ещё не было года, в который потребление оказалось бы ниже, чем в предыдущий.

Анштэттер принёс бокалы и два кувшина, из которых налил им холодного, прозрачного белого вина и воды.

– Что именно вас так испугало? – спросила Доротея.

– Что с полем Равар случится коллапс.

– Что это значит?

Инженер-нефтяник достал несколько отпечатанных листов, потом снова положил их назад.

– Для этого я должен сначала объяснить вам, как добывают нефть в Саудовской Аравии. Полагаю, вы знаете, как выглядит буровая вышка – этот непрерывно кивающий железный динозавр? Такие и в Германии встречаются, в Шварцвальде, например. Ну, в кино-то вы их точно видели.

Вернер кивнул.

– В фильме с Джеймсом Дином. «Гиганты».

– Похоже на то, – согласился Анштэттер. – Однако в Саудовской Аравии нет ни одной такой вышки.

– Интересно… А как же они добывают нефть из-под земли?

– Она там под давлением и сама вытекает наружу. Нефтяная скважина в Саудовской Аравии – просто труба, которая торчит в земле и перекрывается вентилем. И действующих скважин не так уж много – по моей оценке, меньше двух тысяч. Все они соединяются с системой нефтепроводов общей длиной 17 тысяч километров, по которой нефть направляется прямиком к обогатительным установкам, нефтеперегонным заводам или в порты погрузки. Невероятное сооружение, если вы его увидите.

Доротея хотела возразить, что это уводит их слишком глубоко в детали, но Вернер, совершенно зачарованный (технарь он и есть технарь!), опередил ее:

– А давление, откуда берется давление? Ведь его, наверное, создаёт газ. Как удаётся его поддерживать? Если я правильно припоминаю, некоторые арабские нефтяные поля эксплуатируются довольно долго.

– «Довольно долго» – это мягко сказано. Девятнадцать процентов саудовской нефти добывается всего с шести полей, и все они уже эксплуатируются как минимум тридцать лет. Фактически в Саудовской Аравии после 1967 года не было разведано ни одного поля, заслуживающего упоминания, – сказал Анштэттер. – Чтобы поддерживать давление в месторождениях, туда закачивается вода.

– Вода?

Вернер был в восторге. Даже слишком, по мнению Доротеи.

– И всё получается? – воскликнул он.

– Под нефтеносными пластами, как правило, так и так залегает вода, которая давит наверх. Она и создаёт часть давления. Другая часть обусловлена газом, который скапливается поверх нефти.

– Извините, – вмешалась Доротея, – но я пока что поняла лишь одно: саудовские арабы вполне умеют управляться с нефтью.

Анштэттер кивнул.

– Они там профи, спору нет. Проблема в том, что хозяева страны – не профи.

– Хозяева редко бывают профи, – заметила Доротея.

Вернер достал из коробки верхний листок. На нём стояло название доклада.

– «The imminent collapse of the Ghawar oilfeld as a result of long-term overproduction», – прочитал он вслух. – Что это значит? «Предстоящий коллапс…» – хорошо, вы говорите, если ваш друг звонил из-за этого, то коллапс уже случился. А «как результат продолжительного перепроизводства» – что это значит?

– В конце девяностых, помните, резко упали цены на нефть? Поскольку в наши дни и Саудовская Аравия не может отказаться ни от доллара выручки, нефти тогда добывалось больше, чем могли выдержать нефтяные поля. – Анштэттер сцепил пальцы. – Видите ли, нефтяное поле – это не резервуар. И не подземное озеро. Нефть находится в пористом слое породы, и добываемое количество зависит от того, насколько проницаем этот слой – то есть как быстро в нём продвигается нефть. Чем проницаемее слой – тем доступнее в нём нефть.

– Хорошо, – сказал Вернер. – Но ведь саудовские поля не являются в этом смысле чем-то особенным?

– Ещё как являются. – Инженер-нефтяник, превратившийся в крестьянина, поискал листы с иллюстрациями и выложил их перед Вернером. – Поле Равар состоит из слоя породы Араб-Д, образовавшегося ещё в юрский период. Он подразделяется на четыре зоны, из которых зона 2-Б действующая. Она не только содержит нефть «Arab-Light-Crude» высшего качества, но и необычайно пористая, а также необычайно проницаемая. Маленькое геологическое чудо. Проницаемость обозначается в формулах буквой «К». В зоне 2-Б есть области такой высокой проницаемости, что правомерно введение понятия «Супер-К». Эти пласты в десятки, в сотни, а то и в тысячу раз проницаемее, чем вообще могут быть. Вот уже тридцать лет геологи и эксперты по месторождениям, в том числе и я, пытаются понять, что это за зоны Супер-К. Однако это так и остаётся загадкой. Но именно этим зонам саудовские нефтяные поля обязаны своими необычными свойствами.

Доротея потирала виски и размышляла, как ей остановить эти разглагольствования. Ведь они ни к чему не вели.

– Зона Супер-К – это почти резервуар, – продолжал Анштэттер. – Нефть может вытекать оттуда почти с любой скоростью – хотите быстро, хотите медленно. Вы даже можете временами закручивать вентиль, когда набрали достаточно, и открывать его, когда вам снова понадобится нефть. Большинство других нефтяных полей вам бы этого не простили. А Равар – поле с самыми большими и самыми лучшими слоями Супер-К. Только поэтому саудовцы могли все эти годы поднимать своё производство и снова уменьшать, когда требовалось.

– Тогда я не вижу, в чём проблема, – сказал Вернер.

«Я тоже не вижу», – подумала Доротея.

– Изначально мы с соавторами собирались, – серьёзно начал Анштэттер, – разработать метод, который бы помог отобразить прохождение зоны Супер-К внутри зоны 2-Б, при помощи сейсмологических исследований, компьютера, визуализации и так далее. При этом мы столкнулись с тем, что в некоторых местах вода была близка к тому, чтобы попасть в зону Супер-К. – Он смолк, как будто рассчитывал на аплодисменты.

– Вода? – непонимающе повторил Вернер.

– Да. Закачанная морская вода. Её нагнетали к нефтеносным пластам, чтобы повысить добычу, явно плотнее, чем прежде. И она была уже близка к тому, чтобы коснуться суперпроницаемой зоны.

– А это нехорошо…

– Совсем нехорошо. Если зоны Супер-К сверхпроницаемы для нефти, то уж для воды и подавно. У воды куда меньшая вязкость, поэтому она поневоле перегонит нефть по пути к скважине, а если это произойдёт, то оставшаяся нефть, считай, становится недоступной. Вода загородит ей выход.

Вернер медленно кивнул.

– Понятно. Но ведь при необходимости можно пробурить и новые скважины, так?

– На практике это несколько сложнее, чем я объяснил, – сказал Анштэттер. – Пласты Супер-К то и дело перемежаются нормальной породой… Это приведёт к тому, что оставшаяся нефть разделится на бесчисленные мелкие пузыри. Пара литров тут, бочка там – к каждому из этих резервуаров вам придётся буриться по отдельности. Можете забыть про это.

– Вы полагаете, именно это и случилось? – перебила Доротея, чтобы наконец подвести итог.

Анштэттер поник головой.

– Мы настойчиво советовали им прекратить закачивать морскую воду и снизить производительность. Это дало бы возможность нефти, склонной к более высокому сцеплению, чем вода, собраться и образовать род защитного слоя. Примерно так, как олифят дерево, чтобы сделать его водостойким. Но об этом никто и слышать не хотел.

– И как же такое могло не попасть в новости? – рассуждал Вернер. – Ведь там так много говорят о Саудовской Аравии.

– Думаю, они скрывали это сколько могли. – Инженер-нефтяник разглядывал свои мозолистые руки. – Само бегство семьи Саудов… Уже это странно.

Доротея нервно щёлкала костяшками пальцев.

– Боже мой! – воскликнула она. – Может, хоть кто-нибудь из вас объяснит мне сейчас в двух словах, что всё это означает практически?

Анштэттер посмотрел на неё.

– В двух словах? Что ж, извольте. Это означает начало конца нефтяной эры.

В его голосе было что-то, повергшее Доротею в ужас.

– А это что означает?

– Ну, это несколько преувеличено, не так ли? – глухо произнёс Вернер.

– Подумайте сами. – Анштэттер вдруг показался им очень усталым. – Нефть отапливает наши дома. На бензине ездят наши машины, грузовики, которые привозят в супермаркеты продукты, трактора, которые эти продукты добывают. Из нефти производят удобрения. Медикаменты. Пластик. Наша экономика функционирует только потому, что есть нефть, и потому, что она чёрт знает какая дешёвая. Если в этом хоть что-то изменится, всё рухнет. Именно это сейчас и произойдёт. Близится конец того мира, к которому вы привыкли.

– Вы говорите какую-то чепуху! – выкрикнул Вернер. – Извините. В мире есть ещё тысячи источников нефти, все они на разных стадиях эксплуатации. Нефть не может кончиться в один день.

– Я говорю не о нефти. Я говорю о дешёвой нефти. Разница как между небом и землёй. Дешёвая нефть очень даже может кончиться в один день. Вы правы в одном: в мире есть тысячи нефтяных полей. Их даже около 43 тысяч. Но, – сказал Анштэттер и подлил вина, – ни одно из них не может сравниться с Раваром. Равар – это самое большое нефтяное поле, когда-либо разведанное. Оно так велико, что поначалу думали, будто имеют дело с несколькими нефтяными полями. Поля Фазран, Хаин-Дар, Шедгум, Утманиях, Хавиях и Харадх – на самом деле лишь части Равара. Равар вдвое больше, чем Саарланд, и по прикидкам шестьдесят процентов всей нефти, когда-либо добытой в Саудовской Аравии, взяты из Равара. – Он посмотрел на Вернера. – Понимаете? Это не абы какое нефтяное поле. Без Равара богатой Саудовской Аравии крышка.

– Хорошо. И что? – Вернер достал из кармана несколько сложенных листков. – Что это изменит в общей картине? Уж не так много, чтобы из-за этого немедленно впадать в панику. – Он развернул свои листки. – Вот. Я тут кое-что посчитал. Это статистика по нефти за 2004 год. Согласно ей, нефти хватит до 2052 года. Без вашего Равара – может быть, до 2050-го или 2048-го. Всё равно это не причина, чтобы терять голову.

Анштэттер удостоил колонки цифр лишь беглого взгляда.

– Об этом можете забыть, – сказал он. – Всё это расчёты деревенской молочницы. Нефтяной бизнес функционирует не так просто.

– Ага. А как же?

– Во-первых, все данные об имеющихся запасах, которые дают страны ОПЕК, сомнительны и наверняка завышены. – Он сплёл руки на груди. – Страны ОПЕК на своих конференциях всегда бьются за более высокие квоты, потому что хотят собрать как можно больше денег. И важнейшим критерием в соглашениях картеля были резервы, которые может предъявить страна. Чем больше резервы страны, тем выше её доля в согласованной общей добыче. Так что эти страны исправно рапортуют об открытиях, которых на самом деле не было. С 1983 года Ирак, например, дважды считает большое поле к востоку от Багдада – сразу рост на 11 миллиардов баррелей. К сожалению, лишь на бумаге, но кого это интересует? В 1985 году Кувейт удвоил свои общие резервы, просто так. Вы не найдёте ни одного инженера-нефтяника, который знает, где находится это новое супернефтяное поле. То же самое в Венесуэле, в Эмиратах, Иране, Саудовской Аравии… Вы должны вычесть из вашей суммы самое меньшее триста миллиардов баррелей. Это нефть, которой никогда не существовало.

Вернер в замешательстве смотрел на свои цифры.

– Ничего себе!

– Чтобы скрыть эту практику, ОПЕК с 1983 года вообще больше не публикует данные по отдельным нефтяным полям. В противном случае кому-нибудь пришло бы в голову пересчитать. Я всегда удивлялся, почему это никогда не становилось темой обсуждения в новостях.

Доротея оцепенела, полная судорожного испуга, под тяжестью которого сердце её еле билось. Она-то надеялась на безобидное объяснение. Она-то боялась неприятного. Но теперь она догадывалась, что действительность была намного хуже, чем она могла себе представить.

– И всё же, – не сдавался Вернер. Он достал калькулятор, который всегда носил с собой, и стал тыкать в кнопки. – Допустим, ваш Равар выпадает, и допустим, он действительно давал шестьдесят процентов саудовской нефти – тогда это всё равно означает снижение количества доступной нефти лишь на шесть процентов. Шесть процентов, я вас умоляю.

Анштэттер отрицательно покачал головой.

– Неважно, сколько процентов. Главное то, что как только Саудовская Аравия перестаёт быть swing producer, пик нефти достигнут, то есть глобальный максимум добычи нефти перейдён. В последние годы все нефтедобывающие страны производили максимум, какой могли. Кроме Саудовской Аравии. Саудовцы всегда поставляли столько, сколько требовалось для того, чтобы держать цены стабильными. Если они больше не смогут это делать, мировая добыча нефти будет только падать, тогда как потребность в ней постоянно растёт. Вы можете себе представить, что будет с ценами? На нефть. На всё. Это мать всех кризисов, и мы к ней движемся.

– Другие страны повысят добычу. Если цена на нефть подтянется, станут рентабельными месторождения, которые до этого не были таковыми.

– В США всё это было сделано. И всё равно они уже не добывали больше, чем в декабре 1970 года.

Вернер отрицательно покачал головой и похлопал ладонью по своим цифрам.

– Да почему же? Нефть-то есть. Даже если потребность растёт, хорошо… Но нефти ещё очень много – миллиарды литров!

– Дело не в этом. Да, мы израсходовали пока лишь половину всей нефти, какая есть в мире. Но, – сказал Анштэттер и подался вперёд, – это была легкодоступная половина. Та, что остаётся, залегает глубоко внизу, добыть её труднее и затратнее, находится она в суровых, труднодоступных местностях. Ясно, что нефть будут продолжать доставать из-под земли. Но её станет меньше, и она будет дорожать. Окончательный предел будет достигнут, когда вам придётся затратить на добычу литра нефти больше энергии, чем можно получить из этого литра. С этого момента нефть перестанет быть источником энергии.

Вернер в замешательстве смотрел на него.

– Верно. Да. С этой точки зрения я на это ещё не смотрел.

– Как и большинство людей, – усмехнулся инженер-нефтяник. – А самое худшее то, что за неё будут биться. Мы не только более зависимы от нефти, чем когда-либо, но и нас самих так много никогда не было. Эта планета могла носить на себе шесть миллиардов человек только потому, что была нефть. Теперь её не будет. Как прокормить всех этих людей? Не говоря уже об одежде, лекарствах, кондиционерах, самолётах, всех этих удобствах, к которым мы привыкли.

Внезапно установилась тишина, холодная, ледяная тишина, словно эхо ужаса, который был слишком велик, чтобы воспринять его.

– Боже мой! – прошептал Вернер.

Доротея посмотрела на человека, который продал им дом их мечты.

– Всё это серьёзно, не так ли? – спросила она. – Поэтому вы и воздвигли себе эту… крепость? В расчёте на худшие времена.

Анштэттер подавленно кивнул.

– Да, вы правы. Я рассчитываю на худшие времена. Самое худшее то, что саудовцы умалчивали истинное положение дел. Управиться с пиком нефти было бы трудно, но к нему хотя бы можно было подготовиться. Технологии есть, пока ещё есть. Можно было б перейти на них, если бы вовремя начать, теперь уже поздно. Теперь этот пик ударит по нам как кузнечный молот.

– Тем, что я так внезапно исчез? – предположил Маркус.

– Не-а, – беззаботно ответил Юлиан. – К этому они уже привыкли.

– Да? – Трудно было сказать, приятно ли ему слышать это.

– Дядя Фридер говорит, что ты всегда поступал как хотел. И папа говорит, что ты в состоянии за себя отвечать, можно не беспокоиться. – Мальчик кашлянул. – Но мама всё равно беспокоится.

Ну, хотя бы это.

– Скажи ей, что у меня всё хорошо. Можешь передать?

– Конечно, – ответил Юлиан. – А где ты вообще?

– В Америке.

– Ах, вон что, – протянул он почти разочарованно. – Я и сам должен был догадаться. Ну и как, ты добрался до того человека, телефон которого прослушивается?

– Нет, – сказал Маркус. – К сожалению, нет.

– И что ты теперь делаешь?

Да, что он, собственно, теперь делает?

– Скажем, я занимаюсь поиском важных документов, которые у меня украдены.

– Что, правда? – удивился Юлиан. – Круто! И что это за документы?

– Не могу рассказать по телефону. Но если найду их, когда-нибудь покажу тебе.

– Обещаешь?

– Обещаю. Но это между нами, о'кей? Родителям скажи только, что я в США, что у меня всё хорошо и чтоб они за меня не волновались.

– О'кей, передам.

В этом отношении на племянника можно было положиться, Маркус это знал. Он закончил разговор и собрал свою сумку. Пора пускаться в путь.

Дело было уже к вечеру, когда он приехал в Блумингтон, Иллинойс. Над городом нависло пасмурное небо, пока он петлял по улицам в поисках Сансет-роуд. Деревья вдоль велосипедных дорожек были мокрыми. Из труб над крышами домов шёл дым.

В конце концов, он нашёл этот дом, одноэтажный, старый, обшитый деревянными панелями. Однако на почтовом ящике стояла другая фамилия, и когда он позвонил, ему открыл мужчина лет тридцати пяти, который во время разговора не переставал поедать чипсы из пакета. Таггард? Да, такая фамилия была у предыдущих владельцев дома. К сожалению, он с ними не познакомился, он знает лишь, что они умерли вскоре друг за другом: старик от рака, а его жена от сердца вроде бы.

– На этой улице за последние годы многие сменились, – добавил он, хрустя чипсами. – Соседи, которые мне рассказывали о Таггардах, тоже умерли. Вот оно как, да?

– Вообще-то говоря, я разыскиваю сына, – сказал Маркус. – Чарльза Таггарда.

Мужчина раздумывал на протяжении трёх чипсов.

– Да. Имя мне знакомо. Но у меня есть только его подпись на договоре купли-продажи, сам я его никогда не встречал. Всё оформлялось через маклера. «Black Bird Property». Отличные ребята. Если вам надо что-то подыскать…

– И когда же это было? – спросил Маркус.

На сей раз тот приостановил процесс хруста, так крепко задумался.

– В 1999 году. В декабре. Я купил дом, и маклер мне рассказал, что хозяева умерли в одно лето.

– И где теперь может быть сын, вы тоже не знаете?

– Нет. К сожалению. Я бы его даже не узнал, – он хохотнул. – Хе-хе, будь то даже вы, я бы и не заметил.

Маркус расстался со своей надеждой.

– О'кей, – сказал он. – Спасибо. И извините за беспокойство.

– Нет проблем, – беспечно ответил мужчина. – Хорошего дня.

Соседи тоже ничего не знали. Большинство и в самом деле жили здесь недавно, лишь одна старушка через три дома, с прямыми, как солома, волосами, ещё помнила молодого Чарльза Таггарда.

– Такой долговязый, всегда слишком худой для своего возраста. И вежливо всегда здоровался, да, помню.

– Где он теперь может быть?

– Этого я не знаю, – сожалела она. – Впрочем, погодите… Вашингтон. Я как-то слышала, что вроде он живёт там.

Маркус поблагодарил, но по лбу себя хлопнул, лишь вернувшись к машине и усевшись за руль. Вашингтон, конечно же! Логичное место жительства для агента ЦРУ, который числится офисным сотрудником какой-то там фирмы.

Нет, он и в самом деле был ещё далеко не в форме.

В городе он нашёл кафе с Интернет-терминалом. К моменту, когда принесли заказанный каппуччино, Маркус уже знал вашингтонский адрес и номер телефона Таггарда. Он наменял побольше четвертаков и зашагал к ближайшей телефонной будке.

После третьего гудка трубку сняли, но никто не ответил.

– Алло? – сказал Маркус.

– Кто говорит, простите? – спросил низкий голос, который уж точно принадлежал не Чарльзу Таггарду.

В воображении Маркуса промелькнула сцена из давнего шпионского фильма, где киллер сидел в квартире своей жертвы. И отвечал по телефону так же странно.

Маркус положил трубку и только после этого отважился снова выдохнуть.