Антуан Венгер рим и москва

Святой Престол не. был особенно удивлен советско-германским пактом, подписанным 23 августа 1939 года в Москве Молотовым и Риббентропом. Нунций в Берлине монсеньор Орсениго еще 17 мая 1939 года сообщал о беседе с Риббентропом, в ходе которой у нунция создалось впечатление, что в скором времени ожидается сближение нацистской Германии с советской Россией. "Сталину, — сказал Риббентроп Орсениго, — совершенно не нравится позиция Англии — доставать каштаны из огня чужими руками". С уходом Литвинова можно было ожидать изменений в политике большевиков. "Между нами и Россией есть только одно различие — это большевизм. Если Россия прекратит вести через Коминтерн коммунистическую пропаганду во всем мире, мы вполне сможем договориться с ней"^cccl.

Святой Престол был предупрежден о готовящемся нападении на Россию. 5 мая 1941 года директор "Osservatore Romano" граф Далла Торре сообщил в статс-секретариат, что прибывший из Москвы итальянский дипкурьер информировал его, что в итальянском посольстве войну между Германией и Россией считают неизбежной, а советскую армию — недостаточно подготовленной в кадровом и техническом отношении^cccli. Начальник германской военной контрразведки адмирал Канарис, считавший войну, которую развязал Гитлер, преступлением, известил Пия XII о планах фюрера. Как писал в мае 1946 года Тардини, тот же информатор, который предупредил Пия XII о готовящемся нападении на Францию в мае 1940 года, "сообщил дату нападения на Россию". "Источником этой информации был начальник служб безопасности Рейха адмирал Канарис", — комментируют это свидетельство составители "Актов и документов" в предисловии к 4-му тому. Похоже, что им известно и нечто большее, поскольку они утверждают: "Несомненно, инициативы некоторых его подчиненных исходили в действительности от самого начальника"^ccclii. Как бы то ни было, адмирал Канарис, обвиненный в соучастии в покушении на жизнь Гитлера 10 июля 1944 года, был повешен в лагере Флоссенбург 9 апреля 1945 года, хотя до сих пор точно неизвестно, что побудило его поступать таким образом.

С началом этой новой фазы Второй мировой войны Ватикан развернул лихорадочную деятельность, целью которой было любой ценой добиться осуществления пастырского окормления католиков в странах, оккупированных Вермахтом. С другой стороны, будучи, вне всякого сомнения, мировой державой, папство было вовлечено в сложную дипломатическую игру. Поэтому мы решили разделить эту главу на две части:

1. "Католическая Церковь в оккупированной России".

2. "Ватикан между Союзниками и Осью", приложением к которой является главка "О. Браун в Москве. 1941–1945".

в оккупированной России

Что касается нацистов, то они вовсе не были настроены разрешить католическим священникам обосноваться в своих тылах — в Белоруссии и на Украине, где жило католическое население латинского или униатского обряда. О многом говорит сам факт назначения на пост рейхсминистра по делам Восточных земель заклятого врага христианства Альфреда Розенберга. Деятельность армейских капелланов была строго ограничена. По замыслу Гитлера, надо было помешать Ватикану воспользоваться победами нацистов: ведь Святой Престол отказался объявить крестовый поход против большевиков и благословить новых "крестоносцев".

Прибалтика и Белоруссия
Вторжение в Польшу, временный раздел этой страны между Германией и Россией, наконец, оккупация всех территорий Польши и Прибалтики Вермахтом после начала войны с СССР 22 июня 1941 года принесли миллионы смертей и неисчислимое горе. Заметим, что посреди всего этого океана боли и страданий сохранили прежнюю остроту религиозные ссоры между поляками и литовцами — последние требовали, чтобы катехизация и проповеди велись на их родном языке; кроме того, польское духовенство, подвергавшееся преследованиям со стороны немцев, пыталось, несмотря ни на что, проникнуть на территорию оккупированной фашистами Белоруссии, чтобы осуществлять окормление поляков, оставшихся в СССР. "Поляки, — писал из Берлина в статс-секретариат нунций Орсениго, — спешат вернуться в Белоруссию"^cccliv.

14 февраля 1942 года архиепископ Виленский монсеньор Ялбжыковский, назначенный апостольским администратором Могилева и Минска, направил кардиналу Мальоне отчет о положении в Могилевско-Минской епархии, который был получен в Риме только 4 июля 1942 года^ccclv. Он выражал пожелание, чтобы монсеньор Матуленис и монсеньор Слосканс вернулись в Россию. Сам он также был готов туда поехать, поскольку хорошо знал Россию, проучившись четыре года в Петербургской академии и прослужив с 1916 по 1917 год в Минске и Могилеве. Но немцы официально позволяли служить на этих территориях только русским и белорусским священникам, отказывая на практике даже таковым в выдаче разрешений. В Минске оставалось 17 000 католиков, во всей области — более 50 000. Минские католики, вынесшие двадцать три года советского режима, и теперь пребывали в незавидном положении: у них не было священников, и часто им приходилось делать пешком по 90 км в соседнюю Пинскую епархию, чтобы найти священника там.

Положение по ту сторону Березины было лучше, потому что этот регион, в частности Могилев и Бобруйск, управлялись военной администрацией и священники, приехавшие туда до оккупации, могли служить. Полоцкий иезуит о. Мирский окормлял территорию радиусом 70 км, на которой жило 10 000 человек. Католики России сохранили верность Церкви. Многие белорусские и русские священники родом из этих епархий готовы отправиться в Великороссию. Архиепископ заверял Рим, что эти священники мечтают лишь об апостольстве и, несмотря на все упреки в польском национализме, не ставят перед собой никаких националистических или шовинистических целей. Из одной Виленской епархии более 100 000 верующих были высланы в Сибирь и Казахстан. После вступления русских войск четыре священника были убиты православными, пятнадцать — отправлены в Россию; еще шестеро были убиты при отступлении советских войск.

3 мая 1942 года поляк Ялбжыковский был арестован немцами. Его преемником в должности апостольского администратора Могилева и Минска стал монсеньор Рейнис, литовец по национальности. 22 августа 1942 года он сообщал в Рим об аресте пятидесяти священников; шестеро были приговорены к смерти; некоторые из них — увы! — за сотрудничество с польским подпольем^ccclvi.

Присутствие польского духовенства в Белоруссии продолжалось лишь до тех пор, пока эти земли оставались оккупированы немцами. В марте 1943 года, по мере наступления русских войск, они либо сами отступили вместе с немцами, либо были уведены ими насильно. Перед вступлением Красной Армии в Латвию немцы силой увезли с собой епископа Лиепайского монсеньера Урбшса и викарного епископа Рижской епархии монсеньера Рансанса. Архиепископу Рижскому монсеньеру Спринговичсу удалось — из-за болезни — остаться и осуществлять управление Церковью в Латвии, вновь присоединенной к СССР. В Германии епископы были отправлены в Шнейдемюле, где находился также монсеньор Слосканс.

Украина

Оккупированная Советами в ходе их вторжения в Польшу 17 сентября 1939 года Западная Украина познала все тяготы советской религиозной политики и атеистического воспитания молодежи. 22 июня 1941 года нацисты положили конец этой первой советской оккупации. 30 августа 1941 года митрополит Львовский Андрей Шептицкий выразил радость по поводу окончания большевистского владычества, "во время которого все мы были почти что приговорены к смерти": их целью было окончательно искоренить христианскую веру в народе, особенно в детях и молодежи, которые, "ведомые Духом Святым, сопротивлялись наступлению безбожия и безнравственности". Перед отступлением в одном только Львове большевики убили около 6000 человек. Все молодые жители были увезены на восток^ccclvii.

Шептицкому удалось послать двух униатских священников в Киев. Но 16 июля 1941 года Гитлер заявил, что служить там имеют право только православные священники: он не собирался позволить Католической Церкви пожинать плоды "крестового похода", присоединиться к которому она не захотела. Нужно сказать, что положение во времена гитлеровской оккупации было едва ли лучшим, если только не худшим, чем при большевиках; особенной жестокостью отличались систематические истребления евреев и произвол войск СС по отношению к простому населению, отданному на их милость.

Через год после начала фашистской оккупации, 29—31 августа 1942 года, митрополит Андрей Шептицкий писал Пию XII: "Сегодня вся страна понимает, что немецкий режим — возможно, даже еще в большей степени, чем режим большевистский, — является порочным, почти что дьявольским строем". Было убито более 200000 евреев. В Киеве за несколько дней было убито 130 000 человек — мужчин, женщин, детей^ccclviii.

Несмотря на весь трагизм ситуации, Шептицкому удалось реорганизовать структуру униатской Церкви на Украине, создав, в силу полномочий, предоставленных ему Пием X в 1907 году, четыре экзархата. Экзархом Великой Украины с местопребыванием в Киеве был назначен Иосиф Слипый, архиерейская хиротония которого состоялась 22 декабря 1939 года (9 декабря ст. ст. — в день, когда Восточная Церковь празднует Непорочное Зачатие). 12 апреля 1942 года Слипый писал кардиналу Тиссерану, что ему удалось отправить в Киев двух священников и что их признали немецкие власти. Он хотел поехать в Киев сам, но нацисты предпочитали униатам православных иерархов — таких, как Дионисий Варшавский и Алексий (Громадский) Волынский^ccclix.

В обстановке всеобщих потрясений — политических и религиозных — митрополит Шептицкий предложил дерзновенную по тем временам церковную политику по отношению к искренне верующим православным. Он считал, что папа мог "включить в Католическую Церковь всех искренне верующих раскольников, даже в том случае, если эти раскольники не будут знать об этом и считать своим епископом епископа-раскольника". Если бы папа в публично провозглашенном указе дал бы власть законным (униатским) епископам над всеми искренне верующими раскольниками (православными), "он включил бы их этим актом в Католическую Церковь". Имена раскольников по-прежнему вносились бы в приходские книги раскольничьих церквей, сами они по-прежнему считали бы себя принадлежащими к соответствующей раскольничьей Церкви. "Однако, — полагает Шептицкий, — смею со смирением предположить, что сам факт этого папского деяния, которое должно быть обязательно публичным, должен взять верх в очах Бога"^ccclx.

Но имеет ли Бог нужду в папских деяниях!

6 ноября 1943 года советские войска взяли Киев, 28 июля 1944 года — Львов. 14 октября 1944 года, через три месяца после возвращения во Львов Красной Армии, Шептицкий написал Сталину письмо, в котором поздравлял его с победоносным шествием советских войск от Волги до Сана, в результате которого Западная Украина была воссоединена с Великой Украиной, а все украинцы — объединены в один народ; в этом единстве, писал он, осуществлялось историческое предназначение Украины. Митрополит выражал надежду, что Церковь, испытывающая радость в связи с этими событиями, сможет пользоваться на территории СССР и под руководством Сталина полной свободой в своей деятельности и развитии^ccclxi.

Тремя неделями позже, 1 ноября 1944 года, митрополит скончался. 5 ноября состоялись фактически общенациональные похороны: восемь епископов, сто пятьдесят священников, десятки тысяч верующих; все это проходило с разрешения советских властей ("Annuente gubernio sovietico", как написал Иосиф Слипый в своем отчете, посланном в Рим), на похоронах — по свидетельствам хроник, к сожалению, не подтвержденным ни одним из известных нам надежных источников, — присутствовал секретарь Компартии Украины Никита Хрущев^ccclxii.

11 апреля 1945 года Слипый и четверо украинских епископов, верных Риму, были арестованы. В марте 1946 года Слипый был приговорен к двадцати годам каторжных работ. Освобожденный по просьбе Иоанна XXIII в 1964 году, он умер в Риме 7 сентября 1984 года, преобразовав перед этим украинскую униатскую Церковь в квазипатриархат, не признанный папой во избежание осложнения отношений с Московским патриархатом.

Транснистрия
На территориях, занятых союзницей стран Оси Румынией (в Бессарабии и Транснистрии), Святой Престол образовал Транснистрийскую миссию во главе с монсеньером Глазером. 10 сентября 1941 года кардинал Мальоне попросил нунция в Бухаресте монсе-ньора Кассуло передать Марку Глазеру, что по согласованию с румынским правительством маршала Антонеску ему поручено пастырское окормление Транснистрии — территории между Днестром и Бугом, включая Одессу, временно присоединенной к Румынии, — хотя совсем незадолго до этого, в августе того же года, германская миссия сообщила румынскому министерству по делам религиозных культов, что Берлин категорически запрещает католическим священникам доступ на оккупированные территории^ccclxiv. Интересна судьба монсеньора Глазера: он родился в Ландау близ Одессы (основанном в 1815 году выходцами из Ландау, что в Рейнском Пфальце), в 1916 году получил приход в КишиНевё и оставался здесь вплоть до того времени, когда Бессарабия перешла к Румынии. В июле 1942 года он был назначен апостольским визитатором Транснистрии, а в июне 1943-го — титулярным епископом Цезаропольским. 23 марта 1944 года, когда советские войска приближались к Одессе, он покинул этот город и перебрался в Бухарест, понимая, что, если останется, его расстреляют — не за священство или епископство, а за немецкую национальность. В июне 1950 года он скончался в ясской тюрьме после допроса в полиции.

Членами Транснистрийской комиссии были иезуит Пьетро Леони, военный капеллан, посвятивший себя окормлению католиков восточного обряда в России, и ассумпционист Жан Николя, который в 1943 году, воспользовавшись отпуском, поехал из румынского города Бейуша, где он преподавал, в Одессу, чтобы посмотреть, что стало с церковью св. Петра, в которой служил о. Манилье. 23 июля 1943 года он написал о. Кенару радостное письмо: в воскресенье 25 июля он должен был совершить первую мессу в "нашей" церкви св. Петра. Поскольку сам он должен был вернуться в Бейуш, окормление прихода должен был взять на себя один священник восточного обряда — о. Леони. 15 августа 1943 года, по возвращении из Одессы, о. Николя посылает "от нашего лица — нам, находящимся в привилегированном положении (!), самые искренние пожелания: да воплотится девиз и мечта о. д'Альзона об этих краях".

29 декабря 1943 года нунций в Бухаресте Кассуло писал о нем в статс-секретариат: "Ассумпционистский священник, служивший в Бейуше, ездил также в Одессу, проявляя попечение о бывшей церкви французской колонии, являющейся собственностью отцов ассумпционистов. В настоящее время церковь полностью отреставрирована, румынское правительство выделило на восстановительные работы значительную сумму. Этот монах исполнен решимости оставаться на одесском приходе, даже если туда вернутся русские"^ccclxv. "Это вызывает некоторые опасения у румынского правительства и румынского населения, — продолжал нунций. — Тем временем население немецкого и польского происхождения очень радуется возможности религиозной практики — единственного способа обрести истинное утешение".

1 декабря 1944 года Николя написал из Бейуша открытку о. Жерве, который получил ее 26 декабря 1944 года. (Париж был освобожден еще 25 августа!) Николя сообщил, что готовится возвратиться в Одессу, чтобы осуществить мечту о. д'Альзона, и надеется, что о. Браун сможет навестить его там. В письме от 18 марта 1945 года, переданном через освобожденного пленного, находившегося проездом в Одессе, о. Николя пишет Кенару, что Браун его балует; начальник городского штаба (русский) разрешил ему посещать французских военнопленных, находящихся в Одессе в ожидании отправки на родину. Среди них было двое военных капелланов. Вместе с тем, признается о. Жан, в течение пяти недель у него были сложности в отношениях с православными, предлагавшими ему перейти в их веру.

14 апреля 1945 года Николя отправил последнее письмо из Одессы: на протяжении полутора лет ему ничего не было известно о членах своего ордена — за исключением о. Брауна; двое священников — иезуит Леони и он — окормляли около 8000 верующих, большей частью — поляков. Одесса была важным центром, через который проходила репатриация военнопленных. "В настоящее время мы пользуемся полной свободой совершать богослужения". В тот же день он передал через отправлявшегося на родину бельгийского военнопленного другое письмо, в котором говорил, что надеется вложить свою лепту в дело возвращения к Богу этой огромной страны, в которой он сейчас находится, где духовность разрушена в гораздо большей степени, чем все остальное. Двумя неделями позже, 29 апреля 1945 года, он и о. Леони были арестованы^ccclxvi. Что касается его документов, то они были в полном порядке: о. Николя получил паспорт от посла вишистского правительства в Бухаресте Поля Морана. Посол свободной Франции в Москве Роже Гарро, хотя и выразил некоторое недовольство, выдал ему новый французский документ. Но поскольку Николя совершал богослужение в восточном обряде, он вызвал враждебность со стороны православного духовенства. Как бы то ни было, присутствие католического священника-иностранца явно противоречило законодательству и всему духу советской системы.

В Москве о. Николя удалось написать письмо г-же Отт, в котором он известил ее, что находится "в том санатории, где умер г-н Отт и где ему придется полечиться еще восемь лет". Было очевидно, что о. Николя находился на Лубянке, в лапах ГПУ, и что ему предстояло пробыть там еще восемь лет. Он пробыл в лубянской тюрьме до 4 января 1946 года. Затем о. Жана отправили в Казахстан — в среднеазиатские степи, где он находился до декабря 1949 года. Затем его этапировали в Воркуту, на угольные шахты недавно открытого месторождения. Этот город за Полярным кругом является поистине белым адом: восемь месяцев лежит снег, ничто не плодоносит в таком климате. Всю зиму тянется полярная ночь с двумя-тремя часами сумеречного света в сутки; в июне солнце дает слабый, как бы полуночный свет. О. Николя заболел цингой и выжил лишь благодаря своей способности браться за любую работу и дару художника — он рисовал бесчисленные портреты Сталина.

О. Николя, священник, на протяжении трех лет не имевший возможности служить литургию, смог совершить ее в Воркуте. Один польский рабочий, с лагерного завода, сделал несколько маленьких дюралюминиевых коробочек. Их можно было использовать как потир и дискос. Из размоченного в воде изюма удалось добыть несколько капель вина. Один из священников совершал мессу в штольне шахты. О. Николя служил в ящике своего письменного стола. Если кто-то входил, он тотчас закрывал ящик. "Мы были счастливы, — писал он, — возносить Богу жертву Того, кто умер за спасение мира".

Все поиски, предпринятые о. Кенаром и французским посольством в Москве, оказались тщетными, потому что им не был известен регистрационный номер заключенного. По истечении срока заключения о. Николя оставался в ссылке в Воркуте. В конце концов удалось найти его следы: МИД Франции опрашивал французов, которым — неизвестно каким чудом — удалось вернуться на родину. Их спрашивали, не встречали ли они некоего о. Николя. И вот один бретонец по фамилии Мзердов, корреспондент парижской газеты "Temps", также имевший несчастье быть в Воркуте, ответил: "Да, я встречал французского священника по фамилии Николя". Тотчас после этого руководитель восточноевропейского отдела Кэ-д'Орсэ де Лабулай информировал об этом генерального эконома ассумпционистов, отвечавшего за связь с МИДом. Французское посольство в Москве сообщило обо всем этом службе безопасности, которая — через воркутинскую милицию — допросила о. Николя. Ему сказали, что он может вернуться во Францию. Опасаясь провокации, он ответил, что предпочитает остаться. Наконец удалось его убедить, что предложение вернуться на родину было искренним. 22 июня 1954 года он прибыл в аэропорт Ле Бурже, где его встречали о. Дюфо, сменивший в 1952 году о. Кенара на посту генерала ордена ассумпционистов, и представитель министерства иностранных дел.

Я много раз встречался с о. Николя после его возвращения из СССР. Когда я провожал его на вокзал Перраш в Лионе и мы шли по мосту Китшенер, я заметил, что он сильно взволнован и озирается по сторонам. Он боялся слежки. Осенью 1954 года в Риме я водил его в Ватиканскую Библиотеку, чтобы показать великолепные миниатюры из "Vaticanus graecus" 1162 г., изображающие житие Богородицы. Он рассеянно смотрел на них, размышляя о Воркуте и о бесчисленных портретах Сталина, нарисованных им в этом заполярном городе. Я задавал ему вопросы о России, о железных дорогах, о жизни за Полярным кругом. Он отвечал уклончиво. Позже Николя признался мне, что принял меня за шпиона ГПУ, выдававшего себя за агента ЦРУ.

Ватикан в политической и психологической

войне Союзников и Оси
С 22 июня 1941 года Пий XII придерживался строгого нейтралитета по отношению к обеим воюющим сторонам. Говоря о преступлениях нацистов, в частности об истреблении евреев, историки резко осуждали Пия XII за его молчание. Вместе с тем, насколько мне известно, те же историки не осуждали его за молчание по поводу ГУЛАГа, о котором ему было известно не меньше, чем о нацистских концлагерях. Папа принял это решение сознательно, отдавая в нем отчет своей совести и Самому Богу. Наверное, можно было представить себе другое отношение ко всему происходившему, но нельзя забывать, что публичное и одностороннее осуждение преступлений, совершенных одной из противоборствующих сторон, было способно привести к еще более тяжелым последствиям — так, во всяком случае, считал Пий XII.

С одной стороны, Святой Престол испытывал давление держав Оси, требовавших объявить крестовый поход против СССР, с другой — англичане и американцы с удивительной настойчивостью просили его осудить нацизм и признать, что в России снова существует свобода совести. Но Ватикан не поддавался на подобные требования. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть одиннадцать томов "Актов и документов Святого Престола, относящихся ко Второй мировой войне", изданных Пьером Бле, Робертом А. Грэхемом и ныне покойными Анджело Мартини и Буркхардтом Шнейдером в 1965—1981 годах. Мы же ставим задачу не столько рассказать о фактах, ибо они и так известны, сколько показать, что основным — можно сказать, эксклюзивным — источником информации Святого Престола были доклады Невё и получаемая из Москвы корреспонденция, которую на протяжении всей войны посылал о. Браун.

С 22 июня 1941 года американцы считали, что они — пусть не явно — тоже участвуют в войне: США оказывали военную помощь Советскому Союзу. Но президенту Рузвельту пришлось преодолеть сопротивление значительной части католического населения Америки, испытывавшей враждебность по отношению к СССР из-за гонений за веру в этой стране. 3 сентября 1941 года Рузвельт направил Пию XII письмо, в котором говорилось, что личный посланник президента посол Майрон Тэйлор готов обсудить с папой все проблемы, волнующие лично президента и общественное мнение США^ccclxvii. На первом месте был вопрос об отношении советского правительства и русского народа к религии. "Насколько мне известно, — заявил Рузвельт, — церкви в России открыты". Он предполагал, что ход событий заставит СССР признать свободу совести, не разрешая при этом Церкви вмешиваться в образование и политику. Как бы то ни было, если даже советская диктатура и советская идеология выживут, это будет гораздо менее опасно, чем если удержится гитлеровская диктатура (о германской идеологии ничего не говорилось, но она, судя по всему, подразумевалась). Майрон Тэйлор жаловался, что некоторые католические епископы в США выдвигают на первый план антирелигиозную политику коммунизма, считая это достаточным основанием для отказа большевикам в любой помощи^ccclxviii. Статс-секретарь кардинал Мальоне успокоил его и ответил, что папа осудил коммунизм, а вовсе не русский народ; что епископы и священники должны предоставить политикам заниматься политикой, посвятив себя воспитанию добропорядочных граждан^ccclxix.

Накануне прибытия в Ватикан Тэйлора, который собирался от имени Рузвельта обратиться к Святому Престолу с просьбой оказать моральную поддержку войне против нацизма, новый итальянский посол Бернардо Аттолико^ccclxx призвал Ватикан выступить с антикоммунистической декларацией, что приобрело бы особое значение в сложившемся контексте. 29 августа 1941 года на встрече с генералами генштаба, на которой присутствовал и Муссолини, Гитлер заявил, что война, которую он ведет, является в первую очередь войной антибольшевистской^ccclxxi. "Относительно большевизма Святому Престолу нечего добавить ко всему тому, что было им высказано ранее, — ответил Тардини. — От кого действительно требуются некоторые разъяснения, так это от тех, кто еще вчера говорил, что союз с СССР — залог мира, а сейчас объявляют крестовый поход. А что можно сказать о положении Церкви в Германии?" — "Оно лучше, чем в СССР, — возразил Аттолико. — Я был и в Москве и в Берлине; в Берлине существует свобода религиозного культа, в Москве — нет". Когда Пию XII передали содержание этой беседы, он заметил: "После отъезда Аттолико из Берлина положение ухудшилось"^ccclxxii.

Аттолико вернулся к вопросу о декларации против большевизма 17 сентября 1941 года. Если папа не может осудить большевизм, не осудив при этом и нацизм, что, как считал Аттолико, вполне понятно, то пусть хотя бы скажут свое слово епископы. Посол подчеркнул, что говорит все это как член Католической Церкви. "Как Аттолико и как cattolico", — сострил по этому поводу Тардини^ccclxxiii.

Теперь, надеемся, нашему читателю стало ясно, какому давлению со стороны обоих противоборствующих блоков подвергался Ватикан начиная с 1941 года и до самого конца войны: немцы и итальянцы настойчиво просили Пия XII провозгласить крестовый поход против безбожного коммунизма, американцы и англичане — выступить с заявлением в пользу России, потому что Сталин, как полагали они, вот-вот должен был восстановить свободу совести. О. Браун, остававшийся в Москве на протяжении всей войны и регулярно посылавший сообщения апостольскому делегату в Вашингтоне монсеньору Амлето Чиконьяни, будущему кардиналу-статс-секретарю Иоанна XXIII, и время от времени — апостольскому делегату в Ливане монсеньору Лепретру, являлся для Ватикана основным источником информации о положении религии в Советском Союзе — во всяком случае, в том, что касалось фактической стороны дела.

Сильное разочарование вызывала в статс-секретариате чрезмерная доверчивость американского руководства, которое, полагаясь на слова советских представителей, было уверено, что Сталин и его правительство изменят свою политику. "Между тем, — заметил Тардини 5 сентября 1941 года, — Соединенные Штаты должны знать обо всем этом (о борьбе с религией и отсутствии подлинной свободы совести) лучше, чем кто-либо другой: ведь о. Браун — американец, и они должны получать от него из Москвы соответствующую информацию"^ccclxxiv.

Последний биограф Сталина Жан Эллейнштейн еще более резко пишет об иллюзиях американцев относительно Сталина и Советского Союза. Когда в июле 1941 года Хопкинс, направленный Рузвельтом в Москву для сбора информации, был встречен в Архангельске сотрудниками НКВД, у представителя президента сложилось обманчивое впечатление. "Они были похожи именно на тех, кем являлись на самом деле, ничем не отличаясь с виду от обычных американских полицейских в штатском". — "С виду — может быть, и да, но по духу — ничего общего, — замечает Эллейнштейн. — Уже по этим словам видно, сколь глубоки были иллюзии американцев, приведшие в итоге к Ялте и столь катастрофическим для всего мира результатам"^ccclxxv.

С 28 сентября по 1 октября 1941 года — в то самое время, когда немцы начали наступление на столицу России, — в Москве состоялись трехсторонние переговоры между Сталиным, Аверелом Гарриманом и лордом Бивербруком. Гарриман задал вопрос о свободе совести в России. Сталин привел в ответ статьи из Конституции, касающиеся свободы совести, основанной на отделении Церкви от государства. Сообщая Рузвельту о переговорах, Гарриман, достаточно хорошо понимавший что почем, писал: "У меня создалось впечатление, что Советы хотят ограничиться словесными обещаниями и некоторыми примерами, которые могли бы создать иллюзию смягчения их позиции, на самом деле практически ничего не меняя в своей нынешней политике"^ccclxxvi. Это было вполне очевидно и полностью совпадало с мнением о. Брауна, с которым Гарри-ман встречался и который передал ему письма для Майрона Тэйлора, посвященные положению религии в СССР. Сталин н-амеревался использовать религию исключительно в политических целях: на территориях, не занятых немцами, — для гальванизации народных масс, на оккупированных территориях — для того, чтобы население не прониклось симпатиями к захватчикам, разрешавшим открывать храмы.

Чтобы разъяснить ситуацию президенту Рузвельту, 20 сентября 1941 года монсеньор Тардини передал послу Тэйлору секретную ноту о положении религии в России: гонение по-прежнему продолжается, говорилось в этом документе; большинство церквей закрыто, продолжается дехристианизация страны. К 1 сентября 1939 года в Советском Союзе не оставалось ни одного католического епископа^ccclxxvii. Со своей стороны, апостольский делегат в Вашингтоне 11 ноября 1941 года составил подробный доклад о положении религии в России, основанный на письме о. Брауна Майрону Тэйлору, которое было передано через Аверела Гарримана. Браун просил делегата доставить это письмо в Ватикан^ccclxxviii.

Конституция СССР, принятая 5 декабря 1936 года, резюмировал Чиконьяни слова Брауна, конечно, провозглашает свободу совести, а декрет от 23 января 1918 года провозглашает отделение Церкви от государства. Но в действительности все не так. Большинство культовых зданий закрыто или используется не по назначению. Служители культа подвергаются гонениям, под страхом запрещения совершать богослужения, увольнения за штат, тюремного заключения или ссылки они вынуждены платить непомерные налоги. Многие погибли от нищеты и лишений. Нет богослужебных книг и предметов. Не издаются больше ни Библия, ни Коран, ни какая-либо другая религиозная литература. Напротив, антирелигиозная и атеистическая пресса имеет огромные тиражи и поддерживается государством.

С 1926 года в России не было рукоположено ни одного католического священника. Положение крайне тяжелое, и если где-то еще остался живой священник или действующая церковь, то это нисколько не меняет катастрофическую ситуацию. Немецкое вторжение, разумеется, нанесло тяжелый удар по СССР. Правительство призвало народ к мужеству, сопротивлению, самопожертвованию, и религия вполне может оказаться полезной для усиления патриотических настроений. С другой стороны, определенное влияние на ситуацию могут оказать призывы президента Рузвельта восстановить свободу совести в СССР — президент не скрывал, что прекращение гонений на веру в России может ускорить вступление США в войну на стороне русских. Посол по особым поручениям Гарриман, посланный Рузвельтом в Москву, и посол Стейнхардт, некоторое время представлявший Соединенные Штаты в СССР, обсуждали вопрос о свободе совести и встречались специально для этого с о. Брауном. "О. Браун, полностью осознавая, что причиной этих новых требований является прежде всего политическая конъюнктура, считает тем не менее, что именно сейчас настал подходящий момент для оказания давления на русское правительство, чтобы заставить последнее признать подлинную свободу совести и исповедания религии. Он попросил, чтобы его письмо, адресованное апостольскому делегату в Вашингтоне монсеньору Чиконьяни, передали вместе с его докладом в статс-секретариат".

Что касается самого апостольского делегата, то он смотрел на перспективы восстановления свободы совести в России скептически; призывы Рузвельта, с его точки зрения, не могли привести к коренным изменениям, как не привели к ним и подписанные в ноябре 1933 года Рузвельтом и Литвиновым договоры, ознаменовавшие установление дипломатических отношений между США и СССР. Литвинов только что был назначен послом СССР в США, и это назначение, считал Чиконьяни, могло принести большую выгоду интересам России^ccclxxix.

Последующий ход военных действий — немецкие армии на подступах к Москве, блокада Ленинграда, Сталинградская битва, упорное сопротивление советских войск — не изменил по существу положение в этой области и не смог опровергнуть прогнозы о. Брауна. Доказательством тому служит датированная 31 марта 1943 года памятная записка статс-секретариата, врученная 4 апреля 1943 года посланнику Великобритании Осборну. Этот документ также был составлен на основе информации, полученной Святым Престолом от о. Брауна^ccclxxx.

Положение религии в России, говорится в этой памятной записке, по-прежнему весьма тяжелое. Антирелигиозное законодательство остается в силе и строго соблюдается. Религиозные ценности, конфискованные до июня 1941 года, остаются в руках государства. Монастыри по-прежнему закрыты — их существование запрещено по закону. По тому же закону приходы лишены права юридического лица. Количество недействующих церквей остается таким же, как и в начале войны. Ни одна из церквей, отнятых у верующих до июня 1941 года и приспособленных под клуб, склад, кинотеатр и т.д., не была возвращена общинам. Из католических церквей и часовен, существовавших на территории собственно России в 1918 году — а тогда их было более тысячи, — действующими остаются лишь две: св. Людовика в Москве, где служит о. Браун, и Лурдской Богоматери в Ленинграде (храм открыт для верующих, но после того как в июле 1941 года — вслед за разрывом дипломатических отношений между СССР и правительством Виши — о. Флоран покинул Россию, здесь нет священника). Кроме того, о. Флорану было запрещено проповедовать по-русски. В памятной записке говорится также о кражах священных предметов из церкви св. Людовика в 1939—1940 годах, о которых подробно рассказывал о. Браун в своей частной корреспонденции.

Со времени начала русской революции было арестовано около тысячи католических священников, проживавших на территории России. Большинство из них погибло в тюрьмах, концлагерях и на каторжных работах. Из тех, кто остался в живых — выяснить число таковых представляется совершенно невозможным, — никто не освобожден, чтобы возобновить свое служение; Церковь не имеет никакой возможности открыть школы или какие-либо другие учреждения. Остается в силе категорический запрет собирать детей и юношей, не достигших 18-летнего возраста, для получения ими религиозного образования. Кроме того, запрещены любые публикации религиозного характера — книги, периодика и даже простые печатные листки.

Советы проводили точно такую же антирелигиозную политику в Прибалтике и оккупированной ими части Польши. "Из отправленных в Россию польских католических священников к 1942 году 52 по-прежнему оставались в заключении (некоторые священники, насколько нам известно, смогли покинуть Советский Союз вместе с солдатами армии Андерса; эта армия, сформированная в Средней Азии, ушла с территории СССР через Иран и Ливан и принимала участие в высадке в Италии и в боях за Монте-Кассино). Такова мрачная действительность, затмить которую не должны некоторые пропагандистские меры — в частности, послабления по отношению к Православной Церкви. Так, перестали издаваться атеистические журналы; московское радио осуждает гонения на религию в Германии. В октябре 1941 года советское правительство само эвакуировало руководство Православной Церкви из столицы, а на Пасху 1942 года в Москве был отменен комендантский час, чтобы верующие могли отпраздновать Светлую Ночь".

В пропагандистских целях была напечатана на разных языках на удивление роскошно иллюстрированная книга под названием "Правда о религии в России", ее издателем была Московская патриархия. Вопреки очевидным фактам, эта книга стремилась доказать, что Русская Православная Церковь всегда пользовалась и пользуется полной свободой при советском режиме. Это была первая публикация Православной Церкви после 1936 года, когда был издан скромный литургический календарь^ccclxxxi.

19 сентября 1942 года Майрон Тэйлор вручил папе меморандум о перспективах на послевоенный период^ccclxxxii. В своей ноте Пий XII ответил, что Святой Престол не одобряет такой мир, который был бы достигнут ценой сохранения подавления прав и свободы совести в некоторых странах. Действительно, в то время Ватикан видел, что победа Советов могла привести к потере независимости наций, подпавших под влияние СССР, и к лишению гражданских свобод населения территорий, оккупированных Красной Армией^ccclxxxiii. Именно этим объясняются постоянные предостережения Пия XII, обращенные к Рузвельту. Папа не верил в победу государств Оси и поэтому понимал, что США оставались единственной страной, способной оказать давление на СССР. История тегеранских переговоров и ялтинских соглашений показывает, что тревоги Пия XII были столь же обоснованны, сколь напрасны были его надежды. Сталин, исполненный решимости сохранить владычество над Польшей, остался глух к просьбам Рузвельта и смог перехитрить Черчилля.

В ходе переговоров с монсеньором Тардини^ccclxxxiv Майрон Тэйлор настаивал на необходимости вхождения России в семью наций. Она уже сделала некоторые шаги, говорил он, "даже в области религии". К тому же даже о. Браун признавал, что "в России происходят большие перемены". Тардини представил факты, свидетельствовавшие об обратном. 24 сентября 1942 года он с горечью писал о близорукости руководства США по отношению к религиозным проблемам в СССР. Святой Престол никогда не даст провести себя в этой области, тогда как Рузвельт считает, что с учетом эволюции коммунистического режима Ватикан вполне смог бы установить modus vivendi с Россией. "О. Браун — подъем патриотических чувств оказал определенное воздействие и на него, — находясь в Москве, поддерживает эту идею. Как плохо, когда миссионеры начинают заниматься политикой"^ccclxxxv.

Монсеньор Тардини не вполне справедлив: о. Браун был не миссионером в России, а капелланом посольства США. Без предоставляемой им информации Тардини едва ли смог бы составлять столь обстоятельные аналитические комментарии для Майрона Тэйлора и английского посланника сэра Осборна. Кроме того, о. Браун был единственным информатором Святого Престола, остававшимся на протяжении Второй мировой войны — с 1 сентября 1939 года, дня вторжения в Польшу, до 9 мая 1945 года — в Москве. Наконец, если и был такой человек, который никогда не строил каких бы то ни было иллюзий относительно свободы совести при коммунизме, то это именно Браун. К тому же он прекрасно понимал, что американцы занимают ошибочную позицию по поводу положения религии в Советском Союзе.

Доказательством тому служит нота от 26 сентября 1942 года, врученная послу Тэйлору. Желая показать, каково истинное положение религии в России, Тардини ссылается здесь на о. Брауна, "настоятеля единственной католической церкви в Москве", который пишет: "Стали говорить об открытии церквей, но у меня пока что нет ни одного доказательства этому". "Вместе с тем, — отмечает Тардини, — о. Браун сообщил, что по радио были переданы некоторые отрывки из произведений русских писателей, исполненных благородных патриотических чувств, а в официальной прессе — в "Правде" и "Известиях" — опубликован ряд сообщений из церковной жизни"^ccclxxxvi.

Кроме того, статс-секретариат планировал с помощью Брауна получить у Советов сведения о военнопленных, необходимые для информационного бюро Ватикана и для последующего установления переписки с их семьями. "Если поручить это дело о. Брауну, американскому священнику, окормляющему приход св. Людовика в Москве, можно не сомневаться, что будут достигнуты значительные успехи", — говорилось в письме статс-секретариата послу Майрону Тэйлору (25 сентября 1941 года)^ccclxxxvii. К сожалению, советская сторона принципиально отказалась предоставить какие-либо данные, и 22 декабря 1941 года апостольский делегат в Вашингтоне вынужден был телеграфировать, что американское правительство не в силах что-либо сделать в этом направлении^ccclxxxviii.

Слухи о письме Сталина папе

Радиостанция "Радио-Урбе", зависимая от официального агентства итальянского фашистского правительства "Стефани", передала 3 марта 1942 года информацию о том, что Сталин якобы направил папе письмо, в котором просил об установлении дипломатических отношений между СССР и Святым Престолом^ccclxxxix. Поскольку эта информация исходила из вполне определенного источника, статс-секретариат счел, что фашистский режим решил поставить Святой Престол в неудобное положение, обвинив его таким образом в готовности пойти на компромисс с коммунизмом. 9 марта 1942 года кардинал Мальоне направил через нунция монсеньера Боргонджини Дуку протест итальянскому правительству. Святой Престол считал излишним опровергать безосновательное сообщение, но выражал недовольство по поводу того, что именно итальянское агентство распространяет информацию, способную поставить Ватикан в неловкое положение^cccxc. Предполагаемое письмо Сталина, говорят издатели "Актов и документов Святого Престола", было использовано пропагандой союзников, которые приняли его за серьезный признак изменений в положении религии в Советском Союзе^cccxci.

Если фашисты хотели поставить в неудобное положение Ватикан, то они просчитались, поскольку "письмо" было в конечном счете использовано против них. Но от них ли исходила провокация? Незадолго до этого Япония объявила об установлении дипломатических отношений со Святым Престолом. Это давало большое психологическое преимущество Оси. Союзники были заинтересованы в том, чтобы заставить мировое общественное мнение поверить, что Сталин также обратился к папе с предложением об установлении дипломатических контактов. Этому известию поверили в Лондоне, хотя кардинал Мальоне и заверил апостольского делегата монсеньора Годфри, что такого письма никогда не было.

В существование письма поверили и сами немцы. В Киеве, где незадолго до этого была закрыта униатская церковь, комендатура Вермахта, прослышав о письме Сталина папе о восстановлении свободы совести, решила не отставать от противника и снова открыть этот храм. 12 апреля 1942 года Иосиф Слипый сообщает об этом кардиналу Тиссерану: "Распространившиеся слухи о том, что Сталин направил Святому Отцу письмо, в котором говорится о восстановлении свободы Церкви в СССР, так повлияли на киевского коменданта, что он решил вновь открыть нашу церковь"^cccxcii.

Дело Орлеманского
Чтобы понять смысл этого эпизода психологической войны, которую вел Советский Союз за общественное мнение в странах-союзницах, нужно сперва сказать несколько слов об отношении Сталина к Польше.

После нападения Гитлера на Россию 22 июня 1941 года СССР и правительство Польши, находившееся в эмиграции в Лондоне, 30 июля 1941 года восстановили дипломатические отношения для того, чтобы вместе воевать — не на одном и том же фронте, но против общего врага. Польша рассматривала также это сближение с Советским Союзом как шанс освободить своих военнопленных и облегчить участь гражданского населения, вывезенного в глубь России по мере наступления немцев. Монсеньор Юзеф Гавлина, капеллан польского правительства в Париже, Анжере, а затем — с 20 июня 1940 года — в Лондоне^cccxciii, вернулся в Россию в качестве главного капеллана будущей польской армии. 19 апреля 1942 года он приехал через Тегеран в Россию, привезя с собой 50 походных алтарей, 572 Библии, 53 500 распятий, 784 000 образков. 28 апреля 1942 года он прибыл в Москву и до 3 мая помогал в служении о. Брауну. С 8 мая по 3 июня Гавлина был в Куйбышеве, где находился тогда, среди остальных иностранных дипломатов, аккредитованных при правительстве СССР, новый польский посол Станислав Кот. С его помощью Гавлина организовал военное капелланство формировавшейся на территории СССР польской армии. Он хотел также создать гражданский "деканат" для польских католиков в России, в который вошли бы 197 приходских священников, находившихся в ведении посольства и соответственно — на содержании польского правительства. Но Вышинский — один из руководителей советского внешнеполитического ведомства — ответил решительным отказом на все предложения наладить пастырское окормление гражданских лиц^cccxciv.

В начале июня 1942 года монсеньор Гавлина уехал из Куйбышева в Ташкент, где проходила подготовку армия Андерса. 7 июня он встретился с генералом, затем поехал в Самарканд, где также находились поляки. Поездки польского священника стали беспокоить НКВД: его спросили, не является ли он иезуитом и обязан ли подчиняться папе в области политики. В конце июля Гавлина уехал из России, а 2 октября 1943 года Пий XII поручил ему окормление поляков — военных и гражданских лиц, — ушедших из СССР в Иран^cccxcv.

Отношения между СССР и Польшей были снова прерваны 23 апреля 1943 года, после того, как 12 апреля немцы обнаружили следы Катынской бойни: в лесу около деревни Катынь под Смоленском русские зарыли 4500 трупов польских офицеров, привезенных сюда из козельского лагеря и расстрелянных в конце марта — начале мая 1940 года. Глава польского лондонского правительства генерал Сикорский, направлявшийся в Багдад, чтобы призвать польских солдат воевать с большевизмом на стороне союзников, погиб в загадочной авиакатастрофе над Гибралтаром 4 июля 1943 года^cccxcvi.

15 июля 1943 года Советы представили аккредитованным в Москве журналистам новую польскую дивизию в составе 12 000 человек под командованием Жыгмунта Балинга, независимую от армии Андерса и вошедшую в состав армии Сталина. Специально освобожденный по этому поводу из тюрьмы священник Кубш отслужил в приокском лесу мессу, и польские солдаты поклялись всем святым бороться за освобождение Польши и сохранять верность советскому союзнику^cccxcvii.

29 декабря 1943 года апостольский делегат в Вашингтоне монсеньор Чиконьяни телеграфировал, что заслуживающий доверия журналист утверждает, будто Ватикан заключил со Сталиным договор о будущем Восточной Польши: Сталин разрешит свободно исповедовать религию, а папа не будет противиться аннексии Восточной Польши Россией. Сталин якобы согласился также гарантировать свободу совести во всем Советском Союзе. 31 декабря 1943 года последовал лаконичный ответ из Ватикана: "Notizie prive di fondamento" — "Известия лишены оснований"^cccxcviii.

В то же время при содействии Москвы был создан Народный национальный совет (31 декабря 1943 года), преобразованный затем в Польский комитет национального освобождения (21 июля 1944 года), или Люблинский комитет, из которого 31 декабря 1944 года было сформировано временное правительство, переехавшее в Варшаву после взятия столицы Польши советскими войсками (17 января 1945 года).

Приближалась Ялтинская конференция. И хотя де Голль, будучи в начале декабря 1944 года в Москве, нашел, что Сталин выглядит очень уставшим, тот был еще полон сил — просто он немного состарился^cccxcix. И одной из главных своих задач диктатор считал превращение Польши в сателлита Советского Союза.

Польша должна стать вассалом СССР — такова была идея-фикс Сталина. В ходе трехсторонних переговоров, проходивших в октября 1941 года, — в то время, когда немцы были у ворот Москвы, — он объяснил своим английским и американским партнерам, что не потерпит на своих границах существования Польши, открытой для ударов захватчиков с Запада, и превратит эту страну в форпост обороны России. Именно в этом контексте и надо рассматривать встречу Сталина с аббатом Орлеманским.

Переговоры Орлеманский—Сталин

Во время пребывания в Москве аббат Орлеманский и сопровождавший его профессор Оскар Ланге встретились с о. Брауном, который разрешил аббату совершить мессу в квартире, чтобы "церковь св. Людовика никоим образом не упоминалась в этой, печальной памяти истории". 15 мая 1944 года о. Браун послал провинциальному викарию ассумпционистов в Нью-Йорке о. Армане письмо, которое тот получил лишь в конце июля. "5 мая, в 11 часов вечера, — писал Браун, — я в первый и единственный раз принял преподобного Орлеманского в сопровождении двух корреспондентов. Возможно, причиной этого визита был кремлевский документ, который он хотел мне показать. Он разрешил мне, как ассумпционисту, снять с него копию. Вскоре после этого я предпринял все необходимые шаги, чтобы передать ее в Рим rapidissimo et Secretissimo modo^cdi. Когда он сказал мне, что собирается использовать этот документ против тех, кто сочувствует польскому Лондонскому правительству, я спросил, не хочет ли он сначала проинформировать обо всем апостольскую делегацию в Вашингтоне. В связи с этим прилагаю сделанные мною для папы переводы нескольких статей".

По возвращении в США, 12 мая 1944 года Орлеманский провел в Чикаго пресс-конференцию. "Сталин по-настоящему демократичен и открыт, — заявил Орлеманский. — Я говорил с ним как человек с человеком, как американский гражданин, и я спросил его: "Думаете ли вы, что можно сотрудничать с Его Святейшеством Пием XII в деле борьбы против насилия и против гонений на Католическую Церковь?" Сталин ответил: "Думаю, что да". — "Но раз так, будет ли советское правительство придерживаться линии на преследование Католической Церкви?" Сталин ответил: "Как защитник свободы совести и отправления культа, я считаю, что такая линия неприемлема и должна быть изменена". Что касается Польши, Сталин пообещал сделать все от него зависящее, чтобы в этой стране не было гонений на веру"^cdii.

Эти заявления вызвали настоящий скандал, и епископ Спрингфилдский Томас О'Лири, в юрисдикции которого находился Орлеманский, запретил его в пастырском служении. "Правда" опубликовала по этому поводу статью, полную негодования. Почему, спрашивалось в статье, католическая иерархия не приняла санкций против фашистского священника Коглина, не прекращающего выступать по американскому радио с грубыми нападками против СССР? Американская пресса в целом проявила к Орлеманскому благосклонность, и Рузвельт собирался даже принять у себя в Белом доме этого польского священника, который в течение четырех часов беседовал со Сталиным. С большим трудом Корделл Халл отговорил президента от этого.

14 мая аббат Орлеманский написал письмо апостольскому делегату монсеньору Чиконьяни. Признавая, что совершил проступок, покинув приход без благословения епископа, он утверждал, что сделал это для того, чтобы помочь Церкви в Польше. Выражалось пожелание, чтобы его послание было передано в Ватикан. Сталин искренне хочет установить мир со Святым Престолом; нужно послать в СССР польских священников, чтобы оказать духовную поддержку полякам. В своей депеше Чиконьяни писал, что в американской печати появилась целая серия статей по этому поводу, причем авторы большинства публикаций действия Орлеманского оправдывают. Некоторые газеты доходят до того, что пишут, что, если бы Орлеманский был принят в Риме, президент Рузвельт счел бы это шагом Святого Престола навстречу Сталину. Напротив, епископы считают, что поездка Орлеманского и его встреча со Сталиным — пропагандистский трюк. Большинство поляков считают Орлеманского предателем, некоторые из них говорят даже, что он готовит четвертый раздел Польши^cdiii.

Вполне естественно, что дело Орлеманского обеспокоило и Берлин. Посол фон Вайцзекер пожаловался на это монсеньору Тардини. Тардини ответил, что, поскольку Ватикан не имеет никакого отношения к поездке Орлеманского, папа не считает себя обязанным предпринимать какие-либо официальные шаги по этому поводу. Вместе с тем, настаивал посол, речь шла об очень "высокой политике" (он произнес эти слова по-французски). "О низкой, об очень низкой политике", — прервал его Тардини. "Да, очень низкой политике", — проговорил посол^cdiv.

Делегация комитета Свободной Франции, обосновавшаяся, после вступления союзных войск на территорию Италии 13 июня 1944 года, в римском палаццо Фарнезе, также проявила интерес к делу Орлеманского. Член этой делегации доминиканец о. Дарси направил в статс-секретариат следующий секретный запрос: "Некий польский священник (его фамилия, если мне не изменяет память, — Орлеманский или что-то в этом роде) имел некоторое время назад длительную беседу со Сталиным, в ходе которой обсуждались возможности возобновления дипломатических отношений между Россией и Святым Престолом. Французское правительство, находящееся в Алжире, очень интересуется, обоснована ли эта информация. Оно направило по этому поводу зашифрованную телеграмму своему представителю в Риме (Кув де Мюрвиллю)". Монсеньор Тардини сделал на этом запросе пометку: Ndf = nulla da fare — ничего не делать, то есть не давать хода^cdv.

По мере наступления советских войск, когда победа союзников стала для Святого Престола очевидной, Пий XII, предвидя, что значительная часть католических стран окажется под советским влиянием, с еще большей настойчивостью продолжил направлять Рузвельту послания, в которых говорил о тяжелом положении католиков в России. Если отношение государства к Православной Церкви, возможно, и изменилось — 6 сентября 1943 года было восстановлено патриаршество, и Православная Церковь заявляла себя союзницей советского правительства в его экспансионистских и имперских планах по отношению к Европе, — то Католическая Церковь оставалась гонимой. Книга "Правда о религии в России", роскошно изданная и переведенная на несколько языков, писал Пий XII Рузвельту, приводя целый ряд доказательств, — просто пропагандистский трюк, содержащий большое количество лжи.

Тегеранская конференция (27 ноября — 2 декабря 1943 года) усилила эти опасения и утвердила Святой Престол во враждебном отношении к СССР. После Тегерана Филип Муррэй говорил с Рузвельтом о проблеме католиков. Рузвельт сказал, что в ходе бесед со Сталиным он понял, что русский народ — после нескольких лет господства атеистического режима — остался глубоко религиозен. В беседе с Аверелом Гарриманом Сталин высказал два интересных тезиса: 1) что он не хочет иметь дело с Римской Церковью по причине ее интернационального характера (это обстоятельство при установлении контактов может вызвать серьезные затруднения); 2) что после войны в России усилится влияние народа и уже через двадцать лет Католическая Церковь станет самой влиятельной религиозной общиной в России!

Монсеньор Чиконьяни, к которому обратились в связи с этим за консультацией, 15 марта 1944 года ответил: президент Рузвельт думает, что Сталин разрешит свободу вероисповедания, только когда это будет ему выгодно. По мнению Аверела Гарримана, посла США в Москве с 1942 по 1946 год, Сталин допускал, что народ хочет религии, и был бы не против национальной формы Церкви под контролем государства. Именно поэтому он враждебно настроен по отношению к католичеству. Католицизм не сможет стать влиятельной силой, если в стране не наступит демократия^cdvi.

15 апреля 1945 года, когда оккупация Польши полностью завершилась, монсеньор Чиконьяни направил Тардини информацию, которая некоторым образом освещала ход событий. Один заслуживающий доверия журналист сообщил ему, что во время Ялтинской конференции Сталин сказал Черчиллю и Рузвельту, что он займется перевоспитанием европейской молодежи: это займет у него пятнадцать лет. Сталин сказал также, что не потерпит, чтобы на территориях стран, принявших беженцев, продолжали существовать очаги заразы и оппозиции: всех беженцев следует отправить обратно в свои страны. Можно прийти к выводу, что их ждут жестокие преследования^cdvii.

Чтобы облегчить сближение с Ватиканом, союзники решили просить Сталина выступить с декларацией в защиту свободы совести. Советский посол в Лондоне Майский попросил Майрона Тэйлора подготовить соответствующий проект. Тэйлор отказался, поскольку, во-первых, все это могло быть представлено как явное вмешательство во внутренние дела Советского Союза, а во-вторых — такая декларация была бы совершенно излишней после того, как Сталин сделал уже столько заявлений по этому же поводу^cdviii.

Но статс-секретариат не сложил оружия. 13 июля 1944 года Майрон Тэйлор получил очередную ноту, в которой говорилось, что антирелигиозное законодательство по-прежнему в силе. Духовенство либо находится в заключении, либо просто не имеет возможности служить, хотя некоторые польские священники — но далеко не все — во второй половине 1942 года были освобождены в связи с формированием армии Андерса. В "United Nations News" от 28 июня 1944 года было опубликовано сообщение, согласно которому в России было около 5000 православных церквей, 1800 — католических, 1300 мечетей, 1100 церквей протестантских и 1000 синагог. Что касается Католической Церкви, говорится в ноте, эта информация абсолютно Невёрна (данный пункт был включен по распоряжению Пия XII). Наконец, советский коммунизм, даже после роспуска Коминтерна в мае 1943 года, продолжает распространяться по всему миру, особенно в завоеванных странах, проводя политику длинной руки. В таких условиях Святой Престол может занять только позицию "бдительного и активного выжидания"^cdix.

Вступление союзников в Рим не изменило враждебного отношения Святого Престола к Советам. Членом контрольной комиссии союзников в Италии был Богомолов. Личный представитель президента Рузвельта в ранге посла Роберт Мэрфи во время беседы с Тардини 23 июня 1944 года весьма лестно отзывался о Богомолове. Когда однажды Мэрфи заговорил с ним о гонениях на религию, Богомолов ответил ему по-французски: "Се sont des choses du passe" — "Все это в прошлом". Он добавил также, что хотел бы завязать контакты с Ватиканом. Получив эту информацию, Тардини ответил, что Церковь имела до сих пор слишком горький опыт, чтобы так легко поверить в коренные изменения в религиозной политике Советского Союза; что же касается некоторых фактов смягчения гонений, то их можно истолковать и как чисто пропагандистские шаги. Rebus sic stantibus — все осталось по-прежнему — контакты с Москвой казались ему преждевременными. Тогда Мэрфи сказал, что Богомолову хотелось бы по крайней мере посетить ватиканские музеи и Сикстинскую капеллу. "Музеи открыты для всех", — ответил Тардини со свойственной ему прямотой и резкостью^cdx.

12 июля 1944 года Майрон Тэйлор передал Пию XII меморандум, в котором сообщалось об усилиях США, направленных на получение от советской стороны гарантий религиозной свободы — в частности, для католиков Восточной Польши, территория которой становилась частью СССР, и стран Центральной Европы, которые оказывались в зоне влияния — можно сказать, господства — Советского Союза^cdxi.

В ноябре 1944 года генерал де Голль отправился в Москву. Когда монсеньор Валерио Валери — которого де Голль уважал, но не хотел признать в роли нунция, поскольку тот был аккредитован при правительстве Виши, — 20 декабря 1944 года прощался с генералом, покидая Францию, он спросил его о поездке в Москву. Де Голль ответил, что по его впечатлениям русский народ устал от долгой войны. Сталин состарился и уже не хочет распространять свое влияние за пределы граничащих с Россией государств; церкви открыты и полны людей. Еще во время переписи 1937 года значительное большинство народа назвало себя православными верующими. Тем не менее казалось, что генерал был не очень доволен своим визитом, — в отличие от прессы, которая с восторгом трубила о поездке де Голля в Россию^cdxii.

Святой Престол, обеспокоенный тем, что десять польских епархий — полностью или частично — должны были отойти к Советскому Союзу, с еще большим усердием возобновил шаги по получению от большевиков соответствующих гарантий. Но увы! 5 апреля 1945 года Ватикан сообщил Майрону Тэйлору, что 417 священников из Люблина и его окрестностей вывезены в СССР; 12 священников — преподавателей Люблинского университета казнены; детей вывозят в Россию^cdxiii. Действительно, разве Сталин не сказал, что собирается заняться воспитанием молодежи в послевоенной Европе?

События, свидетелями которых мы являемся на протяжении уже сорока лет: окончательное разделение Европы, господство СССР над так называемыми Народными республиками с ограниченной самостоятельностью, судьба католиков в этих странах — все это показывает, насколько прав был Пий XII в своих пророческих прогнозах. Католическая Церковь, сказал мне однажды кардинал Вышиньский, отступила на 350 километров — от Днепра до Сана и Буга, — и никого это не встревожило и не обеспокоило, никого, кроме папы Пия XII.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XVI

Глава XVII