Аристотель о софистических опровержениях //Аристотель. Сочинения в четырех томах. — Т — М., 1978. — С. 535-593

[Четвертая цель софистов — принуждение к пустословию]

Не согласующегося с общепринятым следует, пожалуй, добиваться исходя из этих топов. Что касается того, чтобы заставить [собеседника] пустословить, то мы уже сказали, что мы подразумеваем под пустословием. Так вот, все следующие доводы [софистов] имеют своей целью добиться этого. Если нет разницы называть ли имя или говорить речь, то "двойное" и «двойное половины» — одно и то же; если, стало быть, «двойное» есть «двойное половины», то оно будет «двойное половины половины». А если вместо «двойного» взять «двойное половины», то будет трижды сказано: «двойное половины половины половины». Или вопрос: имеется ли влечение к удовольствию? Но влечение есть стремление к удовольствию; значит, влечение есть стремление к удовольствию к удовольствию.

Все такие доводы касаются соотнесенного, когда не только роды [вещей], но и сами [вещи] указываются как соотнесенное и относятся к одному и тому же. Например, стремление есть стремление к чему-то, влечение — влечение к чему-то, а двойное есть двойное чего-то, а именно двойное половины. Такого рода доводы касаются и [вещей], которые вовсе не соотнесены между собой, но в определении которых дополнительно указывается то, состояния, свойства и т.п. чего они есть, — то, что сказывается о них; например, нечетное есть число, имеющее середину. Но есть число нечетное, значит, оно есть число число, имеющее середину. И если курносое есть вогнутость носа, а имеется курносый нос, то, значит, он есть нос нос вогнутый.

Иногда [только] кажется, что эти софизмы заставляют [собеседника пустословить], хотя в действительности они этого не делают, потому что еще не спрашивают: двойное, взятое само по себе, означает ли оно то же самое, [что присовокупляет вопрошающий], или другое? Вывод же высказывают сразу. Но ввиду того что имя — то же, кажется, что оно и означает одно и то же.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

[Пятая цель софистов —

Какие могут быть погрешности в речи — об этом сказано раньше. [Возможны три случая]: или действительно делают ошибку в речи, или только кажется, что делают ошибку, хотя и не делают, или делают ошибку, но кажется, что не делают, как, например, Протагор говорил, что menis (злоба) и pelex (каска) — мужского рода. Кто menis называет oylomenen (пагубной), тот, по Протагору, ошибается, хотя остальным это не кажется так, а кто называет ее oylomenon (пагубным), тот, видимо, допускает ошибку, хотя, [по Протагору], он ошибки не делает. Таким образом, ясно, что можно этого добиться даже некоторым искусством. Поэтому многие доводы, не делающие заключения о погрешности в речи, кажутся делающими такое заключение, так же как это бывает при опровержениях.

Почти все мнимые погрешности в речи возникают из-за «tode» («вот это»), а именно когда окончание слова указывает не на мужской и не на женский род, а на средний. «Этот» означает мужской род, «эта» — женский род, а «это» хотя обычно и означает средний род, но часто указывает и на мужской, и на женский род; например, [спрашивают], кто [или что] это. Каллиопа, дерево, Кориск. У имен мужского и женского рода все падежи разные, а у имен среднего рода — одни разные, другие нет. Часто, когда дано «это», заключают так, как будто было сказано «этот». И точно так же в других случаях принимают один падеж за другой. Паралогизм же возникает из-за того, что toyto («это») обще многим падежам. В самом деле, toyto («это») означает то hoytos («этот»), то toyton («этот» или «этого»). А должно оно означать попеременно то hoytos («этот») вместе с [глаголом] esti («есть»), то toyton («этого») вместе с [глаголом] einai («быть»), например esti Koriskos, einai Koriskon. И точно так же с именами женского рода, а также с наименованиями, которые хотя и обозначают утварь, но имеют падежные окончания женского или мужского рода. Ибо слова, оканчивающиеся на о и п, суть лишь среднего рода, например xylon (дерево), schoinion (веревка), а те, что оканчиваются не так, суть мужского и женского рода, иные из которых относятся к утвари, например askos (кожаный мешок) — слово мужского рода, а kline (ложе) — женского рода. Поэтому и у них [глаголы] esti и einai создадут различие. Между прочим, погрешность в речи некоторым образом сходна с опровержениями, основывающимися на том, что несходное указывают как сходное. Так же как в опровержениях это происходит в отношении предметов, так и при погрешностях в речи — в отношении имен. Ведь «человек», [например], и «бледное» — это и предмет и имя.

Таким образом, очевидно, что к погрешности в речи следует пытаться заключать исходя из указанных падежных окончаний.

Итак, таковы перечисленные виды, разновидности и способы приведения доводов ради спора. И так же как в диалектических [рассуждениях], здесь немаловажно для сокрытия [своей цели] как-то упорядочить все связанное с постановкой вопросов. Вот почему следует сразу после сказанного говорить прежде всего об этом.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

[Способы, какими следует избегать

Итак, первое [средство] для опровержения — это пространность [речи], ведь трудно одновременно обозреть многое. Для достижения такой пространности [речи] следует пользоваться указанными выше основными [топами]. Второе — быстрота [речи]. Ибо тот, кто не успевает, менее предусмотрителен. Третье — 20 возбуждение гнева и подзадоривание, ибо те, кто приведен в замешательство, менее способны защищаться. Основные [средства] возбудить гнев [у отвечающего] — делать так, чтобы ему стало ясно, что хотят поступать [с ним] несправедливо и совершенно беззастенчиво. Четвертое — ставить вопросы вперемежку, когда имеют много доводов или против одного и того же, или за и против. В таком случае [отвечающему] приходится в одно и то же время держаться начеку или в отношении многих [доводов], или в отношении противоположных друг другу [доводов]. И вообще все названные раньше [топы] относительно искусства скрывать [свою основную мысль] полезны и для доводов, приводимых ради спора. Ибо искусство скрывать [свою основную мысль] применяется ради того, чтобы остаться неуличенным, а оставаться неуличенным хотят ради того, чтобы вводить в заблуждение.

Тем, кто отвергает все, что, по их мнению, подкрепляет довод [собеседника], следует ставить вопросы через отрицание, как будто хотят обратное, или же ставить вопросы, требующие одинаково утвердительного и отрицательного ответа. Ведь если неясно, чего [вопрошающий] хочет достигнуть, то [отвечающий] меньше досадует. Если, когда речь идет о частном, [отвечающий] соглашается с отдельными случаями, то вопрошающий, умозаключая путем наведения, часто должен не ставить вопрос об общем, а использовать его так, как если бы оно было уже признано. Ибо иногда и сами [отвечающие] полагают, что они согласились с этим, равно как и слушателям это кажется так ввиду упоминания о наведении, полагая, что вопросы [относительно отдельных случаев] были поставлены не зря. В тех случаях, когда общее не обозначено [особым] именем, следует для своей цели использовать сходство. Ведь сходство часто остается незамеченным. А для того чтобы добиться согласия с посылкой, необходимо расспрашивать, сопоставляя ее с противоположным ей. Например, если добиваются согласия с тем, что слушаться отца следует во всем, то надо спросить, следует ли во всем слушаться родителей или ни в чем их не слушаться. Или если [добиваются согласия с тем, что родителей надо слушаться] часто во многом, то надо спросить, следует ли им уступать во многом или в немногом. Если только необходимо [повиноваться родителям], то кажется, что уступать им следует скорее во многом, [чем в немногом], ибо, когда противоположности ставят рядом друг с другом, они кажутся людям меньшими и большими, худшими и лучшими.

Весьма охотно и часто вопрошающий создает видимость, что [собеседник] опровергнут, применяя в высшей степени нечестный софистический прием: не делая никакого умозаключения, он в конце не ставит вопроса, а утверждает в виде заключения, как будто строил силлогизм, что, стало быть, с тем-то и тем-то дело так не обстоит.

Еще один софистический [прием] при утверждении не согласующегося с общепринятым — требовать, чтобы, когда предположенное вначале кажется правильным, [отвечающий] высказал свое мнение об этом, и вопрос о таких [положениях] ставить так: «полагаешь ли ты...» Ведь если вопрос касается здесь посылок умозаключения, то необходимо, чтобы или получилось опровержение, или было высказано мнение, не согласующееся с общепринятым: опровержение, если [собеседник] соглашается, неправдоподобное — если он и не согласен, и не говорит, что ему это кажется правильным, и нечто подобное опровержению — если он с этим не соглашается, но признает, что это общепринято. Далее, так же как в [рассуждениях] тех, кто искусен в красноречии, так и в опровергающих [рассуждениях] следует одинаково обращать внимание на положения [собеседника], находящиеся в противоречии или с [другими] его высказываниями, или с высказываниями тех, чьи слова и поступки он признает надлежащими, а также тех, которые кажутся такими или подобны им, или с высказываниями большинства или всех людей. И так же как отвечающие, когда их опровергают, часто объявляют двусмысленным то, на основе чего их собираются опровергать, так и вопрошающие должны иногда использовать это [средство] против тех, кто им возражает, чтобы, если так-то бывает, а так-то нет, сказать, что они поняли это в последнем смысле, как это делает Клеофонт в «Мандробуле». Следует также, отклоняясь от довода, пресекать дальнейшие нападки [собеседника], а отвечающий, чувствуя заранее [возражения противника], должен [их] упреждать словесными доводами. Следует иногда приводить доводы не против сказанного, а против иного, принимая сказанное, если не имеют доводов против положенного [собеседником]. Именно это сделал Ликофрон, когда ему было предложено прославлять лиру. Что касается тех, кто требует умозаключения к чему-то определенному, то против них (поскольку полагают, что надо указать причину, [почему уклоняются от сказанного вначале], а избежать общих [утверждений] легче в опровержениях) следует говорить лишь противоречащее — отрицать то, что [отвечающий] утверждал, и утверждать то, что тот отрицал, но не следует говорить, [например], что наука о противоположностях одна и та же или не одна и та же; не следует, наконец, спрашивать о заключении в форме положения, а кое о чем [вообще] не следует спрашивать, а следует обращаться с ним так, как будто оно нечто признанное.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

[Польза от раскрытия софистических опровержений]

Итак, сказано, на основании каких [топов] следует задавать вопросы и как их ставить в препирательских беседах. После этого следует сказать об ответах, о том, как и что надо раскрывать и чем полезны такого рода рассуждения.

Так вот, полезны они для философии по двум причинам: во-первых, поскольку они получаются большей частью на основании словесных выражений, благодаря им можно лучше различать, в скольких значениях говорится о чем бы то ни было и какие сходства и отличия бывают у вещей и их имен. Во-вторых, они полезны для самостоятельного исследования. Ведь тот, кого другие легко вводят в заблуждение, но этого не замечает, может часто испытывать это от самого себя. В-третьих, наконец, они полезны еще для славы — [благодаря их умелому применению] считаются искусными и опытными во всем. Ведь если кто-то участвует в рассуждениях и порицает доводы, не будучи в состоянии указать, в чем их слабость, то это вызывает подозрение в том, что он придирчив не ради [нахождения] истины, а из неопытности.

А как отвечающие должны выступать против такого рода доводов, — это очевидно, если только мы правильно указали раньше то, на основании каких [топов] строятся паралогизмы, и в достаточной мере разобрали, какие ловушки ставит в вопросах [собеседник]. Однако, внимая доводам [других], усматривать и вскрывать их негодность — это не то же самое что уметь быстро нападать на того, кого спрашивают. То, что мы знаем, часто в измененном виде становится нам неизвестным. Далее, так же как в других областях большая быстрота и большая медленность зависят скорее от опыта, приобретенного упражнениями, точно так же и в рассуждениях; так что если нам что-то ясно, но нам не хватает опыта, мы часто упускаем удобные случаи. Это происходит почти так же, как с геометрическими фигурами, а именно: после того как мы расчленили эти фигуры, мы порой не в состоянии сложить их опять. И так же в [софистических] опровержениях: зная, на чем основывается связность довода, мы затрудняемся разобрать его.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

[Раскрытие софистических опровержений]

Итак, во-первых, так же как иногда — говорим мы — следует предпочитать правдоподобное умозаключение истинному, так и правдоподобное раскрытие [софистического опровержения] следует иногда предпочитать истинному. И вообще против занимающихся эристикой следует бороться не как с людьми, которые действительно опровергают, а как с такими, которые опровергают лишь по видимости. Ведь мы во всяком случае отрицаем, что они [правильно] умозаключают; поэтому следует принимать надлежащие меры для того, чтобы не было этой видимости. В самом деле, если [истинное] опровержение есть не основанное на одноименности противоречие, исходящее из определенных [посылок], то нет никакой надобности разбирать его в отношении двусмысленности и одноименности. Ибо [тот, кто их использует], не строит умозаключения. Ведь единственное, ради чего еще необходим такой разбор, — это [показать], что умозаключение кажется имеющим подобие опровержения. Стало быть, следует быть настороже не в отношении [действительного] опровержения, а в отношении мнимого опровержения, так как двусмысленные вопросы и основанные на одноименности и все другие такого рода сбивающие с толку [приемы] сводят на нет истинное опровержение и делают неясным, кто опровергнут, а кто не опровергнут. А именно, так как после того, как заключение сделано, [отвечающий] может в конце сказать, что [вопрошающий] отрицал вовсе не то, что он утверждал, а ставил вопросы двусмысленно, хотя бы оба имели в виду одно и то же, то не ясно, опровергнут ли он. Ибо не ясно, говорит ли он теперь правду. Если бы при постановке вопроса разобрали одноименное или двусмысленное, то было бы совершенно ясно, что имело место [софистическое] опровержение. И получилось бы то, чего эристики раньше добивались больше, а теперь меньше, — чтобы спрошенный отвечал «да» или «нет». Теперь же ввиду того, что те, кто расспрашивает, ставят вопросы не надлежащим образом, спрошенный необходимо должен что-то добавить в своем ответе, устраняя негодность посылки, так как если [вопрошающий] подобающим образом разобрал [все значения], то отвечающему необходимо сказать лишь «да» или «нет».

Если бы считали [довод], основанный на одноименности, опровержением, то отвечающий вряд ли избежал бы возможности быть каким-то образом опровергнутым. Ведь когда речь идет о видимых [вещах], он должен то отрицать имя, которое он называл, то назвать имя, которое он отрицал. Меры же предосторожности, предпринимаемые некоторыми, ни к чему не приводят. А именно, они не говорят: Кориск образован и необразован, а говорят: этот Кориск образован и этот Кориск необразован. На самом же деле смысл будет одним и тем же, говорят ли: Кориск необразован (или образован) — или: этот Кориск необразован (или образован). [Отвечающий] как раз утверждает и отрицает это в одно и то же время. Но, быть может, [Кориск и этот Кориск] не означают одно и то же, ведь и имя [Кориск] не означало одно и то же? Так в чем же разница? Если же об одном просто говорят «Кориск», а к другому прибавляют «какой-то» или «этот», то это нелепо, ибо это прибавление можно отнести к одному ничуть не в большей мере, чем к другому, и нет никакой разницы, к кому из них прибавляют «этот».

Так как, однако, не ясно, опровергнут ли тот, кто не выявил двусмысленности, или не опровергнут (а в рассуждениях такой разбор допустим), то очевидно, что тот, кто не выявил [двусмысленности], а просто

соглашается с посылкой, ошибается. Так что хотя бы сам [отвечающий] и не был опровергнут, во всяком случае похоже на то, что его довод опровергнут. Однако часто бывает, что тот, кто видит двусмысленность, медлит с ее разбором из-за сметливости тех, кто выдвигает такие [двусмысленные] посылки, — медлит, чтобы не казаться придирчивым ко всему. Далее, когда не подозревают, что довод основывается на двусмысленности, часто сталкиваются с мнением, не согласующимся с общепринятым. Так что поскольку разбор [двусмысленности] допустим, не следует медлить с этим, как было сказано раньше.

Если же [вопрошающий] не делает из двух вопросов один, то не получится паралогизма на основании одноименности и двусмысленности, а получится или [истинное] опровержение, или не получится никакого опровержения. Ведь какая разница между вопросом, образованны ли Каллий и Фемистокл, и тем же вопросом, когда оба, будучи разными, имеют одно имя? Ведь если [имя] выражает больше чем одно, то [ясно], что задали не один вопрос, а больше. Поэтому если неправильно требовать одного прямого ответа на два вопроса, то очевидно, что не подобает давать пря- мой ответ на какой-либо двусмысленный вопрос, даже в том случае, если [ответ] правилен (как это требуют некоторые) для всех [значений]. Ведь это то же самое, как если бы спросили, дома ли Кориск и Каллий или нет — все равно, находятся ли оба дома или не находятся. Ведь и в том и в другом случае имеется больше чем одна посылка. В самом деле, если ответ и правилен, то по этой причине вопрос не станет одним, ведь можно и на тысячу разных вопросов правильно ответить просто [одним] «да» или «нет». Но все же не следует давать на них один ответ. Ведь этим сводят на нет всякое обсуждение. Это похоже на то, как если бы разные [вещи] назвали одним и тем же именем. Поэтому, раз не следует давать один ответ на два вопроса, то очевидно, что и при одноименности не надо говорить «да» или «нет». Ведь тот, кто так сказал, не ответил, а что-то высказал. Однако в некотором смысле этого добиваются в рассуждениях, потому что остается незамеченным то, что отсюда вытекает.

Итак, как мы уже сказали, так как некоторые опровержения, не будучи ими, кажутся таковыми, то

таким же образом имеются раскрытия, которые, не будучи ими на деле, кажутся таковыми. О них-то мы и утверждаем, что в отношении доводов, приводимых ради спора, и при возражении против имеющего двоякий смысл следует иногда делать такие [мнимые раскрытия] скорее, чем действительные. А на вопросы, кажущиеся истинными, следует отвечать, говоря: «допустим», ибо в этом случае меньше всего получится ложное опровержение. Если же [отвечающий] вынужден говорить нечто не согласующееся с общепринятым, то лучше всего ему присовокупить: «кажется». Ибо в этом случае будет казаться, что не получается ни опровержение, ни нечто не согласующееся с общепринятым. А так как ясно, каким образом получается постулирование [положенного] вначале, и так как полагают, что [утверждения], близкие [к выводу собеседника], следует непременно оспорить и что с некоторыми из них не следует соглашаться, поскольку [собеседник] постулирует [положенное] вначале, то, когда [вопрошающий] утверждает нечто такое, что, правда, необходимо вытекает из тезиса, но ложно или неправдоподобно, следует сказать, что это то же, [что содержится в тезисе]. Ведь то, что необходимо вытекает из тезиса, есть, надо полагать, часть его. Далее, когда общее не охвачено [определенным] именем, а указано через сравнение, [отвечающий] должен сказать, что оно взято не в том смысле, с каким он согласился, и не в том, в каком оно было выдвинуто. Ведь часто опровержение получается именно на основе этого.

А кто лишен возможности пользоваться этими [топами], должен применить нечто другое — заявить, что доказательство велось не надлежащим образом, выступая против [собеседника], сообразуясь с указанным определением [умозаключения и опровержения].

Когда имена употребляются в собственном смысле, необходимо или давать прямой ответ, или отвечать, проводя различие. А что касается того, что мы предположили как нечто подразумеваемое, например того, о чем спрашивают не отчетливо, а куце, то на основании его получается опровержение. Например, «есть ли то, что принадлежит Афинам, имущество Афин? Да (и точно так же в других случаях). Но ведь человек принадлежит к живым существам? Да. Значит, человек — имущество живых существ». Мы же говорим,

что человек принадлежит к живым существам потому, что он есть живое существо, и Лисандр принадлежит к спартанцам, потому что он есть спартанец. Таким образом, ясно, что там, где посылка выражена неотчетливо, нельзя соглашаться прямо.

Когда относительно двух вещей полагают, что если существует одна из них, необходимо существует и другая, но если существует эта другая, не необходимо, чтобы существовала первая, тогда тот, кого спрашивают, какая из них [существует], должен признать меньшее, ибо труднее умозаключать из большего числа [посылок]. Если же доказывают [положение] тем, что одному из двух что-то противоположно, другому нет, то, если довод правильный, следует сказать, что и другому что-то противоположно, но имя ему не установлено.

Так как из мнений большинства одни таковы, что если [отвечающий] их не признает, то утверждают, что он ошибается, а другие не таковы, например спорные мнения (в самом деле, тленна или бессмертна душа живых существ, — это для большинства вопрос нерешенный), когда, стало быть, не известно, какой ответ обычно дают на поставленный вопрос — как изречения ли (изречениями называются и правильные мнения, и общие высказывания) или как [такие положения] вроде: диагональ несоизмерима [со стороной квадрата], об истинности чего мнения расходятся, — то [во всех таких случаях] лучше всего говорить иносказательно, ведь когда не известно, на какой стороне истина, не возникает подозрения в том, что сочиняют софизмы, а когда мнения [о чем-то] расходятся, не подозревают, что говорят неправду. Ибо иносказательность делает речь не поддающейся опровержению.

Наконец, когда [отвечающий] предвидит вопросы, ему следует упреждать [возражения собеседника] словесными доводами. Ибо так можно лучше всего помешать выведыванию.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

[Правильное раскрытие софистических опровержений]

А так как правильное раскрытие есть выявление ложных умозаключений — из какого вопроса вытекает ложное, — а о ложном умозаключении говорится в двояком смысле (а именно, или в том случае, если умозаключают ложное, или в том случае, если кажется, что есть умозаключение, хотя [на деле] умозаключения нет), то только что указанное раскрытие и раскрытие мнимого умозаключения есть исправление, обнаруживающее, из-за какого вопроса создалась видимость умозаключения. Отсюда следует, что доводы, приводимые при помощи умозаключений, раскрываются их опроверганием, а мнимые доводы — различением. А так как в свою очередь одни доводы, приводимые при помощи умозаключений, имеют правильное заключение, а другие — ложное, то доводы, ложные по своему заключению, можно раскрывать двояко, а именно опровергая одну из посылок или доказывая, что заключение неверно. Доводы же, ложные по своим посылкам, можно раскрыть, только опровергая одну из этих посылок, ведь заключение — правильное. Поэтому, когда хотят раскрыть [софистический] довод, следует прежде всего смотреть, приведен ли он при помощи умозаключения или без него, затем, правильно ли заключение или ложно, чтобы раскрывать или проводя различие, или опровергая [посылку], притом опровергая одним или другим из указанных способов. Однако одно дело, когда довод раскрывает спрошенный, и совсем другое дело — неспрошенный. Ведь предугадать [вопросы] трудно, а обдумать на досуге легче.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

[Раскрытие уловок,

Итак, из [софистических] опровержений от одноименности и двусмысленности у одних какая-то из посылок имеет больше одного значения, а у других заключение многозначно; например в [софизме] sigonta legein заключение имеет двоякий смысл, в [софизме] «тот, кто знает, не со-знает» одна из посылок содержит двусмысленность. А имеющее двоякий смысл иногда истинно, иногда неистинно — оно означает то сущее, то не-сущее.

Когда многозначность содержится в заключении, опровержения но получается, если не присовокупить еще противоречие, например в [софизме] «видение слепого», ибо без противоречия здесь не было опровержения. Когда многозначность содержится в посылках, [отвечающему] нет необходимости заранее отрицать двоякий смысл. Ведь довод не имеет своей целью этот двоякий смысл, а основывается на нем. Поэтому следует с самого начала отвечать на двусмысленность имени или речи утверждением, что «в одном смысле это так, в другом нот», как, например, sigonta legein- что в одном смысле это возможно, в другом нет или ta deonta (должное) — что одно из должного следует исполнять, а другое нет, ибо «должное» многозначно. Если же двусмысленность осталась [вначале] незамеченной, следует это исправить, делая в конце добавление к вопросу; [например, на вопрос], может ли sigonta legein (молчащий говорить), [следует ответить]: нет, но [можно говорить] tonde sigonta (об этом молчащем). И точно так же следует поступать, когда двусмысленность содержится в посылках. [Например]: итак, то, что знают, не со-знают? Да, но не те, кто знает таким-то образом. Ведь не одно и то же не сознавать и не знать таким-то образом. И вообще, даже если [вопрошающий] прямо строит умозаключение, следует противиться ему, утверждая, что сказанное им отрицало не суть дела, а имя, так что опровержения нет.