Голоса внизу оторвали Клэр от дневников Луи. С удивлением прислушалась она к башенному бою — пробило двенадцать! — даже не заметила, что просидела над тетрадями более двух часов.Улыбающаяся, как всегда, и принаряженная по случаю победы, Софи с вопросительным взглядом появилась на пороге.— К вам, мадам, отец Бушье, кюре нашего прихода.— Проси!Против обыкновения пастырь был не в сутане, и Клир не сразу узнала его. Обычно краснощекий и упитанный, благостный и уверенный в своей, освященной самим господом богом правоте, Бушье сегодня казался растерянным и помятым, словно изношенный сюртук. Лицо стало изможденно-худым, как у человека, перенесшего тяжелую болезнь и только что поднявшегося со смертного одра. И хотя это легко объяснялось обстановкой выдержавшего восьмимесячную осаду Парижа, мадам Деньер не смогла удержаться от восклицания изумления и сочувствия. «Святые отцы» всегда выглядели скромно, но респектабельно, как бы демонстрируя внешним видом всемогущество и благоденствие католической церкви.— Боже мой! Что с вами, отец Бушье? Вы болели? Вас просто невозможно узнать!Она склонилась к протянутой ей для поцелуя худой, со вздувшимися венами руке священника, коснулась ее губами. Затем заботливо поставила поближе к столу кресло и усадила гостя. И лишь тогда обернулась к двери, где, ожидая приказаний, в позе покорной готовности застыла горничная.— Софи! Кофе!.. Вообще — все, что есть!.. И… вы выпьете кофе, святой отец?— Пожалуй.Чисто выбритое, когда-то полное и холеное лицо избороздили морщины, пронзительные студенистые глаза глубоко запали. И губы, привычно готовые к благостной и благословляющей улыбке, сейчас аскетически, подвижнически поджаты…Кюре не спешил с рассказом, а Клэр, не смея нарушить молчание, ждала. Когда Софи поставила на стол кофейник и чашки, Клэр сама разлила кофе и заботливо подвинула чашку к лежавшей на столе руке кюре.— Это подкрепит вас. И расскажите поскорее, что же с вами случилось? Где вы были?— Где? — мученически улыбнулся Бушье. — В тюрьмах Мазас и Ла Рокетт, мадам Клэр!— Мазас! Ла Рокетт?! — с почти суеверным ужасом переспросила Клэр. — Но за что же, святой отец?! Вы не могли нарушить ни божеских, ни человеческих законов!— Я их не нарушал, мадам Клэр! А почему я оказался за тюремной решеткой, вы спросите у безбожников-коммунаров, в том числе и у вашего друга Эжена Варлена. Он — один из главных и отъявленных негодяев Коммуны!— Но… — Клэр смущенно развела руками, чуть заметный румянел, окрасил щеки. — Почему вы считаете, святой отец, что этот… Я… я… Но выпейте же кофе! Он остынет.— С удовольствием!.. И скажу вам, дочь моя, я всегда верил, что истина не могла не победить! И пусть память о Коммуне сгинет в пламени геенны огненной, как сгорят в огне костров грешные тела бунтовщиков!Кюре с видимым удовольствием отпил несколько маленьких глотков.— Господи! Так хочется хотя бы на время уехать от пережитых ужасов куда-нибудь на Ривьеру, в Ниццу, в Венецию! Однако… — спохватилась Клэр. — Что я болтаю о себе?! Жду подробного рассказа о ваших страданиях, святой отец! О, представляю, что вам довелось пережить!— Э, нет, милая дочь! Вы не в состоянии представить себе муки, которые переживает человек, проходя по всем девяти кругам дантова ада. А я прошел по ним.И только святая рука всевышнего вывела меня из кровавой темницы.Бушье говорил проникновенно, словно произносил очередную проповедь с кафедры приходской церкви, в которой ревностно прослужил господу богу и своим приожанам более тридцати лет. Клэр слышала, вероятно, не меньше сотни проповедей Бушье и прекрасно знала его манеру говорить — слегка напыщенно, но сердечно, молитвенно воздевая руки. И хотя она кое-что знала о слабостях и тайных грешках кюре, но тоже в подобающих местах умиленно складывала ладони.Один из пастырей духовного стада вольнодумного студенческого Латинского квартала давно благоволил к богатой владелице фирмы. Его зоркий глаз не раз примечал, как десятифранковые купюры ложились из ее руки на заваленный монетками су и сантимов серебряный поднос, с которым церковный служка обходит прихожан мосле мессы.— Итак, я жду вашего рассказа, святой отец!Бушье скорбно поджал губы, студенистые глаза его увлажнились.— Речь не о моих личных страданиях, дочь моя. Волею всевышнего мне дарована жизнь, и весь остаток скорбных дней моих, все мои духовные и физические силы я отдам бескорыстному служению матери-церкви, восстановлению устоев веры. Эти безумцы посмели отторгнуть церковь от государства, от школы, пытались лишить народ самых надежных опор нравственности.— Я знаю, — грустно кивнула Клэр.Бушье подцепил вилкой ломтик сыра, но тут же отложил вилку, словно она обожгла ему пальцы. Глаза его налились блеском, напоминающим блеск ртути.— Вы знаете, Клэр, что они убили Жоржа Дарбуа, монсеньера, архиепископа Парижского, одного из самых святых людей, которым доводилось ступать по нашей грешной земле?— Да, я читала два дня назад. Софи покупает мне газеты…— И вы совершенно спокойно говорите о вопиющем преступлении, Клэр? Невероятно! Не ожидал от вас. Жорж Дарбуа был безупречнейшим служителем матери-церкви, великим борцом за чистоту веры, за истину, дарованную нам небом! — Бушье молитвенно прижал к груди ладони. — Я имел счастье знать Жоржа с юношеских лет, мы вместе кончили семинарию, вместе начинали высокое служение господу! О, у него была чистейшая, парящая над мирскими, суетными заботами душа младенца, ежечасная готовность к подвигу, к самопожертвованию, как у многострадального Иисуса, и непоколебимая крепость веры, как у апостола Петра!.. Кстати, вы помните, что означает по-латыни Петр?— Кажется, то же, что и по-французски, — камень? — улыбнулась Клэр.— Да, камень! Петр означает камень. Но не тот мертвый, бездушный камень, что валяется у придорожных канав, дочь моя! Жорж Дарбуа был камнем нерушимой и благостной веры… И эти подлецы убили его!— Но ведь его звали Жорж? — сорвалось у Клэр, и она тут же пожалела о сказанном, так гневно блеснули глаза ее пастыря, к которому она время от времени ходила исповедоваться в своих грехах.— А разве в имени дело? — проповеднически гремел голос кюре. — Я говорю вам, дочь моя, про глубинную суть вещей, говорю о душе, вечно скорбящей о болях мира!— Простите меня, глупую, святой отец… Я немного… — И, замявшись, не зная, что сказать дальше, Клэр перебила сама себя: — Но за что же его убили?— Потому и убили, что он являлся светочем истинной веры, а они, суди их бог, так и родились безбожниками и мерзавцами. До тюрьмы я тридцать лет служил во славу создателя, а при их проклятой Коммуне они по вечерам превращали мой храм в место нечестивых сборищ, куда сходились развратники-студенты, пропойцы всего Латинского квартала и продажные женщины, имя которым — твари. Они оскверняли своим нечистым дыханием места служения богу, а Дарбуа всемерно протестовал против сего бесчинства. Они отринули, отторгли святую церковь от детей, собирались даже невинных младенцев воспитывать в мерзости и блуде. Потому и ввергли истинных пастырей в темницы, яко преступников и человекоубийц!Софи принесла шипящую на сковородке яичницу, переложила ее на тарелку и с улыбкой смиренной послушницы поставила перед кюре. Клэр благодарно кивнула:— Умница, Софи. Спасибо!Софи ушла. Бушье с видимым удовольствием принялся за еду.— Но, святой отец, — нерешительно начала Клэр. — Мне рассказывали, что в подвалах монастыря Пикпюс обнаружили останки женщин, якобы замученных священниками. И каких-то еще живых, но совсем обезумевших старух, просидевших в тех подвалах чуть ли не десять лет…Вилка Бушье с дребезгом стукнула о край тарелки.— Да какой негодяй мог сообщить вам подобную мерзость?! — с неподдельным гневом воскликнул он, откидываясь на спинку кресла. — Кто?Клэр вспомнила вечерние и ночные беседы с Луи, его рассказы о том, что он слышал от брата. Но не могла же она признаться в этом своему духовнику.— Право, не помню, святой отец, — она скромно потупила взор.— Клевета! Безбожная клевета! Но я вам скажу, дочь моя, еще об одной причине непростительного убийства монсеньера. Если вы хотите знагь правду…— О, конечно, святой отец.— Так вот. Во главе многих бунтов и восстаняй, во главе бесконечного ряда заговоров, попыток покушения на священную особу императора стоял некто Огюст Бланки, один из самых опасных преступников, каких когда-либо знало человечество! К счастью, как раз накануне провозглашения Коммуны властям удалось поймать смутьяна, он и по сей день заключен в тюрьме Фижак, где-то на юге. Вы, вероятно, слышали, что, захватив власть, подлые коммунары с целью оказать давление на избранное в Бордо народное правительство, возглавляемое нашим знаменитым историком мосье Адольфом Тьором, заключили в узилище сотни и сотни служителей церкви, неповинных и в самом малом грехе. Монсеньер Дарбуа, великодушный, как всегда, пытался спасти несчастным жизнь. Он… как бы точнее выразиться… ужо из тюрьмы направил своего викария в Версаль, умоляя правительство освободить Бланки. Вы, возможно, не помните: этот безбожник был заочно избран в Коммуну, но не смог явиться сюда, за день до провозглашения Коммуны его арестовали на юге!Бушье чуть помолчал, задумавшись.— Вы спросите, дочь моя, почему Жорж Дарбуа хлопотал об освобождении Бланки? О нет, совсем не затем, чтобы спасти жизнь этому нечестивцу, нет! А лишь потому, что главари Коммуны обещали мосье Тьеру взамен Бланки освободить из тюрем и отпустить в Версаль заложников-священников.— И что же? — Крайне заинтересованная, Клэр наклонилась над столом. — Неужели?..— Да, мадам Клэр! Правительство наотрез отказалось освободить Бланки. Я не смею судить, может, в том и были государственная мудрость и необходимость, которые и спасли в конечном итоге Париж от проклятой Коммуны. Мосье Тьор, которого я ценю как выдающегося историка Директории и Первой империи, ответил, что разбойник Бланки стоит нескольких вооруженных до зубов армий. И хотя мне невыразимо жаль безвременно погибшего Жоржа, я не могу не признать основательности опасений мосье Тьера! Если бы Бланки явился в Париж, я, вероятно, не имел бы сейчас удовольствия беседовать с вами, дочь моя! Но Версаль не выпустил Бланки, и в ответ на это мстительная чернь потребовала казни Жоржа Дарбуа. Так погиб достойнейший пастырь… Завтра же отслужу по погибшим торжественную панихиду в храме, наконец-то возвращенном господу богу и мне, его смиренному служителю. Сегодня храм очищают от мусора, оставленного в нем нечестивцами, и я заново освящу древние стены. Надеюсь, вы будете на панихиде, мадам Клэр?— О да, разумеется!Клэр отпила чуть-чуть кофе и несмело сказала, виновато глядя в водянисто-синие глаза Бушье:— Я, наверное, самая заурядная, не особенно умная женщина, святой отец… И никак не могу понять: зачем императору понадобилось воевать с Пруссией? Ведь это действительно могущественная военная держава!Привычно сложив изящные тонкопалые ручки на опавшем животе и крутя большие пальцы один вокруг другого, Бушье с пристальным сожалением разглядывал хозяйку дома.— Да, вообще, сие не женского ума дело, — грустно кивнул он, переставая крутить пальцами. — Мое глубокое убеждение, дочь моя, что ваше, женское дело — домашиий уют, забота о благе мужа, детей. К сожалению, набирает немалую силу неверие в святые истины церкви и вместе с этим растет так называемая эмансипация, лишающая женщину необходимых вашему полу женственности и очарования, разрушающая семейные очаги. Поверите ли, дорогая Клэр, несмотря на всю мою терпимость и доброту, я не моту без гнева видеть пахитоску в руках девушки-студентки, не могу примириться с чудовищным падением нравов.Потупив взор, Клэр молчала, ей не хотелось спорить с Бушье, хотя последние годы в ней все более крепло убеждение, что женщина появляется на свет божий не только ради того, чтобы влачить возле мужчины жизнь рабы и наложницы.А Бушье, повременив немного, продолжал:— Да, поистине кому и зачем, казалось бы, была нужна война, принесшая Франции лишь позор и несчастья?.. Вы теперь знаете, милая Клэр, я достаточно долго просидел в тюрьмах. И пусть не покажется вам странным, пришел к убеждению: в тюрьме, за ржавыми железными запорами, порой узнают больше, чем на свободе.— Простите, святой отец, не понимаю, — смущенно улыбнулась Клэр.— Я попытаюсь объяснить. Признаюсь, раньше, всецело погруженный в дела церкви, я и сам никогда всерьез не занимался политикой, и только в Мазасе и Ла Рокетт понял, какая могучая движущая пружина событий — политика!.. — Кюре задумчиво позвенел ложечкой о край чашки.— Была очень важная причина для внешней войны, дорогая Клэр, это я вам говорю не как духовник, а как истинный патриот многострадального отечества, драгоценнейшей жемчужины мира, Франции… И эта причина — все растущее от года к году возбуждение умов, недовольство, вскипающее то там, то тут забастовками и восстаниями, чудовищное падение нравов. И что уж скрывать, дорогая дочь моя, повсеместная коррупция, злоупотребление властью высокими чинами. Признаемся, как на исповеди, Клэр, ведь все это имело место. При нашествии внешнего врага наши внутренние враги забывают о своих претензиях к правительству. Разве вы не обратили внимания, что в начале войны с Пруссией даже упомянутый мной отпетый мерзавец и головорез Огюст Бланки, «вечный узник», как его почтительно величают соратники, даже он в дни войны забыл о своей неутолимой ненависти к царствующему дому и призывал к забвению внутренних распрей перед лицом вторжения? Он тогда еще был на свободе и начал издавать газету «Отечество в опасности!». Помните? И в этом смысле внешняя война, по крайней мере ее начало, имело какое-то оправдание…Из-под седых кустиков бровей Бушье остро глянул на Клэр, студенистые глазки обрели сухой и беспощадный блеск.— Вы, вероятно, думаете, что тюрьма превратила вашего кюре в безнравственного циника? Отнюдь! Тюрьма просто сделала меня философом, научила видеть и понимать многое, чего я раньше попросту не замечал! Тюрьма как бы обнажает глубинную сущность человеческой души… Это, Клэр, извините за жестокое сравнение, как бы сдирание чешуи с живой рыбы, с болью и немыми стенаниями…Помолчали.— Вы умеете скрывать свои чувства, дочь моя, — с покровительственным добродушием усмехнулся кюре. — Сознайтесь, вам не терпится спросить меня: зачем я к вам явился и к чему клоню речь? Так вот, отвечу вам прямо. Дело не только в том, что сегодня я обхожу прежних своих прихожан, надеясь снова объединить их в лоне церкви. Нет! Мне хочется узнать, где скрывается человек, по милости которого я был брошен в застенки Мазаса и Ла Рокетт?Красивое, нежное лицо Клэр побледнело, потом покрылось красными пятнами.— Но, святой отец… я, право, не понимаю…— Ложь отягощает душу и совесть, мадам, — негромко и нравоучительно заметил Бушье, снова принимаясь крутить большими пальцами сложенных на животе рук. — Вы прекрасно понимаете, о ком я говорю… Мы с вашим бывшим старшим мастером Эженом Варленом не раз спорили и в вашей, а позднее и в его собственной мастерской о месте бога и церкви в жизни каждого человека и общества в целом. Да, да, пусть это вас не удивляет, Клэр! О, я сделал все зависящее от меня, чтобы вернуть заблудшую душу в лоно церкви! Но, поверите ли, Клэр, этот безбожник ни разу не переступил порога моего храма, ни разу не был на исповеди, не причащался святых тайн! Делая вид, что я нуждаюсь в услугах его мастерской, я приносил ему старинные книги, и мы не однажды спорили с ним на важнейшие для всего человечества темы. Не скрою, он достаточно умен и начитан, но мне так и не удалось образумить его и вернуть на путь веры… Посмотрите на меня, дочь моя. Не прячьте глаза. Именно ваш Варлен, будучи членом Коммуны, указал на меня как на горячего защитника церкви, и именно благодаря ему я оказался в числе заложников. Нет, я не ропщу на мою горестную судьбу, ибо мне выпала редкая господняя милость присутствовать при последних минутах жизни Жоржа Дарбуа, я проводил его в последний путь, на его Голгофу! Так вот… мне весьма и весьма хотелось бы знать, где вышеупомянутый богоотступник скрывается… Вы же не так давно навещали его мастерскую, да?— Да, но…— Слава богу! — перебил Бушье, крестясь. — Вы нашли в себе силы сказать правду. Так где же он? Кое-кто из моих ревностных прихожан видел, как его хромоногий брат дважды выходил из вашего дома. Так или нет?!Голос кюре наливался гневной, обличительной силой.От немедленного ответа Клэр спас стук молотка в дверь внизу и цоканье каблучков Софи, побежавшей по лестнице открывать, — она, само собой, подслушивала душеспасительную беседу кюре и своей хозяйки. Бушье и Клэр молчали, он торжествующе, она — смятенно и растерянно, слушая приглушенные голоса внизу — ни одного слова разобрать нельзя. Но вот снова зацокали по ступенькам каблучки, и на пороге появилась Софи.— Простите, мадам…— Да?— Там пришел ваш бывший старший мастер. Оп просят разрешения поговорить с вами…На этот раз Клэр так мертвенно побледнела, что далее губы приобрели фиолетовый оттенок.— Старший мастер, Софи? — растерянно, глухим, чужим голосом переспросила она.— Да, мадам! — Софи явно доставляло удовольствие наблюдать смущение хозяйки. Для нее, как и для всех в доме и в мастерской, не могла оставаться тайной симпатия, а может быть, и нечто большее, испытываемое мадам Деньер к Эжену Варлену. К тому же она прекрасно слышала только что прерванный разговор и хорошо представляла себе, что сейчас думает и переживает и ее хозяйка, и отец Бушье.Клэр медленно поднялась с пуфика, стараясь изобразить на лице подобие улыбки. Ах, глупая, глупая! И надо же было оставить в «Мухоморе» ту дурацкую записку! Ну, что теперь делать?— Вы извините меня, святой отец? — Она улыбалась почти естественно, своей милой и обаятельной улыбкой. — Я на минуту покину вас, спущусь к нему. Видимо, мне снова предстоит налаживать дела фирмы, и оставшиеся в живых мои прежние работники возвращаются ко мне.— Но зачем же вам, дорогая Клэр, утруждать себя? — тоже вставая, остановил со священник. — Пусть ваш старший мастер сам поднимется сюда. Я надеюсь, что предстоящий разговор не отнимет у вас слишком много времени. А мне ведь тоже любопытно взглянуть на бывшего собеседника и оппонента. Интересно, научили его чему-нибудь события последних дней? Как вы полагаете?Мгновенный взгляд на Бушье дал Клэр понять, что святой отец на этот раз не уступит, — таким торжеством, гневом и ненавистью горели его бесцветные глазки.— Да, пожалуй! — покорилась она, бессильно опускаясь на пуфик и внутренне замерев до того, что, казалось, у нее остановилось сердце. — Садитесь, пожалуйста, святой отец. Софи, попроси мастера подняться.— Слушаюсь, мадам.Тишина. Легкое постукивание каблучков Софи, потом тяжелые грузные шаги утомленного человека. Даже не глядя на Бушье, Клэр всей кожей, всеми порами лица чувствовала торжествующий, напряженный взгляд сидевшего напротив священника. И может, впервые в жизни шевельнулось в ее душе сомнение: а так ли уж он близок к богу, ее духовный пастырь?Шаги на лестнице все слышнее, все громче. Ступенька — шаг. Ближе, ближе. Ну зачем ты явился сюда в такой роковой час, Эжен?! Она не могла смотреть на дверь, уронила ложечку, нагнулась поднять.— Простите, мадам Деньер, — сказал от двери грубоватый голос. — Я не знал, что вы заняты. Софи не предупредила… Но я думал, что, поскольку война окончилась, не найдется ли у вас для меня работы? У меня семья, дочкам нужно есть и пить, мадам. К несчастью, ни война, ни мир не избавляют человека от мук голода…Все еще не веря в чудо, Клэр подняла глаза. На пороге, смущенно комкая в руках шляпу, стоял Делакур. И Клэр, чувствуя, как прихлынувшая кровь обжигает щеки, вскочила навстречу своему бывшему переплетчику, словно самому близкому, самому родному человеку.— Это вы, Альфонс?! Вы живы, дорогой ной!— Да, мадам, — Делакура ошеломила неожиданная и бурная радость Клэр. — Я надеялся…— И правильно надеялись, мой дорогой старший мастер!. Как раз вы сейчас и нужны мне!Боковым зрением Клэр видела, как расслабленно откинулся иа спинку кресла Бушье. О, сейчас она уже могла прямо посмотреть в его проницательные глаза, внезапно утратившие свой ртутный блеск.— Так проходите же, Альфонс! — с неподдельной радостью восклицала Клэр. — Вот познакомьтесь, святой отец, это мой старший мастер Альфонс Делакур, золотые руки!.. Да проходите же, Альфонс! Софи, ну что ты стоишь, словно окаменелая?! Чашку для мосьо Делакура!— Сию минуту…— Но, мадам Деньер, — не понимая, что происходит, Делакур безжалостно теребил и без того истрепанную шляпу. — Я… я…Клэр придвинула к столу еще одно кресло, и Делакур робко присел на его край.— Вы были на войне, Альфонс?— Да, мадам. Контузия на подступах к Седану уберегла меня от позора плена вместе с нашим дорогим императором!— О, вам повезло, Альфонс!— Я тоже так считаю, мадам. Многих хороших людей закопали там ни за что ни про что в сырую землю.С недоумением и чуточку оскорбленным видом Софи поставила перед Делакуром чашку.— Вы пьете кофе, Альфонс? Это первоклассный кофе.— Само собой, мадам Деньер! Но такой напиток нашему брату не всегда по карману.Бушье застыл в кресле, безмолвный и неподвижный.— Надеюсь, вы не откажетесь еще от одной чашечки, святой отец? — с невинным видом спросила Клэр, глядя прямо в лицо Бушье сияющими глазами.— Пожалуй, с меня достаточно сего божественного напитка, дочь моя. Хотя, хотя… — Ободренный какой-то внезапной мыслью, Бушье выпрямился в кресле, лицо его оживилось. — Разве лишь для того, чтобы выпить ее вместе с доблестным защитником родины.Чувство внезапной тревоги охватило Клэр.— Итак, вы были на войне, мосье Делакур. И какое же впечатление вынесли вы с мест сражений? — спросил Бушье.Делакур осторожно взял хрупкую чашку, в упор рассматривая священника.— Мягко выражаясь, война была преступно бездарна, ваша святость! Это даже не война, ваша святость, а попросту бойня. Впечатление складывалось, ваша святость, такое, словно наши генералы поставили перед собой задачу угробить как можно больше французских солдат.— Что вы хотите этим сказать, мой друг? — строго насупился Бушье.— Именно то, что сказал, ваша святость! — по-детски простодушно улыбнулся Делакур. — Преступная бойня! Хотя перед началом войпы все маршалы в один голос утверждали, что у нас к войне готово все, до последней пуговицы на солдатских гетрах, армии разваливались прямо на глазах, ваша святость! Иначе не скажешь. Иногда нам по три дня не давали куска хлеба. Пушки везли в одну сторону, а снаряды к ним отправляли в другую. Патроны к шасно и карабинам выдавали по три штуки на дуло. Вместо того чтобы изо всех сил защищать продовольственные склады в Шолоне, их по личному приказу нашего дорогого императора сожгли. Зарево, говорят, было видно даже с Вогезов. Под Седаном почти без боя сдали стотысячную армию, в Меце вдвое большую, как раз ту, которая должна была подойти к Парижу и сбить с него оковы прусской осады. Разве такое можно называть войной, ваша святость? По моему скромному мнению, это скорее напоминает хорошо подготовленную бойню, ваша святость!— Но, может быть, во всем скрывалась стратегическая необходимость, мой друг, недоступная нашему пониманию, а? Мы же с вами не полководцы, не маршалы!Делакур громогласно, не скрывая издевки, расхохотался.— О да, ваша святость! Но ведь что получилось в результате, ваша святость? Пруссаки окружают, осаждают Париж, но и пальчиком не трогают Версаль, где окопались Тьер и его свора! Вильгельм прусский становится императором объединенной и сильной, как никогда, Германии, и коронация происходит в двадцати лье от сердца Франции, от Парижа. Поистине великолепная стратегия, ваша святость!Делакур встал и подчеркнуто почтительно поклонился Клэр.— Благодарю вас, мадам. Действительно, отличный кофе. Итак, я могу надеяться, что вы снова берете меня к себе на работу, мадам Деньер?— О да, да, Альфонс!— Тогда… с вашего позволения я могу приступить немедленно. Мне хотелось бы детально осмотреть мастерскую, там, видимо, кое-что пришло в запустение? Помнится, по мобилизации от вас ушло двенадцать переплетчиков.— Буду чрезвычайно признательна вам, Альфонс. Там не заперто.Делакур повернулся было к дверям, но Бугаье жестом остановил его.— Одну минуту, мосье! Вы случайно не знаете, гдэ находится Эжен Варлен?— Кто, ваша святость?— Варлен, Эжен Варлен! Бывший член Коммуны. Говорят, его еще вчера видели на баррикаде Фонтэн-о-Руа?Делакур в раздумье потер ладонью шишковатый лоб.— Варлен, говорите вы, ваша святость? Ах да, ну, конечно, я знал в свое время одного Варлена! Он же еще работал и у вас, мадам Денвер. Но я так давно потерял его из виду, ваша святость!.. Кто-то, помнится, говорил, будто он уехал на родину.— Постойте-ка, постойте! А вы не знаете, где это?— Да, пожалуй, запамятовал, ваша святость. Где-то у его стариков был собственный домик, клочок земли. Если дом не сожжен пруссаками, можно предполагать, что упомянутый вашей святостью Эжен Варлен вернулся к ремеслу предков и стал мирно выращивать, давить виноград и попивать вино собственного изготовления… Это все, что вам хотелось узнать, ваша святость?— Да, все.— Еще раз благодарю, мадам Денвер, за вашу доброту. Я счастлив, что у меня снова есть работа. Руки прямо истосковались. Прощайте, ваша святость!«ОКРОВАВЛЕННЫЕ БОЛВАНКИ ШНЕЙДЕРА»
(Тетради Луи Варлена. 1870 год)
Достарыңызбен бөлісу: |
