Ассорти-1 Различные статьи последних лет

Опубликовано: Роднов М.И. Предпринимательское хозяйство башкир Зауралья в начале XX в. // Проблемы и перспективы конкурентоспособного воспроизводства в Башкирском Зауралье: Материалы Республиканской научно-практической конференции (25 сентября 2008 г.). В 3-х частях. Ч. II / ФАПО ГОУВПО «Башкирский государственный университет». Уфа: РИЦ БашГУ, 2008. С. 59 – 63.

РОДНОВ М.И.

В НАЧАЛЕ XX В.^

Помимо русского большинства, на этих обширных пространствах проживали различные этнические группы, среди которых особое место занимали башкиры – недавние скотоводы. Оказавшиеся в зоне ускоренного складывания локальных рынков, башкиры активно воспринимали инновации, переходили не просто к земледельческому хозяйству, в их рядах быстро выделялась прослойка предпринимателей – фермеров, имевших крупные посевы, большое поголовье рабочего скота, фабричный сельскохозяйственный инвентарь, и поставлявших на рынок значительные массы товарной продукции. На территории современной Республики Башкортостан чётко выделяются (и доказаны источниками) два района, где сложился слой башкирских сельских пред стр. 60: принимателей – южные волости и северо-восток (Златоустовский уезд)¹.

Но в отношении Зауралья до недавнего времени не существовало сколько-нибудь надёжных исторических источников, позволяющих проанализировать экономическое и социальное развитие местных башкир. Лишь С.И. Руденко, известный этнограф, отмечал, что в восточной, зауральской Башкирии, которую он наиболее подробно изучал, «встречаются хозяева, прекрасно обрабатывающие десятки десятин земли новейшими земледельческими орудиями и убирающими хлеб при помощи машин»². Перейти от общих рассуждений к исследованию конкретной ситуации позволило открытие уфимских архивистов, недавно обнаруживших часть документации, видимо, правительства А.-З. Валидова³. Особую ценность имеют сохранившиеся первичные материалы (подворные карточки) Всероссийской сельскохозяйственной и поземельной переписи 1917 г. Здесь содержится уникальная информация по экономическому положению башкирских семей нескольких волостей Шадринского уезда Пермской губернии (современная территория Челябинской области).

В начале XX в. основным занятием местных башкир уже являлось земледелие. По данным на 1911 г. пашня составляла в Аминевской волости 48,3% всей площади, в Буринской – 29,2%, Кызылбаевской – 17,1, Ичкинской – 49,9, Теченско-Башкирской – 41,1, Тюляковской – 41,3%⁴. В башкирских деревнях всё больше закупали высокопроизводительной сельскохозяйственной техники. К апрелю 1915 г. в Башкирско-Теченской волости имелись сноповязалка, 8 жаток, 18 веялок, два куклеотборника для очистки зерна, три сеялки, 28 конных молотилок, 54 однолемешных и 20 двухлемешных железных плугов, 6 сенокосилок, 4 зерносушилки, две маслобойки и прочий инвентарь⁵. В округе действовало несколько кредитных товариществ (кооперативов), сеть народных училищ охватила практически все крупные башкирские селения⁶.

Исследование показало, что по Кунашаку сохранились подворные карточки на 130 (дело А) и 135 семей (дело Б), из которых насчитывалось примерно 30 дворов «отсутствовавших» сельчан. Последние в реальности не жили в Кунашаке, но по прежнему числились в здешней поземельной общине, почему на них и были заведены подворные карточки.

Необходимо заметить, что перепись 1917 г. не позволяет точно реконструировать социальную структуру башкирского социума. Уже четвёртый год шла Первая мировая война, на фронтах несли службу многие кунашакцы, в стране бушевала жесточайшая инфляция, обесцененные деньги заменял бартер. В подобных условиях сохранять крупномасштабное зерновое хозяйство становилось не просто убыточно, а явно бессмысленно. Повсеместно началось сокращение (консервация) производства. Это чётко видно и по Кунашаку. Так, 43-летний М-Сафа Ситдыков при двух рабочих лошадях в 1917 г. засеял лишь 1,5 дес. Остальные 11,75 дес. своей пашни он запустил в перелог⁴, то есть просто оставил отдыхать до лучших времён.

стр. 62: Тем не менее, из 235 обработанных подворных карточек по с. Кунашак⁵ в 13 хозяйствах в 1917 г. сохранились достаточно крупные товарные посевы зерновых хлебов (от 10 дес. и выше). Кунашакские предприниматели были хорошо оснащены усовершенствованным (фабричным) инвентарём, часть практиковала специализированное производство товарного хлеба, другие применяли более интенсивные севообороты, некоторые держали табуны скота. Так, Габрахим Нургалиев (50 лет) из 12 дес. посева десять отвёл под яровую пшеницу (самую доходную культуру) и 2 дес. посеял овса. 45-летний Гирфан М-Шарипов, посеяв 12,24 дес., держал большое стадо в 48 голов – овцы, козы, телята, а также 10 коров и 10 рабочих лошадей¹. Кунашакский приходской мулла Исрафил Нургалиев (47 лет) отличался повышенным интересом к технике. На его подворье летом 1917 г. стояли два однолемешных плуга, телега на железном ходу и очень дорогие сеялка и жнейка². Кроме того, у имама имелось 29 голов скота (5 коров и 5 рабочих лошадей), под посевами находилось 13 дес. (2 озимой ржи, 6 яровой пшеницы, 5 овса)³.

А крупнейшее хозяйство (среди сохранившихся карточек) было в 1917 г. у 47-летнего жителя Кунашака Хусаина Фахритдинова. Его семья включала двух жён (48 и 28 лет на 1917 г.), сыновей (18, 15, 12, 5, 4, 4, 4, 1 года) и дочерей (14, 10, 8 лет). Кроме того, трое старших сыновей (28, 24 и 20 лет) находились на фронте. Земли у Хусаина-эфенди было вполне достаточно – 45,72 дес. своей, да ещё 35 дес. он арендовал у односельчан. Скотины держал не просто много, 103 головы – 16 коз, 20 овец, 23 телёнка, 10 коров и даже быка, а также 33 лошади, из них 13 рабочих (старше 4 лет). Помимо деревянного инвентаря, Х. Фахритдинов приобрёл 3 однолемешных плуга и 3 кунгурки (усовершенствованная соха с большим стальным лемехом), веялку и стоившие немалых денег жнейку с молотилкой. Наконец, этот кунашакский предприниматель засевал 32 дес. (20 яровой пшеницы, 12 овса), ещё 25 дес. пашни находилось под паром⁴. Перед нами типичное рыночно ориентированное хозяйство, специализировавшееся на товарном производстве двух культур, хорошо оснащённое рабочим скотом и ин стр. 63: вентарём, включая первые машины на конской тяге. Даже с учётом воевавших сыновей на пропитание этой семьи требовалось хлеба примерно с 4–5 дес. посева. Урожай приблизительно с 20 дес. продавался (свыше 800 пуд. зерна), на рынок, скорее всего, поступала и часть продукции животноводства (мясо, шерсть, шкуры). Несмотря на традиции прежнего уклада (многожёнство), Х. Фахритдинов – успешный сельский предприниматель.

Среди подворных карточек по иным селениям Больше-Теченской волости также присутствуют аналогичные рыночные многопосевные дворы. В соседней башкирской деревне Курманово 51-летний торговец М.Галим Хамметов держал 106 голов скота, молотилку и прочий инвентарь, засевал 41,5 дес. (жён также было две)⁵. Таким образом, обработка первого комплекса подворных карточек по башкирскому населению Зауралья (Шадринский уезд) обнаружила сходную ситуацию с западными районами (Уфимская губерния). Хотя и в меньших пропорциях, среди зауральских башкир в начале XX в. уже сформировалась прослойка предпринимательских, рыночных хозяйств, поставлявших зерно на продажу. В 1927 г. выдающийся экономист А. В. Чаянов процессы дифференциации в перенаселённых центральных и юго-западных районах страны отделял, как не имеющие «ничего общего», от Америки и Европы, Заволжья и Кубани¹. Затем он добавлял, что в годы революции и Гражданской войны произошло уничтожение помещичьих и «уже образовавшихся в начале века фермерских хозяйств»². Исторические материалы начала XXв. свидетельствуют, что в лесостепной зоне Зауралья имеются все необходимые условия для складывания современных высокотоварных предпринимательских хозяйств, как в виде фермерства, так и в форме крупных агрокорпораций.

IX.

Опубликовано: Роднов М.И. Образ предпринимателя Южного Урала в первой половине XIX в. // Труды института крестьяноведения Южного Урала им. В.П. Данилова. Вып. 3 / Московский институт предпринимательства и права филиал в г. Оренбурге, ОГПУ, Институт крестьяноведения Южного Урала имени В.П. Данилова, Оренбургский областной историко-краеведческий музей. Оренбург, 2010. С. 219 – 224.

Изучение этих экономических систем требует обращения к разным комплексам документальных источников. Например, речные баржи регистровались судоходными дистанциями² и для понимания масштабов торговли на Белой, Каме, Уфимке с притоками необходимо изучать фонды казанского архива. Во-вторых, историк сталкивается не просто со скудной информацией, необходимо понять особенности и механизм формирования источниковой базы. Основными авторами опубликованных (описательных) работ в первой половине XIX в. являлись дворяне (чиновники и военные), для которых яркие этнографические образы многонационального Оренбуржья были намного привлекательнее, чем скучное, серое купечество. Львиную долю письменных свидетельств за этот период составляют очерки путешественников, приезжих людей – то есть перед нами поверхностный, сиюминутный, во многом эмоциональный взгляд постороннего человека, не знакомого (или плохо знакомого) с реальной действительностью.

В противном случае создаётся образ «отсталости», чем до сих пор «грешит» российская (постсоветская) историография, продолжая недавние традиции². Так, оренбургский гостиный двор в описании П.П. Свиньина похож «на городскую тюрьму», а вторая (гражданская) столица Оренбургского края Уфа является в образе чисто административного центра, да ещё грязного³. Индивидуальный взгляд, сформировавшийся под влиянием каких то личных обстоятельств (в лужу наступил), выступает как обобщающий исторический источник (я в Оренбурге встречал и грязь, и чистоту). Исследователь должен стараться реконструировать реально существовавшее историческое прошлое, а не создавать «текст» о прошлом, по каким то причинам сложившийся у него именно в таком виде (иначе прямая дорога к постмодернизму). Любопытна ментальность самих историков, которые продолжают считать удельный вес купцов в городском населении (сейчас, видимо, надо подсчитывать количество брокеров) и долю каменных домов как показатель прогресса (последний в некоторых научных сообществах давно уже стал отрицательным термином). Деревянное жильё полезнее для человека чем каменное, это хорошо известно не только современному американскому среднему классу, но и россияне в XIX в. сие понимали.

Эволюция образа купца (предпринимателя и вообще хозяйственной сферы) хорошо видна из материалов единственной газеты Оренбургского края. В 1840-е гг. экономика рассматривалась преимущественно в обобщающих аналитических статьях, стр. 221: например о «частной золотопромышленности в Оренбургском крае»⁴ или в статистическом взгляде на губернию за 1848 г.¹ Предприниматель (купец) как главная фигура хозяйственной жизни здесь отсутствует, экономика деперсонифицирована, представлена в виде абстрактного движения товаров, «произведений», капиталов. В этом можно видеть не только невнимание, но и пренебрежение (неуважение) со стороны интеллигентской, дворянско-чиновничьей публики к «чумазому» бизнесмену. Так, в «театральной хронике» уфимского купца, «у которого с утренней зари до глубокой ночи гнездятся в голове одни барыши», приглашали в театр, «где он от души может похохотать», убеждая в практической пользе смеха для здоровья². Видимо, других доводов позвать тёмного купца в театр для образованного автора не существовало.

Позитивными, «благородными» чертами рисовались в «Оренбургских губернских ведомостях» лишь управляющий крупным заводом³ или предприниматель-дворянин А.П. Тевкелев, занимавшийся кумысным бизнесом⁴, так сказать «солидные» предприниматели. В статье «Поездка в Миловку» неизвестный автор на переправе через Белую увидел сценку, когда перекупщик улещивал отдать товар ему, а не везти на городской базар, «двух подгородных крестьян, везущих для продажи хлеб. Мужчина, в полубелой шляпе и неопределённом костюме полужёлтого цвета остановил их и начал сильно торговать у них ржаную муку, приговаривая: "Ну же, мужичёк, да уступи, ведь хлеб-то у тебя не купленой"». Автор обрисовал по сути спекулятивную операцию, с которой боролись власти Уфы, и, понимая это, добавил: «я подумал, что торгующий не должен ли быть эконом какого нибудь заведения, старающийся так много о сбережении казённого интереса»⁵. Следовательно, если ради «казённого интереса» – тогда можно перекупать хлеб, это «честно», а ежели нет – сразу возникает образ жадного, алчного торгаша. На уфимском базаре луком торгуют «плебеянки и окрестные поселянки»⁶, арбузами – «мелочные торговки-колотовки»⁷.

Лишь постепенно в «Оренбургских губернских ведомостях» утверждался положительный образ купца, к примеру сообщалось, что в декабре 1850 г. для беднейших жителей Уфы градский голова П. Кадкин пожертвовал 50 руб., по 20 руб. внесли стр. 222: купцы И. Нестеров, К. Блохин и др.⁸ С начала 1850-х гг. редакторы газеты И.П. Сосфенов и В.В. Завьялов начинают публиковать регулярную информацию о коммерческой деятельности на пристанях реки Белой. Она кардинально противоречит местной историографии, уделяющей несколько строчек «малозначительной» торговой деятельности на севере края, например в Бирске.

В мае 1850 г. П. Попов подробно рассказал о ситуации в Бирске, где на «пристани зимовало ныне 13 барок: из них одна машина [видимо, коноводная – М.Р.], а прочие подчалки. Так как эта посуда должна была грузиться здесь же, то по очищении реки от льда, берег оживился; началось передвижение судов и нагрузка: барки подведены к хлебным лабазам, к ярусам бочек с поташом, шадриком и золой, к ворохам мочала, к горе металла хрома (более 20 000 пуд.) и проч., и бурлаки оставили свою разорительную орлянку, засновали с своими тачками взад и вперёд. Но много товару лежало в домах купцов, а потому некоторые улицы в течении нескольких дней были покрыты почти непрерывным рядом подвод. Их движение, при случившемся ненастье, было причиною непроходимой грязи и страшных выбоин; особенно пострадала главная в городе улица». По приблизительным подсчётам бирянина П. Попова в зиму 1849 / 1850 гг. здешние и иногородние купцы заготовили около 1 млн пуд. ржаного хлеба, все доходы окрестного населения от продажи зерна и обслуживания хозяйственной деятельности составляли около 750 тыс. руб. И это без мочала, поташа и пр.¹ С другой стороны, в Бирск было ввезено по Белой (в основном, из Казани) всевозможных потребительских товаров на эту же сумму. Не сонный городочек из книжек, а бурный центр экономики, памятью которого служит заложенная именно в первой половине XIX в. широченная центральная площадь Бирска, сохранившаяся до сих пор (спланированная с расчётом, чтобы сотни и сотни подвод с товаром могли на ней уместиться).

В навигацию 1854 г. из Бирского уезда Оренбургской губернии в Нижний Новгород, Рыбинск, Саратов с Топорнинской пристани сплавили по Белой помещики: Языков (150 девятипудовых четвертей ржи, 3852 четв. ржаной муки, 7605 четв. овса и 150 пуд. гороху), Дмитриев (1000 четв. ржаной муки), Тевкелев (1000 четв. овса), уфимские купцы: Гаданов (100 четв. ржи стр. 223: и 1600 четв. ржаной муки), Коровин (2700 четв. ржаной муки). С Берёзовской пристани на Каме вывозили хлеб сарапульские купцы Седов и Шитов, московский купец Гуляев, калязинский купец Полежаев, бирский купец Савастьянов и елабужский купец Антропов. Хлеб отправляли с Ежёвской, Ельдяцкой, Атасевской, Киргизовской, Дюртюллинской, Беткинской, Челнинской, Бирской пристаней, с пристаней при Благовещенском заводе и Николаевской слободе. Из Уфы уфимский же купец Кузнецов отправил 2500 четв. ржаной муки, ковровский купец Паршин – 7000 четв., а белебеевский купец Кадкин – 4000 четв. (все ржаной муки)². Собранные В.В. Завьяловым сведения показывают весьма значительные обороты хлебной торговли на пристанях Белой и Камы в 1854 г., ДО начала пароходного сообщения. Обратим особое внимание на участие в хлебной торговле местных помещиков. Возможно, перед нами реликт ранее более крупного явления: хозяйственной деятельности дворян в первой половине XIX в.

Ни в коем случае нельзя занижать значения Мензелинска, центра не только крупнейшей ярмарки, но и место своеобразной биржи. Мензелинск находился на важнейшей транспортной коммуникации – Камском речном пути, по которому и осуществлялось снабжение ярмарки всевозможными товарами, расходившимися потом по всему Оренбургскому краю. Через Мензелинск производилась и отправка товаров (хлеба и пр.). Нужно только учитывать его географические особенности. Во-первых, его обслуживала пристань Пьяный Бор Елабужского уезда Вятской губернии, располагавшаяся не очень далеко на противоположном берегу Камы и куда из Мензелинска вела прямая дорога через д. Юртово (зимой товар перевозился по льду через Каму). Рядом же находилась пристань в устье реки Ик. И на левой (уфимской) стороне Камы, напротив Пьяного Бора, куда подходила дорога из Мензелинска, тоже нагружались суда. Известно, что в конце мая 1903 г. к Рыбинску подошёл пароход Дедюхина «Бр. Дедюхины», который привёл две коломенки Халфина (52 236 пуд. ржи, 13 278 овса, 4725 пуд. ржаной муки) с Мензелинской пристани¹. Скорее всего, в допароходную эпоху мелкосидящие барки могли свободно грузиться недалеко от устья р. Мензели, против Пьяного Бора, расстояние от самого города стр. 224: Мензелинска небольшое. С началом же пароходного сообщения из-за мелководья пристань потеряла своё значение. А удобные гужевые пути на Уфу, на Заинск и Бугульму позволяли развозить товар по всему Южному Уралу.

Таким образом, при изучении экономики Оренбургской губернии в первой половине XIX в. надо критически проанализировать имеющуюся источниковую базу, понять складывание «образа» купца, на который мы смотрим глазами дворянина-чиновника, насколько он (образ) достоверен и вообще представлен в источнике (особенно мемуарного характера). Также необходимо стараться максимально расширять источниковую базу, так как отсутствие информации, как и её некритическое восприятие (например по северному приречному рынку), формирует искажённое представление об историческом прошлом.

X.

Опубликовано: Роднов М.И. Забытые предания // Урал-Алтай: через века в будущее: Материалы III Всероссийской тюркологической конференции, посвящённой 110-летию со дня рождения Н.К. Дмитриева / РАН, РГНФ, Институт языкознания РАН, УНЦ, АН РБ, ИИЯЛ УНЦ РАН, БГУ, БГПУ. Т. II. Уфа, 2008. С. 186 – 188.

Смотришь и не налюбуешься горною ширью, дышишь и не надышишься целебным воздухом лесов.

С каждым годом всё глубже и глубже проникает в Уральские горы топор промышленника, всё сильнее коптят трубы горных заводов, застилая едким дымом дикие скалы, – но много есть ещё на Урале стр. 187: глухих уголков, где можно видеть мать природу в её роскошном, нетронутом рукою человека, виде. Много таких местечек в Южном Урале, но сколь интересны они столь же интересен и их природный житель – башкир со своими воззрениями на мир Божий, со своими песнями, подобными напевам ветра по ущельям гор и преданьями о далёком былом.

Вот он, абориген Урала, оживший вместе с родными лесами под ласковыми лучами весеннего солнца после долгой зимы, которую провёл впроголодь. Теперь он неузнаваем. Куда девалась природная лень и безучастность ко всему, как изменился взгляд узких глаз!.. Сидит, правит лошадью и тянет бесконечную песню, но вдруг обрывает её! Не хватает терпенья радоваться одному наступившей весне.

– Ты куда гуляешь? (т. е. куда едешь) обернувшись ко мне спрашивает он.

Отвечаю. Но это у него лишь вступление, предлог завести с пассажиром речь.

– Аяй, караша наша миста – продолжает он, обращая моё внимание на раскинувшуюся картину. – Ти как думаишь?

Соглашаюсь с ним вполне. А он уже воодушевлённо с своим характерным акцентом начинает говорить о предстоящем выезде всей его родной деревни на кочёвки (места летних стоянок башкир в лесу), добавляет, что земля теперь у них размежёвана, здесь их, а там соседней деревни. Говорит долго, рассказывает как кочевали его деды и наконец переходит к тому, как они, т.е. деды, воевали, оберегая свою землю.

– Старый людя калякайт (рассказывают), аяй много нехороший селовек гулял старый время здесь. Вот шайтан чёрт Бугас да гулял эта миста.

У..ух людя много кансял. Наша народ – башкурт тогда воявал его. Вот тот гора приедем, я покажим твоя где народ сидел, ждал питахоньки его. Ну, ружья блохой тогда был, раз стирляешь да сидить надо, народ брал сикмар (дубина с шишкой на конце)…

– Вот ита миста! чрез несколько минут сказал он, указывая в сторону от дороги, где за деревьями виднелось какое то старое земляное сооружение, похожее на окоп. Если башкир говорил правду, то место для засады было выбрано весьма удачно: оно было на вершине одного из перевалов через Уральский хребет и, чтобы добраться до него, с любой стороны нужно было преодолеть крутой горный подъём, взбираясь вереницей.

– Тут динь-два башкурт караулил, продолжал мой возница: как близко пидяшел Бугас стирлял его, бил сикмарем. Долго дрался потом стр. 188: наша башкурт, людя астал мало, много Бугас кансял, башкурт в лес ушёл. Мёртвый людя аяй много был тут…

Раньше, бить (ведь), порядка никакой не был. Вот народ выбирать сарь и думал, путая исторические факты, продолжал рассказчик. Собрался ух много народ всякий. Много думал много калякал, шум балшой был какой сарь выбирайт. Мулла стал молить Бог сарь бы давал. Когда Бог молить кансял два старика людя сказал; Бускам птиса, кто она сядит тот сарь будит. Наша так думайт. Ну, вси народ своя согласья давал. Бускал птису.

При следующих словах башкир как то особенно оживился.

– Птиса сядил один селовек – Романов. Бидный людя болне рад был бидь (ведь) Бог так делал! ти как думайшь? Ну Романов быть сарь надо.

Вот шайтан богатый людя калякал (сказали): «нет, небравильна сядил птиса, бускай ещё раз». Народ думал думал, бускал птису ещё раз, потом ещё.

Три раза птиса сядил всё Романов…

Стала наш сарь… Бошел другой порядка. Бугас башка секил, другой-да озорник людя кансял: народ мал – мала отдыхал…

Так наша старый людя скажит, ваша как? закончил свой рассказ башкир и стал понукать лошадь, которая давно уже шла шагом.

Я ничего не ответил словоохотливому вознице: так не хотелось разрушать этого старого отрывка преданий, поэтически созданного временем, средой и окружающей природой. Да и не поверил бы конечно старик-башкир историческим фактам; он не имел понятия где это событие произошло, не знал других мест кроме своих лесистых гор…

Под лучами заходящего солнца, на фоне зелени, напоившей горный воздух ароматами и смолой лесных великанов, моё воображение рисовало две картины: схватку башкир с пугачёвцами и громадное скопище людей в горах, съехавшихся с одной целью выбрать себе царя…

Ст. Уральский»