Башкирии в состав Русского государства и Году русского языка Нефтекамск риц башгу 2007

Процесс формирования жанров, их подразделение на отдельные разновидности, стилевые особенности тесно связаны с историей возникновения и становления творческих методов. И говоря о жанрах и их разновидностях, необходимо учитывать ведущие тенденции в развитии литературы, приемы и методы, используемые для отражения действительности и свойственные той или иной эпохе.

В башкирской литературе конца XX века хорошо прослеживаются все еще продолжающееся влияние принципов социалистического реализма и попытки по-новому представить исторические процессы и явления. Наиболее явно эти особенности современной эпохи проявились в романах А. Хакимова «Переливы домбры», «Кожаная шкатулка» и Б. Рафикова «Карасакал».

Возможности, которые появились с началом перестройки и гласности, привели авторов исторических романов к поискам исторической правды, сделали ее ведущим мотивом их творчества. Все это привело к усилению в исторической прозе документализма и более широкому использованию исторических гипотез. На основе вновь открытых документов и фактов писатели стремятся отстоять новые взгляды на исторический путь башкирского народа, его общественное и культурное развитие. Характерным явлением современной эпохи стало жанровое и стилевое многообразие исторической прозы, активное использование гипотетических концепций и подходов.

Освобождение от творческих установок прошлого оказало заметное влияние на развитие художественного мышления. Стремление авторов не ограничиваться рамками существующих жанровых форм при художественной организации исторического материала привело к дальнейшему развитию жанрового и стилевого многообразия. Появились прозаические произведения, сочетающие в себе особенности литературно-художественного, научного и публицистического стилей.

Ведущими чертами современного башкирского романа в настоящее время становятся строгий документализм, исторически выверенная достоверность, явно выраженное стремление к проникновению во внутренний мир героя, попытка понять внутренние мотивы его поведения и поступков.

Для многих произведений исторического жанра свойственен документализм (киса Г. Хусаинова, «Сын Юлая Салават» М. Идельбаева, «М. Гафури» Г. Рамазанова и др.). Строгий документализм сквозной нитью проходит через весь роман Р. Баимова «Кречет мятежный», воплощающий в себе научно-художественную концепцию понимания жизни и деятельности З. Валиди.

Отличительной чертой современной литературы является также и эклектичность стиля произведения, когда в рамках одного и того же текста используются приемы, характерные для разных жанровых форм. Г. Хусаинов в историко-хроникальном романе «Кровавый 55-й» применил и объективно-документальный подход, и публицистический, и принцип субъективного описания.

Значительную роль в развитии литературно-художественных достоинства исторической прозы сыграло обращение к психологическим аспектам жизни людей того или иного общественно-исторического периода: особенностям мировоззрения и мироощущения, межнациональным и межэтническим связям и отношениям. Усиление этой тенденции ведет к необходимости выявления психологических аспектов поведения героя, особенностей его духовного мира.

Исходя из указанного, можно прийти к выводу, что башкирский исторический роман имеет большую перспективу развития в историко-философском, историко-психологическом и даже историко-мифологическом плане. Есть все основания полагать, что в будущем в башкирской исторической прозе появятся и масштабные романы-гипотезы, и исторические эпопеи.

1. 
   Добренко Е. Социалистический реализм в поисках «исторического прошлого» // Вопросы литературы.–1997.–№ 1.–С. 52.
   
2. 
   Белинский В.Г. Полн. собр. соч., Т.З. – Изд-во АН СССР, 1953. – С. 9—10.
   

«Суеверие - убеждение в том, что некоторые видимые явления представляют собой знаки или результат воздействия невидимых сверхъестественных сил, служащих предзнаменованием будущего. В гносеологическом плане суеверие — предрассудок, лишенный разумного основания, совокупность стереотипизированных взглядов на человека, историю и общественную жизнь», - трактует «Большой энциклопедический словарь». Как видим, суеверие связано с представлениями человека, с его верой, оно появляется в коллективе, распространяется и живет в народной среде. Именно поэтому мы считаем, что суеверие можно считать отдельным малым жанром фольклора с характерными чертами лаконичности по изложению, емкости по содержанию, глубины по смыслу, однотипности по синтаксической структуре, по лексическому составу и даже локальной вариативности.

Общеизвестно, что каждый фольклорный жанр вбирает в себя целый комплекс народных знаний и суждений. Прежде всего, устное поэтическое творчество народа базируется на мифах, отражающих взгляды этносоциума на окружающую действительность. Миф в сопровождении обряда уже затем перерастает в некую традицию, устойчивый элемент культуры определенного народа. Эти две ступени весьма характерны суевериям. Видный знаток народной литературы А.Н.Веселовский писал: «Современное суеверие относится к языческому мифу или обряду как поэтические формулы прошлого и настоящего: это кадры, в которых привыкла работать мысль и без которых она обойтись не может» [1]. Постоянство, синкретизм, в некоторой степени нормативность суеверий помогает им оставаться всегда востребованными, неискоренимыми. Более того, суеверия являются не застывшим жанром с конкретным набором примет и предзнаменований, а получают активное развитие на каждом витке истории. Следует подчеркнуть, что наибольшую популярность они получают в «смутное» время, когда теряются нравственные и духовные ориентиры. Именно это испытывает наше общество на сегодняшний день.

«Единственное лекарство против суеверия - это знание, ничто другое не может вывести этого чумного пятна из человеческого ума», - писал Г.Бокль. Однако даже известный ученый Ч.Дарвин признавал, что «чем больше мы познаем неизменные законы природы, тем все более невероятными становятся для нас чудеса».

В быту суеверия служили и служат неписаным сводом знаний. Они имеют прикладное значение, употребляются для практических, дидактических целей, в регулировании хозяйственной деятельности людей.

В науке вопрос о суевериях рассматривается с различных точек зрения: в этнографической литературе - как выражение своеобразного мировидения народа, в философии - как форма отражения бытия, в лингвистике - как отражение этноменталитета в языке. В фольклористической науке суеверия можно рассматривать как один из малых жанров устного народного творчества.

1. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. – М.: Высшая школа, 1989. - С. 74.

в творчестве А.А. Фета

Творчество А.А. Фета не только никогда не рассматривалось в русле народно-поэтической традиции (за исключением наших работ), но и заведомо считалось оторванным от любых проявлений фольклорной стихии. Вместе с этим, фольклоризм А.А. Фета - явление такое же закономерное и естественное, как и его убеждение в том, что «можно быть тупым, бездарным поэтом, но не народным нельзя» [2]. Его своеобразие коренится в специфике всей художественной системы поэта: она еле уловима, как тонкий аромат «гелиотропа или воскового дерева», а не резкий и всепоглощающий запах «неприятной кошки» [3].

Воспоминания А.А. Фета (также оставшиеся без внимания исследователей) являются тем материалом, который помогает обосновать возможность зарождения и необходимость рассмотрения фольклоризма как эстетического метода в художественной и мировоззренческой картине поэта.

Во-первых, этому способствовала общественная ситуация. С.Д. Домников отмечает, что «эпоха Просвещения, связанная со становлением нового исторического мышления и расцветом этнографических исследований, открыла русскому обществу мир собственной истории. Рациональному исследовательскому поиску российское общество было обязано открытием целого пласта русской народной культуры, произведений устного народного творчества, ставших подлинными источниками национального самопознания» [4].

В первой четверти XIX века началась исследовательская, собирательская и издательская деятельность И.М. Снегирева, И.П. Сахарова, И.И. Срезневского, закладывались основы русской фольклористики как науки. Общество впервые взглянуло на русскую историю глазами своего народа. Многие из образцов устного народного творчества тут же, в подлинниках или пройдя художественную обработку, становились объектом широкого изучения, популяризации, вводились в образовательные программы, становились образцами для литературного творчества, музыкального и изобразительного искусства.

Середина XIX века – это расцвет русской науки о фольклоре. В 1861 г. выходит такая фундаментальная работа Ф.И. Буслаева, как «Исторические очерки русской народной словесности и искусства». Вторая половина XIX века – «время достаточно активной жизни классического крестьянского фольклора, когда широко распространен тип писателя, великолепно знающего фольклор, окруженного им как элементом бытовой культуры» [5]. Естественно, что подобная типичная для эпохи «повсюдность» фольклора аутентичного, живущего по своим внутренним законам в фольклоропорождающей обстановке, была предпосылкой многогранных взаимодействий литературы с подлинным народно-поэтическим творчеством.

Предрасположенность А.А. Фета к усвоению фольклорной традиции заключается и в том, что интерес к национальной культуре поставил перед обществом проблему народности, которая охватывала не только литературу, но и многие сферы человеческой деятельности. Исследователи отмечают, что в этот исторический период «образованное общество впервые обратилось к народу не только с точки зрения функциональных его обязанностей кормить нацию и платить налоги, но и как носителю подлинных духовных ценностей» [6].

В-третьих, этому способствовало литературное окружение поэта. Б.Ф. Егоров, анализируя соотношение с фольклором творчества Ап. Григорьева, отмечал: «Духовное, интеллектуальное созревание Григорьева, творческая деятельность его как поэта и как критика протекали в условиях 40-50-х годов, когда явно усилился научный, художественный и общественно - бытовой интерес к народу и народному творчеству. <…>. Подобные обстоятельства не могли не повлиять на интерес Григорьева к народному творчеству <…>» [7]. Это утверждение верно и для Фета, ведь известно, что Фет и Григорьев дружили со студенческих лет, а в начале 50-х годов в их отношениях происходит второе и последние сближение [8]. В это время они вместе увлекаются народными песнями, посещают литературные вечера, куда вхожими оказываются исследователи и собиратели русских песен, где звучит народная музыка в инструментальном исполнении.

В-четвертых, истоки данного взаимопроникновения словесных искусств можно уловить и в специфике характерного для XIX в. социо-культурного понятия – «русская усадьба». Роль усадьбы и ее культурного наследия в развитии художественного мышления А.А. Фета огромна, о чем свидетельствует возросший интерес современных исследователей к этой проблеме [9]. Известно, что «возникнув как жилой и хозяйственный комплекс вотчинника, усадьба постепенно превращалась и в культурный центр, тот культурный феномен, который был призван создать «рационально устроенное общество путем селекции двух социо-культурных прототипов: города и деревни» [10]. В воспоминаниях поэт подчеркивает, что интерес к русским народным сказкам постоянно подпитывался говором из девичьей.

Попытка предложить свое истолкование фольклора возникла у Фета в связи с косвенной полемикой с современными ему концепциями фольклора и народности. Поэтому возникает вопрос, как соотносилось осмысление поэтом русского фольклора с современными ему научными концепциями.

Споры о народности литературы и о самом понятии «народность» стали определяющими в развитии литературы XIX века. В 1801 г. А. Тургенев призывал обратиться к народному творчеству как единственному источнику самобытности русской литературы. В 1803 г. вышла в свет книга А.С. Шишкова «Рассуждение о старом и новом слоге», ставшая «литературным евангелием» (П.А. Катенин) для значительной части русского общества. Пушкинские заметки «О народности литературы», известные по черновым наброскам 1825 – 1826 годов, начинаются так: «С некоторых пор вошло у нас в обыкновение говорить о народности, требовать народности, жаловаться на отсутствие народности в произведениях литературы, но никто не думал определить, что разумеет он под словом народность». В цикле статей 1841 г. В.Г. Белинский продолжит размышления, начатые А.С. Пушкиным: «Народность есть альфа и омега эстетики нашего времени…». В 1858г. на страницах журнала «Современник» Н.А. Добролюбов поставит вопрос о степени участия народности в развитии русской литературы (одноименная статья).

Если в понимании А.С. Пушкина народность – это отражение в зеркале поэзии «особенной физиономии» народа, то в эпоху 50-60-х гг. XIX века она понимается несколько иначе. «<…> Эстетико-философская пора 40-х годов нашей литературы сменилась практически-гуманитарными стремлениями 50-х и 60-х. Обстоятельства русской жизни вызвали в печати на первый план новые вопросы. Уже не тонкости эстетической оценки и неизмеримые глубины туманной философии, а реальная действительность с грандиозной реформою освобождения крестьян заняла общее внимание. Гуманные рассуждения о правах человеческой личности вообще и освобожденной крестьянской массы в частности, сопровождаемые соответственными иллюстрациями беллетристики и резкими обличениями всего дореформенного, сделались постоянными темами русской литературы того времени» [11]. Таким образом, народность стала способом гражданско-демократического служения, возможностью говорить с народом на его же языке. «Что не было вовлечено в общий поток надежд и разочарований, восторгов и негодований, то вызывало сначала недоумение, потом пренебрежение или ядовитые насмешки. Реформа русской жизни была настолько грандиозна, <…>, что журналистике, жившей ей всецело, было непонятно, как могут некоторые люди и особенно поэты оставаться мертвыми зрителями совершающегося» [12].

В письме к А. Фету от 10 февраля 1866 г. В. Боткин отмечает: « Поэтическая струя исчезла и из европейских литератур, замутила ее проклятая политика<…>» (Т.2, 83) [13], а в письме от 10 марта 1866 г. как бы продолжает начатую мысль: «Увы! Мы дошли до такого времени, когда решительно некуда деться от политики; под тем или иным видом она преследует всюду, для объективного взгляда не осталось ни одного места. Общество распалось на партии и кружки; всякое суждение невольно принимает ту или другую окраску; сами партии подразделяются на множество оттенков. А при общем недостатке культуры твердых начал, выработанных предшествующим развитием, словом, все представляет какое-то хаотическое брожение» (Т.2, 86-87).

А.К. Толстой в письме А. Фету от 12 октября 1873 г. спрашивает: «<…> что в последнее время так мало пишите? Вам бы не следовало переставать; а т.к. вы поэт лирический par excellence, то все, что вас окружает, хотя бы и проза, и свинство – может вам служить отрицательным вызовом для поэзии. Неужели бестиальский взгляд на вас русских фельетонов может у вас отбить охоту? Да он-то и должен был вас подзадорить» (Т.2, 187). Сам А. Фет признается, что он «мало заинтересован закулисными пружинами общественной жизни» (Т.2, 191).

А. Смирнов в исследовании «Четыре облика русской Эвтерны» справедливо отмечает, что «во времена Некрасова его голос во многом определял духовную жизнь России. Внушенная им обществу мысль о гражданском призвании поэта казалась бесспорной. Коллизия, однако, состояла в том, что одновременно с Некрасовым выступил другой лирик, взбудораживший сознание подчеркнуто полярной позицией. Он не менее остро чувствовал житейские скорби, но обдуманно бежал от них. И не только бежал, а еще и «прикрывал» свое бегство авторитетом Пушкина: «Мы рождены для вдохновенья, // Для звуков сладких и молитв». <…> Муза Некрасова верит в то, что мир спасется правдою. Фет вслед за Достоевским мог бы сказать: мир спасет красота» [14].

С этой точки зрения интересен следующий момент из «Воспоминаний» А.А. Фета. Описывая обед у Кокорева, автор говорит о том, что хозяин дома произнес восторженную речь о добровольной помощи со стороны купечества в выкупе крестьянских усадеб. «Помню, – продолжает поэт, – с каким воодушевлением подошел ко мне М.Н. Катков и сказал: «Вот бы вам вашим пером иллюстрировать это событие». Я не отвечал ни слова, не чувствуя в себе никаких сил иллюстрировать какие бы то ни было события. Я никогда не мог понять, чтобы искусство интересовалось чем-либо помимо красоты» (Т.1, 225). Д. Дарский отмечает, что «как-то между прочим и к случаю бросил он (А. Фет – Т.Ф.) эту мысль, но, в действительности, она была его самым непреклонным, если не сказать ожесточенным, эстетическим убеждением» [15].

В восприятии А. Фета, народность не должна быть поверхностной, внешней. В письме к В.С. Соловьеву от 26 июля 1889 г. поэт пишет: «<…> будучи русским с головы до ног, я тем не менее радуюсь смертельному удару славянофильству. Как будто бы нельзя быть русским, не нарядившись пляшущей козой» [16]. Для него народность косвенно олицетворяется с одним из изречений, важных для каждого истинного христианина – «вера без дела мертва есть». В подтверждение этому в письме Л.Н. Толстому от 28 марта 1879 г. читаем: «Тургенев вернулся в Париж, вероятно, с деньгами брата и облагодетельствовав Россию, т.е. пустив по миру своих крестьян, побывавших в когтях Кишинского, порубив леса, вспахав землю, разорив строения и размотав до шерстинки скотину. Этот любит Россию.

Другой роет в безводной степи колодец, сажает лес, сохраняет леса и сады, разводит высокие породы животных и растений, дает народу заработки – этот не любит Россию и враг прогресса» [17]. Явно, что поэт имеет в виду себя, т.к. несколько выше он говорит о том, что почти не выходит из дому и «два раза был только на хуторе, где копают колодец и строят усадьбу» [18].

Несмотря на то, что в книжечке «Мое признание», принадлежащей Н.П. Боткиной, отвечая на вопрос: «К какому народу желали бы Вы принадлежать?», поэт отвечает – «Ни к какому» [19], в его эпистолярно-мемуарном наследии есть много примеров, когда он не только называет себя русским, но и гордится этим. «Я глубоко русский человек» [20], - читаем в письме А. Фета к А.В. Олсуфьеву от 7 июля 1888 г. Желание помириться с И.С. Тургеневым А. Фет объясняет тем, что «смешно же людям, интересующимся в сущности друг другом, расходиться только на том основании, что один западник без всякой подкладки, а другой такой же западник только на русской подкладке из ярославской овчины, которую при наших морозах покидать жутко» (Т.2, 350). Сам И.С. Тургенев в письме от 21 декабря 1869 г. характеризует А. Фета следующим образом: «<…> на вас не действуют жестокие слова: «Европа, пистолет, цивилизация»; зато действуют другие: «Русь, гашник, ерунда»: у всякого свой вкус» (Т.2, 208). В данном рассуждении особый интерес представляет слово «гашник». Парируя собеседнику, А. Фет поясняет - «остановимся на слове гашник <…>. Гашник – это нитяная тесьма или веревка, которую русский крестьянин продергивает в верхний край своего исподняго платья, чтобы удержать последнее на поясе. Тургенев прав, назвавши гашник, как одну из самых закоренелых русских вещей, к каким принадлежат между прочим: прави^/ла, дуги, черезседелин и т.д. Но ведь все хорошо на своем месте и в своей обстановке. Немец и француз носит помочи и пуговицы; но откуда возьмет пуговиц русский крестьянин для белья, которое баба немилосердно колотит вальком на камне; тогда как гашник ничего не стоит и все терпит. Честь ему и хвала!» (Т.2, 210).

Все это позволяет сделать вывод о том, что эстетика А. Фета уходит глубокими корнями в народное сознание. «Мысль человеческая, хоть и загорается на известной свече, но, переходя на другую, делается ее достоянием без ущерба для первой… Можно быть тупым, бездарным поэтом, но не народным нельзя!».

1. Федина В.С. А.А. Фет (Шеншин). Материалы к характеристике. – Петроград, 1915. – С. 57.

2. Цит. по: Кошелев В.А. А. Фет и «Пушкинский праздник» 1880 года // Русская литература. – 1996. – № 3. – С. 161.

3. В письме Я.П. Полонскому от 10 декабря 1891 г. А. Фет пишет: «Страхов постоянно упрекает меня в неясности моих стихов. <…>. Ясность ясности рознь. Можно сомневаться, слышен ли в комнате; но в запахе, оставленном неприятною кошкою, сомневаться невозможно. Не отдать же предпочтение этой ясности перед тою нежностью». См.: Фет А. Стихотворения. Проза. Письма / Вст. статья А.Е. Тархова. – М.: Советская Россия, 1988. – С. 368.

4. Домников С.Д. Мать-земля и Царь-город. Россия как традиционное общество. – М.: Алетейа, 2002. – С. 598.

5. Русская литература и фольклор. Вторая половина XIX века. – Л., 1982. – С. 9.

6. Домников С.Д. Указ. соч. – С. 600.

7. Русская литература и фольклор. Вторая половина XIX века. – Л., 1982. – С. 255.

8. Общение Фета с Григорьевым в период с 1849 по 1853 год подтверждается фактами, отмеченными в «Летописи жизни А.А. Фета», составленной Г.П. Блоком. Автор отмечает, что с 1849 г. Фет снова становится постоянным сотрудником журнала «Москвитянин» в связи с публикацией в январском номере од Горация в переводе Фета. Ап. Григорьев в это время также был сотрудником данного журнала. По образному выражению А. Фета их дружеские отношения «лучше всего можно сравнить с точением одного ножа о другой, хотя со временем лезвия получают совершенно различное значение». В письмах Ап. Григорьева тех лет встречается упоминание о том, что несмотря на расхождения по жизненным путям, духовно они с Фетом едины. Возможно, этим определяется и их сближение в конце 60-х г. Так, в 1858 году Ап. Григорьев получает приглашение возглавить отдел литературной критики в журнале «Родное слово», а в 1859 году в журнале публикуется посвященная ему статья А. Фета «О стихотворениях Ф.И. Тютчева».

9. См.: Козубовская Г.П. Мифология усадьбы и «усадебный текст» в эпистолярной прозе А. Фета // Вестник Барнаульского гос. пед. университета. Сер.: Гуманитарные науки. – Барнаул, 2003. – № 3. – С. 32 – 40; Жаплова Т.М. Новоселки – Степановка – Воробьевка: хронотоп усадьбы в поэзии А. Фета 1841 – 1892 годов // Пространство и время в художественном произведении. – Оренбург, 2002. – С. 63 – 70; Холодова Е.В. Воробьевка // Русские провинциальные усадьбы XVIII – нач. XX века. – Воронеж, 2001. – С. 183 – 194; Жаплова Т.М. Символизация и метафоризация в усадебной лирике А. Фета // Вестник Оренбургского гос. пед. университета. – Оренбург, 2004. – № 12. – С. 10 – 15; Кошелев В.А. Усадебная поэзия // Русская усадьба. – М., 2003. – № 9 (25). – С. 391 – 402; Сахаров В.И. Поэт дворянского гнезда: Еще об А.А. Фете // Русская усадьба. – М., 2003. – № 9 (25). – С. 419 – 425; Малютин С. «…Все тогда вам расскажу»: Лев Толстой у А. Фета в Воробьевке // Подъем. – Воронеж, 2004. – № 3. – С. 225 – 228.

10. Мир русской усадьбы. Очерки. – М.: Наука, 1995. – С. 3.

11. В. А. Фет (Шеншин) как поэт, переводчик и мыслитель // Русская мысль. – 1894. – февраль. – С. 29.

12. Там же.

13. Здесь и далее воспоминания А.А. Фета цит. по: Фет А.А. Воспоминания. В 3 т., 1890 г. Издательское объединение «Культура». – М., 1992. В скобках указывается номер тома и страницы.

14. Смирнов А. Четыре облика русской Эвтерны // Вопросы литературы. – 2003. –№ 3. – С. 299, 301.

15. Дарский Д. «Радость земли». Исследования лирики Фета. – М., 1916. – С. 11.

16. Фет А.А. Сочинения. В 2 т. Т.2. Рассказы. О поэзии и искусстве. Письма. – М.: Художественная литература, 1982.– С. 325.

17. Там же. – С. 268.

18. Там же. – С. 267.

19. Подробнее см.: Никольский Ю. Признания Фета // Русская мысль. – 1922. – Кн. 6/7. – С. 306 – 311.

20. Фет А. Стихотворения. Проза. Письма / Вст. статья А.Е. Тархова. – М.: Советская Россия, 1988. – С. 405.


Р.Д. Хуснуллина, асс.,

Нефтекам. фил. БашГУ,

г.Нефтекамск
Н. МУСИНДЫҢ “ШУНДА ЯТА БАТЫР ҺӨЙӘГЕ” РОМАНЫНЫҢ ХУДОЖЕСТВОЛЫ ТЕЛЕ ӨЛКӘҺЕНДӘ СТИЛЬ ДОМИНАНТТАРЫ
Башҡорт әҙәбиәт ғилеме белгесе Ғ.Б.  Хөсәйенов һәм рус әҙәбиәтсеһе А.Б. Есиндың тикшеренеүҙәренән күренеүенсә, әҫәрҙәрҙең художестволы теле өлкәһендә түбәндәге стиль доминанттары айырыла: шиғыр һәм проза; номинатив һәм риторик; монологизм һәм төрлөсә һөйләшеү (разноречие).

Н. Мусиндың “Шунда ята батыр һөйәге” романының художестволы теле өлкәһендә ошо һанап үтелгән стиль доминанттарынан ҡайһыһы хас икәнлеген билдәләү маҡсатында роман телен анализлау маҡсат итеп ҡуйыла.

Авторҙың теле бай, үҙенсәлекле. Ул халыҡтың, түрәләрҙең, изге күңелле, ҡара йөрәкле кешеләрҙең телмәрҙәрен оҫта һүрәтләй. Романда ҡатнашыусы геройҙар күпселеге ябай булғанлыҡтан, уларҙың телмәрҙәре лә, образдарҙы һүрәтләгәндә ҡулланылған һүҙҙәр ҙә ябай, автор йәнле һөйләү стиленә мөрәжәғәт итә. Мәҫәлән, “Һалымсылар шыпан-шыпан сыҡтылар ҙа, аттарын егә һалып, ауылдан тиҙерәк сыға һалдылар”. “Ҡана буйына ҡыпсаҡтар ҡутарылып килеп төштө”.

Әҫәрҙә һүрәтләнгән осорға, хәл-ваҡиғаларға, геройҙарҙың диалог һәм монологтарына ҡарата автор тарафынан һайланған телмәр өлгөләре тап килеп тора. Мәҫәлән, түбәндәге фразеологизмдар роман геройҙарының характерын аса: “Имән батырҙың ҡапыл ҡобараһы ҡойолдо”, “Арт һабаҡтарын уҡытып алмайынса, улар тыйылмаясаҡ та”, - тип ярһыны Имән батыр”, Был фразеологизмдар әҫәрҙең дөйөм фонына, стиленә тура киләләр, әҫәрҙәге һуғыш ваҡиғалары ошо фразеологизмдарҙа сағыла.

Романда ҡаҙаҡтар тормошо ла тасуирлана, шуға ла әҫәр стиленә ҡаҙаҡ һүҙҙәре лә инеп киткән: “Урал батыры – кежир әдәм” (башҡортса: ныҡ кеше), “Һай, ҡамшат бүркең яҡшы” (башҡортса: ҡамсат бүркең). Шулай уҡ ҡаҙаҡтарҙың тормош-көнкүреше, дала тәбиғәтенең үҙенсәлектәре лә һүрәтләнә. Мәҫәлән, дөйәләр сабышы, тирмәләренең биҙәлеше, кейемдәре, далала дауыл сығыу һәм башҡа күренештәр авторҙың ҡаҙаҡтарҙың йәшәйешен ентекле өйрәнгәнлеген күрһәтеп тора.

Авторҙың оҫталығы йәнә шунда күренә: ул һәр образды һүрәтләр өсөн уңышлы лексик саралар һайлай. Был саралар һүрәтләнгән геройҙы күҙ алдына килтерергә ярҙам итә. Мәҫәлән, Кинйәһолтандың эске донъяһы, характерын асыр һүҙҙәр: “ҡараһы ҡойолоп”, “иренен һалбыратып, тырыҫ-мырыҫ йөрөп ята”. Был һүҙҙәр уның кәйефе юҡ сағын һүрәтләй һәм уның образы уҡыусы алдына тере килеш килеп баҫа. Ғәҙелбанаттың сос, шәп, үткер ҡыҙ икәнен уның атлап йөрөшөн һүрәтләүҙән һиҙергә мөмкин: “...сулпыларын сыңҡылдата баҫып атлап ҡайтып инде”. Алдар батыр, ир ҡорона еткәс, дини кеше итеп һүрәтләнә башлай. Бының шулай булыуын ышандырырлыҡ итеп күрһәтеү маҡсатында әҫәр стиленә аят, доғалар индерелгән: “Бисмиллаһиррахманирахим. Әлхәмдү лиллаһи раббил – ғәләмин. Әр –рәхмәнир – рәхим. Мәлики йәүмид – дин. Ийәкә нәғбүдү үә иййәкә нәстәғин...”.

Әҫәр стиле һүрәтләү саралары менән байытылған. Иң күп таралғаны – сағыштырыу. Улар образды, тәбиғәтте характерлағанда уңышлы ҡулланғандар. Мәҫәлән, романда ғына түгел, ә тарихта үҙенең иҫ киткес ҡанһыҙлығы менән дан алған Тәвкилевтең йөҙө емтек ашаған эттеке менән сағыштырыла. Ысынлап та, кешеләрҙе һатып, үлтереп, шуларҙың һөйәктәрендә үҙенең карьераһын төҙөгән әҙәмгә башҡа сағыштырыу тура ла килмәй. Алдар батыр уны: “Аттың ҡойроғо аҫтына ҡыҫылып йөрөгән күтән ҡорто һин, ул ҡорт ергә төшкәс, ҡара ҡуңыҙға әйләнә, шунан ер соҡоп, ҡәбергә инә лә мәйеттәрҙе ашай, тиҙәр. Һин әсәйеңдең һөйәген кимереүҙән дә тартынмаясаҡһың”, - ти. Бында, күреүебеҙсә, образлы сағыштырыу ҡулланылған. Кире образды һүрәтләү өсөн тағы ла түбәндәге сағыштырыуҙар ҡулланылған: “Торсонбай үгеҙҙәй мышылдай”. “Аяҡ осона ғына баҫҡан кеүек, һөҙөргә әҙерләнгәндәй килә (черкес). Күреүебеҙсә, был сағыштырыуҙар кире геройҙарға һүрәтләй һәм уҡыусыны ытырғандырыу көсөнә эйә. Ә инде ыңғай геройҙарҙы һүрәтләгәндә автор, киреһенсә, уҡыусыла яҡшы эмоциональ тойғолар уятырға тырыша, мәҫәлән, “...Ҡарсыға ҡанатындай ҡаштары үргә сөйөлгән” (Алдар тураһында). Матур тәбиғәтте һүрәтләгәндә лә уҡыусы күңеленә хуш килерлек сағыштырыуҙар һайланған: “Ер өҫтөн, тынды иркенәйтеүсе ҡаймаҡтай, ҡуйы һауа солғап ала”. Дөйөм алғанда, сағыштырыуҙар романда бик күп ҡулланған. Роман стиле ныҡлы документаль нигеҙле романдарға ҡарағанда ябайыраҡ булғанлыҡтан, сағыштырыуҙар ҙа иркен ҡулланылған. Әгәр ҙә яҙыусы һүрәтләнгән объектҡа ҡарата уҡыусыға һөйөү, ихтирам уятырға теләһә, яҡты сағыштырыуҙар ҡулланған, әгәр инде ытырғаныу, нәфрәт хисе уятыуҙа, һүрәтләнгән объектын ҡараңғы буяуҙар менән тасуирлай.

Шулай уҡ, романға башҡорттар телмәренә хас булғанса, варваризмдар ҡушылып китә: “драстуй”. Метонимия күренеше лә осрай: “Ул һөҙөп ҡарап ултырған осло бүрек алдында атын үрәпсетте лә ҡоро ғына өндәште”. Әҫәр стилен эпитеттар ҙа биҙәп ебәрә: “ҡырағай дала”, “үткер күҙле”. Тағы ла түбәндәге метафоралар осрай: “ҡайғы тейәп ҡайтып килә”, “ер бите саф йәшеллеккә күмелде”. Йәнләндереүҙәрҙән ошоларҙы атап күрһәтеп була: “…ауылдар уя буйҙарына боҫоп ултырған”; “Ә башҡорт уҡтары уларҙы һәрмәй бирә”. Үрҙә һанап үтелгән йәнләндереү, метафора, метанимия, эпитет, кеүек ассоциатив һүрәтләү саралары әҫәр стилен йәнләндерә, байыта.

Һәр әҫәрҙәгесә, был романда ла халыҡтың ауыҙ-тел ижады ынйылары – мәҡәл-әйтемдәр, йыр-таҡмаҡтар ҙа күп урынды алған. Авторҙың һәр уйы, тиерлек, мәҡәл-әйтемдәр менән дәлилләнеп бара. Мәҫәлән, түбәндәгеләргә иғтибар итәйек: “Ир ирҙән быуаҙый”, - ти Гөлйөҙөм. Роман йөкмәткеһенә был мәҡәл тап килеп тора, әҫәрҙә ирҙәр бер-береһе менән һөйләшеп, кәңәшләшеп, үҙ тормоштарын яҡшыртыуға тырышалар, тыуған илен яҡлау өсөн күтәреләләр. “Көндәш бер көн серҙәш булһа, биш көн һөймәҫ” мәҡәлендә боронғо башҡорт ҡатын-ҡыҙҙарының яҙмышы сағыла. Ошо уҡ фекер Көнбикә тарафынан әйтелгән афоризм менән нығытыла: “Көн яманлыҡтары бер ни түгел, көндәш менән йәшәү ялҡыта”. Көндәш булып көн итергә мәжбүр булған ҡатындарҙың күңел кисерештәре, ауыр тойғолары халыҡтың ауыҙ-тел ижадында сағылған, ә автор уларҙы оҫта рәүештә әҫәр стиленә индереп ебәргән. Автор, шулай уҡ башҡорт халҡының эстетик зауыҡ менән кейенеүҙәрен дә иғтибарға алған. “Ағас күрке - япраҡ, әҙәм күрке - сепрәк”, - тип, Алдар үҙ балаларына ҡунаҡҡа барыр алдынан матур итеп кейенергә ҡуша, бында ла боронғо башҡорттарҙың кейемгә ҙур иғтибар биреүҙәре, матурлыҡҡа ынтылыуҙары сағыла. Башҡорт ырыуҙарын берҙәм булырға өндәгән халыҡ мәҡәлдәре лә роман стилендә сағылыш тапҡан: “Туған-ырыу бер төптән булһа – тау аҡтарыр, тарҡау булһа – ярҙан осор” мәҡәле быны иҫбат итә. Шулай итеп, әҫәрҙәге мәҡәлдәр урынлы ҡулланылған, роман стилен йәнләндереүҙә ҙур роль уйнайҙар, тик улар ҙа ҡайһы бер ерҙә халыҡсанлаштырып, диалект закондарына буйһондоролоп бирелә: “Һабыр төбө - һары алтын”. Был да авторҙың роман стилен халыҡҡа яҡыныраҡ итергә тырышыуынан киләлер.

Әҫәр өсөн яу – төп тема, шуның өсөн романдағы бөтә телмәр өлгөләре шул тема менән бәйле. Мәҫәлән, һуғышсыларҙы оҙатҡанда Көнбикә тарафынан әйтелгән һамаҡты индереп ебәргән. Был һамаҡты ҡулланыу ҙа әҫәр стилен байытып ебәрә, уның темаһына тура килә, халыҡ ижадын да ҡулланыу сараһы булып тора. Был сара аша уҡыусы боронғо заманда ҡатын-ҡыҙҙарҙың яугирҙарҙы һуғыш яланына оҙатҡан саҡтағы кисерештәрен белә ала. Әҫәр стиленә, шулай уҡ, төп тема менән бәйле рәүештә, башҡорттарҙың тыуған ерен, тарихын, тәбиғәт матурлығын данлаған, мөхәббәт менән бәйле уй-кисерештәрен тасуирлаған “Төйәләҫкәй буйы”, “Ғилмияза” кеүек халыҡ йырҙары ла үрелеп киткән.

Әҫәрҙең финалында уның төп йөкмәткеһен үҙендә тотоп тороусы, әҫәргә исем биреүсе, башҡорт халҡының официаль булмаған гимны – “Урал” йырының индерелеп ебәрелеүе – бик уңышлы күренеш. Роман һуҙымында юғарылыҡҡа күтәрелә барған төп герой - Алдар батыр ошо “Урал” йыры аша иң юғары нөктәгә барып етә. Был башҡорт халыҡ гимны уҡыусыға эмоциональ йоғонто яһай алған.

Башҡорт тарихының ниндәй генә осорҙо алып ҡарама, халыҡ тормоштоң ауырлығына ҡарап тормаған, күңел асыу сараһын тапҡан. Шуны күрһәтеү маҡсатында автор әҫәр стиленә шаян таҡмаҡ та индереп ебәргән. Шулай итеп, автор әҫәр стилен байытыу өсөн фольклор жанрҙарына ла мөрәжәғәт иткән. Был саралар романды уҡымлы, тәрән мәғәнәле итә, уҡыусыны ҡыҙыҡһындырып ебәрә.

Халыҡтың телмәр байлығын күрһәтеүсе саралар – эвфемизмдар ҙа романда үҙ урынын тапҡан. Мәҫәлән, “кәгеү”, “сәлдереү”. Улар әҫәрҙе ҡабул итеүҙе еңелләштерә, роман стилен бер төрлөлөктән һаҡлай. Тарихи роман булғанлыҡтан, әҫәрҙә архаизмдар ҙа ҙур урын тотҡан: тархан, батша, сотник, яһаҡ йыйыусы, албағыр. Был архаизмдар уҡыусыны романда һүрәтләнгән осорға индереп ебәрергә, шул дәүерҙең шауҡымын тойорға ярҙам итә.

Шулай итеп, романда төрлө сағыштырыу, фразеологизмдар, метафора, эпитет, сағыштырыу, мәҡәл, йыр, таҡмаҡ, йәнле һөйләү стиле киң ҡулланған. Әҫәрҙең ныҡлы документаль нигеҙгә таянмауы, авторҙың уйҙырмаһына, фантазияһына иркен урын бирелгәнлектән, әҫәр стиле халыҡсан, ябай, төрлө телмәрлелек урын алған. Һөҙөмтәлә шуны асыҡлап була: әҫәр стиле өсөн, уның художестволы телмәре өлкәһендә, риторикалыҡ доминанты хас.