Пятая глава «Лицо «врага» на полотнах художников и киноэкране»

Плакат и карикатура, где изображались вражеские персонажи зачастую в сатирических и устрашающих образах, как правило, были далеки от реальности, но эффективны как средство пропаганды. Наибольшее искажение исторического прошлого, в котором доминировали и мифология, и демонология, наблюдается именно в плакате и карикатуре. Значительное количество плакатов с вражескими образами Белого движения, ставших советской классикой, создали Д.С. Моор и В.Н. Дени, а в карикатуре в наибольшей степени проявили свой талант Кукрыниксы (М.В. Куприянов, П.Н. Крылов, Н.А. Соколов).

В более реалистичной историко-революционной живописи, где присутствовал «образ врага», господствовали, как правило, два сюжета: вооруженная борьба красных с белыми; террор и расправы белогвардейцев над большевиками. В частности, сцена допроса коммунистов белыми встречается на картинах четырех известных советских художников: М.Б. Грекова, Б.В. Иогансона, Н.С. Самокиша и А.А. Дейнеки. Советская живопись, в отличие от плаката и карикатуры, изображала «образ врага» более достоверно, более психологически точно. Этого требовал сам жанр, его основы.

Значительную роль в трансляции образов Белого движения в советском культурном пространстве сыграли две картины – «Расстрел двадцати шести бакинских комиссаров» И.И. Бродского и «Допрос коммунистов» Б.В. Иогансона. Почтовые марки с изображением именно этих полотен были выпущены в СССР.

Советское изобразительное искусство демонстрировало следующие, во многом далекие от объективности, стереотипы в изображении «гидры контрреволюции»: многочисленность и жестокость врага; отсутствие политических и военных талантов у вождей и военачальников, возглавивших борьбу против советской власти; человеческие пороки участников Белого движения. Помимо этого, постоянно подчеркивалась приверженность участников Белого движения к самодержавному строю, стремление их вождей стать правителями страны. Зачастую акцентировалось внимание на антинародной политике белых. Отмечалась значительная зависимость антибольшевистских режимов от иностранных союзников, преклонение их вождей перед Антантой.

В образах белой контрреволюции, воплощенных в плакате и карикатуре, просматриваются мифологические, библейские и демонологические мотивы. Поскольку враг изображался и как многоголовая гидра, и как волк-оборотень, и в облике «старухи-смерти». Рисуя подобные лики врага, художники обращались и к историческим сюжетам, проводя определенные аналогии с прошлым. Так, например, в отдельных работах отступление белых ассоциировалось с гибелью в 1812 г. Великой армии Наполеона, а белый террор – с периодом Батыева нашествия. Историко-революционная живопись в данном плане оказалась более реалистичной, более приближенной к реальным событиям гражданской войны.

Вообще, в изображении советскими художниками образов «белогвардейщины» следует выделить типажи разных жанров. В плакате и карикатуре зачастую изображались реальные фигуры деятелей Белого движения. Но все они, как правило, были далеки от действительности. Физическая ущербность, алкоголизм, скудоумие, жестокость, трусость, жажда наживы, антипатриотизм – вот далеко не полный набор их качеств, представленных плакатистами и карикатуристами.

Среди образов историко-революционной живописи мы не увидим реальных исторических фигур, известных деятелей Белого движения: сказывалась внутренняя и внешняя цензура. Но типажи, созданные в живописи, отличались значительной реальностью и психологизмом. В их образах было меньше от мифотворчества и больше от правды жизни. При этом стоит отметить, что, создавая такие картины, художники во многом опирались и на свой жизненный опыт. Некоторые из них, например, Б.В. Иогансон и П.П. Соколов-Скаля, даже служили какое то время в Белой армии, а М.Б. Греков и Н.С. Самокиш жили во время гражданской войны при белых режимах на юге России. Такие факты из биографии художников, конечно, не могли не повлиять на их творчество, когда они создавали свои картины.

Игровой кинематограф, наряду с художественной литературой, оказал наибольшее влияние на советский социум, нежели другие культурные каналы, транслирующие разные аспекты исторических мифов о гражданской войне. Художественные фильмы создавались либо на основе оригинальных сценариев, либо как экранизации литературных произведений.

Образы культурной памяти о Белом движении, представленные в игровом кино, в своей эволюции прошли, по крайней мере, несколько этапов. На первом из них (1920-е – начало 1930-х гг.) белогвардейцы в таких фильмах, как «Красные дьяволята» И.Н. Перестиани, «Октябрь» С.М. Эйзенштейна, «Чапаев» Г.Н. Васильева и С.Д. Васильева зачастую рисовались по-разному: и в карикатурном, жалком виде, и где-то даже с симпатиями. Во многом данное обстоятельство объясняется временем становления советского кинематографа, временем экспериментов, еще не установленных жестких цензурных рамок.

В условиях существования сталинского режима с его прагматично-идеологическим подходом к кино для свободного выражения взглядов создателей фильмов места практически не оставалось. Экранные образы участ­ников Белого движения оказались отодвинуты на второй план, так как их заслонили собой персонажи внешних врагов и «притаившихся изменников». Среди белогвардейцев теперь стали фигурировать не только бывшие царские офицеры и представители враждебных большевикам политических партий, непролетарские социальные слои, но и бывшие соратники Сталина, потерпевшие поражение в ходе внутрипартийной борьбы.

Следующий период (с середины 1950-х – 1960-е гг.) оказался наиболее плодотворным в плане реализации творческих замыслов и исторической достоверности событий, демонстрируемых на экране. В эти годы появляется целая плеяда фильмов о гражданской войне («Сорок первый» Г.Н. Чухрая, «Тихий Дон» С.А. Герасимова, «Служили два товарища» Е.Е. Карелова, «Бег» А.А. Алова и В.Н. Наумова, «Адъютант его превосходительства» Е.И. Ташкова и др.), где образы белогвардейцев зачастую выступают не на втором плане, а являются ключевыми. Тогда же выходят удачные экранизации литературных произведений о гражданской войне. Мастера слова вместе с создателями фильмов сумели донести до зрителя всю противоречивость российской смуты и трагедию ее участников, в том числе и со стороны Белого движения.

На создание высокохудожественных кинопроизведений в данный период, на наш взгляд, повлияли следующие факторы. Видимо, культурная элита советского общества, среди которой, конечно, были и кинематографисты, стала по-иному воспринимать участников антибольшевистского движения. Данное обстоятельство было связано и с процессом десталинизации при Н.С. Хрущеве, и с возвращением в СССР части российских эмигрантов, что позволило по-другому посмотреть на прежних врагов. Новое осмысление гражданской войны стало актуальным именно в тот период.

В последнее двадцатилетие советской государственности появилось совсем не много историко-революционных высокохудожественных кинолент. Как правило, среди них преобладали приключенческие картины, боевики, пользовавшиеся большой популярностью у массовой аудитории, в которых негативные экранные образы отдельных белогвардейцев оказались несколько смягчены.

После 1985 г., когда началась политика «гласности», на экраны страны стали выходить картины («Берега в тумане» Ю.Ю. Карасика, «Повесть непогашенной луны» Е.В. Цымбала, «История болезни» А. Праздникова и др.), показывавшие гражданскую войну как трагедию и для красных, и для белых, для всех людей, вовлеченных в ее орбиту. Авторы таких фильмов затрагивали тему не только белого, но и красного террора.

На создание историко-революционных фильмов, несомненно, влияли господствующие умонастроения и духовный климат в обществе, на которые в свою очередь оказывал давление политический режим с его официальной идеологией. Во-вторых, большое значение имели мифы коллективной памяти о значимых исторических явлениях, связанных с Октябрьской революцией. И, наконец, не следует забывать о личном опыте и взглядах на события прошлого создателей фильма, прежде всего писателей как авторов киносценариев, режиссеров и актеров.

В заключении подводятся основные итоги и обобщаются главные выводы. Дискурс о революции и гражданской войне доминировал над всеми остальными в советском обществе довоенного периода вплоть до начала 1940-х годов. Он отличался определенным набором мифов. Однако и позже этот дискурс не был забыт и часто воспроизводился наряду с другими реконструкциями «героического прошлого». Советское общественное сознание строилось на основе манихейского мировоззрения, делящего мир исключительно на сферы зла и добра. Поэтому историко-революционный дискурс был просто немыслим без «образа врага», определяемого советской риторикой как «белогвардейщина».

Конструирование в культурной памяти «образа врага» осуществлялось в советском обществе усилиями как «сверху», так и «снизу». Значительную роль в создании образов Белого движения сыграли несколько каналов культурной памяти. Во-первых, это риторика партийных вождей, во-вторых, мемуарная литература и труды историков, в-третьих, художественная литература и театральная драматургия, а также изобразительное искусство и игровой кинематограф.

Представления о Белом движении в советском обществе прошли в своей эволюции несколько этапов, которые имеют свои особенности. Можно выделить три волны коллективной памяти, когда происходила актуализация образов Белого движения. Период таких волн колебался в пределах 10–15 лет. Первая волна охватила 1920-е – начало 1930-х годов, когда память о гражданской войне еще не подвергалась столь сильной цензуре властей. Вторая волна началась в условиях политической «оттепели» с середины 1950-х годов и завершилась к началу 1970-х годов. Третья волна актуализации интереса к участникам Белого движения наступила в период «гласности» во второй половине 1980-х годов и продолжалась весь последний период существования СССР. Все эти волны памяти связаны с переломными моментами в развитии советского общества (НЭП, «оттепель», «перестройка»), когда страна делала исторический выбор. Данное обстоятельство обусловлено тем, что история Белого движения – это история политической и вооруженной борьбы за альтернативный, в отличие от большевистского, путь развития страны. Как только советское общество оказывалось перед выбором, каким путем развиваться дальше, среди различных альтернатив коллективная память обращалась и к образам Белого движения.

Эволюция представлений о Белом движении, безусловно, связана и со сменой поколений в советском обществе. Если для участников и современников гражданской войны она являлась живой историей, с некоторыми детальными подробностями, то для последующих поколений память об этих годах основывалась преимущественно на образах, созданных в мемуарах, историографии, литературе, искусстве.

«Образ врага», отождествляемый с так называемой «белогвардейщиной», был разноликим. Следует выделить несколько его уровней: личностный, политический и социальный. К личностному уровню относились конкретные и вымышленные исторические фигуры; к политиче­скому – представители враждебных большевикам партий и организаций, от монархических и либеральных до социалистических; к социальному – образы дворян-помещиков, буржуа, духовенства и кулаков.

Можно также определить типажи первого и второго ряда. К первому относились образы политических и военных вождей, генералов, офицеров и священников белых армий, политиков разного толка. Они считались непримиримыми врагами советской власти, и с ними необходимо было разговаривать исключительно языком силы. Вражеские образы второго ряда состояли из «обманутых» генералами и политиками крестьян, казаков, рабочих, оказавшихся в белых армиях, которых можно было убедить и привлечь на сторону большевиков.

К главным чертам того или иного образа, связанного с «белогвардейщиной», относились следующие. Военные и политические вожди – это бесталанные во всех отношениях люди. Главная их забота – вернуть старое, но сделать этого они уже не могут. Офицеры белых армий рисовались как завоеватели в собственной стране с целым набором человеческих пороков. Политики различных организаций и партий, олицетворявших Белое движение, как правило, представлялись как предатели народных интересов и российского государства. Фигуры из духовенства зачастую отличались лицемерием. Они на самом деле не верили в те идеалы, которые проповедовали. Буржуа и кулаки неизменно представали как люди, живущие только стремлением к наживе любой ценой. Рядовые воины белых армий отличались тем, что были обмануты генералами, атаманами и политиками. Они проливали кровь ради чужих интересов. Такой односторонний взгляд на историю «белогвардейщины», созданный через призму «образа врага», очень просто и доступно объяснял правоту действий большевиков и «героическое прошлое» советского общества.

Среди стереотипов о Белом движении, утвердившихся в советском социуме, господствовали такие составляющие исторического дискурса о гражданской войне: господство монархических идеалов среди белогвардейцев; многочисленность их армий; масштабная помощь им из-за границы; антинародная политика белых правительств, опиравшихся исключительно на террор. При этом вне поля коллективной памяти оставались республиканские лозунги Белого движения, реформистская политика его правительств, красный террор в условиях гражданской войны против белогвардейцев и ряд других аспектов.

Если говорить об основаниях для создания образов Белого движения, то среди них можно выделить следующие. Во-первых, идеология большевизма, основанная на постулатах марксизма и высказываниях вождей. Во-вторых, непосредственный опыт гражданской войны, запечатленный ее современниками. Отсюда отождествление белогвардейцев с бандитизмом, разгулом, разбоем, насилием, пьянством, наркоманией и другими пороками. Бесспорно, К.Г. Юнг был прав, когда утверждал, что «образ врага» связан с механизмом проекции. Все собственные недостатки советское общество приписывало врагу. Но в то же время нельзя, конечно, отрицать наличие подобных пороков и среди участников Белого движения. В-третьих, негативные образы исторического прошлого также играли свою роль. Поэтому участники Белого движения порой отождествлялись с чужеземными завоевателями прошедших времен. Военные силы белогвардейцев зачастую преувеличивались, а их действия нередко обозначились словом «нашествие». Наибольшее распространение получили ассоциации с монгольскими завоевателями, войсками Наполеона в 1812 г., нацистами периода Второй мировой войны. Наконец, большое значение в формировании лика врага имели и демонологические мотивы, связанные с некоторыми животными, птицами и мифологическими существами. Очень часто белогвардейцы олицетворялись то с волками и псами, то с воронами и другими нечеловеческими образами.

Для обозначения Белого движения и всего антибольшевистского лагеря в Советской России широко использовалось словосочетание «гидра контрреволюции», ведущее свое происхождение со времен Великой Французской революции. Эта метафора имела цель представить врага как многочисленную и опасную силу.

Присутствовали в изображении белогвардейцев и религиозные мотивы, несмотря на официально пропагандируемый атеизм советского общества. Враги зачастую сравнивались с отрицательными библейскими персонажами, такими как Каин и Иуда.

Во многих вербальных и визуальных образах врагов, созданных советской интеллектуальной элитой, можно различить своеобразную интеграцию традиционного религиозного и нового советского сознания. Враги зачастую изображались в качестве дьявольских сил, которым противостояли большевики, представлявшиеся как «святые» нового мира, мира социальной справедливости.

Конструируя «образ врага», связанный с Белым движением, советское общество формировало и свою коллективную идентичность, в которой не было места для участников и сторонников борьбы за иной, небольшевистский, вариант развития страны. Создание и трансляция подобного «образа врага» давали людям возможность осознать собственное своеобразие.

В советском обществе наблюдалось и такое явление, как инструментализация «образа врага» в зависимости от политической конъюнктуры. И тогда образы Белого движения становились непохожими на свои прототипы, а больше были связаны с другими врагами советского социума, вызванными к жизни актуальными проблемами последующего времени.

За память о Белом движении на протяжении всего существования советской государственности шла борьба между отдельными лицами и группами. Такое явление вполне закономерно и имеет место в любом сообществе, когда речь идет об очень значимых для него событиях, неизменно обрастающих мифами.

Причем стоит сказать и об определенном влиянии коллективных представлений русской эмиграции на образы Белого движения, транслируемые в советском обществе. Это влияние было существенным в 1920-е гг., в период «оттепели» и в последние годы существования Советского Союза. Посредством мемуарной и исторической литературы, а также прямого общения с представителями эмиграции и их потомками советские люди знакомились с другими, непривычными для них трактовками истории гражданской войны.

Представления и образы коллективной памяти о Белом движении отражались и на политике властей в отношении бывших белогвардейцев. Подобная политика в целом была репрессивной, хотя иногда советское руководство шло и на сотрудничество со своими прежними врагами. Лишь под воздействием структурного кризиса второй половины 1980-х гг. и настроений в обществе, ухода из жизни многих уже престарелых участников Белого движения происходил постепенный отказ от репрессивной политики в отношении их со стороны властей. В обществе нарастало понимание гражданской войны как трагедии, началось переосмысление ее опыта. Данный процесс повлиял на подрыв устоев советской идеологии, а значит, и на распад СССР.

^{Таким образом, коллективная память есть важный фактор общественного развития, который проявляется и в жизни последующих поколений. Данное положение следует учитывать при анализе событий и тенденций прошлого.}
По теме диссертационного исследования опубликованы

следующие работы:

1. Волков Е.В. Белое движение в исторической памяти российского общества // Вестник Южно-Уральского государственного университета. Серия «Социально-гуманитарные науки». – 2004. – Вып. 3. – № 6.– С. 17–25 (0,8 п.л.).

2. Волков Е.В. Лики Белого движения в мемуарах его участников из Советской России // Вестник Южно-Уральского государственного университета. Серия «Социально-гуманитарные науки». – 2005. – Вып. 4. – № 7.– С. 21–33 (1 п.л.).

3. Волков Е.В. Православное духовенство России в двух гражданских войнах // Проблемы истории, филологии, культуры. – Москва–Магнитогорск–Новосибирск: Изд-во МаГУ, 2006. – Вып. XVI. – Ч. 2. – С. 105–119 (1 п.л.).

4. Волков Е.В. «Любил когда-то Блока капитан…». Неизвестные воспоминания человека из Сан-Франциско // Родина. – 2008. – № 3. – С. 75–78 (0,5 п.л.).

5. Волков Е.В. Невский в русской культурной памяти // Родина. – 2008. – № 7. – С. 34–37 (0,5 п.л.).

6. Волков Е.В. Гражданская война на востоке России: взгляд из Америки // Вестник Челябинского университета. Серия «История». – 2008. – Вып. 28. – № 35. – С. 188–193 (0,4 п.л.).

7. Volkov E.V. General V.M. Moltchanoff’s Oral Memoirs // Journal of Siberian Federal University. Humanities & Social Sciences. – 2009. – # 2. – P. 210–215 (0,5 п.л.).

8. Волков Е.В.Судьба колчаковского генерала: Страницы жизни М.В. Ханжина. – Екатеринбург: Уральский рабочий, 1999. – 200 с. (13,5 п.л.).

9. Волков Е.В. Колчаковские офицеры: Опыт исторического исследования. – Челябинск: Изд-во ЮУрГУ, 2001. – 336 с. (18,8 п.л.).

10. Волков Е.В. «Гидра контрреволюции». Белое движение в культурной памяти советского общества. – Челябинск: Челяб. Дом печати, 2008. – 392 с. (22,7 п.л.).

11. Волков Е.В. Страницы жизни генерала М.В. Ханжина // Оренбургское казачье войско. Воинская служба и общественная жизнь. – Челябинск: Изд-во Челяб. ун-та, 1997. – С. 73–94 (1 п.л.).

12. Волков Е.В. Юнкера Оренбурга в годы гражданской войны // Интеллигенция России в истории ХХ века: неоконченные споры: тез. докл. и сообщ. всерос. науч. конф. – Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 1998. – С. 167–170 (0,3 п.л.).

13. Волков Е.В. Подготовка военных специалистов и офицерских кадров в вооруженных

формированиях «белых» на Урале // Исторические чтения: мат. науч. конф. – Челябинск: ЦКИНЧ, 1998. – Вып. 4. – С. 47–50 (0,3 п.л.).

14. Волков Е.В. Военно-учебные заведения на Южном Урале в период революционной смуты (1917–1919) // Оренбургское казачье войско. Поиски. Находки. Открытия. – Челябинск: Изд-во Челяб. ун-та,1999. – С. 90–102 (0,8 п.л.).

15. Волков Е.В. Вооруженные формирования оренбургских казаков в составе регулярных соединений белых войск (1918–1920) // Оренбургское казачье войско. Страницы истории XIX–XX вв. – Челябинск: Изд-во Челяб. ун-та, 1999. – С. 45–58 (0,8 п.л.).

16. Волков Е.В. «Коннице отведено едва ли не последнее место» // Белая гвардия. – 2001. – № 5. – С. 30–35 (1 п.л.).

17. Волков Е.В. Дневник генерала С.Н. Войцеховского: новые штрихи к выступлению чехословацкого корпуса в мае 1918 г. // Белая армия. Белое дело. – 2001. – № 9. – С. 90–94 (0,8 п.л.).

18. Волков Е.В. Благосостояние и быт колчаковских офицеров // История Белой Сибири: тез. науч. конф. – Кемерово: Кузбассвузиздат, 2001. – С. 128–131 (0,3 п.л.).

19. Волков Е.В. Войцеховский Сергей Николаевич // Челябинск. Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2001. – С. 154 (0,1 п.л.).

20. Волков Е.В. Гайда Радола // Челябинск. Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2001. – С. 173 (0,1 п.л.).

21. Волков Е.В. Западная армия белых // Челябинск. Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2001. – С. 292 (0,2 п.л.)

22. Волков Е.В. Каппель Владимир Оскарович // Челябинск. Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2001. – С. 347 (0,1 п.л.).

23. Волков Е.В. Колчак Александр Васильевич // Челябинск. Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2001. – С. 384 (0,1 п.л.).

24. Волков Е.В. Косьмин Владимир Дмитриевич // Челябинск. Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2001. – С. 407 (0,1 п.л.).

25. Волков Е.В. Перхуров Александр Петрович // Челябинск. Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2001. – С. 617 (0,1 п. л).

26. Волков Е.В. Сахаров Константин Вячеславович // Челябинск. Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2001. – С. 729 (0,1 п.л.).

27. Волков Е.В. Сукин Николай Тимофеевич // Челябинск. Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2001. – С. 800 (0,1 п.л.).

28. Волков Е.В. Третий Уральский корпус // Челябинск. Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2001. – С. 849–850 (0,2 п.л.).

29. Волков Е.В. Ханжин Михаил Васильевич // Челябинск. Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2001. – С. 909 (0,1 п.л.).

30. Волков Е.В. Челябинское совещание // Челябинск. Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2001. – С. 958 (0,1 п.л.).

31. Волков Е.В. Челябинское сражение // Челябинск. Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2001. – С. 958–959 (0,2 п.л.).

32. Волков Е.В. Щепихин Сергей Арефьевич // Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2001. – С. 1011 (0,1 п.л.).

33. Волков Е.В. Офицеры Генерального штаба на службе в войсках А.В. Колчака в период гражданской войны // Уржумка. – 2002. – № 1. – С. 62–71 (1 п.л.).