«Берлин, — заявил он, — больше не является военной целью». Когда это заявление стало известно в американских войсках, некоторые их подразделения находились всего в 45 милях от Берлина

* * *

Урсула Кестер спала в подвале своего дома в Целендорфе со своими родителями, шестилетними дочерьми-близнецами Ингрид и Гизелой и семимесячным сыном Берндом, когда в дверь прикладами винтовок постучали четверо русских солдат. Они обыскали убежище, нашли пустой чемодан и свалили в него банки с компотами, авторучки, карандаши, часы и кошелек Урсулы. Один из русских нашел флакон французских духов, открыл его, понюхал и вылил содержимое флакона на свою одежду. Второй русский, угрожая винтовкой, загнал родителей и детей Урсулы в маленькую комнатку подвала, а затем, все четверо, они по очереди надругались над ней.

На следующее утро около шести часов, когда избитая Урсула нянчила младенца, в подвал вошли еще двое солдат. С ребенком на руках она пыталась проскользнуть мимо них, но была слишком слаба. Один из солдат выхватил у Урсулы ребенка и сунул его в коляску, второй плотоядно ухмыльнулся. Они оба были немытые, в грязном обмундировании, с ножами, заткнутыми за голенища сапог, в меховых ушанках. У одного гимнастерка даже не была заправлена в штаны. И они изнасиловали ее, а когда ушли, Урсула схватила все одеяла, что смогла найти, схватила младенца, девочек и побежала через улицу в комплекс маленьких домов с садиками. Там она нашла ванну, выброшенную взрывом из одного из домов, перевернула ее и заползла под нее вместе с детьми.

В Гермсдорфе восемнадцатилетняя Юлиана Боник с приближением русских забралась под диван в глубине подвала. Она слышала, как ее отец, лингвист, говоривший по-русски, протестовал против вторжения в их дом. Солдаты хотели знать, где Юлиана, а отец кричал: «Я сообщу вашему комиссару!» Под дулом винтовки ее отца вывели на улицу. Юлиана лежала неподвижно, надеясь, что русские уйдут. Она вымазала лицо и белокурые волосы грязью, чтобы казаться старше и непривлекательнее, но все равно не хотела рисковать и осталась под диваном.

В соседнем подвале пряталась пара стариков. Вдруг Юлиана услыхала испуганный крик одного из них: «Она там! Там! Под диваном!» Юлиану вытащили из ее убежища. Пока она стояла, дрожа от страха, русские о чем-то поговорили и все, [403] кроме одного, ушли. «Это был молодой офицер, — рассказывала она, — и, насколько я могла видеть в свете фонарика, довольно опрятный и чисто выбритый». Его жесты не оставляли сомнений в его намерениях. Юлиана отпрянула, но он придвинулся к ней и, улыбаясь, «мягко, но настойчиво» начал ее раздевать. Юлиана сопротивлялась, и ему было нелегко, так как «в одной руке он держал фонарик и с типично русским недоверием все время оглядывался, боясь нападения сзади».

В конце концов, несмотря на все сопротивление, ему удалось ее раздеть. Она пыталась умолять его, но не знала русского языка, и расплакалась, упала на колени. Молодой русский смотрел на нее. Юлиана перестала плакать, взяла себя в руки и попробовали другую тактику: заговорила вежливо, но твердо: «Это неправильно. Люди так себя не ведут». Русскому это явно надоело, он выказывал нетерпение, и Юлиана снова не сдержалась: «Я просто не люблю вас! Так нельзя! Я вас не люблю!» Русский вдруг раздраженно хмыкнул и бросился вон из подвала.

На следующее утро Юлиана и еще одна девушка сбежали в женский доминиканский монастырь, где четыре недели прятались на чердаке. Впоследствии Юлиана узнала, что ее подруга Рози Хоффман и мать Рози, поклявшиеся убить себя, когда придут русские, были изнасилованы, а потом приняли яд{62}.

Герд Бухвальд, учитель, видел, как советские войска мародерствовали в его квартале в Рейникендорфе. Его квартиру полностью разграбили женщины-красноармейки, которых «как магнитом притягивала одежда его жены. Они забрали все, что им понравилось, и ушли». Герд сжег остальное, а пистолет закопал в саду. Тем вечером появились русские солдаты, совершенно пьяные. «Фрау! Фрау!» — кричали они Бухвальду. Он взял себя в руки, дружелюбно улыбнулся и сказал: «Фрау капут». Поскольку он два дня не брился и не причесывался, то казался старше и, может, поэтому ему поверили. Во всяком случае, они явно поняли, что его жена умерла. Бухвальд растянулся на диване, а солдаты осмотрелись, забрали пару подтяжек и покинули его дом. Бухвальд запер дверь на засов, отодвинул диван и помог [404] своей жене Эльзе вылезти из ямы три на три фута, которую он выковырял в бетонном полу. Следующие несколько недель она все ночи проводила там.

Доктор Герхард Якоби, пастор церкви памяти кайзера Вильгельма, тоже сумел надежно спрятать свою жену, хотя из его подвала многих женщин вытащили и изнасиловали. Пастор спал перед подвалом в узком шезлонге, его жена лежала у стены головой к его ногам. Под тяжелым одеялом она была практически невидима.

В Вильмерсдорфе русские поначалу произвели благоприятное впечатление на Ильзе, ее младшую сестру Аннелизе и ее мать: некоторое время их не тревожили. Затем однажды ночью перед рассветом Аннелизе вытащили из постели, в которой она спала вместе с матерью, и, не обращая внимания на ее крики, потащили наверх в квартиру. Там ее жестоко изнасиловал советский офицер. Закончив, русский со словами «хорошая немка» погладил ее по голове и попросил никому не рассказывать, что ее изнасиловал русский офицер. На следующий день солдат принес ей сверток с продуктами. Вскоре после этого другой солдат обратил внимание на Ильзе. «Он вошел, держа в каждой руке пистолет, а я сидела на кровати и думала, каким он убьет меня, левым или правым», — вспоминала Ильзе. В подвале было холодно, и на Ильзе было несколько свитеров и лыжные брюки. Солдат набросился на нее и начал срывать свитера, но вдруг озадаченно спросил: «Ты немецкий солдат?» Ильзе не удивилась: она так исхудала от голода, что едва ли была похожа на женщину. Однако солдат быстро понял свою ошибку и изнасиловал ее, а уходя, сказал: «Вот что немцы делали в России». Через некоторое время он вернулся и, к ее изумлению, до утра сидел рядом с ее кроватью, защищая от других похотливых красноармейцев.

Семья Анц еще несколько раз подвергалась жестокому насилию. Однажды их вытащили из подвала, поставили у стены и хотели расстрелять. В другой раз Ильзе снова изнасиловали. Они начали подумывать о самоубийстве. «Если бы у нас был яд, — вспоминала Ильзе, — я бы точно покончила с жизнью».

Пока русские насиловали и грабили, немцы сводили счеты с жизнью. В одном Панкове за три недели было совершено 215 самоубийств; в основном это были женщины. Иезуиты [405] отец Йозеф Михалке и отец Альфонс Мацкер из церкви Святого Канизия в Шарлоттенбурге полностью осознали, до чего довела женщин жестокость русских, когда из реки Хавель выловили трупы женщины с двумя детьми. Женщина привязала к рукам по набитой камнями хозяйственной сумке, обняла детей и прыгнула в воду.

Одну из прихожанок отца Михалке, семнадцатилетнюю Ханнелору фон Кмуда, изнасиловала толпа пьяных русских солдат. Затем в девушку трижды выстрелили, но она выжила. Тяжелораненую, ее привезли в детской коляске в дом пастора. Отца Михалке в тот момент дома не было, а когда он вернулся, девушка исчезла. Священник искал ее целые сутки и в конце концов нашел в больнице Святой Хильдегард. Он причастил ее и утешал всю следующую ночь. Ханнелора выжила, но год спустя она и ее мать погибли под колесами грузовика.

Маргарет Промайст была ответственной по бомбоубежищу. «Два дня и две ночи, — вспоминает она, — волна за волной накатывались в мое убежище русские; они грабили и насиловали. Если женщины сопротивлялись, их убивали. Только в одной из комнат я нашла шесть или семь женских трупов. Все лежали так, как их оставили после изнасилования, а их головы были совершенно разбиты». Маргарет тоже изнасиловали, хотя она умоляла молодого солдата и говорила, что слишком стара для него. Она видела, как трое русских держали медсестру, пока четвертый ее насиловал.

Член гитлерюгенда Клаус Кюстер, уже в гражданской одежде, разговаривал с двумя советскими офицерами, сидевшими в джипе. Один из них говорил по-немецки и был так болтлив, что Кюстер собрался с духом и задал недипломатический вопрос: «В газетах писали, что русские солдаты насилуют и грабят. Это правда?» Офицер щедро предложил ему пачку сигарет и сказал: «Даю слово чести, слово офицера и советского солдата, что никого и пальцем не тронул. Все, что было написано в тех газетах, ложь».

На следующий день Кюстер увидел, как трое русских схватили на Генерал-Барби-Штрассе женщину и затащили ее в подъезд. Один солдат взмахом автомата приказал Кюстеру убираться, второй держал визжащую женщину, а третий ее насиловал. Затем Кюстер увидел, как насильник вышел из подъезда. Он был очень пьян, по его лицу ручьями текли слезы. [406] Он крикнул: «Ja bolshoi swinja». Кюстер спросил одного из русских, что это значит. Тот рассмеялся и сказал по-немецки: «Это значит: «Я большая свинья».

В бомбоубежище в Крейцберге, где скрывалась Маргарета Пробст, фанатичный нацист Меллер заперся в одном из помещений. Русские узнали, что он там, и попытались сломать дверь. Меллер крикнул: «Подождите минутку. Я застрелюсь». Русские снова попытались взломать дверь. Меллер выкрикнул: «Подождите! Патрон заклинило». Затем раздался выстрел.

В следующие несколько часов убежище кишело русскими, выискивающими девушек. Маргарета, как многие другие женщины, постаралась выглядеть как можно непривлекательнее. Она спрятала под шапку длинные белокурые волосы, надела темные очки, испачкала лицо йодом, а на щеку наклеила большой пластырь. Ее не тронули, но многих других изнасиловали. «Девушек просто окружали и загоняли в квартиры наверху, — вспоминала она. — Мы всю ночь слышали их крики». Позже восьмидесятилетняя женщина сказала Маргарете, что двое солдат забили ей рот маслом, чтобы заглушить ее крики, а другие изнасиловали ее по очереди.

Доре Янсен и вдове ординарца ее мужа, которые вначале считали, что легко отделались, сейчас пришлось туго. В убежище вдову Инге жестоко изнасиловал солдат, заявивший, что его мать насильно вывезли в Берлин, после того как немецкие войска напали на Россию, и с тех пор он ее не видел. Дору не тронули; она сказала, что больна туберкулезом, и русский действительно здорово перепугался. Однако Инге изнасиловали во второй раз, и с такой жестокостью, что она не могла ходить. Дора выбежала на улицу, нашла мужчину, похожего на офицера, и рассказала, что случилось. Он холодно взглянул на Дору и произнес: «Немцы в России вели себя гораздо хуже. Это просто месть».

Семнадцатилетней Елене Майевски и девятнадцатилетней Вере Унгнад тоже довелось увидеть и светлую и темную стороны русского характера. В период грабежей и изнасилований в районе Тиргартена какой-то юный русский солдат спал у входа в подвал, охраняя их от своих соотечественников. На следующий день после его ухода семь или восемь красноармейцев вошли в дом и пригласили девушек на вечеринку, [407] которую русские устраивали в соседнем доме. У девушек не было выбора, но в любом случае поначалу у них не было причин для страха. Правда, местом проведения вечеринки оказалась спальня, в которую набилось десятка три солдат, но и это вначале выглядело безопасным. Молодой белокурый офицер, ставивший на патефон английские пластинки, улыбнулся девушкам: «Присаживайтесь, угощайтесь». Елена села за стол, но Вере вдруг захотелось уйти; она поняла, что это вовсе не безобидная пирушка, и попыталась выйти.

Один солдат не выпускал ее и ухмылялся, другой сказал: «Здесь тридцать солдат, так что тебе капут; со мной тебе не капут». Последние сомнения развеялись, но Вера согласилась выйти с одним солдатом: один лучше, чем тридцать, да и убежать от одного легче. Она знала все закоулки в окрестностях, и, если сумеет вырваться, ее никто не найдет, однако солдат не дал ей ни шанса. Он схватил ее за волосы и потащил, визжащую и царапающуюся, в пустую комнату. Вере все же удалось вырваться, и, скинув туфли на высоких каблуках, она босиком побежала по усеянным мусором и битым стеклом задним дворам к развалинам на Путлицштрассе. Затем она руками раскопала в земле яму, натянула на голову мятое ведро и решила остаться там, пока не умрет.

Оставшаяся в квартире Елена разрывалась между тревогой и чувством голода, разгоревшимся еще сильнее при виде черной икры, белого хлеба и шоколада. Русские ели мясо и пили водку стаканами, все больше пьянея. Наконец Елена увидела шанс на спасение. Она тихонько встала и вышла; к ее радости, никто ее не преследовал, но в соседней комнате свирепый на вид солдат с длинными усами схватил ее и затащил в маленькую прихожую. Там он набросился на нее и разорвал комбинезон. Елена потеряла сознание. Очнувшись много позже, она столкнула с себя пьяного, спящего мужчину и с трудом выползла из дома. Как и Вера, Елена спряталась: она нашла убежище в соседнем доме за большой кухонной плитой.

Юный Рудольф Решке, тот мальчик, который обезглавил куклу-Гитлера, сумел спасти от изнасилования свою мать. Русский, попытавшийся утащить фрау Решке, оказался вовлеченным в борьбу с Рудольфом и его сестрой Кристой. Чем сильнее солдат тянул женщину за руку, тем сильнее цеплялись [408] за ее юбку Рудольф и Криста, крича сквозь слезы: «Мамочка! Мамочка!» Русский сдался.

Некоторые женщины боролись за свою честь так ожесточенно, что советские солдаты просто отправлялись искать более легкую добычу. Йоленту Кох заманил в пустой дом русский солдат, заставивший ее поверить, что там лежит раненый. В доме оказался еще один красноармеец. Он схватил ее и попытался бросить на кровать, но Йолента так сопротивлялась, что они даже рады были отпустить ее.

Одной из ее соседок, женщине по фамилии Шульц, так не повезло. Фрау Шульц изнасиловали под дулом пистолета на глазах ее беспомощного мужа и пятнадцатилетнего сына. Как только русские ушли, обезумевший муж застрелил жену, сына, а потом застрелился сам.

Мать-настоятельница Далемского дома слышала, что одну женщину, мать троих детей, выволокли из дома и насиловали всю ночь. Утром женщину отпустили, а вернувшись, она обнаружила, что ее мать и брат повесили всех троих ее детей-подростков и повесились сами. Фрау Шульц вскрыла себе вены и умерла.

Монахини Далемского дома теперь трудились круглосуточно. Дом был полон беженцев и жертв разгула русских. Один из солдат, пытавшийся изнасиловать повариху, украинку Лену, так рассвирепел, когда вмешалась мать-настоятельница Кунегундес, что вытащил пистолет и выстрелил в нее. К счастью, он был так пьян, что промахнулся. Другие солдаты вошли в родильное отделение и, несмотря на сопротивление монахинь, насиловали беременных и только что родивших женщин. «Бедняжки кричали весь день и всю ночь», — вспоминала одна из монахинь. Мать-настоятельница Кунегундес знала, что в число жертв насилия попадали и семидесятилетние женщины, и маленькие девочки десяти — двенадцати лет.

Она ничем не могла помочь, но она собрала вместе монахинь и других женщин, находившихся в здании, передала им слова отца Хаппиха и добавила от себя: «Есть еще кое-что, и это — помощь Господа нашего. Несмотря ни на что, Он поставил здесь святого Михаила. Не бойтесь». Другого утешения мать-настоятельница не могла им предложить.

В Вильмерсдорфе Карлу Вибергу и его шефу, Хеннингсу Иессен-Шмидту, удалось доказать русским, что они действительно шпионы союзников. Виберг как раз разговаривал перед [409] своим домом с одним русским полковником, когда другой офицер попытался изнасиловать в подвале его невесту Инге. Услышав ее вопли, Виберг ворвался в дом; соседи крикнули, что мужчина втащил девушку в другую комнату и запер дверь. Виберг и русский полковник взломали дверь. Офицер был раздет, одежда Инге разорвана. Полковник схватил офицера и с криками «Американцы! Американцы!» вывел на улицу, безжалостно избивая пистолетом. Затем он поставил офицера у стены, чтобы расстрелять. Виберг бросился между ними, умоляя полковника спасти младшему офицеру жизнь. «Нельзя расстрелять человека просто так», — сказал он. В конце концов полковник смягчился, и офицера арестовали.