Берналь диас дель кастильо правдивая история

А потом Кортес, узнав мнение каждого и рассмотрев добрые советы, которые помимо этого предлагались, обобщив все, объявил, что на другой день выступаем из всех лагерей со всей самой большой силой, как конные, так и арбалетчики, и аркебузники, и солдаты, и что двигаемся, наступая к главной торговой площади, находившейся в Тлателолько, столь часто мною упоминаемой. И, подготовившись во всех лагерях и у наших друзей: тлашкальцев и из Тескоко, и из поселений у озера, что вновь склонялись к повиновению Его Величеству, которые со своими лодками прибыли помогать бригантинам, в воскресенье утром, после того, как отслужили мессу, выступили мы из нашего лагеря вместе с Педро де Альварадо, и также выступил Кортес из своего, и Сандоваль со своими капитанами; и с великой силой двинулся каждый отряд, захватывая мосты и баррикады, а враги сражались, как стойкие воины. И Кортес на своей стороне продвигался победоносно, и точно так же Гонсало де Сандоваль на своей; так как на нашем участке [отряда Педро де Альварадо] мы уже должны были захватить баррикаду и мост, но это осуществлялось с большим трудом из-за того, что большие силы у Куаутемока здесь держали оборону, от нее отошли многие из наших израненных солдат, а один умер тотчас от ран, и наши друзья тлашкальцы отступили, более тысячи из них тяжело пострадали, а до сих пор они победоносно двигались следом за нами весьма нахальные.

Итак, после того как это бедствие случилось, отряды мешиков не переста­вали с воплями преследовать наших, стараясь отловить [живьем], выкрикивая множество ругательств и обзывая трусами. Но оставим рассказывать о Кортесе и о его разгроме и вернемся к нашему войску Педро де Альварадо на дороге [на дамбе] из Тлакопана. И здесь штурм сперва удался на славу. Но вдруг к нашим ногам покатились пять окровавленных голов испанцев из корпуса Кортеса, а ме­шки завыли: "Вот что стало с вашим Малинче и с Сандовалем; всех их мы истребили, а сейчас покончим и с вами!". Одновременно они набросились на нас, и с такой яростью, что и нам пришлось отступать. К тому же с высот главного си [(пирамиды храма)], где были их идолы Уицилопочтли и Тескатлипока, господство­вавшего надо всеми великими городами, раздался гул того огромнейшего барабана, инструмента дьяволь­ской мощи, слышного за две легуа, а затем затрубили в великий рог, звук которого равносилен повелению победить или умереть. Мешики с возрастающим остервенением бросались на нас, и начался такой ужасный бой, что я и сейчас еще вижу его перед глазами; а вернуться нам, всем израненным, дал силы Наш Сеньор Иисус Христос. Нас отбросили почти к самому нашему лагерю, и не будь удачной конной атаки, не поспей вовремя помощь от артиллерии, которую обслуживал идальго Педро Морено Медрано, проживающий сей­час в Пуэбле⁴, ибо все опытные наши артиллеристы тогда были изранены или убиты, не будь этих двух боль­ших пушек, так и косивших неприятеля на узком пространстве дамбы, несдобровать бы нам всем!

Тяжело угнетала нас и забота о Кортесе и корпусе Сандоваля. Как ни недалеко было до них, но мы ничего не знали, кроме угроз врага и кровавых пяти голов наших братьев. Конечно, мы отбивались что было силы, но не для победы, а для спасения бренного нашего тела. Не легче была и участь наших моря­ков на бригантинах. Враг до того обнаглел, что с самого борта стащил одного гребца; а на одной бри­гантине убили трех солдат, ранили капитана и многих солдат, пока им не помогла другая бригантина капитана Хуана Харамильо; и также опять засела на подводных сваях другая бригантина, капитаном ко­торой был Хуан де Лимпиас Карвахаль, проживающий сейчас в Пуэбле, именно в этом бою он потерял слух, говорят, от слишком большого напряжения, а все солдаты на этой бригантине храбро сражались и все были сильно изранены, и была эта бригантина снята со свай, это был первый случай подобного ро­да, который нас немало ободрил.

Вернемся к Кортесу. Большинство его людей были убиты или ранены, как и он сам, роты мешиков преследовали их до лагеря и сражались с ними, и были им брошены мешиками четыре окровавленные го­ловы погибших в бою солдат Кортеса, а объявлено ме­шиками было, что это головы Тонатио - Педро де Альварадо, Сандоваля, Берналя Диаса и других teules, и что всех нас уже перебили у Тлакопана. Глубокая скорбь овладела Кортесом, но он не подавал вида, продолжал командовать и лишь тайком послал капи­тана Андреса де Тапию с тремя всадниками к нам с Тлакопан за известиями. Они прибыли к нам, хотя и израненные.

Что же, наконец, касается Сандоваля, то с его корпусом случилось точь-в-точь то же самое, что и с остальными: сперва успех, затем атаки мешиков, угрозы и брошенные шесть голов погибших солдат Кортеса, уверения мешиков, что это головы Малинче, Тонатио и других капитанов. И Сандоваль с тяжелыми боями стал отступать. Когда же отступление удалось и непосредственная опасность миновала, он, передав командование капитану Луису Марину, бросился, несмотря на три свежие раны, на лошадь и с двумя всадниками пытался проникнуть в лагерь Кортеса. Удалось это не сразу, но все же все трое добрались до цели, и первыми словами Сандоваля были: "Вот какие дела, сеньор командир, Вы наделали! Так-то Вы использовали Ваш опыт и так-то следили за исполнением Ваших же собственных приказаний!" Крупные слезы навернулись у Кортеса, когда он ответил: "Сын мой, Сандоваль! Конечно, велики мои прегрешения, но есть мне и оправдание: я своевременно велел казначею Хулиану де Альдерете засыпать пролом; но он не сделал этого, ибо мало искусен он в бою и послушании". Альдерете, стоявший тут же, старался оправдать себя, словом, поднялись споры и пересуды самого печального характера. К счастью, прибыло сообщение, что две бригантины из отряда Кортеса, считавшиеся погибшими, так как они напоролись на сваи и со всех сторон окружены были вражескими лодками, благополучно вернулись. Настроение несколько улучшилось, и Кортес, поскольку собирался послать Сандоваля в компании с Франсиско де Луго в наш лагерь к Педро де Альварадо, к Тлакопану, сказав, что посланный туда Андрес де Тапия с тремя всадниками мог погибнуть по дороге, закончил словами: "Иди, сын мой, с Франсиско де Луго и попытайтесь добраться до корпуса Альварадо. На ваши плечи я возлагаю все свои заботы, ибо сам я ослабел от ран".

Обоим к вечеру удалось пробиться к нам. Бой у нас все еще продолжался. Одна из наших бригантин была в большой опасности; сваи мешали ее движению, а экипаж был поголовно ранен; мешики уже за-крепили множество веревок, чтобы увести корабль силком, а мы, между прочим и я, стоя по грудь в воде, старались подать помощь, отбить врага и перерезать его веревки. В тот-то момент и прибыл Сандо­валь, появление которого дало нам новые силы; мы освободили бригантину и отбросили врага. При этом я вновь был ранен стрелой. Сандоваль с нами отступал к нашему лагерю, где мы надеялись предаться заслуженному отдыху, и он сообщил нам о положении других корпусов.

Итак⁵, уже отступая, вблизи от наших жилищ мы перешли большой пролом [в дамбе], где было много воды, и нас уже не могли достичь стрелы, дротики и камни мешиков. И были там Сандоваль и Франсиско де Луго, и Андрес де Тапия вместе с Педро де Альварадо, и из них каждый считал, что произошедшее случилось из-за того, как Кортес командовал. И тут разнесся очень мучительный звук барабана Уицилопочтли и иные: многих раковин рожков и других труб - и все это пугающее звучание наводило жуть. Посмотрев на вершину си [(пирамиды храма)], где игра на этих инструментах, мы увидели, как насильно вели по ступеням вверх наших товарищей, захваченных при поражении, нанесенном [корпусу] Кортеса, их вели, чтобы принести в жертву; а от тех, которых уже привели на верхнюю площадку, требовалось поклоняться стоявшим там их проклятым идолам, мы увидели, что многим из них надели уборы из перьев на головы, и заставляли танцевать с какими-то веерами перед Уицилопочтли, и затем, после окончания танца, тотчас их помещали спинами поверх не­скольких немного узких камней, сделанных для жертвоприношения, и ножами из кремня разрезали им грудь и вырывали бьющиеся сердца, и предлагали их своим идолам, выставленным там, а те­ла сбрасывались по ступеням вниз; а внизу, ожидая, находились другие индейцы-мясники, которые им отрезали руки и ноги, а с лиц сдирали кожу и выделывали потом, как кожу для перчаток, вместе с их бородами, их сохраняли для совершения празднеств с ними, когда, опьянев, они ели их мясо с перцем чили [(chilmok)]. И таким способом приносили в жертву. У всех они съедали ноги и руки, а сердца и кровь предлагали своим идолам, как было рассказано, а туло­вище, животы и внутренности бросали ягуарам, пумам, ядовитым и неядовитым змеям, что находились в постройке для хищных зверей, как было рассказано вы­ше в другой главе⁶ этого повествования.

Вот что мы должны были видеть, не имея возможности помочь! Как это на нас отразилось - поймет всякий и без дальнейших слов! А некоторые из нас гово­рили: "Слава Богу, что меня не утащили и не принесли в жертву". Но этого мало. Одержав победу, Куаутемок разослал повсюду гонцов со строгим приказом - не­медленно покориться и отстать от союза с нами, также своим родственникам от­правил руки и ноги, кожи с лиц с бородами наших солдат, головы убитых лоша­дей. Положение становилось критическим, и Кортес предписал величайшую ос­мотрительность, чтобы хоть немного оправиться от ран и потрясений. Следует сказать теперь, что мешики каждую ночь совершали большие жертвоприношения и празднества на главном си Тлателолько, играли на своем проклятом барабане, трубах, атабалях, раковинах и издавали множество воплей и криков, и каждую ночь устраивали огромные костры, сжигая множество дров, и тогда они приносили в жертву наших товарищей своим проклятым Уицилопочтли и Тескатлипоке, и мешики говорили с этими идолами, и по словам мешиков, утром или этим же вечером [(дня поражения конкистодоров)] дьявольские идолы, по лживости своей, ответили, чтобы они не заключали мир, поверив что все испанцы будут убиты, и все тлашкальцы, и все остальные, что с нами пришли. Хуже всего, что этим пророчествам верили после нашего поражения наши друзья из Чолулы, Уэшоцинко, Тескоко, Чалько, Тлалманалько и даже из Тлашкалы!

А тут мешики и со своей стороны начали штурм наших трех лагерей. Наши ла­геря окружили со всех сторон, и целыми днями шли бои, и раздавались клики ме­шиков: "Эй, злодеи, ни к чему не годные! От вашего короля вы сбежали, как и от честного труда: не умеете вы ни дома построить, ни поля засеять! Даже в пищу вы не годитесь, ибо мясо ваше горькое как желчь!"... Тяжко нам было, но все же мы находили силы отбиваться от врага. А бились мы почти что одни: наши друзья-ин­дейцы тайком уходили один за другим; в лагере Кортеса остался лишь храбрый Ауашпицокцин⁷, который после крещения стал называться дон Карлос, он был братом дона Эрнана - сеньора Тескоко, и вместе с ним остались около 40 его родственников и друзей, а в лагере Сандоваля остался касик Уэшоцинко с 50 своими людьми, а в нашем лагере Педро де Альварадо остались два сына Лоренсо де Варгаса [(Шикотенкатля "Старого")] и отважный Чичимекатекутли с 80 тлашкальцами, их родственниками и вассалами. Они-то нам и рассказали о грозных пророчествах проклятых идолов, но Кортес как бы не огорчался, а по-прежнему был приветлив и щедр, стараясь тем сильнее привязать к себе оставшихся.

Во время одного из таких разговоров храбрый Ауашпицокцин и сказал Кортесу: "Сеньор Малинче, не стоит думать даже о ежеднев­ных сражениях с мешиками, но надо на эти несколько дней полностью блокировать Мешико при помощи бригантин и [на дамбах] со сто­роны трех лагерей: этого своего [Кортеса], и другого, где командир Тонатио (так они называли Педро де Альварадо), и Сандоваля при Тепеяке. Ведь в этом огромном городе теперь, ввиду успеха, прибави­лось еще столь много шикипилей [(xiquipiles)] воинов; все они хотят есть и пить, а припасов стало еще меньше, пьют же уже полусоленую воду из нескольких колодцев и собранную дождевую воду. Бороться с голодом - труднее, чем с врагом",- закончил мудрый Ауашпицокцин. Кортес горячо его обнял и наобещал множество новых поселений, а ведь Ауашпицокцин сказал именно то, что много раз говорили и мы! Но, конечно, испанец горяч; осады ему не по нраву; куда как любо врубаться во врага и гнать его до самой центральной площади.

Хотя почти все друзья-индейцы нас оставили, борьба на дамбах шла своим чередом: вновь заполня­лись все промежутки, большие и малые, и сам Кортес, подавая пример, носил камни и бревна. Мы даже несколько продвинулись вперед. А тут, через 12 или 13 дней после поражения [корпуса] Кортеса, Ауаш­пицокцин, брат дона Эрнана - сеньора Тескоко, объявил, что пророчества мешиков ложны и ничтожны, ибо обещали их Уицилопочтли и Тескатлипока нашу погибель в течение 10 дней; а посему он послал гонцов к своему брату дону Эрнану, прося при­слать вновь как можно больше воинов. Дейст­вительно, через двое суток прибыло более 2 000 воинов из Тескоко, и почти одновременно вер­нулись тлашкальцы и многие другие отряды.

Такой оборот дела вселил великую уверен­ность в Кортеса. Он пригласил к себе начальни­ков индейских отрядов и держал к ним милости­вую речь. Он заявил, что доверяет им по-преж­нему несмотря на их уход, да и они могут теперь убедиться, что и без их помощи борьба продол­жалась по-прежнему. Теперь, как и раньше, Ме­шико должен пасть, и он надеется, что они в свое время унесут домой такие богатства, какие им и не снились. Храбрость их ему хорошо из­вестна, и из-за нее он прощает им недавнюю их тяжкую вину. Ведь по законам войны они под­лежат смерти, как дезертиры и предатели, но он готов их простить, так как испанские законы им не обычны. Затем Кортес особо восхвалил неру­шимую верность Чичимекатекутли, Ауашпицокцина и других, а затем распределил новоприбывших по всем трем корпусам.

Так закончилась тяжелая борьба за дамбы; эти дни, как я уже говорил, как и все 93 дня оса­ды мы непрерывно сражались. Теперь мы, впервые войдя, закрепились в самом городе Мешико и первым делом разрушили те колодцы, от­куда жители брали воду после разрушения ак­ведука. Борьба из-за колодцев была, конечно, страшная. В ней впервые могла участвовать и наша конница, не имевшая возможности раз­вернуться на дамбах.

Окончательно сжав таким образом Мешико, Кортес счел возможным послать к Куаутемоку с предложением мира трех знатных мешиков, попавших к нам в плен. Лишь после долгих уговоров они согласились принять на себя опас­ную миссию, которая гласила: "Пусть Куаутемок, которого Кортес любит, как родственника великого Мотекусомы, поверит, что ему, Кор­тесу, жаль совершенно уничтожить великий го­род; пусть он покорится, и Кортес обещает ему выхлопотать прощение и милость Его Величества; пусть Куаутемок откажется от дурных сво­их советчиков, papas [(жрецов)] и проклятых идолов и смилуется над несчастным населением столицы, изнемогающим от голода и жажды". Это письмо Кор­теса, с печатью, дали им. С плачем и стенаниями посланные предстали перед Куаутемоком. Он выслу­шал их поручение и, казалось, каждую минуту готов был загореться гневом. Но все обошлось благо­получно, ибо Куаутемок был юн, склонен к веселью и беспечности и о мире подумывал, как мы потом узнали, и сам. Посему он созвал виднейших военачальников и жрецов и объявил им, что речь идет о замирении с Малинче [(Кортесом)], тем более что все способы борьбы исчерпаны, а теперь грозит го­лодная смерть. Пусть каждый безбоязненно скажет свое мнение, прежде всего жрецы, ведающие волю богов Уицилопочтли и Тескатлипоки.

И вот, говорят, один из них, старейший, сказал следующее: "Сеньор! Наш великий сеньор! Ты наш по­велитель, и власть тебе дана не напрасно: честно и мощно правил ты нами. Конечно, мир - великое, слав­ное дело. Но вспомни, с тех пор, как иноземцы, эти teules, пришли в нашу страну, не было ни мира, ни уда­чи. Вспомни, какими милостями осыпал их твой дядя, великий Мотекусома и что же за это он получил?! Как кончил он, все его дети и родственники - ваши родственники, сперва Какамацин, король Тескоко, а за­тем - сеньоры Истапалапана, Койоакана, Тлакопана и Талатсинго?! Где ныне богатство наших стран?! Ве­домо ли тебе, что множество жителей [наших] вассалов Чалько, Тепеака и Тескоко клеймили раскаленным железом в качестве рабов?! А посему не пренебрегай советом наших богов, не доверяйся словам Малинче. Лучше с честью пасть в борьбе, под развалинами этого прекрасного города, не­жели покориться и стать рабом".

"Если таково ваше мнение, - воскликнул взволнованный Куаутемок, - то пусть будет посему! Берегите запасы! Умрем, сражаясь! Ни слова более о сдаче и мире!" Все закрепили это решение страшными клятвами, а тут, к великому их удивлению и радости, в самом Мешико обнаружены были колодцы, хотя и с солоноватой водой. Двое суток ждали мы ответа на наше предложение мира. На третьи - внезапно надвинулись полчища врагов, и целых семь дней продолжался их натиск. Таков был ответ Куаутемока.

Да и в самом Мешико сопротивление шло как будто на убыль: мы захватывали квартал за кварталом, и враг не в силах уже был строить новые крупные ук­репления или производить бурные, длительные атаки. Одно время у нас совсем не было пороха, но, к счастью, прибыл корабль в гавань Вера Круса, с большим количеством пороха, арбалетов и солдат, и мы снова воспрянули.

Вернемся к нашему завоеванию, вкратце было так: Кортес решил, со всеми капитанами и солдатами, что нам следует продвигаться как можно скорее и войти в Тлателолько, где была главная торговая пло­щадь, там были и их высокие cues [(пирамиды храмов)] и святилища; и Кортес со своей стороны, а Сандоваль со своей, и мы, корпус Альварадо, с нашей - продвигались, овладевая мостами и баррикадами, и Кортес добрался до одной площадки, где были святилища и башенки. При одной из этих построек были высокие стойки² со множеством голов убитых в прошлых боях и принесенных в жертву испанцев, а во­лосы и бороды их были очень отросшими, намного больше, чем когда они были живы, и я не верил сво­им глазам; я опознал трех солдат, моих товарищей, и от того, что мы увидели, омрачились сердца наши, а были мы там через 12 дней и, забрав эти и другие головы, что были преподнесены идолам, похорони­ли их в часовне, построенной нами, ее теперь называют [часовня] los Martires [(Мучеников)], недалеко от моста "Сальто де Альварадо".

Сообщив это, теперь расскажем, как продвигался, сражаясь, корпус Педро де Альварадо и как прибыл в Тлателолько. И было столь много мешиков, защищавших своих идолов и высокие cues, и было столько баррикад, что мы добрых два часа не могли ни захватить их, ни продвинуться вперед, и большинство из нас было ранено, и тут нам очень хорошо помогли конные, которые смогли там отлично развернуться, и они пе­рекололи копьями множество мешиков; так как неприятель был с трех сторон, мы двумя отрядами сража­лись с ним, а [с третьей стороны] отряд капитана Гутьерре де Бадахоса по приказу Педро де Альварадо взби­рался на верх си Уицилопочтли со 114 ступенями, очень хорошо сражаясь с вражескими воинами и множе­ством papas [(жрецов)], которые были на зда­ниях и в святилищах. И так сражаясь с непри­ятелем, Гутьерре де Бадахос, со своим отря­дом продвинувшись на 10 или 12 ступеней, был отброшен вниз, но тут мы прибыли на помощь и дали бой множеству врагов; мы продвигались, сражаясь с их оборонявши­мися отрядами, мы рвались наверх, невзи­рая на опасность для наших жизней, до тех пор, пока мы не прошли все 114 ступеней, о которых я говорил и в других местах. Но тут нас ожидала новая опасность, надо бы­ло захватить те укрепления [(2 башенки-свя­тилища с идолами)], что были на самом вер­ху [пирамиды храма], о которых уже рань­ше говорилось, а мы были изранены в этих боях и все крайне изнеможены, и тогда мы подожгли их, и они запылали, а в них - их идолы, и мы подняли наши знамена, закон­чив бой на верхней площадке, а огонь там полыхал даже ночью, на протяжении кото­рой враг нас никак не беспокоил. Оставим рассказ об этом и скажем, что продвигавшиеся с боями с другой стороны Кортес и его отряды на следующий день видели из других кварталов и улиц, далеких от этого высокого си, вспышки пламени на этом главном си, пока огонь не погас, и видели наши знамена на его вершине, и они сильно обрадовались. От нас до них была четверть легуа и множество мостов и каналов с во­дой, и это еще нужно было отвоевать, про­двигаясь с тяжелыми боями. А они [(кор­пуса Кортеса и Сандоваля)] еще не смогли войти так далеко в центральную часть горо­да, как это сделали мы с Альварадо. Больше четырех дней понадобилось, чтобы встретиться нам, уже в Тлателолько, с Кортесом и Сандовалем, а двигались мы все наугад от одного лагеря к дру­гому, по улицам, разрушая постройки, по мостам, штурмуя баррикады, и через каналы с водой.

Мы надеялись, что враг теперь ослабеет. Но напрасно. Куаутемок, оставив дома и дворцы, почти со­вершенно разрушенные, вместе со всеми своими оставшимися войсками и жителями перешел в ту часть города, которая по­строена прямо на озере. О замирении не было и помина, каждый день шли бои. Тогда Кортес со своей стороны опять попытался завести переговоры; в те дни мы находились в Тлателолько. Он отправил послов к Куаутемоку с подарками - лепешками из маи­са, курами, дичью, фигами, вишнями и на несколько дней приос­тановил военные действия. Ответ был: Куаутемок тоже склонен к замирению и в течение ближайших трех дней сойдется с нашим полководцем для обсуждения подробностей. Мы поверили этому ответу, угостили послов, отправили с ними вторично разные съе­добные подарки. Но, оказывается, Куаутемок, по воле и оракулу своего Уицилопочтли, хотел лишь выиграть время для спешного укрепления новых своих позиций. Дня через три нас внезапно атаковали и нанесли немалый урон, так как бдительность наша ослабе­ла в твердом уповании на близость мира.

Кортес осерчал, и битва продолжалась с несо­мненным успехом на нашей стороне. Тогда загово­рил уже Куаутемок: он просил личной встречи с Кортесом у большого канала с водой, так чтобы оба полководца могли стоять каждый на своей стороне. Кортес согласился, день и час были на­значены, но Куаутемок опять не явился, послав вместо себя одного из военачальников, который, между прочим, заявил, что Куаутемок опасался, как бы его не подстрелили издали во время перего­воров. Любопытно отметить, что и этот воена­чальник, и все его сопровождавшие во время пере­говоров неустанно ели то печение, то вишни, же­лая этим показать, что припасов у них вдоволь. Но нас не проведешь таким легким способом! Кортес же на предложение о дне подлинной встречи гнев­но ответил: "Пойдите и скажите вашему повелите­лю, что являться ему незачем - я вскоре сам явлюсь к нему и сам посмотрю, как обстоят у него дела, хотя бы с маисом и прочей едой". Вскоре индейцы целыми толпами стали пере­бегать к нам ночью. Все они были изнурены и го­лодны до крайности. Это опять дало нам надежду на близость мира, и Кортес на целых пять дней приостановил бойню. Но все было тихо по-прежнему.

К этому же времени относится и следующий факт. Огнестрельного припа­са у нас опять стало мало; а в лагере Кортеса был один солдат, который гово­рил, что он служил в Италии под командой Великого Капитана³ и там был при Чериньоле⁴, Горильяно⁵ и в других битвах, и этот солдат тогда обратился к Кортесу с предложением построить в Тлателолько за два дня большую ката­пульту, из которой можно будет обстреливать ту часть города, где засел Куау­темок. Ему дали все нужное - железо, веревки, дерево; он воздвиг большую ка­тапульту, которая должна была метать большие камни величиной с кувшин в арробу⁶, но при первой же пробе ничего не вышло: сила была пустячная, и камень неуклюже падал подле самой катапульты; Кортес с досады обругал его. А звали этого солдата Сотело, он был уроженцем Севильи; а затем Кортес при­казал разобрать катапульту. И против Куаутемока пришлось пустить прежние средства, прежде всего 12 наших славных бригантин.

Вся операция поручена была Сандовалю, которому были подчинены все ка­питаны бригантин, а Кортес вместе с Педро де Альварадо, Франсиско Вердуго, Луисом Марином и солдатами взошли на главный си [(пирамиду храма)] Тлате­лолько, чтоб оттуда следить за действиями Сандоваля. Боевой приказ гласил: "Уничтожать возможно меньше, лишь самое необходимое - укрепления, барри­кады, брустверы и прочее; людей также щадить, особенно если они сдаются".

Куаутемок, убедившись в серьезности дела, решил спастись бегством от плена или смерти со своими военачальниками и многими знатнейшими персо­нами Мешико. Уже давно на сей случай приготовлено было 50 больших пирог, чтоб он мог спастись через озеро к кому-либо из окрестных дружеских племен. Приближенные также советовали немедленный отъезд. И вот, пока Сандоваль со своими бригантинами захватывал одну улицу за другой, мешики грузили свое добро, золото, жемчуг, семьи и женщин в лодки, и внезапно все озеро по­крылось множеством пирог. Сандоваль сейчас же прекратил действия против города и дал приказ бригантинам преследовать убегающих. Особое внимание должно быть обращено на лодку Куаутемока, которого непременно следует схватить, не причиняя ему, однако, вреда и оказывая даже должные почести. Это специальное поручение дано было Гарсии Ольгину, другу Сандоваля, капи­тану самой быстроходной бригантины.

Действительно, Ольгину удалось нагнать Куаутемока, хотя и в другом направлении, нежели ему советовали. При приближении лодку монарха было не­трудно распознать: она была богато разукрашена и имела балдахин дорогой работы. Ольгин велел ей остановиться под угрозой обстрела, и Куаутемок поднялся и сказал: "Не вели стрелять. Я - повелитель Мешико, меня зовут - Куаутемок. Прошу, не делай ничего плохого ни моей жене, ни родственникам, меня же веди к Малинче"⁷.

Ольгин на радостях обнял Куаутемока и почтительно препроводил в свою бригантину; туда же пересажена была и жена монарха, а также 30 знатных; всех их поместили на мягких циновках и накидках и угощали всем, что только было под рукой. Лодки же с багажом следовали за бригантиной: никто ниче­го не тронул.

Сандоваль вскоре узнал, что Ольгин пленил Куаутемока и везет его к Корте­су. Он велел своим гребцам что есть силы навалиться на весла, дабы догнать Ольгина, и уже издали стал кричать ему: "Давайте мне Вашего пленника!" Но Ольгин ответил: "Захватил его я, а не Вы! Я же его и доставлю!" "Нет,- кричал Сандо­валь,- Вы действовали лишь по моему приказу, да и Вас я избрал лишь по друж­бе и ввиду быстроходности Вашего судна". Словом, разгорелась перебранка, а тем временем другая бригантина успела сообщить Кортесу о великой новости.

Кортес немедленно отрядил Луиса Марина и Франсиско Вердуго для приветствия Куаутемока и ула­живания неприятного спора. А до прибытия пленников наскоро приготовили почетное место из циновок и накидок, а также обильную и, насколько допускали обстоятельства, изысканную трапезу. Скоро при­был и сам Куаутемок со свитой. Кортес встретил его с великим почетом и отменной любезностью, а тот сказал: "Сеньор Малинче, сопротивлялся я тебе по обязанности, как государь этой страны. Теперь это кончилось; я побежден, я твой пленник; прошу, возьми кинжал, вон тот, у твоего пояса, и убей меня". При этом слеза скатилась по его впалым щекам, а сановники его громко заплакали. Но Кортес ответил мягкими и очаровательными словами, че­рез наших переводчиков - донью Марину и Агиляра, говоря, что храброе сопротивление лишь усилило его почтение и нет человека, который мог бы поставить его в вину. Конечно, лучше бы было заключить мир, не гу­бя столько народа, но это - дело прошлое, непоправимое. "Успокойтесь же и успокойте Ваших знатных. Ведь Вы по-прежнему остаетесь повели­телем Мешико".

Понятно, что это заверение встретило живейший отклик у Куаутемо­ка и всей его свиты. Кортес же, узнав, что супруга монарха и жены осталь­ных свитских все еще находятся на корабле, немедленно велел их прово­дить в храм и угостить изысканным образом... Стало темнеть, и накрапы­вал дождь. Кортес распорядился, чтоб Сандоваль и Альварадо доставили Куаутемока с семьей и свитой из множества знатных к Койоакану. И ка­ждый корпус ушел в свой лагерь, мы [Альварадо] - к Тлакопану, Сандо­валя - к Тепеяку, а Кортеса - к Койоакану. Пленение Куаутемока и его военачальников состоялось 13 августа⁸, после полудня, в день Сеньора Сан Ипполита, 1521 года. Возблагода­рим Нашего Сеньора Иисуса Христа и Нашу Сеньору Деву Санта Марию его благословенную матерь. Аминь.

Позднее в тот день шел ливень, сверкали молнии, грохотал гром, а во­ды было намного больше, чем в другие разы. А после того, как был пленен Куаутемок, все мы, солдаты, точно ог­лохли, - так бывает со звонарями в тот момент, когда они прекращают зво­нить во все колокола, и это, скажу, не удивительно, так как все 93 дня, кото­рые мы занимались этим городом, но­чью и днем разносилось столь много криков команд мешикских военачальников - тем отрядам воинов, что сражались на улицах; другим - тем, что в лодках сражались с бриган­тинами и с нами на мостах; и другим - при установке палисадов, проломов и углублении промежутков [в дамбах] с водой и мостам, и при сооружении баррикад; другим - при изготовлении дротиков и стрел, и женщинам, готовящим круглые камни для метания из пращей; к тому же со святилищ и башен прокля­тых идолов не переставая мучительно звучали барабаны, трубы и атабали. Таким образом ночью и днем мы слышали сильнейший шум, один день за другим; а после пленения Куаутемока прекратились крики и весь тот шум; и по этой причине, как было сказано выше, нас постигла глухота, как звонарей.

Что касается Куаутемока, то он был красавец; высокого роста, с широкими плечами; лицо продол­говатое, правильное, очень приветливое; глаза выразительные, то грустные, то веселые, и всегда было ясно, что в них нет фальши; цвет кожи его был намного светлее, чем у обычных индейцев; лет ему тогда было 23 или 24. Был он, как уже говорилось, племянником Мотекусомы, сыном его сестры, и был женат на дочери Мотекусомы - своего дяди, очень красивой молодой женщине⁹.

Если же спросят, почему Кортес так поспешно вывел нас всех из города, то вот в чем причина. Весь район, в котором засел Куаутемок, был переполнен мертвецами, головами и телами, которые лежали по­всюду: и в домах, и в каналах, и у самого озера; порой их было так много, что они лежали друг на друж­ке, точно поленницы дров. Много тел лежало и в других частях города, на площадях Тлателолько было то же самое, нужно было пробираться через груды тел и голов мертвых индейцев. Ввиду такого ужасно­го состояния и получился столь поспешный вывод войск из зараженного города... Читал я историю о раз­рушении Иерусалима¹⁰, но не думаю, чтоб смертность была там столь велика, как в Мешико. Ведь по­гибло здесь почти все взрослое мужское население не только Мешико, но и окрестностей.

Куаутемок обратился к Кортесу с просьбой разрешить оставшимся жи­телям и защитникам города выйти ввиду невыносимого смрада и ужа­сающего голода. И вот по всем трем дамбам в течение трех суток потяну­лись вереницы мужчин, женщин и де­тей, жалких до слез, живых скелетов, еле волочивших ноги, неслыханно грязных и оборванных, распростра­нявших страшную вонь.

Когда исход прекратился, Кортес послал людей разведать, что творится в городе. Всюду, как сказано, лежали трупы, а среди них больные и слабые, не имевшие сил уйти вместе с другими. Земля повсеместно на улицах, площадях, дворах бы­ла взрыта и вскопана, ибо жители наперерыв искали корешки для утоления голода; по этой же причине снята была кора со всех деревьев в городе. Вода по­всюду была солоноватая, горькая. Словом, нужда господствовала ужасающая, и все же никто не поку­сился на мясо мешика: врагов они ели, своих же ни­когда. Воистину, был ли еще другой народ в мире, который претерпел столько бед и ужасов!..

Итак, великий Мешико был покорен! Устроена была торжественная месса, а затем в Койоакане по приказу Кортеса состоялся банкет. Вино лилось изряд­но, много его привез корабль из Кастилии, прибыв­ший в гавань Вера Круса; не было недостатка и в сви­нине, ее привезли с Кубы. Веселье достигло таких раз­меров, что оно могло лечь пятном на нашу славу, и наш падре серьезно укорял Кортеса за этот банкет. Но тот ответил: "Сегодня не судите слишком строго моих солдат! Конечно, мне жаль, что так вышло, и я чувст­вую свою вину, но отложите Ваши укоризны на зав­тра". И действительно, следующий день предоставлен был покаянию и всяким добрым обетам...

Экипажу бригантин за все время осады было куда лучше, чем нам: они легко могли проникать в дома и забирать сокровища, а мы попадали туда лишь после долгого боя, когда все ценное уже успевали спасти. Больше доставалось им и пленников, хотя бы вспомнить еженощную охоту по озеру. Словом, ран они по­несли куда меньше, а добычи скопили куда больше.

Что же касается наших союзников и друзей из Тескоко и Тлашкалы, то Кортес при особом параде восхвалил их великие заслуги и от­пустил их домой с большими почестями и еще большими обещания­ми. Впрочем, добыча их была так велика, что они бодро и весело дви­нулись восвояси...

А теперь скажу два слова и о себе и поведаю об одной странности, которая долго меня мучила, да так и осталась неразгаданной. Именно. С тех пор как я был свидетелем, как наши бедные товарищи приноси­лись в жертву идолам, меня охватила боязнь, что и мне предстоит та же участь. Мысль эта стала навязчива, и канун всякой битвы был для меня мучением. А ведь всякий знает, что я не трус, что меня любили и уважа­ли, как одного из наиболее отважных! Но боязнь была, и отпадала она лишь в самом бою, что тоже не менее удивительно. Вот какое состояние меня долго угнетало; и в чем тут дело, я и до сих пор не знаю; виновата ли излишняя усталость или постоянная напряженность. Теперь - дело прошлое, а посему я свободно могу об этом поведать читателю.