Так называемая анархистская тактика

Анархисты — утописты. Их точка зрения не имеет ничего общего с современным научным социализмом.

Но бывают утопии и утопии. Великие утописты первой половины нашего столетия были гениальные люди; они двинули вперед социальную науку, стоявшую тогда всецело на утопической точке зрения. Утописты же нашего времени, анархисты, это — «извлекатели квинтэссенции» («abstracteurs de quint-essence»), которые умеют только с грехом попо­лам делать скудные выводы из некоторых принципов. Они не имеют ни­чего общего с социальной наукой, опередившей их в своем движении, по крайней мере, на полстолетие. Их «глубоким мыслителям» и «возвы­шенным теоретикам» не удалось даже свести оба конца своего хода до­казательств. Они — утописты упадка, пораженные неизлечимым духов­ным малокровием. Великие утописты много сделали для развития рабо­чего движения. Утописты же нашего времени только и делают, что за­держивают его прогресс. В особенности вредит пролетариату их так называемая тактика.

Мы уже знаем, что Бакунин комментирует статуты Интернацио­нала в том смысле, что рабочий класс должен отказаться от всякой по­литической деятельности и сконцентрировать все свои силы в области «непосредственной экономической» борьбы за увеличение заработной платы, уменьшение рабочего дня и т. д. Бакунин и сам смутно чувство­вал, что подобная тактика малореволюционна. Он пытался дополнить ее деятельностью своего «Аллианса» и проповедовал «бунт» *). Но с даль­нейшим развитием классового сознания у пролетариата последний все больше склоняется на сторону политического действия и отказывается

*) В своих мечтах о бунтах и даже о революциях анархисты с осо­бенною страстью и восторгом предают сожжению имущественные акты и государственные бумаги. В особенности Кропоткин придает чрезвычайную важность этим аутодафе. Хочется сказать — взбунтовавшийся бюрократ.

237

«Мы видели уже многочисленные восстания народных масс, же­лавших добиться настоятельных реформ», — сказала Луиза Мишель кор­респонденту «Matin», интервьюировавшему ее по поводу покушения Вальяна. «Что происходило? Расстреливали народ. Мы находим теперь, что народ потерял достаточно крови; лучше, если мужественные люди будут жертвовать собой и совершать на свой собственный риск насиль­ственные действия, имеющие целью терроризировать правительство и буржуа» *).

Это именно то, что мы сказали, только немного другими словами. Луиза Мишель лишь забыла прибавить, что бунты, влекущие за собой кровопускание народа, некогда фигурировали во главе программы анар­хистов, и это до тех пор, пока они не убедились, что такие частичные восстания не приносят никакой пользы делу рабочих, но что в большин­стве случаев сами рабочие и слышать не хотят об этих бунтах.

Заблуждение, как и истина, имеет свою логику. Если отвергать политическую деятельность рабочего класса, то, при нежелании играть в руку буржуазным политикам, неминуемо придется принять тактику Вальянов и Анри (Vaillant et Henry).

Лишь презирай свой ум да знанья жар,

Могучий человека дар;

Пусть с жалкой, призрачной забавой

Тебя освоит дух лукавый, —

Тогда ты мой, без дальних слов!

Что касается «жалких призрачных забав», то в аргументациях анархистов против политической деятельности пролетариата их бес-

*) Напечатано в «Peuple», Lyon, 20 декабря 1893 г.

238

«Каждому новому экономическому фазису жизни соот­ветствует новый политиче-ский фазис. Абсолютная монархия, т. е. господство двора, соответствует системе кре-постничества, представительное правительство соответствует господству капи­тала. Но то и другое — системы классового господства. В обще­стве, где исчезнет разница между капиталистом и рабочим, не будет и надобности в подобном правительстве, оно станет ана­хронизмом, обузой» *)

Если бы социал-демократы сказали, что они все это знают, по меньшей мере, так же хорошо, как и он, то Кропоткин ответил бы, что это возможно, но, что в таком случае они не хотят выводить правиль­ного «заключения» из этих «предпосылок». Он, Кропоткин, в совер­шенстве владеет логикой. Так как политическая конституция каждой страны, — аргументирует Кропоткин, — определяется ее экономической структурой, то политическая деятельность социалистов — абсолютная бессмыслица.

«Желать достичь социализма или хотя бы (!) аграрной ре­волюции посредством политической революции — чистейшая уто­пия, потому что история всюду показыва-ет, что политические изменения являются последствиями великих экономических ре-во­люций, а не наоборот» **).

Привел ли лучший геометр в мире нечто более неопровержимое, чем подобные доказательства?

Опираясь на это незыблемое основание, Кропоткин советует рус­ским революционерам отказаться от своей политической борьбы с абсо­лютизмом. Они должны преследовать непосредственно экономическую цель.

«Освобождение русских крестьян от ига крепостничества, тяготеющего над ними и до настоящего дня, составляет, таким образом, первую задачу русского революцио-нера. Работая в этой области, он работает прямо и непосредственно на пользу народа...

*) «The Anarchist Communism», p. 8.

**) Предисловие Кропоткина к русскому изданию брошюры Бакунина: «Парижская Коммуна и идея государства». Женева, 1892 г., стр. V.

239

Итак, освобождение крестьян будет способствовать ослаблению русского абсолютизма. Но каким образом освободить крестьян, прежде чем свергнуть абсолютизм? Абсолютная тайна! Это освобождение — на­стоящее чародейство! Старый Лисков был прав, говоря: «легче и проще писать пальцами, чем головою».

Как бы то ни было, вся политика рабочего класса должна быть выражена в нескольких словах: «Долой политику! Да здравствует непо­средственная экономическая борьба!». Это бакунизм, — но усовершен­ствованный бакунизм. Бакунин сам побуждал рабочих бороться за уменьшение рабочего дня и повышение платы. Теперешние же анар­хисты-коммунисты пытаются «разъяснить рабочим, что подобными пустяками они ничего не выиграют, что переустроить общество можно только разрушением правящих учреждений» **). Повышение заработ­ной платы бесполезно.

«Не существуют ли Северная и Южная Америка, доказываю­щие нам, что повсю-ду, где рабочему удалось получить высшую плату, соответственно этому повысились и цены на жизненные припасы; так что, если ему удалось заработать 20 фр. в день, то стало необходимым иметь 25 фр., чтобы прожить, как более обеспеченный рабочий; и вот он опять на уровне ниже среднего» ***).

«Сокращение рабочего времени, по меньшей мере, излишне, так как капитал, по-средством усовершенствованных машин, при­мется за «систематическую интенсифи-кацию труда». Сам Маркс доказывал это совершенно ясно» ****).

Благодаря Кропоткину, мы уже знаем, что анархистский идеал имеет двоякое происхождение. Двоякое происхождение имеют также и все «выводы» анархистов. С одной стороны, они взяты из вульгарных учебников политической экономии, сочиненных вульгарнейшими бур­жуазными экономистами. Примером может служить диссертация Грава о заработной плате, которой с восторгом рукоплескал бы сам Бастиа. С другой стороны, товарищи, вспоминая о «коммунистическом» про­исхождении своего идеала, обращаются к Марксу и цитируют его, не по-

*) Там же, та же страница.

**) J. Grave, «La société mourante et l'anarchie», p. 253.

***) См. там же, стр. 249.

****) Там же, стр. 250—251.

240

нимая его. Уже Бакунин в значительной степени был «софистизирован» марксизмом. У современных же анархистов, начиная с Кропоткина, это еще более заметно *). Все это было бы смешно, если бы не было так грустно, как говорит Лермонтов. Действительно, — грустно. Каждый раз, когда пролетариат делает усилие, чтобы добиться какого-ни-будь улуч­шения своего экономического положения, со всех сторон сбегаются «мужественные люди», начинают уверять его в своей нежной любви и пытаются, опираясь на свои хромающие выводы, отторгнуть его от движения, всеми возможными способами доказывая, что движение бес­полезно. Так это было, например, во время движения в пользу восьми­часового рабочего дня; анархисты боролись против него с рвением, до­стойным лучшей участи. Если же пролетариат, несмотря ни на что, идет вперед, если он продолжает преследовать свою «непосредственно эконо­мическую» цель, — он, к счастью, так и поступает, — то снова появляются те же самые «мужественные люди», снабженные бомбами, и доставляют правительству желанный и искомый предлог напасть на пролетариат. Мы это видели в Париже 1 мая 1890 года; мы это часто видим при стач­ках. Славный народ — эти «мужественные люди!».

Анархист не желает «парламентаризма», потому что парламента­ризм лишь «усыпляет» пролетариат. Анархист не желает никаких «ре­форм», потому что реформы означают компромисс с имущими клас­сами. Он хочет революцию — простую, цельную, непосредственную и не­посредственно экономическую революцию. Для достижения этой цели он вооружается горшком, начиненным взрывчатым веществом, и бросает его в публику какого-нибудь ресторана или театра. Он утверждает, что это — часть «революции»; мы же видим здесь лишь «непосредственно буй­ное помешательство»

Излишне упоминать о том, что буржуазные правительства, как бы строго они ни относились к отдельным лицам, совершающим покушения, могут только поздравить себя с их тактикой. «Общество в опасности!» «Caveant consules!» И «консулы»-полицейские действуют, а обществен-

*) Невежество Грава, этого «глубокого мыслителя», вообще достопри­мечательно, но оно превосходит все границы вероятия в области политиче­ской экономии. В данном случае оно равняется только невежеству ученого геолога Кропоткина, который высказывает самые чудовищные вещи, как только возьмется разбирать какой-нибудь экономический вопрос. Мы очень сожалеем, что за недостатком места не можем позабавить читателей любо­пытными образчиками анархистской политической экономии. Читатели должны довольствоваться тем, что им преподал Кропоткин о Марксе и «при­бавочной стоимости».

241

ное мнение рукоплещет всем реакционным мерам, которые придумы­ваются министрами ради спасения общества.

Уже Наполеон III, — чтобы иметь лишний случай спасать общество от угрожающих ему врагов порядка, — устраивал себе от времени до времени покушение. Чистосердеч-ные признания весьма нечистоплотного Andrieux **), образ действия немецких и австрийских агентов-провокаторов, новейшие разоблачения по поводу покушения на парла­мент в Мадриде и т. п. ясно доказывают, что современные правительства извлекают громадную пользу из тактики «товарищей», и что работа террористов в мундирах была бы гораздо затруднительнее, если бы анар­хисты не старались с таким рвением облегчать ее им.

Реакционная и консервативная пресса всегда проявляла едва за­маскированную симпатию к анархистам; она глубоко сожалеет, что

*) «Вперед», 23 января 1894 г.

**) «Товарищи искали кого-нибудь, кто бы представил залог, но подлый капитал но выражал ни малейшего желания последовать приглашению. Я толкнул его в бок, этот подлый капитал, и мне удалось его убедить, что он в своих интересах должен способствовать изданию анархистского органа... Не следует, однако, думать, что я с грубой откровенностью предложил анар­хистам руку помощи полицейской префектуры. Я поручил прилично оде­тому буржуа разыскать между ними одного из самых деятельных и интел­лигентных. Буржуа объяснил ему, что нажил некоторое состояние аптекар­ской торговлей и теперь желает часть своих доходов предоставить для про­паганды социализма. Этот буржуа, отдававший себя на пожрание, не вну­шил товарищам ни малейшего недоверия. При его посредстве я внес в госу­дарственную кассу требуемый залог, и журнал «La Révolution Sociale» воз­вестил о своем выходе в свет. Это был еженедельник, так как мое велико­душие, как дрогиста, не простиралось так далеко, чтобы содержать ежеднев­ную газету». — Ср. «Souvenirs d'un préfet de police». («Воспоминания полицей­ского префекта»), Jules Rouff et Comp., Editeurs, Paris. 1885, I, p. 337 и сле­дующие.

242

Анархист — человек, обреченный (если он только не сыщик) по­стоянно и везде достигать противоположного тому, что ему желательно.

«Посылать рабочих в парламент, — заявил Борда перед лионским судом в 1883 г., — значит поступать, как мать, ведущая свою дочь в дом терпимости».

Итак, анархисты отвергают политическую деятельность и во имя морали. Но куда приводит их эта боязнь парламентской развращен­ности? К восхвалению воровства («Клади деньги в свой кошель», писал Мост уже в 1880 году в своей «Свободе»), к геройским подвигам Дюваля и Равашоля, совершавшим во имя «дела» самые низкие и отвратительные преступления. Герцен где-то рассказывает, что в одном маленьком итальянском городке он встречал только священников и бандитов; он был очень смущен тем, что никак не мог отличить, кто священник и кто бандит. В том же положении находятся теперь все беспристрастные люди по отношению к анархистам: как угадать, где кончается «това­рищ» и начинается бандит? Даже самим анархистам это не всегда удается, что доказывают прения, вызванные в их кругах делом Рава­шоля. Лучшие из них, честность которых неоспорима, постоянно ко­леблются в своих суждениях о «пропаганде действием».

Так, например, Элизе Реклю говорит:

«Осудить пропаганду действием? Но ведь эта пропаганда есть не что иное, как проповедь собственным примером добра и любви к человеку. Те, которые насилия называют «пропагандой действием», доказывают лишь, что они не поняли значения этого выражения. Анархист, понимающий свою роль, вместо того, чтобы убить че-ловека, постарается внушить ему свои убеждения, сделать его своим адептом, ко-торый, в свою очередь, будет про-

*) Кстати. Анархисты требовали допущения на социалистические конгрессы во имя народной свободы. Приведем, однако, взгляд французского «Вестника анархии» на конгрессы. «Анархисты могут себя поздравить, что некоторые из них присутствовали на конгрессе в Труа. Насколько нелеп, бес­смысленен и бесцелен анархистский конгресс, настолько же логично исполь­зовать социалистические конгрессы, чтобы там развивать свои идеи». («La Révolte», номера от 6 до 12 января, 1889). Не вправе ли мы — также во имя свободы — попросить товарищей оставлять нас в покое?

243

Мы не спрашиваем, что останется от анархиста, решительно отка­зывающегося от тактики покушений. Просим только читателя внима­тельнее прочесть следующие строки.

«Издатель «Sempre Avanti» («Всегда вперед») обращается к Элизе Реклю с прось-бой откровенно высказать свое мнение о Равашоле. Реклю ответил: «Я восхищен его мужеством, сердеч­ной добротой, величием души, великодушием, с каким он простил своим врагам, вернее своим предателям. Я вряд ли знаю людей, превосходящих его благородством. Я оставляю открытым вопрос, насколько желательно настаивать каж-дый раз на своем праве до конца, и не должны ли взять верх соображения, основы-ваю­щиеся на чувстве человеческой солидарности. Все-таки я при­надлежу к тем, кото-рые признают в Равашоле героя редких ду­шевных качеств» **). Это нисколько не гармонирует с выше цитированным объяснением и неоспоримо доказывает, что гражданин Реклю очень неуверен; что для него не совсем ясно, где кончается его «товарищ», и где начинается бандит.

Проблему тем труднее разрешить, что есть не мало индивидуумов, которые одновременно «бандиты» и анархисты. Равашоль далеко не исключение. У недавно арестованных в Париже анархистов Ортица и Кьерикоти нашли массу краденых вещей. И не в одной только Франции встречается совмещение таких по виду совершенно различных занятий. Достаточно вспомнить случаи Камерера и Штельмахера в Вене.

Кропоткин всеми силами старается уверить нас, что анархистская мораль — мораль без обязательств и общественной санкции, мораль, чуждая всякому утилитарному соображению; что она, подобно есте­ственной народной морали, есть «мораль привычки» поступать хо­рошо ***). Мораль анархистов, это — мораль лиц, оценивающих каждое чело-веческое действие с отвлеченной точки зрения неограниченных прав индивидуума и во имя этих прав оправдывающих жесточайшие насилия,

*) Смотри в «L'Etudiant socialiste», Брюссель, № 6, 1894, ответ Элизе Реклю одному господину, запросившему его по поводу анархистических поку­шений.

**) Из «Twentieth Century, a radical weekly magazine, New-York, septem­ber, 1892, p. 15.

***) Смотри его «Anarchist Communism», стр. 34—35, его «L'Anarchie dans 1'Révolution socialiste», стр. 24—35 и его «Morale anarchiste) в различных местах.

244

самый отталкивающий произвол. «Что нам до жертв», — воскликнул анархистский поэт Лоран Тальад в вечер покушения Вальяна на банкете общества «La Plume», — если только жест (движение рукой) красив!».

«Fais ce que voudras — делай, что хочешь», — провозглашают анархисты. Буржуазии «угодно» эксплуатировать пролетариат, и она это делает очень удачно. Она следует анархистскому рецепту, и това­рищи глубоко неправы, когда жалуются на ее поведение. Но они стано­вятся уже совершенно смешными, когда борются против буржуазии во имя ее жертв. «Какое дело до гибели неопределенных народных масс, — продолжает логичный анархист Тальад, — если этим усиливается инди­видуум!» Вот настоящая мораль анархистов; это мораль цезарей: «sic volo»! «sic jubeo»! (Так хочу, так повелеваю!) *).

Словом: во имя революции анархисты служат делу реакции; во имя нравственности они одобряют самые безнравственные действия, во имя индивидуальной свободы они попирают ногами все права своих ближних.

И как раз поэтому вся анархистская доктрина разбивается о свою же собственную логику. Если первый встречный сумасшедший может убивать людей только потому, что ему так заблагорассудилось, то обще­ство, состоящее из бесчисленного множества индивидуумов, не вправе его образумить, потому что это отнюдь не его каприз, а его обязанность, потому что это conditio sine qua non (необходимое условие) его существования.

*) Как известно, Тальад вскоре после своих заявлений был ранен при взрыве в ресторане Фойо. Телеграмма («La Tribune de Genève», 5 Avril 1894 г.) прибавляет: г. Тальад не перестает отказываться от приписываемых ему анархистских теорий. Когда ему напомнили его статьи и вышеупомя­нутую знаменитую фразу, он замолчал и потребовал хлорала для облегчения своих страданий.

245

«Отец анархии», «бессмертный» Прудон, горько смеется над теми людьми, для которых революция сводится к насильственным действиям, обмену ударами и к пролитию крови. Потомки «отца», современные анархисты, понимают революцию исключительно в этом ребячески звер­ском смысле.

Все, что не насилие, — измена делу, нечистоплотный компромисс с «властью» *).

Буржуазия, с своей стороны, в смущении не знает, что предпри­нять против анархистов. На почве теорий она по отношению к анар­хистам совершенно бессильна. Анархисты — ее же собственные дети-баловни. Это ведь она первая пропагандировала теорию «laisser passer», проповедовала необузданный индивидуализм. Ее самый значительный современный философ Герберт Спенсер — только консервативный анар­хист. «Товарищи» — это деятельные и бойкие люди, доводящие до край­ности буржуазную логику.

Судьи буржуазной республики присудили Грава к тюремному за­ключению, а книгу его «La sociйtй mourante et l'anarchie» («Умирающее общество и анархия») — к уничтожению. А буржуазные писатели объяви­ли это жалкое произведение глубоким творением и автора — редким умом! Буржуазия не только не владеет никаким теоретическим оружием для победы над анархистами **), она видит свою собственную молодежь, очарованную этой доктриной. В этом пресыщенном, до мозга костей испорченном обществе, где давным-давно умерла всякая вера, где все искренние кажутся смешными; в этом мире, где изнывают от скуки, где, испробовав все наслаждения, не знают больше, какой фантазией, каким распутством доставить себе новые ощущения, — находится много людей, благосклонно внимающих песням анархистской сирены. Среди

*) Правда, такие люди, как Реклю, не всегда одобряли подобное пони­мание революции. Но, повторяю еще раз, — что остается от анархиста, отри­цающего «пропаганду действием»? Ничего, кроме мечтательного, сантимен­тального буржуа!

**) Чтобы иметь представление о слабости буржуазных теоретиков и буржуазных политиков в их борьбе против анархистов, достаточно прочесть статьи Ломброзо и А. Берара в «Revue des Revues» от 15 февраля 1894 г., или статью Бурдо в «Revue de Paris» от 15 марта 1894 г. Последний ссылается только на «человеческую природу», которая, по его мнению, «не изменится, благодаря брошюрам Кропоткина и бомбам Равашоля».

246

Овладевая анархистской доктриной, упадочные писатели конца века придают ей характер буржуазного индивидуализма. Если Кропот­кин и Реклю ратуют во имя рабочего, притесняемого капиталистом, «La Plume» и «Le Mercure de France» делают это во имя «индивидуума», стремящегося освободиться от всех оков общества, чтобы, наконец, де­лать все, что ему «угодно». Анархизм, таким образом, снова возвра­щается к своему исходному пункту. Штирнер говорил: «Для меня нет ничего выше меня». Лоран Тальад говорит: «Какое дело до гибели не­определенных народных масс, если этим усиливается ин-дивидуум?»

Буржуазия не знает больше, куда склонить голову. «Я, который так боролся за позитивизм, — вздыхает Золя, — чувствую, что после тридцатилетней борьбы мои убеждения колеблются. Религиозная вера препятствовала распространению подобных теорий, но разве она теперь почти не исчезла? Кто нам даст новый идеал?»

Ах, господа, нет идеалов для блуждающих мертвецов, как вы! Вы сделаете всевозможные попытки, вы станете буддистами, друидами, хал­дейскими «сарсами», каббалистами, магами, изистами *) или анар­хистами — всем, чем придется, — и вы все-таки останетесь тем же, что и теперь, существами без убеждения и закона, опустошенными историей мешками. Идеал буржуазии канул в вечность.

Нам же, социал-демократам, нечего опасаться анархистской про­паганды. Анархизм, дитя буржуазии, никогда не будет иметь серьезного влияния на пролетариат. Если среди анархистов и находятся рабочие, искренно жаждущие блага своего класса и готовые для него пожертво­вать всем, — то они лишь по недоразумению очутились в этом лагере. Борьба за освобождение пролетариата знакома им только в той форме, какую хотят придать ей анархисты. Когда они просветятся, они перей­дут к нам.

*) Последователи культа Изиды.

247

Вот пример. На лионском анархистском процессе в 1883 г. рабо­чий Дегранж рассказал, как он стал анархистом; он принимал участие в политическом движении и даже был избран в муниципальные совет­ники в Виллефранше в ноябре 1879 г.

Что делали во время этой стачки префектурные и комму­нальные власти для раз-решения спора, когда хозяева отказались войти в переговоры с рабочими? Пятьдесят жандармов получили приказание разрубить узел саблей. Вот мирные средства, при-ме­няемые правительствами. Последствием этой стачки было то, что некоторые рабо-чие, в том числе и я, поняли необходимость серь­езно взяться за изучение экономи-ческих вопросов; мы решили поэтому собираться по вечерам для совместных заня-тий» *). Незачем добавлять, что группа стала анархистской.

Так постоянно и происходит. Деятельный и интеллигентный рабо­чий поддерживает программу какой-нибудь буржуазной партии. Бур­жуа говорят о благе трудящегося народа, но при первом представив­шемся случае изменяют ему. Рабочий, доверявший искренности этих господ, возмущен, он хочет расстаться с ними и принимает решение серьезно изучать «экономические вопросы». Является анархист и, ссы­лаясь на измену буржуазии и на шашки полицейских, начинает уверять, что политическая борьба не что иное, как буржуазное вранье, и что для освобождения рабочих необходимо отказаться от нее и поставить себе целью разрушение государства. Рабочий, еще только желавший «изу­чать» эти вещи, приходит к заключению, что «товарищ» прав, и стано­вится, таким образом, убежденным и преданным анархистом. Что слу­чилось бы, если бы он простер немного дальше изучение социальных наук? Что случилось бы, если бы он продолжал его и понял, что «това­рищ» — только самоуверенный невежда, говорящий на ветер, что «идеал» анархиста несостоятелен, что кроме буржуазной политики — и как про­тивопо-ложность ее — существует политика пролетариата, которая поло­жит конец капиталистическому обществу? Он стал бы социал-демократом.

*) Смотри «Le Procès des anarchistes devant la police correctionnelle et la cour d'appel de Lyon». Lyon, 1883, p. 90—91.

248

Поэтому, чем больше распространяются наши идеи в рабочем классе — а они в рядах рабочих распространяются все более и более, — тем все менее склонны пролетарии следовать за такими «товари­щами». Анархизм — мы не говорим об «ученых» акробатах — будет все более и более превращаться в буржуазный спорт, предназначенный до­став-лять «сильные ощущения» индивидуумам, слишком много вкусив­шим от светских и полусветских удовольствий.

СИЛА И НАСИЛИЕ.

I.

Какова должна быть тактика социалистов в их борьбе за полное освобождение рабочего класса?

Следует, кроме того, заметить, что мы не говорим здесь о конеч­ной цели международной социалистической партии, которая достаточно известна, а о ее тактике, или, если угодно, об ее средствах. Цели и сред­ства — два совершенно различных между собою по-нятия, и хотя средства должны сообразоваться с целями, и всякий тот, кто стремится к какой-нибудь цели, должен пользоваться соответствующими средствами, однако, часто случается, что партии прибегают к средствам, далеко не соответствующим тем целям, которые они себе поставили. Подобные ошибки встречаются и в истории социализма. Роберт Оуэн и Фурье, не­сомненно, стремились к революционным целям, но они надеялись достигнуть их мирными средствами. Это противоречие между целями и средствами является одной из самых слабых сторон утопического социализма.

Наш социализм не заслуживал бы названия научного социализма, каким его признают даже наши противники, если бы мы впали в ту же самую ошибку, если бы между нашими целями и нашими средствами существовало противоречие, которого не должно быть и тени.

Слишком мало сказать просто — наша цель революционна. Наша цель в действитель-ности является наиболее революционной изо всех целей, известных до сих пор человечеству. Но необходимо, чтобы и

250

средства, сообразующиеся с внутренней природой этой наиболее революционной цели, были также революционны, необходимо, чтобы они были самыми революционными из всех средств, какие когда-либо употреблялись новаторами.