Библиотека научного социализма под общей редакцией д. Рязанова г. В. Плеханов

Несомненно принадлежащий к «обществу» — и даже к самой обра­зованной его части — профессор Сергеевич, по своей обязанности рек­тора ведший переговоры с волновавшимися студентами петербургского

316

В этих словах г. Сергеевича нет ни капли гражданского мужества. Они представляют собою лишь видоизменение старой-старой песни, гласящей: «сила ломит и соломушку, поклонись пониже ей», и проч. И тем не менее слова эти очень замечательны. Они объясняют происхождение той трусости и вялости нашего «общества», которая давно уже приво­дит в отчаяние революционеров. Общество трусливо потому, что силы его слишком ничтожны перед силами правительства. На силы же уча­щейся молодежи и революционной «интеллигенции» оно тем менее мо­жет возлагать какие-нибудь политические надежды, что и молодежь и «интеллигенция», не будучи в состоянии справиться с правительством, беспрестанно просят у него помощи. Несомненно, бывают обстоятель­ства, когда даже безнадежная борьба нравственно обязательна для всякого честного человека. Несомненно также, что в современной Рос­сии обстоятельства сложились именно таким образом. Но все, что ни сказали бы мы «обществу» по этому поводу, останется гласом вопию­щего в пустыне. Общество будет трусливо, оно не выйдет из своего по­литическо-го бездействия до тех пор, пока противники существующего порядка вещей не выставят силы, способной померяться с силою пра­вительства. Что касается гибели молодых сил, неизбежно сопрово­ждающей студенческие волнения, то она скорее еще запугает общество, чем подвинет его на гражданские подвиги.

Нам вспоминается при этом небольшая статейка Г. И. Успен­ского, в которой он описывает впечатление, произведенное на него по­хоронами И. С. Тургенева. На эти похороны собралась вся интелли­генция Петербурга, настроение которой как нельзя более соответство­вало печальной торжественности минуты. Все шло хорошо и прилично. Но вот, не помним уже где, кажется на Загородном проспекте, лица, участвовавшие в похоронной процессии, увидели очень внушительный отряд черноморских казаков. Неожиданное зрелище испортило настрое­ние Г. Успенского. У него явился неотвязчивый вопрос: зачем здесь закубанские молодчинищи? Какое отношение имеют они к похоронам знаменитого писателя?

317

С величайшим удовольствием видим мы, что учащаяся молодежь не чужда правильного понимания этой важной политической задачи. В «Студенческом Вестнике» есть статья, описывающая московские сту­денческие «беспорядки» и заимствованная из 2-го № московского жур­нала студентов. Статья эта оканчивается следующими словами: «Нам нужно, во-первых, создать дружную, сплоченную, сознающую свою силу армию протеста; во-вторых, нужно подготовлять в сознании масс со­чувствие и поддержку армии протеста». Против этого трудно спорить даже и г. Сергеевичу. Одно только замечание сделали бы мы автору статьи: дело освобождения России пойдет еще лучше, когда «массы» не только будут поддерживать «армию протеста», но и сами войдут в эту армию, как вошли они в нее, например, во время великой французской революции.

Но как влиять на «сознание масс»? Известно, что к академиче­ской жизни массы не имеют никакого прямого отношения. Поднять их на борьбу за «академические свободы» — дело совершенно немыслимое. Необходимо подойти к делу иначе; необходимо, чтобы протестанты умели связать свои требования с интересами масс. А для этого требуется несколько более вдумчивое отношение к названным интересам, чем то, которое обнаруживает редакция Петербургского «Студенческого Вестника».

Варшавская рабочая социалистическая организация обратилась к волновавшимся русским студентам с таким воззванием:

«Братья, когда вы требуете признания и расширения прав ваших, мы, рабочие, сердцем находимся с вами. Будем, однако, помнить, что ваше дело составляет только едва ча-стицу общечеловеческого рабо-

318

Что же ответила редакция «Вестника» на эти разумные слова?

Вот что: «В то время, как русское интеллигентное общество, сда­вленное, как железными клещами, гнетом административного произвола, хранит глубокое молчание и ни единым словом сочувствия не отзы­вается на беды учащейся молодежи, польские рабочие смелым, энер­гичным голосом заявляют свою солидарность с нами... Да, нас объединяет с ними тот гнет, который проистекает из одного общего источ­ника. Сознание своей солидарности с бездольными и угнетенными уве­личивает во сто крат наше страстное желание борьбы, борьбы с адми­нистративным произволом... Мы знаем, что, отстаивая свободу науки, свободу учащейся личности, мы служим общему делу. Тем энергичнее мы будем добиваться свободной науки, в которой кроется отрицание произвола, тем горячее мы будем добиваться объединения молодежи, уверенные в том, что, став полноправными гражданами, мы сумеем про­явить настойчивую деятельность, ибо в молодые годы мы воспитаем в себе критическое отношение к действительности, выработаем в себе общественные идеалы и положим их в основу своей деятельности. Нам нечего говорить о присоединении теперь к общественному делу, ибо мы давно уже присоединились к нему, борясь против общего врага».

Это совсем нехороший, совсем неразумный ответ. Читая его, можно подумать, что сочувствие польских рабочих поставило петер­бургских студентов в затруднительное положение, благодаря которому они пустились в рассуждения, для них самих неясные и непонятные. Ра­бочие, очевидно, не придавали преувеличенного значения студенческим требованиям: «будем, однако, помнить, что ваше дело составляет только едва частицу общечеловеческого рабочего дела и т. д.». Это

319

та же мысль, которую Некрасов выразил вопросом, обращенным к со­сланному студенту:

Ты замышлял осуществить,

Разрушить думал государство

Или инспектора побить?

Студенты отвечают на эту мысль несколькими запутанными сло­вами о своих будущих (очевидно, пока еще неизвестно каких) обще­ственных идеалах, а потом, сознавая неудовлетворительность своего ответа, решительно заявляют, что, вступив в борьбу с «инспектором», они тем самым уже присоединились к общечеловеческому делу. Но ра­бочие хотели именно оттенить недостаточность борьбы с «инспекто­ром». Ответ редакции «Студенческого Вестника» несомненно должен был произвести на них тяжелое и невыгодное для студентов впечатле­ние непонятного и ничем не оправдываемого самодовольства. Если та­кие впечатления станут повторяться, то студентам трудно будет обес­печить себе сочувствие и поддержку рабочего класса. Правда, в нашем случае речь идет об ответе русских студентов польским рабочим, но ведь это не изменяет дела. Во-первых, национальная точка зрения не имеет здесь места, а во-вторых, — ведь это простая случайность, что об обще­человеческом деле напомнили студентам польские, а не русские рабо­чие. Теперь и между русскими рабочими есть уже не мало людей, хо­рошо понимающих сущность этого дела. Студентам необходимо сбли­зиться с ними, а для этого им необходимо получше ознакомиться с тем. что называется рабочим вопросом. Этот вопрос вообще гораздо шире вопроса об университетских порядках. А в современной России дело сложилось к тому же таким образом, что академическая, как и всякая другая свобода, может быть завоевана лишь соединенными усилиями рабочих и радикальной интеллигенции. «Мы привыкли смотреть на ра­бочих, как на детей — говорил когда-то Родбертус, — между тем как они переросли нас на целую голову». Русской интеллигенции очень полезно было бы почаще припоминать эти слова. Рабочий класс выдвигается у нас теперь историей в качестве важнейшей прогрессивной силы. Пора нам перестать смотреть на него сверху вниз, пора понять свойственную ему точку зрения и, исходя из нее, подвергнуть строгой критике все наши «интеллигентные» идеалы и стремления. Иначе никогда не смо­жем мы справиться с закубанскими молодчинищами.

ФРАНЦУЗСКОЕ ПРАВОСУДИЕ И РУССКОЕ ШПИОН­СТВО.

Размышления о том, как трудно в настоящее время различать эти два понятия.

Между тем, как попавшиеся в руки русского правительства революционеры испытывают притеснения до такой степени гру­бые и жестокие, что известиям о них отказывается иногда верить чита­ющая публика Западной Европы *), усердие царских опричников ни на минуту не ослабевает в деле выискивания новых жертв. Необъятное про­странство России становится слишком узкой ареной для их подвигов. Они распространяют свою деятельность на другие страны. В прошлом году, по настояниям русской дипломатии, начались гонения на «нигилистов» в Швейцарии. Нынешний год ознаменовался преследованиями русских изгнанников во Франции. О суде над Лаврениусом, Рейнштейном и их товарищами в наших «легальных» газетах были напечатаны довольно подробные известия, часто сопровождающиеся комментариями (см., напр., «Новости»), вполне достойными современной русской печати. Не считая нужным рассказывать здесь всем известный ход этого дела, мы позволим себе, с своей стороны, высказать по его поводу некото­рые соображения.

Судебное следствие достаточно выяснило роль, которую играл Гекельман фон Ландейзен в страшном парижском «заговоре нигили­стов». Он был агентом-провокатором или, по меньшей мере, шпионом. Он деятельно помогал приготовить взрывчатые вещества, затем он же известил о приготовлении их кого следует. Само по себе это удиви­тельно только в виду того доверия, которое оказывали ему парижские революционеры. Но подсудимый Степанов справедливо заметил на суде, что всякий может ошибиться в оценке той или другой личности. Уди­вительнее таинственное исчезновение Ландейзена. Деятельная и расто­ропная парижская полиция арестовала не только всех тех, против ко­торых были хоть некоторые косвенные улики, но похватала или обы­скала много таких лиц, которых сама же она должна была признать

*) См. «Листок Социал-Демократа», письмо об истязании Сигиды.

321

совершенно непричастными к «заговору». Только по отношению к Ландейзену она оказалась удивительно вялой и ненаходчивой. 14-го июня вечером Рейнштейн указал судебному следователю на Ландейзена, как на провокатора, и только четыре дня спустя полиция реши­лась задержать его. Mais il йtait trop tard, — как выразился тот же сле­дователь в своем показании на суде. Это само собой разумеется, но почему же не арестовали Ландейзена раньше? Выслушав заявление Рейнштейна, г. Аттален нашел, что для привлечения этого господина к делу у него все-таки нет достаточных оснований. «На другой день было воскресенье, в понедельник я приказал навести о Ландейзене справки, во вторник мы ездили в Бондийский лес; вернувшись домой, я получил о Ландейзене неблагоприятные известия и тогда (!) приказал аресто­вать его» *). Итак, все соединилось для того, чтобы облегчить бегство Ландейзена: щепетильность, внезапно овладевшая г. Атталеном при мысли о возможном превышении им своей власти, его уважение к запо­веди, предписывающей помнить «день субботний» (на другой день было воскресенье), уважение, простирающееся до того, что г. Аттален, в суб­боту вечером извещенный о Ландейзене, только в понедельник приказал навести о нем справки, не желая нарушить воскресный покой сыскной полиции и, наконец, недостаток времени у него («во вторник мы ездили в Бондийский лес»). Уже одно это обстоятельство показывает, что г. Ландейзен родился под счастливой звездой. Но это еще не все. Он имел, кроме того, счастье быть предметом большой заботливости со стороны прокурора и председателя суда. Эти служители французской Фемиды ни за что не хотели признать его ни провокатором, ни простым шпионом. Они упорно величали его революционером и даже чуть-чуть не главою русских террористов в Париже. В силу этого, якобы, убежде­ния, они заочно приговорили его к высшей мере наказания: пять лет тюрьмы. Между тем, как для других осужденных время тюремного за­ключения простирается до трех лет. Но что значит для Ландейзена это заочное решение? Если бы его приговорили даже к смертной казни, он мог бы спать спокойно, так как он, наверное, находится теперь вне вся­кой опасности под теплым крылышком благодарного русского прави­тельства. А, впрочем, еще неизвестно, русское ли правительство пригре­вает теперь Ландейзена. Нам передавали, что П. Л. Лавров получил от него полное самых грубых ругательств письмо, на конверте которого на­ходится штем-пель: Boulevard Haussmann. Если этот слух верен, то мож­но предположить, конечно, что Ландейзен из России или из Германии

322

323

Официальные представители современной французской респу­блики не кричат: «смерть тиранам!», они уважают иностранных монар­хов и даже поддерживают их, — в таком смысле выхвалял благоразумие французского правительства «Journal de Genève» после ареста «нигили­стов». Орган женевских «охранителей» совершенно прав. Современная французская республика поддерживает и будет поддерживать русского императора. Не довольствуясь парижским процессом, французское пра­вительство, в своем усердии не по разуму, сделало недавно целый скандал около Шамуни, где, как сообщали газеты, произведены были обыски у некоторых мирных русских дачников. Это, конечно, еще не последняя его глупость. За ней пойдут другие. Современная француз­ская республика — республика буржуазии, и притом буржуазии, быстро идущей к упадку. Официальные представители этой республики — на­стоящие политические «декаденты». От них нельзя ждать ничего, кроме низкопоклонства перед царизмом. Русские революционеры должны знать и помнить это. Они должны знать и помнить, что не в одной

324

Франции, но и везде на Западе только пролетариат может сочувство­вать освободительному движению в России. Уже теперь он дал много доказательств такого сочувствия, а когда он победит своего неприми­римого врага, когда политическая власть перейдет в его руки, тогда западные страны перестанут кокетничать с монархами и тогда в них снова раздастся революционный клич: смерть тиранам!

Нет у нас денег на дело,

На безобразие есть.

Сколько мы знаем, русские сыщики, проживающие в отечестве, не отличаются особенной веселостью, по всей вероятности испыты­вая на себе мрачное влияние русской жизни. Но, попадая за границу, они вдруг начинают проявлять замечательную игривость. Такой игри­востью в особенности отличаются два незнакомца, из которых один называет себя графом Грюном, другой — фон Куном (как видите, не совсем русские имена, но незнакомцы этим не смущаются: дай Бог, чтобы у каждого русского была такая русская душа, какая бывает иногда у немцев, — говорит щедринский третьеотделенец). Несколько лет тому назад эти господа деятельно занимались составлением и распро­странением всякого рода воззваний и заявлений, переполненных грязью, клеветами и подлогами. В одном из таких заявлений они признали, что именно ими было совершено наделавшее много шуму ночное разбой­ническое нападение на типографию народовольцев в Женеве. На время литературные упражнения «очей царевых» прекратились. Теперь они опять возобновляются. В конце января нынешнего года пишущему эти строки пришлось быть в Париже. Едва он приехал туда, появилась, за его будто бы подписью, прокламация, уснащенная крепкими словами по адресу многих русских эмигрантов и приглашающая «очнуться» рус­скую молодежь. Заканчивалось это изделие торжественным заявлением относительно того, что нижеподписавшийся, не желая более участво­вать в политических интригах, переходит на легальный путь деятельно­сти. Безграмотность прокламации достаточно ручалась за ее шпион­ское происхождение. Но я счел не лишним путем печати обратить вни­мание тех, «кому ведать надлежит», на то обстоятельство, что моя подпись была подделана очень хорошо. Как бы в ответ на это, гг. Грюн и Кун распространили между членами русской колонии в Женеве (а мо­жет быть и в других городах) подписанное ими послание, в котором они рассказывают, как «изволил» я провалиться на русских собраниях в

326

Париже, и как негодовала публика, слушая мои хитрые речи. Закан­чивается произведение сыскных писателей следующими успокоитель­ными для меня строками: «Мы его вовсе не преследуем, а напротив го­товы даже пожаловать (!) ему орден упрямого осла за доставленное нам развлечение».

Как видно, орден упрямого осла находится в непосредственном ведении сыскной полиции. Это тоже очень недурно.

Не знаем, по скольку за строчку получают гг. Кун и Грюн. Ду­маем, однако, что, по нынешнему времени, правительство хорошо сде­лало бы, если бы отказалось от такой роскоши, как шпионские па­сквили. Ведь, право же, это совершенно бесполезная даже для него рас­трата казенного имущества.

ПРИЛОЖЕНИЕ

ДОКЛАД И ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО НА ЦЮРИХ­СКОМ КОНГРЕССЕ В 1893 г.

Позиция социал-демократии в случае войны.

Комиссия должна была рассмотреть два предложения: голландцев, которое может быть изложено следующим образом:

Конгресс постановляет предложить международной рабочей пар­тии быть готовой в случае объявления правительством войны немедленно ответить всеобщей забастовкой и везде, где рабочие могут иметь влия­ние на войну, в тех странах на объявление войны ответить отказом от военной службы.

Против этого внесено следующее предложение немцев:

«Позиция рабочих в случае войны окончательно определена ре­золюцией Брюссельского конгресса относительно милитаризма. Между­народная революционная социалистическая демократия всех стран должна восстать всеми находящимися в ее власти силами против шови­нистических аппетитов господствующих классов, она должна все теснее соединять узами солидарности рабочих всех стран; она должна не­ослабно работать над сокрушением капитализма, который разделил че­ловечество на два враждебных лагеря и который натравливает народы друг на друга. Вместе с уничтожением господства классов исчезает война. Падение капитализма означает мир во всем мире».