Библиотека научного социализма под общей редакцией д. Рязанова

Когда новое уложение будет написано, следует его «всем наро­дом освидетельствовать самым вольным голосом..., дабы в том изложении как высокородным, так и низкородным, и как богатым, так и убогим... и самым земледельцам, обиды бы и утеснения... не было» ⁴).

Написав это, Посошков чувствует страх и оговаривается: Не надо думать, что, рекомендуя прибегнуть к «народосоветию», он «снижает» царскую власть. Народосоветие нужно единственно только ради самыя истимныя правды, а не для ограничении «Его Величества самодержавия». И совершенно ясно, что он остается вполне искренним в этой своей ого­ворке. Мысль о народосоветии была у этого «московского прогрессиста» простым воспоминанием о старине, т. е. о земских соборах ⁵). К тому же «народошветие» отнюдь не отнимает у центральной власти права решать дело в последнем счете по своему усмотрению. Поэтому огром­ную и странную ошибку сделал Брикнер, когда вообразил, что, заговорив о народосоветии, Посошков выставил политическое требование, подоб­ное тому, которое выставлено было потом во Франции Монтескье и дру­гими просветителями. Посошков и тут остался «московским прогресси­стом», т. е., вырабатывая план преобразования, ои смотрел не вперед,

130

Что «правители» из служилого класса возлагали «бремена неудобо­носимые» на всю податную Русь, это легко было заметить всякому, кто не был ослеплен интересами и предрассудками этого класса ¹). Беда в том, что заметить зло еще не значит указать средства к его устране­нию. Предположим, что «народосоветие» подарило бы русское государ­ство новым уложением. Но ведь «правители» по-прежнему выбирались бы из служилого класса, а он крепко сжился с неправдой. Кто и что помешает ему восстановить старые злоупотребления? В старой москов­ской практике нельзя было найти ответа на этот вопрос. Поэтому По­сошков отвечает на него неудовлетворительно. Прежде всего он советует судьям усердно молиться богу. Затем он, подобно Пересветову, рекомен­дует жестокость. «А прямо рещи — и невозможно правому суду уста­новитися, аще сто другое судей не падет: понеже у нас на Руси неправда велыми застарела» ²). Однако ведь карать неправедных судей будет тот же служилый класс, из которого они назначаются. Захочет ли он строго отнестись к ним? Посошков сильно сомневается в этом и, чтобы хоть несколько помочь беде, советует назначать низкородных, а не высоко­родных судей: у высокородных больше связей, способных обеспечить им безнаказанность.

Известно, что наше крапивное семя никогда не отличалось высотою породы. Но известно также, что, несмотря на это, оно всегда умело «на­ступать на законы». Основной причиной «неправды» в Московском госу­дарстве было полное бесправие его жителей, а именно этой-то причины Посошков и не касается в своих рассуждениях о правосудии. В тех пре­даниях, которыми руководствовался он, предлагая свои реформаторские планы, и не было ничего похожего на понятие о сколько-нибудь опреде-

¹) Что социально-политические порядки, установившиеся в России, сильно за­трудняют ее экономическое развитие, это видел не один Посошков. Кильбургер писал, что русские не извлекают и десятой доли той пользы, которую они могли бы извлечь из удобного положения своей страны и из своей склонности к торговле. И он сравнивал торговую деятельность с птицей, зажатой в человеческой руке: «Если сдавить ее слишком сильно, то птица непременно умрет, а если разжать руку, то она улетит, что опять-таки принесет убыток ее обладателю. Но, по его словам, русским никогда еще не давали чересчур большой свободы, и слишком часто давили их («Kurzer Unterricht и проч., в «Büching's Magazin für die neue Historie und Geographie». Hamburg 1769, 3 Theil, p. 249).

²) Сочинения, т. I, стр. 85—86.

131

Посошков хотел бы, чтобы истцы и ответчики сами защищали свои интересы. Он — большой враг «наемных ябедников», которые своим мно­гословием правду затирают и вводят в заблуждение судей. Но так как ом требует устного судопроизводства, то судьям ставится у него в обя­занность приходить на помощь «бессловесным» истцам.

«Правители» имеют возможность притеснять трудящееся население еще и потому, что оно безграмотно. Посошков советует учить грамоте крестьянских детей. Это, несомненно, прогрессивная мера. Но, кажется, впадают в преувеличение те, которые приписывают ему требование все­общего обучения крестьянских детей. Он говорит: «Не худо бы было так учинить, чтобы не было и в малой деревне без грамотного человека» ¹). По точному смыслу этих слов выходит, что даже в малой деревне должен быть хоть один грамотный человек. Это еще не всеобщее обучение. Правда, Посошков, не всегда точно выражает свои мысли. К тому же по­койный Погодин счел нужным изменить его правописание, чем создал серьезное препятствие для исследователей, лишенных возможности озна­комиться с рукописью Посошкова. Но как бы там ни было, мы знаем, что общественно-политические порядки, господствовавшие в восточных дес­потиях, далеко не всегда исключали заботу о распространении грамотно­сти в трудящейся массе.

От грамотности перейдем к вопросу, вовсе не имеющему прямого отношения к ней, но довольно сильно занимавшему Посошкова и послу­жившему для него поводом к выработке очень характерного законо­проекта.

В целях развития производительных сил России он советует учинить указ, «чтобы нищих, по улицам скитающихся... хватать» и, обучив ткац­кому и прядильному делу, отдавать на казенные фабрики. Частным предпринимателям тоже следовало, по мнению Посошкова, предо-:тавить право «гулящих робят мужеска пола и женска имать учить, и науча, владети ими вечно, чьи бы они до поимки ни были» ²).

Это пожелание напоминает западноевропейские постановления о бродягах и нищих. В Англии, по закону 1530 г., здоровых бродяг нака­зали плетьми и заставляли присягать, что они примутся за работу.

132

В этом случае желание Посошкова совпало с тем, что было на За­паде. Ни о каком упреждении мысли западноевропейских законодателей здесь, конечно, тоже нельзя и заикаться, так как в Англии XVI века уже было действительностью то, к чему стремился Посошков в на­чале XVIII. Но любопытно, что здесь Посошков отступил от старого московского взгляда, согласно которому нищие были «красою церков­ною, христовою братиею, богомольцами за мир» и т. д. ²), и что к от­ступлению от этого взгляда его побудила забота о развитии производи­тельных сил ³). Эту работу не всегда можно было согласить со старыми московскими понятиями.

Не следует думать, однако, что она способна была далеко завести Посошкова в деле критики ветхозаветного московского миросозерцания. Как человек, проникнутый исключительно практическими стремлениями, он, не мудрствуя лукаво, задумывался только о ближайших экономиче­ских нуждах России. А средства, которыми располагало правительство для удовлетворения этих нужд были те же, которые находились в распо­ряжении русских царей XVII в. Посошков находил, что государство обя­зано методически вмешиваться в хозяйственную деятельность народа ради его воспитания. В этом он вполне сходился с меркантилистами За­пада. Но в его проектах государственное вмешательство сразу получает старо-московский отпечаток. Вот, например, в «Книге о скудости и бо­гатстве» он советует правительству настаивать на том, чтобы купцы брали за свои товары настоящую цену. Возникает вопрос: как поступать с купцами, не исполняющими этого требования? Ответ подсказывается старой московской привычкой: «А буде взял цену не противо настоящия цены излишнюю, то за всякую излишнюю копейку взять на нем штрафу

¹) Карл Маркс, Капитал, изд. О. Н. Поповой, т. I, стр. 693—694.

²) См. И. Прыжов, Нищие на святой Руси. Москва 1869, стр. 58.

3) В «Завещании отеческом» Посошков высказывает (стр. 169) старый мо­сковский взгляд на нищенство. «Кто есть Бог, Иже владеет небом и землею, и иже есть, вся суть Его, а на земли в нищете велицей пребывал» и т. д.

133

по гривне или по две, и высечь батоги или плетьми, чтобы впредь так не делал» ¹).

Так как «европейские жители», пользуясь отсутствием солидарно­сти между нашими торговцами, прижимали их, то Посошков хотел, чтобы русские продавали свои товары иноземцам не иначе, как по цене, установленной с их общего согласия, а также с одобрения начальства. Мысль, по-своему, весьма практичная. Нечто подобное придумал и пы­тался осуществить А. А. Ордин-Нащокин, когда был воеводой в Пскове ³). Но и она пришла в голову Посошкову в сопровождении кнута: «А буде кто хотя на один рубль дерзнет приезжим иноземцам продать какого нибудь товару без воли вышнего своего коммандира, то взять с него штраф сторично... и наказание учинить кнутам» ⁴).

Во взгляде на кнут, как на самого надежного помощника правитель­ства в деле просвещения русского народа, Посошков совершенно схо­дился с Петром и его птенцами из среды служилого класса.

Он был убежден, что иностранцы такие же люди, как и мы, но у них лучше «гражданство». И он задумался над лучшим устройством «гражданства» в русском государстве. Некоторые из предложенных им мероприятий заслуживают очень большого внимания. Но даже и эти мероприятия написаны кнутовищем, подобно просветительным указам Петра. Старая Москва неизменно накладывала свой отпечаток даже на тех, которые стремились преобразовать ее.

Ставя перед собой задачу развития производительных сил России, По­сошков держался того убеждения, что мы можем обойтись без иностран­ных товаров, между тем как иностранцы не будут в состоянии и десяти лет прожить без наших. «И того ради, — говорит он, — подобает нам над ними господствовать, а им рабствовать пред нами, и во всем упадок пред нами держать, а не гордость» ⁵). Но он сам очень хорошо понимал, что в действительности русским еще далеко до экономического господства над

¹) Сочинения, т. I, стр. 117—118.

²) Там же, стр. 118.

³) Ключевский, Курс, ч. III, стр. 449—450.

⁴) Сочинения, т. I, стр. 119.

⁵) Там же, стр. 122.

134

135

Короче, Посошков выработал целую программу экономической по­литики. Программа эта заключает в себе все главные требования меркан­тилизма, приспособленные к русской социально-политической обста­новке того времени. Весьма знаменательно, что программа эта была выставлена «купецким человеком». Конечно, меркантилистами были то­гда все русские люди, интересовавшиеся экономической политикой: сам Петр был убежденным меркантилистом. Но вряд ли кто-нибудь из по­мощников Петра имел такую стройную экономическую программу, как Посошков. Брикнер заметил, что никто из птенцов Петра не был писа­телем-экономистом, каким можно назвать Посошкова ⁴). И это спра­ведливо. Ошибка Брикнера заключается лишь в том, что он приписал Посошкову такие передовые взгляды, до каких он решительно не мог додуматься при данных общественно-политических условиях. Посошков не сделал ровно никаких открытий в экономической теории, а что ка­сается экономической практики, т. е. экономической политики, то он вы­ставил только ряд таких требований, которые гораздо раньше его форму­лированы были западноевропейскими меркантилистами, при чем облек их в форму, соответствовавшую социально-политической обстановке рус­ской вотчинной монархии. Когда Брикнер говорит, что ни Виниус, ни Курбатов, ни Геннинг, ни Кириллов, ни Татищев не могли бы написать та­кое сочинение, как «Книга о скудости и богатстве», он опять прав. Но прав совсем не в том смысле, в каком он думает.

Такой человек, как Татищев, наверно, обнаружил бы больше спо­собности к обращению с экономическими понятиями, нежели Посошков,

¹) Там же, та же стр.

²) Там же, стр. 150—151.

³) Сочинения, т. I, стр. 153.

⁴) «Иван Посошков». — Ч. I. Посошков как экономист. СПБ. 1876, стр. 67.

136

Мы уже знаем, что Посошков никаких основ не потрясал, а только хотел утвердить, — правда, расширив их со стороны, полезной трудяще­муся населению, — старые основы Московского государства. Но тот факт, что он принадлежал не к числу «государевых холопов», а к числу «госу­даревых сирот», оказал очень большое отрицательное влияние как на ход его умственного развития, так и на судьбу его проектов. Его обще­ственное положение помешало ему усвоить себе европейские знания, хотя бы в том объеме, в каком усваивали их птенцы Петровы. Он на всю жизнь остался самоучкой старого московского типа. И когда этот само­учка придумывал какую-нибудь меру, полезную, по его мнению, для всего государства, ему надо было преодолеть невероятное множество препят­ствий только для того, чтобы довести о ней до сведения власть имущих. Еще М. П. Погодин отметил рассказ Посошкова о том, как тщетно пы­тался он добиться свидания с кабинет-секретарем Макаровым. «В 718 го­ду, — повествует Посошков, — написал я доношение Е. И. В. о тех новона­чинающихся деньгах... и для подания приходил к Господину Алексею Ва­сильевичу Макарову, и за жестокими караульщики не мог получить, ежебы то доношение его милости вручить, и поехал он к лекарственным водам. И тако то доношение мое и осталось у меня, и я последи того времени отдал кучеру Куриеву ¹), Егору Сергееву, который в доме его Алексея Васильевича пребывает, и просил его, дабы по времени вру­чил ему. И вручил ли он то мое доношение... или нет, про то не вем» ²).

137

Реформа Петра совершилась силами дворянства. В лице Посошкова мы имеем дело с человеком, сочувствовавшим этой реформе, но лишен­ным возможности принять деятельное участие в ней. Это вынужденное положение сочувствовавшего наблюдателя, а не деятельного участника преобразовательных усилий позволяло ему судить об их результатах, не вдаваясь ни в какие преувеличения на их счет. И надо признать, что было много-много пессимизма в его отзывах об этих результатах.

«Видим мы вси, как Великий наш Монарх... трудит себя, да ничего неуспеет, — писал Посошков, — потому что пособников по его желанию не много: он на гору аще и сам-десять тянет, а под гору миллионы тянут; то како дело его споро будет?» ¹).

Надо заметить, что этот, так часто цитируемый, отзыв относится у Посошкова, собственно, к стараниям Петра водворить правосудие в России. Но даже введенный в эти сравнительно узкие пределы, он лишний раз напоминает о том, что далеко не все обстояло благополучно в «обновленной» России. И тем самым он выгодно отличает Посошкова от тех безусловных панегиристов, к числу которых, к сожалению, при­надлежал даже Ломоносов.

2. М. В. Ломоносов

То обстоятельство, что Россия была самодержавно-шляхетским го­сударством, определило, между прочим, как ход просвещения в нашей стране, так и степень его доступности для различных общественных клас­сов. «Шляхетство», особенно в лице тех своих представителей, которые «теснились у трона», имело сравнительно легкую возможность удовлетворить потребность в знании, раз она возникала у него. В России XVIII века оно даже обязано было учиться и подвергалось ответственно-

138 .

cти за неисполнение этого своего долга ¹). Наоборот, тяглая Русь обя­зана была доставлять средства для дворянского просвещения; пребывая в той же темноте, в какой прозябала она до Петровской реформы. Правда, правительство вынуждено было привлекать в школы не только шляхетских детей: образованных «шляхтичей» не хватало для служения многочисленным нуждам государства. Но даже на школьной скамье разночинцы не смешивались с дворянами. Когда в Москве возник уни­верситет, там же основаны были для подготовки слушателей две гимна­зии: одна для дворян, а другая для разночинцев. В Петербурге, где была одна только гимназия при Академии Наук, правилами 1750 г. предпи­сывалось «обучающимся в гимназии из шляхетства и других знатных чинов людей детям сидеть за особенным столом, а которые незнатных отцов дети, тех особливо отделить» ²). По всему видно, что дворянство очень дорожило этими отличиями. Мы знаем, как заботился просвещен­ный Татищев о том, чтобы, в деле ученья, шляхетство «от подлости отделено было».

Наконец, необходимо помнить, что к числу счастливцев, имевших хотя бы и очень нелегкий доступ в среднюю и высшую школу, не при­надлежали дети многочисленных крепостных людей.

Выходит, что Некрасов слишком оптимистически представлял себе положение дел на нашей родине, когда писал в своем стихотворении «Школьник»:

Не бездарна та природа,

Не погиб еще тот край,

Что выводит из народа Столько славных, то и знай...

Что русская «природа» отнюдь не бездарна, об этом нечего и гово­рить. Но, к сожалению, даровитые люди из русской народной среды слишком часто лишены были возможности развить свои духовные силы и сделаться «славными». Общественно-политический строй загораживал русской народной массе дорогу к знанию. Это до такой степени верно, что возникло предание, согласно которому «архангельский мужик», упоминаемый в том же стихотворении Некрасова, отворил себе дверь в школу только посредством обмана.

¹) Кто по той или по другой причине стоял близко к трону, имел возмож­ность не только просвещать самого себя, ко и «командовать» просвещением. Кирилл Разумовский в 18 лет был назначен президентом Академии Наук.

²) В. В. Каллаш, Очерки по истории школы и просвещения. Москва 1902, стр. 96.