НЕЗАБЫВАЕМЫЕ ГОДЫ ДЕТСТВА

Человек, который совершил открытие в мировой ортопедии и травматологии, ученый и хирург, которого коллеги называют «Микеланджело Ортопедии», вырос на Кавказе, в ауле Хусары. Отец маленького Гавриила, будучи красным конником, прошел дорогами гражданской войны в армии Буденного. Вернувшись в родное село, вместе с земляками создавал первый колхоз. Как и большинству горцев, Гавриилу приходилось в детские и юношеские годы пасти овец, корчевать пни, косить, пахать, сажать деревья и выполнять разнообразную домашнюю работу.

Семья жила в крохотной комнатке с деревянным топчаном, на котором спали родители. На циновках, разостланных по полу, размещались ребятишки. Родители были неграмотными людьми, в доме не было книг. О жизни, о событиях, происходящих в мире, в ауле узнавали только по рассказам пришлых людей.

— Жили мы небогато, — вспоминает Гавриил Абрамович, — нужда частенько заглядывала в наш дом. Еды постоянно не хватало, У нас был небольшой участок земли на склоне горы — он почти сплошь состоял из камней, мы всем семейством выбрасывали эти камни и в подолах рубах носили на их место землю, но камни будто вновь прорастали. На участке сеяли рожь, сажали картошку, лук, морковь, зелень, росло все это плохо, урожай получали скудный. А тут еще пришла беда — умер отец, У матери нас было шестеро: четверо братьев и две сестры. Я был самым старшим. Аул Хусары был интернациональный: здесь обитали не только таты, но и русские, каракалпаки, азербайджанцы и армяне. Несмотря на Национальные различия, жили на редкость дружно. Именно помощь и поддержка соседей позволили семье Илизаровых справиться с горем. Колхоз часто давал материальную ссуду, выделял продукты, чужие люди привозили дрова, ремонтировали дом, меняли кровлю. И все же дом теперь держался на Гаврииле, именно он в первую очередь должен был по обычаю заботиться о своих братьях и сестрах. Он носил на продажу хворост, рыл арыки, пас скот.

— Так что к дверям школы я подошел только в 11 лет, — рассказывает Гавриил Абрамович. — Раньше не мог, ждал, когда чуть подрастут братья. В школе вначале подсмеивались: такой верзила сидит за одной партой с восьмилетками! Насмешки меня не волновали, я беспокоился о другом: я, глава семьи, не имею права подолгу засиживаться в школе. На счастье, я оказался сообразительным, учеба мне давалась легко. За первый год учебы прошел четыре класса и летом, сдан экзамены, получил начальное образование. Я уже хотел покинуть школу, чтобы начать учиться на тракториста. Так я, наверное, и поступил бы, но все решил случай.

Когда-то почти в каждом ауле был знахарь, он же по совместительству и цирюльник, и мюрдешур (человек, который омывает покойников). Односельчане относились к нему отчужденно, а некоторые — с неприязнью, боялись его. Любую болезнь они объясняли вмешательством нечистой силы. Чтобы изгнать ее из тела больного, они приглашали знахаря. Тот являлся к больному, чтобы кровопусканием и заговором излечить его. Если человек выздоравливал, это приписывали чудодейственной силе знахаря, а если умирал, то вину возлагали на мрачного и неумолимого ангела смерти Азраила. Говорили так: «Если бог захочет кого-то к себе взять, то ничем тому не воспротивишься».

Лечение от любой болезни проходило одинаково. Знахарь ставил перед больным таз, точно рассчитанным движением втыкал нештер (обоюдоострый нож) в вену больного и начинал заговор. Потом на рану накладывал паутину и завязывал тряпкой. Знахарь доставал из кармана своего чохо куриное яйцо, бормотал над ним заклинания и, отдавая его родственникам, говорил: «Отнесите это яйцо в лес, отыщите дерево с дуплом и разбейте об него. В яйце — зародыш живого существа. Пусть он будет жертвой за близкого вам человека».

Но вот в ауле появился новый добрый человек — фельдшер. Рассказывали про него чудеса: и лечит бесплатно, и снадобья его помогают лучше. К его помощи и обратилась однажды мать Гавриила.

А случилось это так. Досыта в семье Илизаровых никогда не наедались, еда появлялась в достатке лишь летом, когда созревали овощи и фрукты. А обычно каша-затируха, которую готовила мать из отрубей. Как только появились плоды, трудно было удержаться от соблазна, полакомиться ими. Нередко это кончалось бедой для ребят. Вот и он, Гавриил, наелся зеленых груш. И тяжело заболел. Жар. Все плывет перед глазами. Будто стоит он у обрыва и какая-то сила сталкивает его вниз. Когда приходил в сознание, видел испуганные лица братьев и сестер, соседей, которые жалостливо качали головами и на цыпочках удалялись из дома.

Спас Гавриила фельдшер, заставив его выпить несколько чайников кипяченой воды и дав какие-то чудодейственные таблетки. Наутро болезнь отступила. Мальчик отчетливо почувствовал, как в него опять входит жизнь. Это его совершенно поразило. Как же такое могло случиться? Ведь он умирал, значит, бог в самом деле хотел его взять к себе и вдруг оказался бессильным! Только потому, что фельдшер дал какие-то таблетки? И тогда же, лежа на циновке, всматриваясь в высокие своды над головой (семья жила в полуразрушенной мечети), Гавриил решил: вырасту и стану врачом, буду учиться, чтобы раздавать людям таблетки и спасать их от смерти и страданий. Он понимал уже, что человеческая жизнь — самое ценное, и очень хотел быть полезным людям.

На следующий год Гавриил окончил пятый и шестой классы. Приложил такое усердие, что вскоре обогнал своих сверстников. Его одергивали: вредно сидеть так много за книжками, поиграй, побегай. Он послушно вставал и... уходил на чердак заниматься. За пять лет Гавриил окончил десятилетку с отличием. На рабфаке он был самым юным и самым нетерпеливым — учился только на пятерки, опережая других. И все потому, что очень хотел, спешил стать доктором.

В школе у него обнаружились неплохие музыкальные способности: однажды взяв в руки гармошку, он за две недели без нот выучился играть. Организовали с ребятами оркестр, подготовили программу и, как заправские артисты, стали выступать с концертами в клубах соседних аулов. Как-то на одном из таких концертов Гавриил увидел гипнотизера. Это был маленький, невзрачной наружности человек. У него не горе ли глаза, не гремел голос, движения его были край не скупы и обыкновенны. Мальчишка наблюдал за ним из-за кулис и силился понять секрет его власти над людьми. По приказу гипнотизера люди засыпали и просыпались, отбивались от невидимых пчел, спасались от огня. Все, что велел этот неприметный человек, они выполняли беспрекословно.

Но более всего Гавриила удивил не облик гипнотизера — он поразился возникшей неизвестно откуда уверенности, что и он тоже способен на такие чудеса.

Поначалу он прочел какую-то популярную статью о гипнозе. И был немало разочарован: никакого чуда не было, надо было лишь овладеть определенной методикой — и пожалуйста, гипнотизируй кого хочешь и сколько хочешь. Однако интерес не угас. Он нашел пособие по гипнозу и изучил его от корки до корки. Затем удалось отыскать еще несколько книг, где уже более подробно раскрывалась вся методика.

Через несколько месяцев, после длительных тренировок, он решил попробовать свои силы. В качестве первых подопытных избрал своих малолетних сестер. Рассчитал все верно: для сестер он всегда являлся непререкаемым авторитетом, что для гипнотизера крайне важно.

«Сеанс» удался!

— Вода! — внушал он сестрам. — Прыгайте!

Девочки тотчас прыгали с лавки на пол и изображали плывущих.

Он восклицал:

— Осторожно! Пропасть!

Сестры в ужасе замирали перед очередной половицей...

— Вскоре я гипнотизировал почти весь аул, — улыбается, вспоминая детские годы, Г. А. Илизаров. — Люди сходились на мои сеансы как на спектакли. Они охали, изумлялись, не верили своим глазам — их удивление доставляло мне большое удовольствие. Приобрел я власть и над животными: без особых сложностей мог усыплять кур, голубей и даже кошку. Не поддавалась мне только коза. Гипнозом я пытался заставить ее давать нам побольше молока, но она упрямо выделяла нашему семейству три литра в день и ни капли больше... Увлечение гипнозом осталось у меня на всю жизнь. Позже как врачу мне это неоднократно помогало. Но с возрастом я уже не испытывал того детского тщеславия. Наоборот, постепенно стал ощущать неловкость перед людьми, которые глядели на меня как на колдуна. Я пытался объяснить им, что в гипнозе нет ничего особенного, научиться ему может практически каждый — нужна всего лишь тренировка, умение сосредоточиться и определенное знание человеческой психологии. Мне не верили. Впоследствии я с горечью убедился, что чем проще какое-либо открытие, тем тяжелее его доказывать.

ВРЕМЯ УЧЕБЫ И ИСПОЛНЕНИЕ МЕЧТЫ

И вот настал день, когда Гавриил стал студентом Симферопольского медицинского института. Много и с упоением читает книги о природе человека, о физиологии и об анатомии, об истории медицины и о здравоохранении. Две книги биолога-натуралиста, охотника за микробами, отдавшего всю свою жизнь борьбе за здоровье человека, Ильи Мечникова — «Этюды о природе человека» и «Этюды оптимизма» — особенно потрясли юного студента, стали как бы заповедями для будущего врача. Причины пессимизма следует искать в болезнях — они делают людей несчастными. Хорошее здоровье почти всегда вызывает оптимистическое настроение, желание жить и трудиться, совершенствовать жизнь.

Время исполнения желаний... Но каким испытаниям оно подвергло молодого горца! Началась Великая Отечественная война. Студенты рвались на фронт. Их не брали: тылу также нужны были квалифицированные врачи. Институт срочно эвакуировали в Казахстан, в Кызыл-Орду. Вывозили институт буквально из-под огня. Добирались до нового места учебы не без трудностей, на попутных машинах перевозили учебники и лабораторное оборудование, в дороге зарабатывали себе на пропитание. Когда институтский обоз оказался вблизи родных мест, Гавриил вместе с однокурсником Дмитрием решил побывать дома.

Преодолев перевал, они быстро спустились по склону горы. На окраине аула задержались — на завалинке сакли в своей вылинявшей черкеске сидел дед Махмуд и курил трубку. Гавриил громко сказал:

— Здравствуй, дед Махмуд!

Тот поднял глаза, уставшие за девяносто с лишним лет смотреть на жизнь, увидел босые, в ссадинах ноги студентов и ничего не ответил. Потом оглядёл Дмитрия и вдруг, как будто видел Гавриила только вчера, спросил:

— Ты пришел со своим другом?

— Да, дед Махмуд!

Гавриил улыбнулся. Ему было хорошо. Дед всегда внушал ему уверенность в прочности бытия. Прежде всего тем, что так долго жил. И, глядя на него, Гавриил вдруг понял: жизнь возьмет свое: война, голод, разруха — все пройдет, рано или поздно кончится, и на земле вновь установится мир — спокойный, незыблемый и человечный, как этот дед.

Дед Махмуд произнес:

— Ты спешишь домой?

— Да! — Гавриил опять улыбнулся. — Я хочу увидеть свою мать, сестер и братьев. Потом я пойду обратно.

Дед несколько раз покивал головой, затем замер, а после паузы сказал:

— Не ходи, сынок.

— Почему?

— Потому что ты и твой друг голодны.

Да, дед, — подтвердил Гавриил. — Мы голодны. Но мы съедим совсем мало, мы уже договорились.

Дед повторил:

— Не ходи, сынок.

— Да как же так? — вскричал Гавриил. — Я дома! Не могу же я уйти, не повидав мать, не узнав, что с братьями и сестрами! Ведь нельзя же так, дед Махмуд!

Наклонив голову, дед молчал.

— Ты слышишь меня?

И тогда дед Махмуд поднял голову и ответил:

— Твоя мать стареет, но она здорова. И сестры твои, и братья — они живы тоже. И дом твой, смотри, стоит на том же месте. Ничего не изменилось.

Дом Гавриила находился ниже сакли деда Махмуда метров на сто пятьдесят. Он отчетливо видел его, видел и участок, на котором, как обычно, росло немного ржи и картошки. Проследи в за его взглядом, дед сказал:

Если ты туда спустишься, они зарежут для тебя и твоего друга козу.

Гавриил подтвердил:

— Да. Они так и сделают.

Дед Махмуд снова молча поглядел на босые ноги, потом сказал:

— Потерпи, сынок. Ты — старший. Ты им отец. Потерпи...

Гавриил подавленно кивнул. И подумал: коза кормит всю семью. Идти домой нельзя. Ни в коем случае. Взявшись за руки, они с Дмитрием пошли обратно — там, за перевалом, их ждал институтский обоз. Ждала трудная учеба и работа. И большая цель стать врачом.

Учеба шла по ускоренной программе. По ускоренной, однако не облегчен ной — курсы не сокращались, просто больший объем лекций и практических занятий втискивался в учебную программу. Гавриил много и упорно занимался дополнительно, стремление в совершенстве освоить искусство врача, получить как можно больше знаний было сильнее усталости. А ведь он еще и работал физически: разгружал вагоны, рыл арыки, не только зарабатывал себе на жизнь, но и пытался хоть как-то помочь семье. В молодости он любил по- спать и постоянно мечтал о том, чтобы выспаться вволю. Однако чаще случалось, что на сон выпадало всего лишь три-четыре часа в сутки. В ту суровую и прекрасную для него пору познания он и вошел в привычный для себя жизненный ритм, когда для полноты ощущения своего бытия необходимо постоянно чувствовать высокое напряжение тела, мысли, духа, нести бремя неотложных забот.

В последний год войны Гавриил получил диплом врача. Молодых специалистов направляли на работу не на фронт, а в тыл.

Вы думаете, в тылу сейчас легче? — сердито выговаривал старый профессор стремящимся попасть на фронт выпускникам. — Вы даже не понимаете, как вы там необходимы, сколько больных и страждущих с нетерпением ждут вашей помощи. И вы будете единственными. Единственными, подчеркиваю, на всю округу. Спешите! Или трудностей испугались?

Трудностей они не боялись. Сборы были недолги: надел Гавриил свой ватник, в котором ходил и на учебу в институт, и на практику в госпиталь, и на заработки на разгрузку вагонов, и вышел.

Шестнадцать выпускников института получили распределение в Сибирь. Гавриил Илизаров — в село Долговку, километрах в ста пятидесяти от Кургана. Главным врачом районной больницы. Главным и единственным на весь огромный район. Случалось, ошибался. За советом обратиться было не к кому, заведующая райздравотделом и та по образованию была учительницей. Рассчитывать приходилось лишь на собственные знания. Но он ясно сознавал, что нужно продолжать учебу, пополнять приобретенный в институте теоретический багаж, накапливать свой пока еще незначительный опыт...

ДОЛГОВКА. СЕЛЬСКИЙ ВРАЧ-УНИВЕРСАЛ

Г. А. Илизаров вспоминает:

— Когда сразу после института меня назначили главным врачом районной больницы, я просто растерялся: с чего начну? Так много больных и самого разного профиля. А хозяйственные дела, финансовые документы? Завхоз — хитрый старик, за ним глаз да глаз нужен. Весь транспорт — одна хилая лошаденка... Унывать времени не было, все ждали моей помощи, моего совета, моих распоряжений. Да и разве не об этом мечтал я в детстве и юности — стать «земским» доктором, универсалом, способным, по мнению людей, лечить от любых болезней. Да и о чем тут говорить! Если бы мне, например, сейчас вручали диплом, я бы не в аспирантуру пошел, а в село. Такой простор для действий, для профессионального роста! Да, работы здесь много. И порой не на кого опереться. Так это же благо — когда много работы! Ты часто один на один со своим делом — думай, решайся... В городе можно до седин пробыть в ассистентах, простоять за спиной мэтра. И не получить возможности проявить себя.

И другое не менее важно. По моему глубочайшему убеждению, не может и не должна быть медицина «сельской» и «городской»! И в сельской больнице может быть толковый врач, а в городе — его полная противоположность. Деревня сегодня берет разгон. Посмотрите, в нашей клинике большинство ведущих ученых, руководителей лабораторий и отделений прошло школу сельской больницы.

Помню, я был в Италии, оперировал, читал лекции для коллег. Президент страны спросил меня: почему вы работаете в провинции, так далеко от столицы? Я ответил: создавать новое можно с не меньшим успехом и в провинции. Я считаю, что главное — в самом человеке. Жить по минимуму или по максимуму. Творить или часы отбывать — вот в чем вопрос. Нет, не всегда внешние факторы могут стать решающими в судьбе...

В Долговку я прибыл осенью 1944 года. Здесь была только амбулатория. В сосновом бору строилась больница. Приехал в замасленной от разгрузки вагонов фуфайке, в чиненых-перечиненых брюках. Сшили мне сразу сибирский полушубок и крепкие яловые сапоги.

В институте не учили, где и как добывать молоко для больных, подсчитывать затраты, необходимые для приобретения оборудования, а с этим сразу же пришлось столкнуться. Но самое трудное все же было в другом: требовалось быстро и точно ориентироваться в обстановке, ставить диагнозы не по учебнику, а в зависимости от состояния больного. Нет ни одного заболевания, которое протекало бы одинаково у разных людей, как нет ни одного организма абсолютно похожего на другой. Но и диагноз — лишь первый шаг к исцелению. А дальше надо опять искать, прислушиваться к тому, как ведет себя организм больного.

В послевоенное время многие провинциальные врачи работали в таких же, а порой и в более сложных условиях, вдали от специализированных клиник и крупных ученых-медиков. И справлялись со своими обязанностями в меру своих сил, не жалея времени и здоровья.

Меня влекла хирургия, но ни о какой специализации и речи быть не могло — только через три года появился в больнице второй врач. Я ездил по вызовам, лечил в стационаре, учился, читал. Словом, обычная больничная текучка. Но, признаться никогда потом не жалел об этом времени. «Зачем вы за все беретесь? Зачем вам лишняя ответственность? Вы же не уролог и не хирург. Окажите первую помощь — и в город», доводилось не раз слышать упреки от старших коллег из областного центра. Полемизировать там, где речь идет о совести, я не мог. Передо мной всегда был пример Пирогова.

Время было трудное, послевоенное, в село возвращались фронтовики, многие из них — инвалидами, с тяжкими увечьями. Эти люди всегда вызывали у меня сострадание. В Долговке мне уже не раз доводилось делать пластические операции, и все сильнее увлекала меня восстановительная хирургия. Оборудовал лабораторию. В сарае. Изобретал инструменты и аппараты. Все чаще задумывался над тем, почему не дают желаемого эффекта ортопедические и травматологические операции. Ведь вот взамен обожженной вырастает новая кожа, со временем восстанавливаются раздробленные мускулы, а кость не регенерирует. В чем причина? Может быть, все дело в гипсе? В боевой обстановке, на поле боя гипс был хорош. Но ведь нередко этот панцирь становится врагом. Спрашиваете, почему? Да просто потому, что при накладывании гипса фиксация обломков всегда относительная. Как важно суметь посмотреть на привычное, примелькавшееся заново, сопоставить, казалось бы, несопоставимые вещи. Как-то ехал на дрожках на вызов. Под дугой позвякивал колокольчик. Дуга? А как она крепится? И прочно и подвижно одновременно. А что если по такому же принципу зафиксировать кость, сохранив ей возможность двигаться? В гипсе это невозможно. Выключение опорно-двигательной функции организма вредно. В движении — жизнь, нормальное кровообращение. Так я начал приходить к идее создания своего аппарата.

Компрессионный остеосинтез, лечение переломов под давлением, — здесь я не был первооткрывателем. Многие ортопеды в разных странах пронизывали обломки костей скрещением металлических спиц, а спицы крепили в гипсе. Но гипс не сохранял постоянное напряжение нельзя было проверить компрессию. Отрегулировать ее. Я совершенно точно знал, чего именно хочу. Но искал долго — год, другой, пока пришло такое простое решение: удерживать спицы в заданном положении должны стальные кольца. Кольцо над переломом, кольцо под переломом. Расстояние между ними обеспечивают стержни с резьбой, а регулируется оно поворотами гаек. Когда прибор был изготовлен, первый пациент вызвался пройти через операцию добровольно. Результат ошеломил меня самого: через два дня после операции он встал на ноги, а упорно не заживавшая раньше нога через три недели срослась! Стало ясно: путь избран правильный.

* *

В те годы главным человеком в любом сельском клубе или доме культуры был гармонист: если играет с душой, умело и тонко ведет вечер, улавливает настроение собравшихся после трудной работы людей — значит, праздник удастся на славу. Он должен быть и искусным музыкантом, сохраняющим в памяти десятки любимых народом мелодий, и хорошим психологом, и остроумным ведущим. Куда до него современному диск-жокею! Привычная поза сельского гармониста — склоненная к инструменту голова, эдакая небрежность во всей фигуре и выражении лица: мол, если меня здесь не будет, то вряд ли веселье долго протянется.

Кружились в вальсе пары, а я с интересом наблюдал за гармонистом. Тон отвечал насмешливым взглядом: чего жмешься у стенки, выходи, покажи народу, на что способен! Но вот пришла минута отдыха для гармониста, и глаза его погрустнели; тотчас к нему подошел паренек и бережно принял инструмент, а тот, достав из-под стула костыли, разбросал их привычным жестом по обе стороны и, не оглядываясь, поспешил к выходу. Догнал я его на улице. Познакомились, закурили. Парень рассказал, что инвалид он с четырех лет, не раз врачи принимались за лечение, однако помочь не смогли. Судьбу свою не клянет, но жить в деревне с такой ногой нелегко.

У парня было туберкулезное поражение коленного сустава. Тяжелая болезнь. Мне не доводилось еще встречать больных, оперированных по поводу такого недуга. Даже в областной больнице редко кто решался на подобные операции. «Шансов на успех почти нет», — доброжелательно предупредил коллега, который к тому времени появился у нас в больнице, Да я и сам знал, что многие попытки оперировать больных с туберкулезным поражением, начатые еще в конце прошлого столетия, были неудачными. После операции процесс чаще всего обострялся, начинались осложнения, состояние больного ухудшалось. Поэтому решались на операцию только крупные специалисты. Но я уже пришел к своему методу. Рассказал об этом гармонисту, тот спокойно выслушал, без раздумий дал согласие на операцию. Труднее было с коллегой: пришлось потратить целый вечер, чтобы убедить его в своих доводах и получить согласие ассистировать во время сложной операции.

…Когда гармонист первый раз вышел на улицу без привычных костылей, за ним шествовало едва ли не все село. Все восхищались его быстрым исцелением, старушки, говорили о чуде. Словом, почти «Праздник святого Йоргена» — был такой старый фильм с известным артистом Игорем Ильинским, сыгравшим жулика на костылях, который якобы по воле святого выздоровел и встал на ноги... А парень охотно, шутками отвечал на расспросы любопытных, не жалея сил, растягивал меха баяна — вел себя так, будто ничего необычного в его жизни не случилось. А что, собственно, произошло? Разве что работу поменял, стал механизатором, да больше теперь озорничал на танцах в доме культуры, время от времени доверяя сменщику баян, чтобы самому показать класс в танце.

Действительно, счастье — как здоровье: когда его не замечаешь, значит, оно есть. (Не помню, кто это сказал, но за точность смысла ручаюсь.) Это, пожалуй, и есть самое большое чудо — обыкновенное чудо, которое мы не всегда осознаем: здоровье, простые, доступные каждому радости жизни, крепость тела и духа. И нет достойнее цели для врача — возвратить чело веку это дарованное ему природой чудо.

Это было в памятном для меня 1951 году. Начинался новый этап в моей жизни. Этап длиною в три десятилетия.

«ВЕСЕЛАЯ БОЛЬНИЦА»

Курган. В 1982 году этот сибирский город, привольно раскинувшийся на живописном берегу Тобола, отмечал свое 200-летие. Однако первое поселение появилось здесь гораздо раньше — в 1553 году, во времена царствования Ивана Грозного, когда была построена укрепленная слобода Царево Городище. Собственно говоря, до революции только этим, да еще как место ссылки декабристов Кюхельбеккера, Розена, Нарышкина и Басаргина город и был примечателен.

Современный Курган — город-труженик, крупный центр металлообработки, машиностроения, легкой и пищевой промышленности. Колесные тягачи, бетоновозы, деревообрабатывающие станки, арматура для атомных электростанций, морских судов и химических заводов, машины для сельского хозяйства известны во всех уголках нашей Родины и поставляются в сорок стран мира. На курганских заводах производится пятая часть всех выпускаемых в СССР автобусов, половина доильных установок для животноводческих ферм. Комбинат медицинских препаратов и изделий «Синтез» единственное предприятие в рамках СЭВ — выпускает двенадцать наименований антибиотиков.

Естественно, что вместе с городом изменились и люди. Духовный потенциал центра Зауралья высок. Здесь, в Кургане, живут и трудятся известные всей стране рабочие-новаторы, конструкторы и инженеры, талантливые ученые, кандидаты и доктора наук, артисты и художники с мировыми именами.

Их судьбы неотделимы от судьбы родного города, от этапов его развития и становления. В далекие теперь уже времена коллективизации сельского хозяйства уходит начало подвижнической деятельности знаменитого ученого-аграрника, дважды Героя Социалистического Труда, почетного академика ВАСХНИЛ Т. С. Мальцева. Вехи его биографии таковы: крестьянин-бедняк, агроном скромного коллективного хозяйства, ученый с мировой известностью, сумевший добиться на сибирских землях рекордной урожайности зерновых культур. И другой пример. Простой сельский врач становится руководителем известного в стране и за рубежом научно-исследовательского института, светилом мировой медицины, основателем научной

И Курган приобретает еще один титул — центра ортопедии и травматологии, своеобразной Мекки для страдающих тяжкими болезнями, которые до недавнего времени считались неизлечимыми. НИИ экспериментальной ортопедии и травматологии давно уже называют «институтом чудес». Со всех концов мира сюда приезжают люди на костылях, с изуродованными руками, ногами, порой отчаявшиеся, потерявшие всякую надежду на избавление от недуга. Многим из них было отказано в Помощи в других больницах и клиниках. Невозможно помочь, медицина бессильна, говорили им. Здесь же они вновь обретают надежду.

Институт Илизарова — «веселая больница». Здесь нет места унынию, печали, здесь не драматизируют болезнь, любой физический недуг считается временным состоянием. Девушка на костылях, ребенок с укороченной ногой, мужчина с неподвижной рукой... Но отчего глаза их светятся верой? Не только переломы тут лечат, не только увечья человеческого тела исправляют в этом институте врачуют человеческие души. В палатах, кабинетах и коридорах этого уникального, оборудованного по последнему слову медицинской науки ортопедического центра царит полнокровная жизнь. Девчонки, прислонив к стене костыли, играют в классики. В комнатах отдыха проводятся занятия по художественной гимнастике, соревнования по настольному теннису, вечером устраиваются танцы. Чуть-чуть подкручивается гайка на аппарате, и нога вырастает на один-два миллиметра в сутки... Уже на второй день после операции больные начинают ходить. Движение необходимо как воздух! Работают мышцы, улучшается кровоснабжение — для роста кости создаются благоприятные условия.

Илизарова одолевают журналисты — местные из областных газет, столичные и иностранные. Доктор Г. А. Илизарову присвоено звание Заслуженного изобретателя СССР. Впервые в истории врач удостаивается такого титула. Врач-изобретатель? Это, пожалуй, звучит немного сенсационно. И потому — вопросы, вопросы, вопросы...

— Сколько людей, Гавриил Абрамович, удалось вам поднять на ноги, избавить от инвалидности?

— Здесь, в Кургане, тысяч двадцать пять. А по стране и за рубежом наши методики помогли выздороветь примерно шестистам тысячам больных. Однако наш институт занимается не только практической, но и научной деятельностью, имеющей широкое междисциплинарное значение. Изучаем рост и развитие сосудов, нервов, мышц, кожи...

Надо ли понимать так, что вы выращиваете их, можете удлинять до нужной величины?

— Да. У детей те же сосуды растут с годами. Задались однажды вопросом: а что, если и у взрослых людей возможен рост и развитие сосудов, нервов? Главное было понять механизм. А уж потом дело пошло. Мы открыли общебиологические закономерности генеза (восстановления и развития), роста тканей, нервов, мышц, сосудов. Представьте, какие возможности возникают перед врачами! При плохом состоянии кровеносных сосудов нередко дело доходит до ампутации ног, а мы располагаем методиками выращивания сосудов заново. Можем сохранить человеку ноги, и они будут служить так же, как до болезни. Наше открытие позволяет исправить горб, влиять на рост, уменьшить или увеличить его, выращивать пальцы, ступни, придавать им нужную форму.

— Невольно вспоминаются компрачикосы из романа Гюго «Человек, который смеется».

— Да, мы можем вырастить великана! Но компрачикосы уродовали людей, а мы их делаем красивыми, совершенными. И потом, у компрачикосов была средневековая технология. Они сажали в вазу ребенка и лет через пятнадцать получали взрослого — в форме вазы. Пятнадцать лет — вот какие сроки! А к нам доставляют человека, который с детства не мог ходить, и через несколько дней после операции он встает и идет. А вскоре — бегает, да еще и на лыжах. Один наш пациент, колхозный механизатор Богачев, с аппаратом на ноге отпросился в страду на недельку домой. Так вот, он забрался на свой комбайн, убрал весь урожай, занял одно из первых мест на уборке и лишь после этого вернулся к нам долечиваться. Амбулаторное лечение таких «безнадежных калек» дает, кроме всего прочего, серьезную экономию средств: не приходится содержать людей в стационаре, освобождаются койки. А вы говорите — компрачикосы!

— Вашу больницу называют клиникой XXI века...

— Это гипербола, конечно. Однако я считаю, что в больницах нужно создавать условия, приближенные к домашним. В хороших условиях люди быстрее выздоравливают. Палата на несколько коек чревата психологическим дискомфортом один молчун, второй говорлив, третий храпит, четвертый жалуется на свои недуги... Сравните условия с санаторными. А ведь пациенту в больнице труднее, чем в санатории, значит ему нужны условия по крайней мере не хуже санаторных! Дорого? Накладно? Да весь парадокс состоит в том, что нет! Это надо понять. Мы вместе с нашими экономистами подсчитали. Оказывается, хорошие больницы строить выгодно. Комфорт, отличное оснащение, прекрасные условия для работы персонала в нашей клинике позволили не только поднять эффективность лечения, но и значительно сократить расходы на больного. В нашей «дорогой» клинике, по сравнению с обычной, затраты на каждую тысячу лечившихся сократились более чем на пять миллионов рублей! Именно в клинике возникает союз, а точнее, содружество больного и врача, цель которого совместная работа, борьба с недугом. Содружество, в котором предполагается мудрое наставничество врача и активная позиция больного. Врач не может вылечить некую отвлеченную личность, врач помогает бороться конкретному больному, помогает активно противостоять болезни, а иногда — бывает и так — может остаться пассивным созерцателем этой борьбы за жизнь — тогда плохо, тогда надо искать другого врача.

— А вы не устали — открывать новые методики лечения, бороться за создание таких вот клиник и центров, оперировать, заниматься наукой, изобретать?

— Нет. Мне шестьдесят пять лет, но груза годов не ощущаю. Я работать люблю. Пациентов принимаю допоздна, не ухожу домой, пока не приму последнего из записавшихся на сегодня. И дома работаю. Сплю максимум шесть часов в сутки.

Человек я крепкий, крестьянская кость, крестьянская закалка. Когда-то в ауле я много физически трудился. Когда удается придумать что-то новое или помочь отчаявшемуся человеку, поставить его на ноги в прямом смысле этих слов, испытываю такие счастливые мгновения, которые компенсируют все физические и духовные затраты.

— Ходит молва, что Илизаров может в ортопедии все. А чего он не может?

— Да ведь конца и края нет проблемам! Мы ищем, находим, и после нас будут искать, находить. Не могу сказать вам, где предел... Предела познанию нет. Надо подвергать сомнению опыт предшественников, смело вторгаться в неведомое. Приведу слова великого русского хирурга Пирогова: «Мое сокровеннейшее желание, чтобы мои ученики относились ко мне с критикой; цель моя будет достигнута лишь тогда, когда они будут убеждены, что я действую последовательно; действую ли я правильно, это другое дело, которое выяснится временем и опытом». Пирогов бесстрашно нарушал веками существовавшую среди врачей традицию не выносить сор из избы, не обсуждать и не критиковать ошибки медиков, призывал к поиску. Великий Пирогов стал моим главным учителем и наставником. Со студенческой скамьи и до сего дня...

А лично вы как относитесь к критике в свой адрес?

— Если критика аргументированна, оправданна, для пользы дела, ради здоровья больных — с благодарностью. Знаете, когда подчиненные вдруг перестают меня критиковать, я начинаю волноваться: все ли нормально в нашем институте? Может быть, в чем-то я не прав? Вспомните, как говорил Пирогов: каждый добросовестный человек, и особенно учитель, должен иметь своего рода внутреннее желание вскрыть как можно скорее свои ошибки для предупреждения ошибок других, менее опытных людей.

— Но ведь испытания полемикой, противоборством, конфликтом, отрицанием выдерживают не все. Вот вы — смелый, удачливый хирург, новатор, у вас получилось. Но вас не удручает мысль, что где-то живут талантливые врачи, изобретатели, педагоги, которые не могут поведать миру о своем творении? Представьте на миг, что у них другой, не илизаровский характер?

— Раньше, когда мои ученики призывали идти в атаку против тех, кто нам мешал, не признавал нашу правоту, отвергал метод чрескостного остеосинтеза, я считал, что бороться нужно только «за», и не хотел бороться «против». Ныне отстаивать наш метод уже нет необходимости. Но я пересмотрел свою позицию невмешательства. Можно быть великодушным к своим противникам. Но если ты порядочный человек, то помоги другому, чтобы тот на своем пути не натыкался на твои тупики. Порой один зарвавшийся чиновник может безнаказанно и длительно парализовать деятельность не одного изобретателя, рационализатора или ученого. Долг каждого честного человека помочь таланту.

— Вы всюду ратуете за движение. «Движение — это жизнь!» — твердите вы своим пациентам. А какова формула болезни, недуга?

Напомню слова Энгельса: «Что такое болезнь, как не стесненная в своей свободе жизнь?» Признание врача состоит в том, чтобы человеческая жизнь была свободной от болезней.