РАЗДУМЬЯ, ПОИСКИ, ЭКСПЕРИМЕНТЫ

У «костоправов» — ортопедов и травматологов — есть такая древняя легенда. Некий король объезжал с пышной свитой свои владения и радовался представшим перед его взором картинам изобилия и буйства жизни. Но вдруг все в природе стало уныло и грустно, посреди голого поля стоял одинокий дом.

— Что это за пустошь? Что за унылый дом? — удивленно воскликнул король.

И ему рассказали печальную историю об изгоях — людях, которые живут в этом доме. У некоторых из них кости переломаны мельницей жизненных передряг. А другие так и родились уродами и калеками — как известно, природа нередко допускает ошибки. В этом доме специальные врачи стараются помочь страждущим, исправить ошибки природы и жестокость судьбы.

— Эти врачи напоминают мне садовников, — задумчиво произнес король, — которые приставляют к хилому деревцу подпорку, чтобы оно развивалось нормально...

Изображение искривленной яблоньки, привязанной к подпорке, стало символом важного направления медицины — травматологии и ортопедии. Этот образ из легенды напоминает об искусстве древних египтян, умевших делать повязку из пальмовых листьев. О многочисленных шинах — твердых накладах на месте переломов для создания неподвижности поврежденной части тела. О гипсовых перевязках. О целой эре внутрикостного остеосинтеза — операций соединения обломков специальными фиксирующими средствами: гвоздями, штырями, проволокой, металлическими лентами, пластинками, вентилями...

Костоправы и врачи с давних пор думали и делали все возможное, чтобы помочь людям при травмах и вновь вернуть их к полноценной жизни. Несчастный случай: у человека раздроблены кости стоны. До Пирогова такому больному отрезали бы ногу немного ниже колена и в случае благополучного выздоровления после операции посоветовали бы приобрести протез-деревяшку. Пирогов предложил пересадку кости: уцелевший бугор пяточной кости перенести к гладко опиленным костям голени, соединить их вместе и крепкими швами обеспечить плотное прилегание. Через некоторое время кости срастались, и человек мог ходить без протеза. В наше время любой хирург может выполнить эту операцию. Однако Пирогову тогда пришлось долгие годы бороться за ее утверждение и признание. Как писал сам Николай Иванович: «Между французскими и английскими хирургами есть такие, которые не верят даже в возможность остеопластики или же приписывают ей недостатки, никем, кроме их самих, не замеченные: беда, разумеется, вся в том, что моя остеопластика изобретена не ими... Моей же операции нечего бояться соперничества. Ее достоинство не в способе ампутации (удаления стоны и части голени), а в остеопластике. Важен принцип, доказанный ею несомненно, что кусок одной кости, находясь в соединении с мягкими частями, прирастает к другой».

Это было необычно: пересаженная с одного места кость приросла на другом. С этой операции начиналась новая, восстановительная хирургия. Великий русский хирург поставил перед собой задачу не только спасти жизнь больного, но и избавить его от инвалидности после хирургического вмешательства, создать ему возможность вести нормальную трудовую жизнь.

Илизаров зачитывался трудами Пирогова, воспоминаниями его современников и учеников. Особый интерес у него вызывал метод поиска Пирогова, который свои гениальные открытия делал подчас при самых неожиданных обстоятельствах. Так, на Сенной площади в мясной лавке ему пришла в голову мысль о замораживании трупов для исследования человеческого тела. В студии известного скульптора родилась идея о применении гипса для лечения пере- ломов костей.

Илизарову в своей практике — и в Долговке, и в Кургане, когда он был бортхирургом областной больницы, — часто приходилось иметь дело с поломанными ногами, руками, раздробленными ключицами. Лесник, помятый медведем, тракторист со сломанной ногой... Как уменьшить страдания больных, ускорить их лечение, помочь организму быстрее восстановить гармонию? Почему столь мучительны костные переломы? Почему в одном случае нога срасталась за месяц- полтора, а в другом — человек на всю жизнь оставался калекой? Он запоем читал все, что касалось костной хирургии, скрупулезно изучал рентгеновские снимки больных. И однажды понял: в священных догмах ортопедии и травматологии многое устарело. Спица Киршнера, гипс, гвозди Богданова — все эти средства не обеспечивали главного: надежной фиксации обломков кости. Закованный в гипс человек не двигался, а поврежденная кость была подвижна. Все следовало сделать наоборот.

Со времен Гиппократа, считалось, что переломы срастаются очень медленно оттого, что в отличие от всех других тканей организма кость инертна, обладает пониженной способностью к восстановлению. И вот человека, сломавшего ногу, заковывали в гипс и укладывали в постель на много месяцев, да еще в неудобном положении. Неловкое движение, и обломки кости расходились. Значит, снова операция и все мучения заново. Виноватой считалась кость, которая долго не срастается. Но может ли существовать такое недоразумение в природе?

Позже результатами тысяч своих операций Г. А. Илизаров докажет, что кость — одна из наиболее активных тканей, что она отлично регенерирует, если ей создать благоприятные условия, и покажется странным, почему мы не верили в ее большие потенциальные возможности прежде. Да разве может в живом организме быть что-то пассивным, нерациональным? А тогда, задавая себе эти простые вопросы, он интуитивно чувствовал, что сами принципы лечения переломов устарели, и начал искать радикально новые. Выписывал по абонементу все, что только можно было выписать в Долговку. Брал отпуск за свой счет, ехал в Москву и не вылезал там из библиотек. Пришлось овладеть такими науками, о которых раньше понятия не имел. Изучал сопромат, механику и биомеханику. А когда разрабатывал конструкцию аппарата, освоил в совершенстве и слесарное дело.

Долговка была уже позади, он работал в Кургане, в областной больнице, когда завершил создание своего аппарата и теоретическое обоснование принципов его действия, когда нашел оптимальный режим сжатия компрессии. Собрав все свои эскизы и расчеты, он обратился за помощью к умельцам Григорию Николаеву, Николаю Рукавишникову, Ивану Калачеву. Их руками были созданы первые аппараты Илизарова для лечения переломов конечностей. Как выглядели эти аппараты? По обе стороны перелома на руку или ногу надевались стальные кольца. Конечность уподоблялась втулке колеса, через которую крест-накрест проходят металлические спицы. Оба кольца с пропущенными через кость спицами соединялись тремя стальными стержнями, с помощью которых устанавливалось такое расстояние между кольцами, чтобы обеспечить полную статичность соединенных обломков кости. Больной, наступая на искалеченную ногу, не испытывал боли.

Аппарат был создан, успешно прошел первые испытания. Но хирург все еще относился к нему недоверчиво. Илизаров встречался с заводскими технологами, дотошно расспрашивал их о марках стали, о свойствах и «капризах» металла, изучал технические справочники. Иван Калачев и Григорий Николаев снова и снова вытачивали одни и те же детали из разного металла — то спицы пружинят, то планки чем-то не нравятся хирургу. И вот наконец наступил день, когда Илизаров стал широко применять свой аппарат. Результаты были поразительными. С тяжелыми переломами ноги пациенты поднимались на второй — четвертый день и, опираясь на костыли, выходили из палаты в коридор или на улицу подышать свежим воздухом. Скрепленная намертво нога испытывала прежнюю нагрузку. Происходила замена клеток в костной, мышечной, нервной тканях и в кровеносных сосудах. Работа мышц улучшала, развивала физиологическую активность кости, создавала наилучшие механические и биологические условия для того, чтобы кость быстрее срослась, а нога или рука восстановила свои прежние функции.

Заявка на изобретение была отправлена в Москву, оттуда вскоре пришел вызов — выезжайте с аппаратом. Эксперт из отдела изобретений медицинской аппаратуры Министерства здравоохранения СССР встретил молодого сельского врача приветливо, с интересом изучал представленные им экспонаты, альбомы. Однако дело неожиданно осложнилось...

ЧЕСТНОСТЬ ПРЕВЫШЕ ВСЕГО

Вспоминает Г. А. Илизаров:

— Эксперт пригласил меня вечером к себе домой на день рождения. Странные это были именины. Кроме меня да еще одного работника из министерства, никто больше не пришел. Хозяин оказался хлебосолом, широкой натурой, потчевал меня, как самого близкого друга. А потом начался деловой разговор.

— Ваш аппарат, — говорил именинник, — мне понравился. Скрывать не буду: он перспективен. В будущем, конечно. А сейчас, знаете, ему не хватает совершенства, не хватает, как говорят художники, последнего мазка, чтобы картина стала во всех отношениях гармоничной.

— Я могу еще поработать, если у вас есть замечания, — наивно откликнулся я. Но именинник, будто не расслышав моих слов, продолжал деловито:

— Мы несколько изменим конфигурацию, уточним положение стержней — все это, кстати, я беру на себя и доработаю за свой счет. И тогда успех...

— Слишком много хлопот для вас, не стоит беспокоиться. — Я проявлял полное непонимание. — Если вам не нравится, могу еще поработать с аппаратом. Словом, доделаю сам. Не хочу вас затруднять.

Ну что ж, дорабатывайте, — безразличным тоном согласился гостеприимный хозяин. Помолчал, закурил папиросу и как бы между прочим добавил: — Только учтите, без моего одобрения аппарат может не пройти.

Настроение у меня, что и говорить, испортилось. Как же так, неужели подобное возможно? Переживал ужасно, но пойти на сделку не мог. К тому же верил: справедливость обязательно восторжествует, просто не может быть иначе. Чистое дело надо делать чистыми руками. И с чистой совестью. Я оказался прав: напрасно меня запугивал эксперт, без его покровительства я получил авторское свидетельство на свой первый аппарат. Произошло это в 1951 году. Позже мне много пришлось бороться, доказывать, не раз испытывать обиды и поражения, но я никогда не шел на компромиссы с совестью. Этому учил меня и великий Пирогов, с которым я уже много лет не расстаюсь, советуюсь с ним в минуты вдохновения и отчаяния. Вот какой урок я извлек из ситуации, о которой вам рассказал...

Однажды знаменитого врача Сиденхема, английского Гиппократа, спросили: «Какие книги нужно прочесть, чтобы стать хорошим доктором?» «Читайте «Дон Кихота», — ответил Сиденхем, — это очень хорошая книга, я и теперь часто перечитываю ее». На первый взгляд поразительно: а как же многовековой опыт врачебной науки и практики, какая ему цена? Цена, бесспорно, самая высокая! Но никакой профессионализм, никакой уровень знаний и врачебного искусства не заменят надежного духовного здоровья, доброты и милосердия, без которых врач не может состояться. Не знаю, можно ли разделять эти понятия, но ведь говорят же: профессиональная честность, честность ученого, честность человека...

Я считаю, что, если человек честен в работе, он должен быть честен и в жизни. Я никогда в ней не ловчил. Хотя порой мне встречались большие трудности. Когда-то в мой метод лечения заболеваний и повреждения костей верили всего несколько человек. Представляете, всего несколько!

Я в то время даже не мог себе представить, что мои разработки и исследования приведут к рождению нового научного направления в медицине и станут широко использоваться не только в нашей стране, но и за рубежом.

И вот пришел день, когда я впервые должен был рассказать о результатах нашей работы на научной конференции. Докладываю и вижу: мне не верят. Слишком необычны результаты. В перерыве ко мне подходит один видный специалист и говорит: «Ваше открытие удивительно. Люди со сломанными ногами начинают ходить буквально на следующий день после операции. Сроки выздоровления фантастичны. Я лично верю вам, верю, что все цифры, которые вы приводили, соответствуют действительности. Но все же... Завышайте сроки. Тогда вам скорее поверят другие».

Я не послушал этого человека и до сих пор не жалею об этом. Если ты твердо убежден, что прав, то на каком, собственно, основании сдаваться и искажать факты?

Честность — это позиция. Новое пробивает себе дорогу с трудом. И об этом следует всегда помнить, не предавать себя, свои убеждения и свое дело ради сиюминутных интересов, мелочных преимуществ в жизни.

Честность — синоним совести. У врачей всегда был девиз: светя другим, сгораю сам. В этом девизе много альтруизма. Я воспринял его на всю жизнь. Врач, как и всякий другой честный человек, не имеет права ловчить, лгать, изворачиваться. Я не признаю лжи во спасение. Сложные порой возникают ситуации: не всем нравится прямота и жесткость в отстаивании своей точки зрения. Порой вижу, как некоторые люди угодничают. Что ж, это дело их совести, но лично я с такими людьми не общаюсь.

Честность — это стойкость. Некоторые люди, встретившись с трудностями, легко отказываются от задуманного. Я старался никогда не идти на попятную. Жизнь без сложностей не бывает. Только преодолевая их, ты можешь двигаться вперед, к цели. И нужно научиться отстаивать свою правоту, оставаться честным и не изменять своим принципам. «Знание без совести, — говорил Франсуа Рабле, — есть крушение души». Если сдашься, то правое дело может не найти себе дороги.

Бывает и так, что изобретение опережает свою эпоху. Так, еще в 1926 году известный советский ученый С. С. Брюхоненко изобрел аппарат «искусственное сердце». По тем временам его открытие восприняли примерно так же, как в эпоху феодализма отнеслись бы к идее синхрофазотрона. О нем надолго забыли. В результате как ученый, так и медицинская наука в целом понесли урон. Печальный, конечно, факт.

Честность — это доброта. Без самоотдачи нет ученого. Мне мучительно сознавать, что мы не всегда пока можем оказать помощь больному. Утешения, как вы понимаете, тут мало помогут. Можно быть добрым человеком и всех жалеть. Но доброта должна быть действенной, активной, доброта по отношению к больным должна проявляться в том, чтобы быстрее внедрялись в лечебную практику самые современные методы борьбы за здоровье человека.

Всю свою жизнь я посвятил решению одной проблемы в медицине. Еще в молодости, когда был обычным «земским» врачом, меня не оставляла мысль: почему в то время, когда все отрасли медицинской науки постоянно развиваются и с огромной скоростью движутся вперед, основные принципы лечения переломов остались примерно такими же, какими были во времена Гиппократа? За тысячи лет они в своей основе не изменились. Почему же эта область медицины должна жить прошлым? Застоя не должно быть ни в одной науке. Я думал и искал, искал и думал. Ехал из своего села Долговки в Курган, в Москву, шел в библиотеки, брал книги по интересующим меня вопросам, сопоставлял, снова думал. Иногда шел по улице и людей не замечал. Потом родилась идея. Потребовались десятилетия, чтобы она выросла в новое научно-практическое направление в медицине. Ученый-исследователь должен быть целеустремленным. Он не имеет права отвлекаться на второстепенное. Известно, например, что Менделеев делал прекрасные чемоданы. Конечно, нужно переключаться, если что-то не получается. Я поступаю так. Зашел в одном эксперименте в тупик, берусь за другой. Вдруг здесь что-нибудь найду? Но все в рамках того же тесного круга задач, которые необходимо решить в нашей сфере исследований. И это нередко приводит к желаемым результатам.

ОБКОМ ПОДДЕРЖИВАЕТ...

Вспоминает Г. А. Илизаров:

Пожалуй, самый трудный момент в моей жизни наступил тогда, когда и метод, и аппарат вызвали интерес у медиков и ученых, когда стало приходить признание. Случайно услышал о себе такое мнение: карьерист, всеми способами пытается сделать себе имя, не останавливается ни перед чем, не считается ни с какими авторитетами, не ценит и не уважает внимания, проявленного к нему, порочит органы здравоохранения и заслуженных коллег...

Расстроился чрезвычайно. А тут еще и термин подоспел: «слесарный подход к хирургии». Порой до отчаяния доводила мысль: неужели всем наплевать на то, что я делаю? И вот в такую минуту, переживая унизительное чувство беспомощности, я написал большое письмо в облздравотдел — злое, несправедливое в оценках и суждениях, категоричное.

А через несколько дней мне позвонил помощник первого секретаря обкома партии:

— Мы знаем, как напряженно у вас со временем, но то, что вы написали в своем письме в облздравотдел, исключительно важно. Сообщите, когда у вас нет операций и вы сможете побывать в областном комитете партии?

Встреча состоялась на следующий день. Она была для меня очень важной. Люди, которым я собирался рассказать о своем методе, не были специалистами в ортопедии, травматологии или организации здравоохранения, но то, что они проявили интерес к моей работе, захотели помочь, меня воодушевило, заставило раскаяться в своей несдержанности. В конце концов, я ведь сам мог прийти в обком партии и поделиться трудностями.

Встреча состоялась, и я выступил с необычной лекцией, которая продолжалась не один час, Я вначале торопился, объяснял с пятого на десятое. Но тут первый секретарь прервал меня:

Мы располагаем временем, рассказывайте обо всем подробно, особенно о том, что вам мешает работать.

Именно тогда мне очень нужна была поддержка. Областной комитет партии обратился в республиканское министерство здравоохранения: пора наконец что-то делать — выпускать аппараты, пропагандировать метод, обучать хирургов. Руководителям курганских заводов было поручено освоить производство аппаратов. И самое ценное для меня состояло в том, что я понял — моя работа нужна, за ней с напряженным интересом следят, меня не дадут в обиду, у меня много единомышленников, безусловно мне доверяющих, верящих в мое дело.

Ученый, утверждал К. Маркс, никогда не должен прерывать своего активного участия в общественной жизни и не должен сидеть вечно взаперти в своем рабочем кабинете или в своей лаборатории вроде крысы, забравшейся в сыр. Замечательные слова.

Со мной произошла счастливая метаморфоза: я по-новому увидел мир, людей. Занятый научной работой, операциями, экспериментами, борьбой с недоброжелателями и противниками метода, я просто не замечал многого из происходящего вокруг. А когда у меня появилась возможность оглянуться, я увидел дела и заботы других людей, их поиски и неудачи. Им тоже нужна была поддержка. Я почувствовал интерес к депутатской работе (к тому времени меня избрали депутатом Верховного Совета РСФСР), к наказам моих избирателей. Но одно дело изучить, как организовано медобслуживание населения или как обеспечены мед- техникой лечебно-профилактические учреждения и затем доложить об этом на заседании Комиссии по здравоохранению, социальному обеспечению и спорту, и совсем другое дело, когда к тебе обращаются с просьбой помочь построить детский сад в колхозе или «выбить» автогрейдер для отдаленного овцесовхоза. Эти на первый взгляд далекие от меня хозяйственные заботы оказались совсем нелишними для меня самого.

Как бы все точнее объяснить... депутатские обязанности, конечно, отнимают немало времени. Жалко его — и так ведь не успеваешь заниматься научной работой. Но когда удается помочь людям, как бы открываются новые ресурсы сил, оптимизм, желание жить и действовать. Попробуйте проверить это на себе.

Однажды ко мне обратился житель деревни Плотниково Варгашинского района Д. Е. Волосников, мой избиратель. Случилась у колхозника беда: пропала на пастбище корова. Лишь спустя год в бору были обнаружены ее кости, причин гибели ветеринарный фельдшер установить не смог, поэтому инспекция Госстраха отказала в выплате страхового возмещения. Прокурор подтвердил, что принятое решение соответствует закону... Вроде бы все верно, оставалось только посочувствовать пострадавшему.

Но справедливо ли? Разве Волосников виноват в том, что его корова пропала в лесу? Я понимаю, что значит корова в крестьянском хозяйстве. В наше время их держат обычно трудолюбивые, преданные крестьянскому делу люди. И их необходимо поддерживать. Даже если формально все требования законности соблюдены. Познакомившись поближе с Волосниковым, я узнал, что он участник Великой Отечественной войны, имел ранения и контузию на фронте, награжден боевыми наградами, а сейчас, несмотря на пенсионный возраст, добросовестно работает в колхозе. Разве можно поступить несправедливо — даже хотя бы в какой-то степени — по отношению к такому человеку? Написал письмо министру финансов РСФСР А. А. Бобровникову. И вот получил ответ: «Министерство финансов РСФСР рассмотрело документы о гибели коровы в хозяйстве Д. Е. Волосникова и, учитывая обстоятельства данного дела, сочло возможным выплатить ему страховое возмещение по обязательному и добровольному страхованию за погибшее животное...»

Прекрасные слова: справедливость — мое ремесло. Не помню, кто сказал, да и неважно. Справедливость наш нравственный принцип, а доброта, умение понять человека, который рядом с тобой, — основа наших взаимоотношений. Мы часто говорим о достижениях социализма, о том, как много мы успели сделать, построить, освоить, создать. Все это верно, и тут нет никаких преувеличений. Но по моему глубокому убеждению, социальная справедливость во всем, в большом и малом, — это тоже завоевание социализма.

Вот я часто думаю: человек должен через какие-то серьезные жизненные обстоятельства прийти к своему призванию, увлечься делом через испытания, потери, нравственные потрясения — чтобы это дело было с ним всегда, чтобы оно было дорого, чтобы помогало постичь истину. Еще раз приведу высказывания Николая Ивановича Пирогова: «Быть счастливым счастьем других — вот настоящее счастье и земной идеал жизни всякого, кто избирает врачебную профессию...» Возможно ли постичь такой глубины истины человеку благополучному, спокойному к бедам окружающих, не испытавшему самому драмы ума и сердца?

Мой младший брат Давид стал хирургом после войны. На фронте он получил три тяжелых ранения. Всякий раз, когда он готовится к очередной операции, как напутствие к работе ему слышатся слова: «При таком ранении погибают... Погибают, а вот ты будешь жить». Фронтовая медсестра Зоя тогда, в 1941 году, внушила ему надежду на жизнь. Погибают, а вот ты будешь жить — благодаря искусству врача, его умелым и чутким рукам. Если говорить о результатах работы, то именно такие результаты делают врача счастливым, компенсируют все энергетические и духовные затраты.

Давид для того и стал хирургом, чтобы спасать. С первого курса бегал по городским больницам, часами торчал в операционных, приглядывался к каждому инструменту, к каждому движению руки со скальпелем. Он работает много лет в заводской больнице, не участвует в международных симпозиумах, не печатается в научных журналах и диссертацию до сих пор не успел защитить. Зато у него доброе имя — ему верят больные, он не боится самых сложных операций, у него десятки учеников. И что особенно меня радует в нем — его неудовлетворенность, неуспокоенность достигнутым и неистощимый оптимизм. Однажды он сказал мне: «Понимаешь, что получается... Мы никогда не поднимемся на самую высокую ступеньку. Человеческая изобретательность всегда будет опережать практические дела. Нам постоянно надо спешить, чтобы успеть за наукой. Разрыв будет вновь увеличиваться, и чем дальше, тем быстрее. Нам надо все время набирать скорость...»

Погибают, а вот ты будешь жить, мы поставим тебя на ноги, сделаем сильным и красивым — не всегда еще мы, врачи, можем это сказать больному. Не всегда. Значит, работы предстоит много. Главное, чтобы мы ее не боялись, чтобы не останавливались в самом начале пути, не успокаивались на достигнутом, набирали скорость. Вот мне теперь говорят: вы добились победы, отстояли свое открытие, возвращающее здоровье людям, и вроде можно начать спокойную жизнь. Добился победы? В медицине нет и, по-моему, не может быть окончательной и безоговорочной победы. Да, аппарат и метод признаны, в нашем распоряжении новый уникальный научно-лечебный центр, у нас учатся. Но не останавливаться же на этом!

В нашем институте сегодня десятки талантливых и опытных медиков. И мы вместе идем дальше. Вместе работаем, чтобы добиться таких результатов, которые соответствуют самым последним открытиям в науке. Иногда эти результаты называют чудом. Но чудес, как известно, не бывает. Есть работа, настойчивость, устремленность, к цели и честность в оценке собственных достижений.

Только работа — строгий научный поиск, многократные опыты, расширение и закрепление найденного. Сейчас ведем эксперименты на животных и, кажется, нащупываем еще одну, новую возможность. Известно, что при повреждениях спинного мозга человек оказывается парализованным прикованным к постели. Так вот, вполне возможно, что мы сумеем победить и этот недуг. Человек должен ходить!

Мне иногда сочувствуют в музеях, в театрах, на концертах бываю крайне редко, и самую нашумевшую книжную новинку не успел прочесть, и в санатории практически ни разу не был. Не был, не успел, не посетил. Действительно, достойно сожаления. Но все дело в том, что я живу так, а не иначе не потому, что должен, а потому, что не умею жить по-иному.

Признаюсь, я просто люблю свою работу. Целый день у меня уходит на работу — только на нее. И дома я не прекращаю работы: читаю специальную литературу, вычерчиваю новые комбинации деталей аппарата, позволяющие расширить сферы его применения. И пока не ощущаю усталости. В моей жизни все-таки больше положительных эмоций. Когда удается придумать что-то новое или помочь отчаявшемуся человеку, я испытываю такую радость, такие счастливые мгновенья, что усталость как рукой снимает.

А как же еще можно жить? Как еще можно — более интересно и рационально — потратить годы, дни, часы, отпущенные каждому из нас? Спать? Пить? Стать лабораторией по перевариванию пищи? Предаваться пустым развлечениям? Смысл жизни в том и состоит, чтобы трудиться на радость людям. Думаете, мне не хочется иной раз отправиться на концерт классической музыки? Или на вернисаж признанного всеми или совсем неизвестного, но подающего надежды живописца? Еще как хочется! Но те часы, которые я потрачу на это, могут вернуть здоровье еще одному человеку. И выбор происходит автоматически...