Черный ворон Дмитрий Вересов
жүктеу/скачать 1.82 Mb.
|
IVАкадемик стоял на кухне и задумчиво поедал сгущенное какао прямо из банки. Услышав знакомый змеиный свист шелкового халата, он обернулся и посмотрел на вошедшую жену. – Тебе пора, котик, – с ласковой улыбкой сказала Ада. – Звонил Руль, он уже заправился и через пять минут будет. Всеволод Иванович давно уже решил собственной персоной отправиться на Московский вокзал встречать дорогого, хоть и лично не знакомого родственника. В добротном заграничном плаще, в фетровой шляпе, с чуть обозначенной бородкой под губой (как у товарища Булганина!) он смотрелся на редкость импозантно, заметно выделяясь среди замухрышистой вокзальной толпы. Подошел обозначенный в телеграмме поезд, и академик принялся внимательно вглядываться в лица прибывших пассажиров, высматривая племянника. И когда уже самые густые потоки схлынули, академик обратил внимание на высокого, поджарого, молодого, лет около тридцати, брюнета, в облике которого проступало нечто отчетливо южнославянское – не то болгарин, не то серб. Брюнет, одетый в теплый не по погоде черный бушлат, медленно передвигаясь по платформе, вглядывался в лица. Всеволод Иванович подошел к нему первым и осторожно спросил: – Вы Алексей Захаржевский? – Да. – Алешенька! Родной! И Алексей забился в крепких, пахнущих "шипром" объятиях. Черный ЗИМ мчал их по вечернему городу. Дядя раскатисто хохотал, оживленно расспрашивал. Алексей отвечал, сначала сдержанно и односложно, потом все веселее и пространнее. Нет, не потому, что оттаял в родственных объятиях. В школе выживания он научился четко и быстро вычислять собеседника. И, моментально поняв, что дядя только изображает веселье и радость, начал в ответ валять ваньку – другое лагерное искусство, в котором Алексей поднаторел так, что при всем опыте чиновного лицедейства дядя ему и в подметки не годился. Помывшись, побрившись, сидя за роскошным ужином в дядином махровом халате, Алексей взял еще на несколько градусов выше, осыпая публику анекдотами из харбинской и иркутской (но не лагерной) жизни, пародируя отца и разных знаменитостей, распевая романсы и частушки – сначала a capella, а потом, уже в гостиной, аккомпанируя себе на салонном "Шредере". Публика была в восторге, даже Клава вышла из своей темной кладовки и стояла, привалившись к косяку и деликатно прикрывая ладошкой смеющийся рот. А вот академик быстро начал сникать. Если за ужином он еще сравнительно бодро поднимал бокалы за всеобщее здоровье и отпускал веселые реплики, каждая из которых была тусклее предыдущей, то в гостиной он уже сидел как в воду опущенный и очень скоро откланялся, сославшись на усталость. Видимо, он ожидал, что это послужит знаком ко всеобщему отбою. Но Ада и "мама" оказались непреклонны и неутомимы. – Клава, постелите Всеволоду Ивановичу у Никиты, – распорядилась Ада. – А то ему будет трудно заснуть от нашего шума. Спокойной ночи, котик!.. Алеша, а что дальше было с этим Гогоберидзе? Захаржевский-старший открыл было рот, но тут же молча закрыл и поплелся в детскую вслед за Клавой. С уходом академика веселье возобновилось десятикратно. Алексей исполнил "Турецкий марш" на бокалах с неравным количеством вина. Ада беспрестанно заливалась серебристым смехом, показывая ровные зубки. Анна Давыдовна – так звали тещу академика – тоже разошлась не на шутку: вставляла в Алексеевы частушки совсем уж соленые куплетцы, и даже, усадив за рояль Аду, прошлась с Алексеем в туре вальса, прихватив по дороге возвратившуюся из детской Клаву. – Уф! – сказала она, рухнув в кресло, – Укатал ты старуху, молодой-красивый! Алексей приставил ладонь ко лбу и осмотрелся, прищурившись. – Где здесь старуха? Не вижу старухи. Ада, Клава, вы никакой старухи не видели? Лично я вижу здесь только трех очаровательных молодых женщин... Самое интересное, что Алексей нисколько не кривил душой. Действительно все трое, даже кривобокая Клава, стали для него красавицами. И вдруг показалось нелепо видеть их здесь, в этом богатом, но безликом доме, где сами стены источают ложь. – Нет, – сказал он, опускаясь в кресло. – Мы должны жить на воле... на воле... И голова его свалилась на грудь. – Ой, что это с ним? – воскликнула испуганно Ада. – Спит, – ответила Анна Давыдовна. – Устал очень. – Намаялся за жизнь-то, соколик, – сказала Клава. – А ну-ка, Клава, бери его за ноги, а я за руки, – распорядилась Анна Давыдовна. – Отнесем в гостевую. Так крепко спит, что и будить жалко. А потом, пристроив его на кровати, она осталась и долго смотрела в его спящее лицо. – Вот и мужчина в доме, – вдруг сказала она и, наклонившись, поцеловала его в лоб. – Спи, хороший мой. Так крепко Алексей не спал давно. За ночь дядя отдохнул. За завтраком он снова сиял улыбками и громыхал смешками, задавая наступающему дню бравурный тон. Ада сидела тихая и сосредоточенная. Теща не вышла вообще. – Ну-с, и каковы теперь виды на будущее? – спросил дядя, собственноручно подливая сливок в кофейную чашку Алексея. – М-м-м, – ответил племянник, прожевывая кусок балыка. – Это в каком смысле? – В смысле, что балычок у вас очень вкусный... А насчет видов – пока не знаю. Руки при мне, и голова на месте. – А знаешь что? Покажу-ка я тебе свое хозяйство. Конечно, тебе, музыканту, наше дело может показаться и непонятным, и скучным. Однако же верный кусок хлеба, а постепенно будет маслице, и балычок тоже будет. Золотых гор поначалу не обещаю – лаборанты у нас получают по пятьсот-семьсот рублей. Это не деньги. Но ты еще молодой. Через годик мы тебя в университет поступим, потом в аспирантуру, а там... Если глянется – оформляйся, а оформишься, я дам команду – и общежитие будет, и прописка. Почему-то Алексею захотелось отказаться. Но разбрасываться не приходилось. К тому же дядя был для него ясен не до конца. Возможно, этот наигрыш, имитация родственной теплоты – лишь признак неловкости, вызванной появлением чужого пока человека? Хотелось бы надеяться... Здесь было за что цепляться. Да и новые родственницы такие милые... Институт произвел на него впечатление заведения фундаментального, хотя и не вполне понятного по своему назначению. Что там гукает в больших автоклавах со множеством ручек и рычажков? Что высматривают в свои микроскопы склоненные умные головы? Что затаилось в закупоренных пробирках, рядами выставленных в лабораторных шкафах? Почему некоторые двери обиты металлом, а у входа в один коридор выставлен военный пост? В административном крыле все было проще и понятней – ковровая дорожка, двери темного дерева слева, справа. Канцелярия, отдел кадров, замдиректора по науке... А прямо – самая красивая, резная дверь с надписью "Дирекция". За ней все как водится – прихожая для посетителей, из нее вход в дверь с табличкой "Приемная", за ней – еще дверь, там сидит главная секретарша. И только затем собственно кабинет. Скорее, тронный зал. Красный ковер на полу, стены в дубовых панелях, импозантные книжные шкафы, где на видном месте – труды Маркса – Энгельса – Ленина. Рядом приметливый глаз Алексея углядел внушительный красный трехтомник "Социалистическая микробиология". Неужели дядька писал? М-да... – Да ты садись, садись. Тебе чайку, кофейку? Или, может быть, коньячку желаешь? – Нет, спасибо. – А я, пожалуй, рюмочку того... С устатку, как говорится... А-апчхи! – Будьте здоровы, Всеволод Иванович. – Слушай, обижусь. Что ты как неродной? Я тебе дядя Сева, а не... Впрочем, в институте при посторонних, конечно, Всеволод Иванович. Договорились? – Само собой. "И что это дядька так суетится?" – И как тебе наше заведение? – Капитально. Только я не понял, чем тут занимаются. – Видишь ли, научные изыскания нашего института связаны с серьезнейшими, я бы сказал, государственно-важными задачами. Разрабатываются целые направления, темы, ведутся проблемные исследования. Вот то, что возглавляю лично я, первостепенное и главное, и я бы сказал, в значительной степени политическое... Курируется непосредственно Центральным Комитетом. – Академик воздел глаза к потолку. – Дело в том, что сейчас многие буржуазные ученые пытаются опровергнуть прогрессивное учение Дарвина, утверждая, что теория эволюции не универсальна. Да, говорят они, мы согласны допустить, что человек произошел от обезьяны, обезьяна – от кого-то еще и так далее вплоть до простейших. Но, продолжают они, откуда могла взяться первая живая клетка? Только от другой клетки. А та откуда? Природа не могла их породить, потому что... И начинается сплошная поповщина. Тогда по поручению Правительства я открываю лабораторию происхождения жизни. Мои сотрудники начали потрясающие по своему значению опыты. Мы отобрали огромное количество самых разных неорганических сред, от речной воды до каменной соли, и стали подвергать их различным воздействиям – тепло, вибрация, свет, жесткое облучение, воздух, магнитная индукция и прочее. И ты просто не поверишь, каких потрясающих успехов мы добились – в ряде образцов стали развиваться клетки, споры и даже грибковые колонии. Зарождение жизни в неживой материи! Утерли мы нос этим идеалистам... Алексей, подыгрывая, вытаращил глаза, а сам подумал: "Что-то тут не так... Интересно, а собственный нос он утирал, прежде чем лезть им в пробирку? Уж не из его ли соплей зародилась там жизнь?" – А еще? – заинтересованно спросил он. – Еще помогаем нашей медицине бороться с разными недугами, изучая микробов и паразитов. Есть и темы закрытые, военные то есть. Только о них я говорить не имею права. У меня и генералы работают. – Так вы, дядя Сева, и генералами командуете? – Командовать не командую, но... руковожу. – Надо же! – всплеснул руками Алексей, а сам украдкой глянул на стены. Прямо над просторным столом академика висел портрет Хрущева. По правую руку от него – академик Иван Павлов, а по левую – Иосиф Виссарионович (команды "снимать!" еще не поступило). Вечером опять ужинали с вином. Снова академик отпросился спать пораньше и снова ночевал у Никитушки. Но вчерашнего буйного веселья не было. Оставшиеся сидели тихо, умиротворенно. Алексей "пиано" наигрывал старинные вальсы. Ада листала журнал, устроившись на диване с ногами, а Анна Давыдовна, запахнув на себе цветастую шаль, раскладывала пасьянсы. В эту ночь Алексей долго не мог заснуть. Он включил торшер, поднялся, зевая подошел к этажерке, взял наугад книжку, наугад раскрыл: У меня в померкшей келье - Два меча. У меня над ложем знаки Черных дней. И струит мое веселье Два луча. То горят и дремлют маки Злых очей. Господи, откуда это здесь? Алексею стало совсем неспокойно, он поставил затрепанную книжку на место, взял другую и через минуту уже посмеивался над похождениями неотразимого Остапа Бендера. жүктеу/скачать 1.82 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|