Другое Слово о полку Игореве. В. П. Тимофеев предисловие два столетия прошло со времени опубликования «Слова о полку Игореве»

Вития, скачущий по гону ловчему, взмывающий помыслом в поднебесье! Воспевая славу о времени нашем, пускаясь рысью в долгий путь через поля на горы, воспел бы ты песнь и об Игоре, <Велесовом> внуке. Не буря соколов несет через поля широ­кие, вороньё стаями слетается к Большому Дону... Отчего же не воспеть, вещий Боян, внук Велесов?

Кони ржут за Сулою, слава звенит в Киеве, трубы трубят в Новгороде, стяги выставлены в Путивле! Игорь вести ждет от Всеволода, брата любимого. И го­ворит ему буй тур Всеволод: «Один брату меня, один свет светлый — ты, Игорь! Двое нас Святославичей. Седлай же, брат, своих быстрых коней, а мои уж готовы — впереди у Курска оседланы. А куряне мои — воеводы опытные: под тру­бами их породили, под шеломами укачивали, с острия копья вскармливали; до­роги знакомы им, водопои известны; луки у них натянуты, колчаны раскрыты и сабли отточены. Сами скачут они, как серые волки, себе честь добывая, а князю славу».

Тогда вступил Игорь-князь в златое стремя и поехал по чистому полю. Сол­нце ему тьмою путь закрыло; ночь, устрашая его, птиц всполошила, свист зве­риный. В сотни собравшимся Див войсковой с верхушки древка клик подает, чтобы в краях далеких его услыхали — и Волга с Поморьем, и Посулье, Сурож и Корсунь, и ты, Тмутороканский кумир! А половцы не торными дорогами в бега устремились к Большому Дону; на север доносится крик их телег — будто от лебедей разогнанных!

Игорь войска к Дону ведет. И вот уже птицы несчастья его собираются, по яминам волки трубным воем стращают, по оврагам клёкотом орлы зверей на трупы зовут, лисы тявкают на червленые щиты.

О войско русское, прикрыто ль ты горою?

Долго ночь смеркается, свет-заря закатилась, тьма ноля покрыла, соло­вьиные трели уснули, грай воронья пробудился. Сыны русские широкие поля медными щитами перекрыли — себе честь добывая, а князю славу. Споза­ранку в пятницу потоптали поганые полки половецкие и, рассеяв стрелы по полю, повезли красных девиц половецких, а с ними золото, и ткани, и драго­ценные бархаты! Сукном и опонами, кожухами и всяким убранством поло­вецким стали гати наводить через топи и грязи.

Дремлют в поле червленое древко, белая хоругвь, червленая чолка, серебряное копье храброго Святославича. Гнездо храброе Олегово — далеко ж залетело! — не в обиде было оно рождено: ни от сокола, ни от кречета, ни от тебя, черный ворон, безбожный половчанин!

Гзак серым волком бежит к Большому Дону — Кончак за собой ему след оставляет.

На второй день спозаранку кровавые зори рассвет возвещают. Черные тучи с юга идут — закроют они четыре солнца! — и бьют в них сполохами яркие мол­нии. Быть грому великому, прийти дождю стрелами от Дона Большого! Изло­маются здесь копья, погремят здесь сабли по шеломам половецким — на реке Каяле, у Дона Большого!

О войско Русское, уж не твердыня ты!

То ветры, внуки Стрибоговы, веют с юга стрелами на храбрые полки Игоревы. Земля гудит, реки текут взбаламученно, от пыли полей не видать! Знамена колоколят: половцы идут с Дона, и с юга, и со всех сторон! Попятились русские полки. Бесовы дети кликом поля заградили, а храбрые русичи преградили щитами червлеными.

Яр тур Всеволод! Ты стоек в бою, поливаешь войска стрелами, гремишь по шеломам мечами харалужными. Куда ни скакнёшьты, тур, своим золотым ше­ломом посвечивая, лежат уж там поганые головы половецкие. Побиты саблями калеными шеломы аварские тобою, яр тур Всеволод! Разя ударами до рога, бра­тия, забыв о почестях и жизни самой, о граде Чернигове — златой столице от­цовской, о любви и ласках своей милой жены, красавицы Глебовны!..

Наступило время долгое, минувшее время Ярославово, пришло время походов Олеговых, Олега Святославича. Ведь тот Олег крамолу мечом ковал и стрелами землю усеивал. Вступает он в златое стремя в граде Тмуторокани, и слыша тот давний сильный звон Ярославов, сын Всеволода первый, Владимир, каждое утро уши затыкал в Чернигове. А Бориса Вячеславича, храброго молодого князя, звеня­щая слава на суд привела и на зеленый покров Канина уложила — за ту обиду Олегову.

С той же Каялы и Святополк отца своего в ковре между венгерскими ино­ходцами доставил к святой Софии Киевской. Тогда, при Олеге Гориславиче, сеялись и взрастали усобицы, разорялось наследие внука Дажьбогова, в княжес­ких крамолах людской век укорачивался. Тогда по Русской земле редко пахари пели, но часто вороны граяли, трупы деля, и вороньё кричало по-своему, к пир­шеству лететь готовое...

Было это в тех битвах и в тех походах, но такой битвы еще не слыхивали! С утра до вечера, с вечера до рассвета летят стрелы каленые, гремят сабли о шеломы, трещат копья харалужные в поле далеком посреди земли Половецкой. Черная земля под копытами костьми была засеяна, а кровью полита — скор­бью проросла в Русской земле...

Что за шум, что за звон слышу я до утренних зорь? Это Игорь полки возвра­щает, ибо жаль ему любимого брата Всеволода. Бились они день, бились второй, а на третий день к полудню пали знамена Игоревы. Тут и разлучились братья на берегу быстрой Каялы; тут не хватило кровавого вина <стрел>; тут пир завершили храбрые сыны русские — сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую. Гибнет трава под изморозью, а дерево под стужей к земле склонилось — уже, бра­тия, время невеселое восстало, уже степняки собой войско накрыли...

Восстала обида в дружинах внука Дажьбога-Ярослава <Олега Святославича> — вступил он четырехтысячным войском на землю Трояиову, — восплескала она лебедиными крыльями далёко <на синем море> у Дона;разбудила гулко време­на, обильные на усобицу, князей к поганым подтолкнула.

Ибо сказал брат брату: «Это моё! Да и то — тоже моё!» И стали князья малое за великое выдавать, а сами на себя крамолу ковать. А поганые со всех сторон приходили разорять землю Русскую... О, далеко ж на юг залетел сокол, птиц поби­вая!

А Игорева храброго полка уж не вернуть! Его созывая, рожок протрубил и поскакал, стеная, по Русской земле, горе <людям> неся в пьшиощем факеле. Жены русские, рыдая, запричитали: «Уже нам милых лад своих ни мыслью примыс­лить, ни думою сдумать, ни очами увидеть! А тем золотом-серебром не позве­неть уж нам!»

И стенал ведь, други, Киев от скорби, а Чернигов от нашествий, горе разли­валось по Русской земле, печаль густо течет среди земли Русской. А уж князья сами на себя крамолу ковали, а поганые сами набегами разоряли Русскую землю, брали данью по горностаю со двора...

Вот уж те два храбрых Святославича, Игорь и Всеволод, разбудили повер­женных, которых усмирил отец. Святослав грозный великий Киевский вогнал их в ужас и трепет своими сильными полками и харалужными мечами, вошел в землю Половецкую, затоптал холмы и балки, взбаламутил реки и озера, осу­шил ручьи и болота. А Кобяка безбожного из южной стороны он, как вихрь, от половецких железных полков великих оторвал — и упал Кобяк в граде Киеве, в гриднице Святославовой.

Тут немцы и венецианцы, тут греки и чехи восхваляют Святослава, жалеют князя Игоря, богатство утопившего на дне Каялы, реки половецкой, русского золота насыпавшего.

Тут Игорь-князь пересел из седла золотого в седло холопское. И умолкли стен­ные забрала, и закончилось веселие.

А Святослав тревожный сон увидел в Киеве на горах. «Вчера вечером оделся с головою, — говорит он, — в черный балахон. На кровати тисовой подавши мне вина синего крепкого с гноем замешанного, насыпали мне из кованых жаровен холопов-иноверцев жаркие уголья на живот. И приканчивают меня — уже без князька доски теремца моего златоверхого... Всенощную с вечера Бусу <Святославу> вороны возграяли. У подножия стены гроб в посаде появился — в декабре двадцать восьмого в санях осьмерня унесла его <в последний путь > к синему морю».

И сказали князю бояре: «Это скорбь, князь, мыслями завладела. Потому что два сокола слетели с отчего золотого стола поискать своей Тмуторокани или ж из Дона шеломом испить. Но притомили уже поганые саблями крылышки соколам, а самих их загнали в тенёта крепкие. Ибо темно стало в третий день: померкли два солнца, погасли оба багряных столпа, и сонм молодых месяцев, Олега и Святослава, заволокло тьмою. На реке Каяле тьма свет покрыла — гнез­дом пардусов простерлись половцы над русским войском — и сотни погубив, при­дала она чужакам гордыню великую».

Уже пал позор на славу, уже наброшен аркан на шею знамени, уже рухнул войс­ковой див на землю. И готские красные девы <половчанки> воспели на берегу синего моря, звоня русским золотом. Поют о времени Бусовом <Святославовом>, радуются мести за Шарукана. А мы уже, дружина, жаждем битвы!

Тогда великий Святослав произнес злато слово, в слезах своих. И сказал он:

«О сыновья мои, Игорь и Всеволод! Рано стали вы Половецкой земле меча­ми обиду творить, а себе славы искать. Но не победили вы с честью — не обретя чести, кровь безбожных пролили. Храбрые ваши сердца в крепкой броне скова­ны и в гордости закалены! Но что ж сотворили вы на мою седую голову!

И не вижу я что-то войска сильного, богатого и многоратного брата моего Ярослава — с черниговскими боярами и вельможами, с камнеметами, с арбале­тами и баллистами, боевыми колоколами и огневыми катапультами. Они ведь и без оружья одними плетьми, кликом полки побеждают, звоня в славу прадеда. Но сказали вы: «Мы и одни соберем бояр, славу предков поддержим, а новую славу себе возьмем!» А пристало ли, братия, старому молодиться ? Коли сокол линяет, высоко ли он птиц взобьет, не даст ли гнезда своего в обиду? Но вот беда — не помогают мне князья, наступило безвременье. Потому и у Римова кричат под саблями половецкими, потому и Владимир под ударами — тяжко и тошно при­шлось сыну Глебову!

Великий князь Всеволод! Не прилетишь ведь издалека с дружиной своей от­чий злат стол защитить. А ведь ты можешь Волгу веслами расплескать, а Дон шеломами вычерпать! А коль бы пришел, то знатный продавался бы по ногате, а холопы по резане. Ведь ты ж и на суше можешь живыми сулицами стрелять — удалыми сынами Глебовыми.

А ты, буй Рюрик и Давид! Не вы ли по самые шлемы в крови искупались? Не ваши ли храбрые дружины как туры ревут, раненные саблями калеными в поле далеком? Вступите же, владыки, в злат стремень за нынешнюю обиду, за землю Русскую, за раны Игоря, благородного Святославича!

Галицкий Осмомысл-Ярослав! Высоко сидишь ты на своем златокованном троне. Подперты Венгерские горы своими полками железными, заградил ко­ролю дорогу, затворил Дунайские ворота, бросая снаряды выше облаков и кораб­ли снаряжая к Дунаю. Грозная молва о тебе по всем землям идет: ты отворяешь ворота Киева, от отцовской столицы войска посылаешь на земли султанов. Так направь же, владыка, войска на мерзавца Кончака нечестивого, за раны Игоря, буего Святославича.

А ты, буй Роман, и ты, Мстислав! Храбрая дружина осуществляет ваши рат­ные замыслы. Высоко летишь ты на битву. В вышине как сокол на ветрах ты носишься, превосходя птицу высотою. Ведь четыре ваших сотни разгромили зуб­ров железных под латинскими шлемами теми. Войска и многие пароды враждеб­ные — Литва, Ятвяги, Деремела <Ливы> и Половцы — сулицы свои побросали, а головы свои склонили под те мечи харалужные. Но уже, князь, остыл для Иго­ря солнечный свет, и дерево не багряной листву уронило. Разграблены города по Роси и Суле, а Игорева храброго полка уже не вернуть. Дон тебя, князь, призы­вает — зовет князей на победу! А уж Ольговичи, храбрые князья, к битве гото­вы.

Ингвар и Всеволод, и все три Мстиславича, знатного гнезда шестокрылцы! Богатыми наделами вам княженья достались. Где же ваши шеломы златые, где сулицы польские и щиты? Загородите же Полю ворота своими острыми стрела­ми, за землю Русскую, за раны Игоря, буего Святославича!

Вот Сула не течет уж серебряными струями к граду Переяславлю, и Двина грязью течет туда — к грозным полочанам под кликом поганых. Один лишь Изяслав Василькович, позвенев своими острыми мечами по литовским шлемам, ударил в звонкую славу предка своего Всеслава. Но сам, под червлеными щитами на траве кровавой литовскими мечами побитый, ее и уронил на покровы те.

И говорю я: «Дружину твою, князь, птицы крылами накрыли и звери кровь полизали». Не пришел к тебе ни брат Брячислав, ни второй, Всеволод, — отто­го-то, в одиночку, ты и выронил белоснежную душу из тела храброго через зла­тое ожерелье». Замолкло пение, замерло веселье — на городнях стены трубы трубят.

Ярослав и все внуки Всеславовы! Опустите же знамена свои и в ножны мечи уберите — уже растеряли вы дедову славу! Вы ведьсвоими крамолами стали без­божников <литовцев > наводить на Русскую землю. А на Всеславово наследие хоть раз нападало войско Половецкое?»

Когда Троян <Ярослав> был уже стар, бросил Всеслав жребий из-за самовлюб­ленной девицы. Грудью ее через круп коня перекинув, поскакал он к городу Киеву и домчался стругами до золотой столицы киевской. Выскочил от них, как лютый зверь, из Белогорода в полночь. К синей мгле прильнул: отторг и поднял старый кус десятерицею — отворил врата Новгорода и расшиб колокол, прославлявший Ярос­лава. Бросился волком к Немиге. Доброй битвы ток на Немиге: снопы головами стелят, молотят цепами харалужными, на току жизнь кладут, веют душу от тела. Кровавые берега Немиги не травою-горицветом засеяны были, а усеяны ко­стьми русских сынов.

Всеслав князь народу судил, князьям города рядил, а сам в ночь, как волк, ум­чался. Из-за Киева достиг, учёный, славы своей, путь Большой Медведицы пере­бежав. Для него поутру в Полоцке позвонили колоколами у Святой Софии к заут­рене, а он в Киеве тот звон услышал. Хотя и мудрый ум в здоровом теле имел, но от бед часто страдал. Это о нем мудрый Боян прежде припевку говаривал: «Ни искусному, ни умелому, ни жениху ловкому суда Господня не миновать!»

О стонать Русской земле, вспоминая первые времена и первых князей! Того старого Владимира нельзя было допускать к горам Киевским! Из-за этого ведь нынче встали знамена Рюриковы, и другие — Давыдовы, но, разобщаясь, их полотнища вьются, <колокольцами> копья поют!

На реке Ярославнин голос слышится — кукушечкой невидимой поутру ку­кует: «Полечу, говорит, вдоль реки кукушечкой, омочу шелковый рукав в Каяле-реке, оботру князю кровавые раны на его крепком теле».

Ярославна поутру в Путивле плачет на забрале, причитая: «О ветер-ветрило! Зачем, государь мой, войною веешь? Зачем на своих нератных крылышках

несешь чужаков стрелы на воинов мужа любимого? Или ж мало тебе горами водными под облака веять, корабли на синем море укачивая? Зачем, государь, радость мою по ковылю развеял?»

Ярославна плачет поутру на Путивльском забрале, причитая: «О Днепр Славутич! Пробил ты каменные горы сквозь землю Половецкую. Прилелеял ты на себе ладьи Святославовы до полков Кобяковых. Прилелей же, государь мой, любимого мужа ко мне! Не посылала б я на реке свои слезы к нему поутру».

Ярославна поутру плачет в Путивле на забрале, причитая: «Светлое и трес- ветлое солнце! Для всех ты тепло и красиво! Зачем, владыко, протянуло горя­чий свой луч на воинов мужа любимого? В поле безводном жаждой им луки расслабило, зноем колчаны заполнило?»

Моросью повеяло с юга к северу, облака кучевые мглою идут — Игорю-кня­зю Бог путь указывает из земли Половецкой к земле Русской, к златому столу отчему.

Погасли зори вечерние. Игорь спит, Игорь бдит, Игорь поля от Большого Дона до Малого Донца мерит пробегом коней. В полночь Овлур свистнул за рекой — по­дает князю знак — князю Игорю бежать.

Клик и топот войска послышался, трава зашумела — то спешили киби тки половецкие. А Игорь-князь горностаем в камыши метнулся, белым гоголем на воду; вскинулся на быстрого коня и соскочил с него босым волком. И помчался к зарослям у Донца, и полетел соколом под облаками, побивая гусей-лебедей к завтраку, обеду и ужину. Когда же Игорь соколом полетел, Овлур волком побе­жал, тряся собой студеную росу — надорвали ведь своих быстрых коней.

Донец говорит: «Князь Игорь! Да будет тебе великая слава, а Кончаку нена­висть, а Русской земле ликование!» Игорь говорит: «О Донец! Да будет тебе ве­ликая слава за то, что укачивал князя на волнах, стелил ему зелену траву на своих серебряных берегах, укутывал его туманами теплыми под сеныо зеленого дерева, охраняя его гоголем на воде, чайками на стремнине, чернядями на вет­рах. Не так ведь, говорит, с рекой Стугной: собрав злобный поток, пожрав чу­жие ручьи и болотца, расточилась она на 20 устий и затворила юноше князю Ро­стиславу темный берег Днепровский. Оплакивает Ростиславова мать князя юного Ростислава. Погибли цветы от холода, а дерево стужей к земле пригнуло».

То не сороки застрекотали — Гзак с Кончаком едут по Игореву следу. Тогда вороны не каркали, воронье приумолкло и сороки не стрекотали, полозы только ползали. Дятлы стуком путь к реке указывают, да соловьи веселыми песня­ми рассвет возвещают. И сказал Гзак Кончаку: «Раз уж сокол к гнезду летит, расстреляем соколенка своими золочеными стрелами». Говорит Кончак Гзаку: «Раз уж сокол к гнезду летит, то опутаем мы соколенка красной девицей». И говорит Гзак Кончаку: «Если его опутаем красной девицей, то не останется нам ни соколенка, ни красной девицы и станут нас птицы бить в поле Поло­вецком».

И говорю я, Боян Иходына, Святослава песнотворец о старых временах Яросла­ва, Олега князя: «Хоть и трудно голове без плеч, но и телу плохо без головы — так и Русской земле без Игоря!»

Сияет солнце в небесах — Игорь-князь в Русской земле! Девицы поют на реке, к Киеву доносится их пение через водную ширь. Игорь едет по Боричеву взвозу к Святой Богородице Пирогощей. Радуются городские концы, ликуют города стены!

Славил я песнями былых князей, а теперь и молодым спою. Слава вам, Игорь Святославич, буй тур Всеволод, Владимир Игоревич! Будьте здравы, князья и дружина, сражаясь за христиан с безбожными полками! Слава старшим боярам первой дружины!

Аминь.
СОДЕРЖАНИЕ

В.П. Тимофеев. Другое Слово о полку Игореве

1 Очерк В.П.Тимофеева «А все-таки «Людота ковалъ!», посвященный критике традиционного норманистского истолкования названий днепровских порогов, опубликован в «Сборнике русского исторического общества». Т. I. (149). М.: Русская панорама, 1999.

2 Орфография и пунктуация приведены в соответствие с ныне принятой. — Примеч. ред.