232
понимания. Это означало нечто принципиально новое, ибо отныне трудности понимания и
недоразумение расцениваются не как случайные, а как интегральные моменты, которые нужно
предварительно исключить. Шлейермахер именно так и определяет герменевтику: «Герменевтика
— это искусство избегать недоразумения». Она поднимается над педагогической
окказиональностью практики истолкования и становится самостоятельным методом, поскольку
«недоразумение возникает само собой, а понимание в каждом пункте надо хотеть и искать»
18
.
Избегать недоразумения — «в этом негативном выражении содержатся все задачи». Их
позитивное разрешение Шлейермахер усматривает в каноне правил грамматического и
психологического истолкования, которые и в сознании истолкователя целиком и полностью
отъединяются от догматически-содержательной привязки.
Но конечно же, не Шлейермахер первый ограничил задачу герменевтики, заявляя, что
герменевтика должна сделать понятным подразумеваемое другим в устной речи и тексте.
Искусство герменевтики никогда не было органоном предметного исследования. Данное
обстоятельство издавна отличает искусство герменевтики от того, что Шлейермахер называет
диалектикой. Однако косвенно соотнесенность с истиной, которая сокрыта в тексте и требует
обнаружения, действует повсюду, где есть усилие понимания,— например, в Священном писании
или у классиков. То, что должно быть понято,— в действительности не смысл как момент жизни, а
мысль как истина. Именно поэтому герменевтика имеет служебную функцию и подчиняется
предметному исследованию. Шлейермахер тоже учитывает данный момент в той мере, в какой он
в своей системе наук принципиально ставит герменевтику в связь с диалектикой.
Тем не менее задача, которую он перед собой ставит, состоит именно в том, чтобы изолировать
процедуру понимания. Она должна быть обособлена в специфическую методику. Для
Шлейермахера такое обособление подразумевает и освобождение от ограничения постановок
задачи герменевтики, которые определяли ее сущность у Вольфа и у Аста. Он не признает ее
ограничения ни иностранными языками, ни вообще писателями, «как будто бы в разговоре и в
непосредственно воспринятой речи не может произойти того же самого»
19
.
Это — нечто большее, чем расширенная трактовка проблемы понимания, которая
распространяется не только на понимание письменных текстов, но на понимание речи
Достарыңызбен бөлісу: |