Конец формы Эрнест Хемингуэй. Прощай, оружие!

* КНИГА ТРЕТЬЯ *

Глава двадцать пятая

Была уже осень, и деревья все были голые и дороги покрыты грязью. Из

Удине в Горицию я ехал на грузовике. По пути нам попадались другие

грузовики, и я смотрел по сторонам. Тутовые деревья были голые, и земля в

полях бурая. Мокрые мертвые листья лежали на дороге между рядами голых

деревьев, и рабочие заделывали выбоины на дороге щебнем, который они брали

из куч, сложенных вдоль обочины дороги, под деревьями. Показался город, но

горы над ним были отрезаны туманом. Мы переехали реку, и я увидел, что вода

сильно поднялась. В горах шли дожди. Мы въехали в город, минуя фабрики, а

потом дома и виллы, и я увидел, что еще больше домов разрушено за это время

снарядами. На узкой улице мы встретили автомобиль английского Красного

Креста. Шофер был в кепи, и у него было худое и сильно загорелое лицо. Я его

не знал. Я слез с. грузовика на большой площади перед мэрией; шофер подал

мне мой рюкзак, я надел его, пристегнул обе сумки и пошел к нашей вилле. Это

не было похоже на возвращение домой.

Я шел по мокрому гравию аллеи и смотрел на виллу, белевшую за

деревьями. Окна все были закрыты, но дверь была распахнута. Я вошел и застал

майора за столом в комнате с голыми стенами, на которых висели только карты

и отпечатанные на машинке бумажки.

- Привет! - сказал он. - Ну, как здоровье? - Он постарел и как будто

ссохся.

- В порядке, - сказал я. - Как у вас дела?

Я положил рюкзак и обе сумки на пол, а кепи - на рюкзак. Потом взял

стул, стоявший у стены, и сел к столу.

- Лето было скверное, - сказал майор. - Вы вполне оправились?

- Да.

- Вы получили свои награды?

- Покажите-ка.

Я распахнул свой плащ, чтобы видны были две ленточки.

- А самые медали вы тоже получили?

- Нет. Только документы.

- Медали придут потом. На это нужно больше времени.

- Куда вы меня теперь направите?

- Машины все в разъезде. Шесть на севере, в Капоретто. Вы знаете

Капоретто?

- Да, - сказал я. Мне припомнился маленький белый городок с колокольней

в долине. Городок был чистенький, и на площади был красивый фонтан.

- Вот они там. Сейчас много больных. Бои кончились.

- А где остальные?

- Две в горах, а четыре все еще на Баинзицце. Оба других санитарных

отряда в Карсо, с третьей армией.

- Куда вы меня направите?

- Вы можете взять те четыре машины, которые на Баинзицце, если хотите.

Смените Джино, он уже давно там. Это все ведь случилось уже после вас,

кажется?

- Да.

- Я слышал.

- Да, вам писал Ринальди.

- Где Ринальди?

- Он здесь, в госпитале. Летом и осенью ему жарко пришлось.

- Могу себе представить.

- Да, скверно было, - сказал майор. - Вы не представляете, до чего

скверно. Я часто думал, как вам повезло, что вы были ранены вначале.

- Я и сам так считаю.

- В том году будет еще хуже, - сказал майор. - Возможно, они уже сейчас

перейдут в наступление. Так говорят, но я не думаю. Слишком поздно. Видели

реку?

- Не думаю, чтоб наступление началось сейчас, когда в горах уже идут

дожди. Скоро выпадет снег. А что ваши соотечественники? Увидим мы еще

американцев, кроме вас?

- Готовится армия в десять миллионов.

- Хорошо бы хоть часть попала к нам. Но французы всех перехватят. Сюда

не доедет ни один человек. Ну, ладно. Вы сегодня переночуйте здесь, а завтра

утром отправляйтесь на маленькой машине и смените Джино. Я дам вам

кого-нибудь, кто знает дорогу. Джино вам все расскажет. Там еще постреливают

немного, но, в общем, все уже кончилось. Вам любопытно будет побывать на

Баинзицце.

- Очень рад буду побывать там. Очень рад, что я опять с вами.

Он улыбнулся. - Вы очень любезны. Я устал от этой войны. Если б я

уехал, не думаю, чтобы мне захотелось вернуться.

- Настолько все скверно?

- Да. Настолько и даже хуже. Идите умойтесь и разыщите своего друга

Ринальди.

Я взял свой багаж и понес его по лестнице наверх. Ринальди в комнате не

было, но вещи его были на месте, и я сел на кровать, снял обмотки и стащил с

правой ноги башмак. Потом я прилег на кровати. Я устал, и правая нога

болела. Мне показалось глупо лежать на постели в одном башмаке, поэтому я

сел, расшнуровал второй башмак, сбросил его на пол и снова прилег на одеяло.

В комнате было душно от закрытого окна, но я слишком устал, чтобы встать и

раскрыть его. Я увидел, что все мои вещи сложены в одном углу комнаты. Уже

начинало темнеть. Я лежал на кровати, и думал о Кэтрин, и ждал Ринальди. Я

решил думать о Кэтрин только вечерами, перед сном. Но я устал, и мне нечего

было делать, поэтому я лежал и думал о ней. Я думал о ней, когда Ринальди

вошел в комнату. Он был все такой же. Разве только слегка похудел.

- Ну, бэби, - сказал он.

Я приподнялся на постели. Он подошел, сел рядом и обнял меня.

- Славный мой, хороший бэби. - Он хлопнул меня по спине, и я схватил

его за плечи.

- Славный мой бэби, - сказал он. - Покажите-ка мне колено.

- Придется штаны снимать.

- Снимите штаны, бэби. Здесь все свои. Я хочу посмотреть, как вас там

обработали.

Я встал, спустил брюки и снял с колена повязку. Ринальди сел на пол и

стал слегка сгибать и разгибать мне ногу. Он провел рукой по шраму, соединил

большие пальцы над коленной чашечкой и остальными легонько потряс колено.

- И дальше у вас не сгибается?

- Нет.

- Это просто преступление, что вас выписали. Они должны были добиться

- Было гораздо хуже. Нога была как палка.

Ринальди попробовал еще. Я следил за его руками. У него были ловкие

руки хирурга. Я поглядел на его голову, на его волосы, блестящие и гладко

расчесанные на пробор. Он согнул ногу слишком сильно.

- Уф! - сказал я.

- Вам надо было еще полечиться механотерапией, - сказал Ринальди.

- Раньше было хуже.

- Знаю, бэби. В таких вещах я смыслю больше вас. - Он поднялся и сел на

кровать. - Сама операция сделана неплохо. - С моим коленом было покончено. -

Теперь рассказывайте.

- Нечего рассказывать, - сказал я. - Жил тихо и мирно.

- Можно подумать, что вы семейный человек, - сказал он. - Что с вами?

- Ничего, - сказал я. - А вот что с вами?

- Эта война меня доконает, - сказал Ринальди. - Я совсем скис. - Он

обхватил свое колено руками.

- Oro! - сказал я.

- В чем дело? Что, у меня не может быть человеческих чувств?

- Нет. Вы, видно, провели веселое лето. Расскажите.

- Все лето и всю осень я оперировал. Я работаю без отдыха. Я один

работаю за всех. Самые трудные случаи оставляют мне. Честное слово, бэби, я

становлюсь отличным хирургом.

- Это звучит уже лучше.

- Я никогда не думаю. Нет, честное слово, я не думаю, я просто

оперирую.

- И правильно.

- Но сейчас, бэби, дело другое. Сейчас оперировать не приходится, и на

душе у меня омерзительно. Это ужасная война, бэби. Можете мне поверить. Ну,

а теперь развеселите меня немножко. Вы привезли пластинки?

- Да.

устал, чтобы доставать их.

- А у вас разве хорошо на душе, бэби?

- Омерзительно.

- Эта война ужасна, - сказал Ринальди. - Ну, ладно. Вот мы с вами

напьемся, так станет веселее. Развеем тоску по ветру. И все будет хорошо.

- У меня была желтуха, - сказал я. - Мне нельзя напиваться.

- Ах, бэби, в каком виде вы ко мне вернулись: рассудительный, с больной

печенью. Нет, в самом деле, скверная штука война. И зачем только мы в нее

ввязались?

- Давайте все-таки выпьем. Напиваться я не хочу, но выпить можно.

Ринальди подошел к умывальнику у другой стены и достал два стакана и

бутылку коньяка.

- Это австрийский коньяк, - сказал он. - Семь звездочек. Все, что

удалось захватить на Сан-Габриеле.

- Вы там были?

- Нет. Я нигде не был. Я все время был здесь я оперировал. Смотрите,

бэби, это ваш старый стакан для полоскания зубов. Я его все время берег,

чтобы он мне напоминал о вас.

- Или о том, что нужно чистить зубы.

- Нет. У меня свой есть. Я его берег, чтобы он мне напоминал, как вы по

утрам старались отчиститься от "Вилла-Росса", и ругались, и глотали аспирин,

и проклинали девок. Каждый раз, когда я смотрю на этот стакан, я вспоминаю,

как вы старались вычистить свою совесть зубной щеткой. - Он подошел к

постели. - Ну, поцелуйте меня и скажите, что вы уже перестали быть

рассудительным.

- Не подумаю я вас целовать. Вы обезьяна.

- Ну, ну. Я знаю, вы хороший англосаксонский пай-мальчик. Я знаю. Вас

совесть заела, я знаю. Я подожду, когда мой англосаксонский мальчик опять

станет зубной щеткой счищать с себя публичный дом.

- Налейте коньяку в стакан.

Мы чокнулись и выпили. Ринальди посмеивался надо мной.

- Вот подпою вас, выну вашу печень, вставлю вам хорошую итальянскую

печенку и сделаю вас опять человеком.

Я протянул стакан, чтобы он налил мне еще коньяку. Уже совсем стемнело.

Со стаканом в руке я пошел к окну и раскрыл его. Дождя уже не было. Стало

холоднее, и в ветвях сгустился туман.

- Не выливайте коньяк в окно, - сказал Ринальди. - Если вы не можете

выпить, дайте мне.

- Подите вы, знаете куда, - сказал я. Я рад был снова увидеть Ринальди.

Целых два года он занимался тем, что дразнил меня, и я всегда любил его. Мы

очень хорошо понимали друг друга.

- Вы женились? - спросил он, сидя на постели. Я стоял у окна,

прислонясь к стене.

- Нет еще.

- Вы влюблены?

- Да.

- В ту англичанку?

- Бедный бэби! Ну, а она вас тожэ любит?

- Да.

- И доказала вам это на деле?

- Охотно. Вы увидите, что я человек исключительной деликатности. А что,

она...

- Ринин! - сказал я. - Пожалуйста, заткнитесь. Если вы хотите, чтоб мы

- Мне нечего хотеть, чтоб мы были друзьями, бэби. Мы и так друзья.

- Вот и заткнитесь.

- Слушаюсь.

Я подошел к кровати и сел рядом с Ринальди. Он держал стакан и смотрел

в пол.

- Да, да, конечно. Всю свою жизнь я натыкаюсь на священные чувства. За

вами я таких до сих пор не знал. Но, конечно, и у вас они должны быть. - Он

смотрел в пол.

- А разве у вас нет?

- Нет.

- Никаких.

- Вы позволили бы мне говорить что угодно о вашей матери, о вашей

сестре?

Мы оба засмеялись.

- Каков сверхчеловек! - сказал я.

- Может быть, я ревную, - сказал Ринальди.

- Нет, не может быть.

- Не в этом смысле. Я хотел сказать другое. Есть у вас женатые друзья?

- Есть, - сказал я.

- А у меня нет, - сказал Ринальди. - Таких, которые были бы счастливы

со своими женами, нет.

- Почему?

- Они меня не любят.

- Почему?

- Я змей. Я змей познания.

- Вы все перепутали. Это древо было познания.

- Нет, змей. - Он немного развеселился.

- Вас портят глубокомысленные рассуждения, - сказал я.

- Я люблю вас, бэби, - сказал он. - Вы меня одергиваете, когда я

становлюсь великим итальянским мыслителем. Но я знаю многое, чего не могу

объяснить. Я больше знаю, чем вы.

- Да. Это верно.

- Но вам будет легче прожить. Хоть и с угрызениями совести, а легче.

- Не думаю.

- Да, да. Это так. Мне уже и теперь только тогда хорошо, когда я

работаю. - Он снова стал смотреть в пол.

- Это у вас пройдет.

- Нет. Есть еще только две вещи, которые я люблю: одна вредит моей

работе, а другой хватает на полчаса или на пятнадцать минут. Иногда меньше.

- Иногда гораздо меньше.

- Может быть, я сделал успехи, бэби. Вы ведь не знаете. Но я знаю

только эти две вещи и свою работу.

- Узнаете и другое.

- Нет. Мы никогда ничего не узнаем. Мы родимся со всем тем, что у нас

есть, и больше ничему не научаемся. Мы никогда не узнаем ничего нового. Мы

начинаем путь уже законченными. Счастье ваше, что вы не латинянин.

- Никаких латинян не существует. Это вот рассуждения латинянина. Вы

гордитесь своими недостатками.

Ринальди поднял глаза и засмеялся.

- Ну, хватит, бэби. Я устал рассуждать. - У него был усталый вид, еще

когда он вошел в комнату. - Скоро обед. Я рад, что вы вернулись. Вы мой

лучший друг и мой брат по оружию.

- Когда братья по оружию обедают? - спросил я.

- Сейчас. Выпьем еще раз за вашу печенку.

- Это что, по апостолу Павлу?

- Вы не точны. Там было вино и желудок. Вкусите вина ради пользы

желудка.

- Чего хотите, - сказал я. - Ради чего угодно.

- За вашу милую, - сказал Ринальди. Он поднял свой стакан.

- Принимаю.

- Я больше не скажу о ней ни одной гадости.

- Не невольте себя.

Он выпил весь коньяк.

- У меня чистая душа, - сказал он. - Я такой же, как вы, бэби. Я себе

тоже заведу английскую девушку. Собственно говоря, я первый познакомился с

вашей девушкой, но она для меня слишком высокая. И высокую девушку в сестры,

- продекламировал он.

- Вы сама чистота, - сказал я.

- Не правда ли? Потому-то меня и называют Чистейший Ринальди.

- Свинейший Ринальди.

- Ну, ладно, бэби, идем обедать, пока я еще не утратил своей чистоты.

Я умылся, пригладил волосы, и мы снова сошли вниз. Ринальди был слегка

пьян. В столовой еще не все было готово к обеду.

- Пойду принесу коньяк, - сказал Ринальди. Он поднялся наверх. Я сел за

стол, и он вернулся с бутылкой и налил себе и мне по полстакана коньяку.

- Слишком много, - сказал я, и поднял стакан, и посмотрел в него на

свет лампы, стоявшей посреди стола.

- На пустой желудок не много. Замечательная вещь. Совершенно выжигает

внутренности. Хуже для вас не придумаешь.

- Ну что ж.

- Систематическое саморазрушение, - сказал Ринальди. - Портит желудок и

вызывает дрожь в руках. Самая подходящая вещь для хирурга.

- Вы мне советуете?

- От всей души. Другого сам не употребляю. Проглотите это, бэби, и

готовьтесь захворать.

Я выпил половину. В коридоре послышался голос вестового, выкликавший:

"Суп! Суп готов!"

Вошел майор, кивнул нам и сел. За столом он казался очень маленьким.

- Больше никого? - спросил он. Вестовой поставил перед ним суповую

миску, и он сразу налил полную тарелку.

- Никого, - сказал Ринальди. - Разве только священник придет. Знай он,

что Федерико здесь, он бы пришел.

- Где он? - спросил я.

- В триста седьмом, - сказал майор. Он был занят своим супом. Он вытер

рот, тщательно вытирая подкрученные кверху седые усы. - Придет, вероятно. Я

был там и оставил записку, что вы приехали.

- Прежде шумнее было в столовой, - сказал я.

- Да, у нас теперь тихо, - сказал майор.

- Сейчас я буду шуметь, - сказал Ринальди.

- Выпейте вина, Энрико, - сказал майор. Он наполнил мой стакан.

Принесли спагетти, и мы все занялись едой. Мы доедали спагетти, когда вошел

священник. Он был все такой же, маленький и смуглый и весь подобранный. Я

встал, и мы пожали друг другу руки. Он положил мне руку на плечо.

- Я пришел, как только узнал, - сказал он.

- Садитесь, - сказал майор. - Вы опоздали.

- Добрый вечер, священник, - сказал Ринальди.

- Добрый вечер, Ринальди, - сказал священник. Вестовой принес ему супу,

но он сказал, что начнет со спагетти.

- Как ваше здоровье? - спросил он меня.

- Прекрасно, - сказал я. - Что у вас тут слышно?

- Выпейте вина, священник, - сказал Ринальди. - Вкусите вина ради

пользы желудка. Это же из апостола Павла, вы знаете?

- Да, я знаю, - сказал священник вежливо. Ринальди наполнил его стакан.

- Уж этот апостол Павел! - сказал Ринальди. - Он-то и причина всему.

Священник взглянул на меня и улыбнулся. Я видел, что зубоскальство

теперь не трогает его.

- Уж этот апостол Павел, - сказал Ринальди. - Сам был кобель и бабник,

а как не стало силы, так объявил, что это грешно. Сам уже не мог ничего, так

взялся поучать тех, кто еще в силе. Разве не так, Федерико?

Майор улыбнулся. Мы в это время ели жаркое.

- Я никогда не критикую святых после захода солнца, - сказал я.

Священник поднял глаза от тарелки и улыбнулся мне.

- Ну вот, теперь и он за священника, - сказал Ринальди. - Где все

добрые старые зубоскалы? Где Кавальканти? Где Брунди? Где Чезаре? Что ж, так

мне и дразнить этого несчастного священника одному, без всякой поддержки?

- Он хороший священник, - сказал майор.

- Он хороший священник, - сказал Ринальди. - Но все-таки священник. Я

стараюсь, чтоб в столовой все было, как в прежние времена. Я хочу доставить

удовольствие Федерико. Ну вас к черту, священник!

Я заметил, что майор смотрит на него и видит, что он пьян. Его худое

лицо было совсем белое. Волосы казались очень черными над белым лбом.

- Ничего, Ринальди, - сказал священник. - Ничего.

- Ну вас к черту! - сказал Ринальди. - Вообще все к черту! - Он

откинулся на спинку стула.

- Он много работал и переутомился, - сказал майор, обращаясь ко мне.

Доев мясо, он корочкой подобрал с тарелки соус.

- Плевать я хотел на вас, - сказал Ринальди, обращаясь к столу. - И

вообще все и всех к черту! - Он вызывающе огляделся вокруг, глаза его были

тусклы, лицо бледно.

- Ну, ладно, - сказал я. - Все и всех к черту!

- Нет, нет, - сказал Ринальди. - Так нельзя. Так нельзя. Говорят вам:

так нельзя. Мрак и пустота, и больше ничего нет. Больше ничего нет, слышите?

Ни черта. Я знаю это, когда не работаю.

Священник покачал головой. Вестовой убрал жаркое.

- Почему вы едите мясо? - обернулся Ринальди к священнику. - Разве вы

не знаете, что сегодня пятница?

- Сегодня четверг, - сказал священник.

- Враки. Сегодня пятница. Вы едите тело Спасителя. Это божье мясо. Я

знаю. Это дохлая австриячина. Вот что вы едите.

- Белое мясо - офицерское, - сказал я, вспоминая старую шутку.

Ринальди засмеялся. Он наполнил свой стакан.

- Не слушайте меня, - сказал он. - Я немного спятил.

- Вам бы нужно поехать в отпуск, - сказал священник.

Майор укоризненно покачал головой. Ринальди посмотрел на священника.

- По-вашему, мне нужно ехать в отпуск?

Майор укоризненно качал головой, глядя на священника. Ринальди тоже

смотрел на священника.

- Как хотите, - сказал священник. - Если вам не хочется, то не надо.

- Ну вас к черту! - сказал Ринальди. - Они стараются от меня

избавиться. Каждый вечер они стараются от меня избавиться. Я отбиваюсь, как

могу. Что ж такого, если у меня {это}? {Это} у всех. Это у всего мира.

Сначала, - он продолжал тоном лектора, - это только маленький прыщик. Потом

мы замечаем сыпь на груди. Потом мы уже ничего не замечаем. Мы возлагаем все

надежды на ртуть.

- Или сальварсан, - спокойно прервал его майор.

- Ртутный препарат, - сказал Ринальди. Он говорил теперь очень

приподнятым тоном. - Я знаю кое-что получше. Добрый, славный священник, -

сказал он, - у вас никогда не будет {этого}. А у бэби будет. Это авария на

производстве. Это просто авария на производстве.

Вестовой подал десерт и кофе. На сладкое было что-то вроде хлебного

пудинга с густой подливкой. Лампа коптила; черная копоть оседала на стекле.

- Дайте сюда свечи и уберите лампу, - сказал майор.

Вестовой принес две зажженные свечи, прилепленные к блюдцам, и взял

лампу, задув ее по дороге. Ринальди успокоился. Он как будто совсем пришел в

себя. Мы все разговаривали, а после кофе вышли в вестибюль.

- Ну, мне нужно в город, - сказал Ринальди. - Покойной ночи, священник.

- Покойной ночи, Ринальди, - сказал священник.

- Еще увидимся, Фреди, - сказал Ринальди.

- Да, - сказал я. - Приходите пораньше.

Он состроил гримасу и вышел. Майор стоял рядом с нами.

- Он переутомлен и очень издерган, - сказал он. - К тому же он решил,

что у него сифилис. Не думаю, но возможно. Он лечится от сифилиса. Покойной

ночи, Энрико. Вы на рассвете выедете?

- Да.

вас и поедет вместе с вами.

- До свидания.

- До свидания. Говорят, австрийцы собираются наступать, но я не думаю.

Не хочу думать. Во всяком случае, это будет не здесь. Джино вам все

расскажет. Телефонная связь теперь налажена.

- Я буду часто звонить.

- Непременно. Покойной ночи. Не давайте Ринальди так много пить.

- Постараюсь.

- Покойной ночи, священник.

- Покойной ночи.

Он ушел в свой кабинет.