"деятельность. Сознание. Личность"

Нет надобности повторять, что это внутреннее движение индивидуального сознания порождается движением предметной деятельности человека, что за его драматизмом скрывается драматизм его реальной жизни, что поэтому на­учная психология сознания невозможна вне исследования деятельности субъекта, форм ее непосредственного существования.

В заключение я не могу не затронуть здесь проблемы так называемой "жизненной психологии", психологии переживаний, которая в последнее вре­мя вновь обсуждается в нашей литературе113. Из того, что было изложено, прямо вытекает, что хотя научная психология не должна выбрасывать их по­ля своего зрения внутренний мир человека, но его изучение не может быть отделено от исследования деятельности и не составляет никакого особого направления. То, что мы называем внутренними переживаниями, суть явле­ния, возникающие на поверхности системы сознания, в форме которых созна­ние выступает для субъекта в своей непосредственности. Поэтому сами пе­реживания интереса или скуки, влечения или угрызений совести еще не отк­рывают субъекту своей природы; хотя они кажутся внутренними силами, дви­жущими его деятельностью, их реальная функция состоит лишь в наведении субъекта на их действительный источник, в том, что они сигнализируют о личностном смысле событий, разыгрывающихся в его жизни, заставляют его как бы приостановить на мгновение поток своей активности, всмотреться в сложившиеся у него жизненные ценности, чтобы найти себя в них или, может быть, пересмотреть их.

Итак, сознание человека, как и сама его деятельность, не аддитивно. Это не плоскость, даже не емкость, заполненная образами и процессами. Это и не связи отдельных его "единиц", а внутреннее движение его образу­ющих, включенное в общее движение деятельности, осуществляющей реальную жизнь индивида в обществе. Деятельность человека и составляет субстанцию его сознания.

Психологический анализ деятельности и сознания раскрывает лишь их об­щие системные качества и, понятно, отвлекается от особенностей специ­альных психических процессов - процессов восприятия и мышления, памяти и научения, речевого общения. Но сами эти процессы существуют только в описанных отношениях системы, на тех или иных ее уровнях. Поэтому, хотя исследования этих процессов составляют особую задачу, они отнюдь не яв­ляются независимыми от того, как решаются проблемы деятельности и созна­ния, ибо это и определяет их методологию.

И, наконец, главное. Анализ деятельности и индивидуального сознания, конечно, исходит из существования реального телесного субъекта. Однако первоначально, т.е. до и вне этого анализа, субъект выступает лишь как некая абстрактная, психологически "не наполненная" целостность. Только в результате пройденного исследованием пути субъект открывает себя и конк­ретно-психологически - как личность. Вместе с тем обнаруживается, что анализ индивидуального сознания, в свою очередь, не может обойтись без обращения к категории личности. Поэтому в этот анализ пришлось ввести такие понятия, как понятия о "пристрастности сознания" и о "личностном смысле", за которыми скрывается дальнейшая, еще не затронутая проблема - проблема системного психологического исследования личности.

Глава V

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ЛИЧНОСТЬ

Чтобы преодолеть господствующую в психологии диадическую схему, нужно было прежде всего вычленить то "среднее звено", которое опосредствует связи субъекта с реальным миром. Поэтому мы начали с анализа деятельнос­ти, ее общего строения. Однако тотчас обнаружилось, что в определение деятельности необходимо входит понятие о ее предмете, что деятельность по самой своей природе является предметной.

Другое дело - понятие о субъекте деятельности. Первоначально, т.е. до выяснения важнейших моментов, образующих процесс деятельности, субъект остается как бы за пределами исследования. Он выступает лишь в качестве предпосылки деятельности, ее условия. Только дальнейший анализ движения деятельности и порождаемых им форм психического отражения приводит к не­обходимости ввести понятие о конкретном субъекте, о личности как о внут­реннем моменте деятельности. Категория деятельности открывается теперь в своей действительной полноте, в качестве объемлющей оба полюса - и полюс объекта, и полюс субъекта.

Изучение личности как момента деятельности и ее продукта составляет специальную, хотя и не отдельную, психологическую проблему. Проблема эта является одной из самых сложных. Серьезные трудности возникают уже при попытках выяснить, какая реальность описывается в научной психологии термином "личность".

Личность является не только предметом психологии, но и предметом фи­лософского, общественно-исторического познания; наконец, на определенном уровне анализа личность выступает со стороны своих природных, биологи­ческих особенностей как предмет антропологии, соматологии и генетики че­ловека. Интуитивно мы достаточно хорошо знаем, в чем состоят здесь раз­личия. Тем не менее в психологических теориях личности постоянно возни­кают грубые смешения и неоправданные противопоставления этих подходов к исследованию личности.

Лишь немногие общие положения о личности принимаются, с теми или ины­ми оговорками, всеми авторами. Одно из них состоит в том, что личность представляет собой некое неповторимое единство, некую целостность. Дру­гое положение заключается в признании за личностью роли высшей интегри­рующей инстанции, управляющей психическими процессами (Джемс называл личность "хозяином" психических функций, Г.Олпорт - "определителем пове­дений и мыслей"). Однако попытки дальнейшей интерпретации этих положений привели в психологии к ряду ложных идей, мистифицирующих проблему лич­ности.

Прежде всего это идея, противопоставляющая "личностную психологию" психологии, изучающей конкретные процессы (психические функции). Одна из попыток преодолеть это противопоставление выражается в требовании сде­лать личность "исходным пунктом объяснения любых психических явлений", "центром, исходя из которого только и можно решать все проблемы психоло­гии", так что необходимость в специальном разделе психологии - психоло­гии личности - отпадает114. С этим требованием можно согласиться, - но лишь в том случае, если видеть в нем лишь выражение некоей весьма общей мысли, отвлекающейся от конкретных задач и методов психологического исс­ледования. Несмотря на всю убедительность старого афоризма о том, что "мыслит не мышление, а человек", это требование является методологически наивным по той простой причине, что субъект до аналитического изучения его высших жизненных проявлений неизбежно выступает либо как абстракт­ная, "ненаполненная" целостность, либо как метапсихологическое "я" (persone), обладающее изначально заложенными в нем диспозициями или це­лями. Последнее, как известно, постулируется всеми персоналистическими теориями. При этом безразлично, рассматривается ли личность с биологиза­торских, органистических позиций, или как чисто духовное начало, или, наконец, как некая "психофизиологическая нейтральность"115.

Впрочем, требование "личностного подхода" в психологии иногда понима­ется в том смысле, что при изучении отдельных психологических процессов внимание исследователя должно быть прежде всего сосредоточено на индиви­дуальных особенностях. Но это отнюдь не решает проблемы, так как a priori мы не можем судить о том, какие из этих особенностей характеризу­ют личность, а какие - нет. Входят ли в психологическую характеристику личности, например, скорость реакций человека, объем его памяти или уме­ние печатать на машинке?

Один из способов обойти этот капитальный вопрос психологической тео­рии состоит в том, что под понятием личности разумеется человек в его эмпирической тотальности. Психология личности превращается, таким обра­зом, в особого рода антропологию, включающую в себя все - от исследова­ния особенностей обменных процессов до исследования индивидуальных раз­личий в отдельных психических функциях116.

Конечно, комплексный подход к человеку является не только возможным, но и необходимым. Комплексное изучение человека ("человеческого факто­ра") приобрело сейчас первостепенное значение, но именно это обстоя­тельство и выдвигает психологическую проблему личности как особую. Ведь никакая система знаний о тотальном объекте не дает нам его действи­тельного понимания, если в ней отсутствует одна из существенных специфи­ческих его характеристик. Так обстоит дело и с изучением человека: пси­хологическое исследование его как личности отнюдь не может быть возмеще­но комплексом сопоставляемых между собой морфологических, физиологичес­ких и отдельных функционально-психологических данных. Растворяясь в них, она в конечном счете оказывается редуцированной либо к биологическим, либо к абстрактно-социологическим, культурологическим представлениям о человека.

Настоящим камнем преткновения в исследовании личности до сих пор ос­тается вопрос о соотношении общей и дифференциальной психологии. Большинство авторов избирает дифференциально-психологическое направле­ние. Беря свое начало от Гальтона и Спирмена, направление это вначале ограничивалось исследованием умственных способностей, впоследствии оно охватило изучение личности в целом. Уже Спирмен распространил идею фак­торов на особенности воли и аффективности, выделив наряду с общим факто­ром "g" фактор "s"117. Дальнейшие шаги были сделаны Кеттелом, предложив­шим многомерную и иерархическую модель факторов (черт) личности, среди которых рассматриваются такие, как эмоциональная стабильность, экспан­сивность, самоуверенность118.

Метод исследования, развиваемый этим направлением, состоит, как из­вестно, в изучении статистических связей между отдельными чертами лич­ности (ее свойствами, способностями или поведениями), выявляемыми пос­редством их тестирования. Устанавливаемые корреляционные связи между ни­ми и служат основанием для выделения гипотетических факторов и "супер­факторов", которые обусловливают эти связи. Таковы, например, факторы интроверсии и нейротизма, образующие, по Айзенку, вершину факторной ие­рархической структуры, которая отождествляется им с психологическим ти­пом личности119. Таким образом, за понятием личности выступает некое "общее", которое выделяется посредством тех или иных процедур статисти­ческой обработки количественно выраженных признаков, отбираемых по ста­тистическим же критериям. Поэтому, несмотря на то, что в основе характе­ристики этого "общего" лежат эмпирические данные, оно все же остается, по существу, метапсихологическим, не нуждающимся в психологическом объяснении. Если попытки его объяснения и предпринимаются, то они идут по линии поиска соответствующих морфофизиологических коррелятов (типы высшей нервной деятельности Павлова, конституции Кречмера-Шелдона, пере­менные Айзенка), что возвращает нас к органистическим теориям.

Характерный для этого направления эмпиризм, собственно, и не может дать большего. Изучение корреляций и факторный анализ имеют дело с вари­ациями признаков, которые выделяются лишь постольку, поскольку они выра­жаются в доступных измерению индивидуальных или групповых различиях. Со­ответствующие количественные данные - будут ли они относиться к скорости реакции, к строению скелета, особенностям вегетативной сферы или к числу и характеру образов, продуцируемых испытуемыми при рассматривании чер­нильных пятен, - подвергаются обработке безотносительно к тому, в каком отношении находятся измеренные признаки к особенностям, существенно ха­рактеризующим человеческую личность.

Сказанное, конечно, вовсе не значит, что применение в психологии лич­ности метода корреляций вообще невозможно. Речь идет о другом: о том, что сам по себе метод корреляции эмпирического набора индивидуальных свойств является для психологического раскрытия личности еще недостаточ­ным, так как выделение этих свойств нуждается в основаниях, которые не могут быть извлечены из них самих.

Задача найти эти основания возникает, как только мы отказываемся от понимания личности как некой целостности, охватывающей совокупность всех особенностей человека - "от политических взглядов до переваривания пи­щи"120. Из факта множественности свойств и особенностей человека вовсе не следует, что психологическая теория личности должна стремиться к гло­бальному их охвату. Ведь человек как эмпирическая целостность проявляет свои свойства во всех формах взаимодействия, в которые он вовлечен. Па­дая из окна многоэтажного дома, он конечно же обнаружит свойства, прису­щие ему как физическому телу, обладающему массой, объемом и т.д.; воз­можно, что, ударившись о мостовую, он получит увечья или погибнет, и в этом тоже проявятся его свойства, а именно свойства его морфологии. Ни­кому, однако, не придет в голову включать подобные свойства в характе­ристику личности, сколь бы статистически надежно ни были установлены связи между весом тела или индивидуальными особенностями скелета и, ска­жем, памятью на цифры121.

Когда в повседневной жизни мы даем характеристику личности человека, то мы без особых колебаний включаем в нее такие черты, как, например, силу воли ("сильная личность", "слабохарактерный человек"), отношение к людям ("доброжелательный", "равнодушный") и т.п., но обычно не относим к числу личностных такие особенности, как, например, разрез глаз или уме­ние считать на счетах; мы делаем это, не пользуясь никаким разумным кри­терием для различения "личностных" и "не-личностных" особенностей. Если идти путем перебора и сопоставления отдельных психологических и иных особенностей, то такой критерий вообще не может быть найден. Дело в том, что одни и те же особенности человека могут стоять в разном отношении к его личности. В одном случае они выступают как безразличные, в другом - те же особенности существенно входят в ее характеристику.

Последнее обстоятельство делает особенно очевидным то, что вопреки широко распространенным взглядам никакое эмпирическое дифференциальное исследование не способно дать решения психологической проблемы личности; что, напротив, само дифференциальное исследование возможно только на ос­нове общепсихологической теории личности. Фактически именно так и обсто­ит дело: за любым дифференциально-психологическим исследованием личности

- тестологическим или клиническим - всегда лежит та иди иная, явно или неявно выраженная, общетеоретическая концепция.

Несмотря на кажущуюся пестроту и даже взаимную непримиримость совре­менных психологических теорий личности, большинство из них сохраняет ха­рактерную для домарксистской и внемарксистской психологии диадическую схему анализа, о несостоятельности которой я уже говорил. Теперь эта схема выступает в новом обличье - в виде теории двух факторов формирова­ния личности: наследственности и среды. Какую бы особенность человека мы ни взяли, она объясняется, согласно этой теории, с одной стороны, действием наследственности (заложенными в генотипе инстинктами, влечени­ями, способностями или даже априорными категориями), а с другой - влия­нием внешней среды (природной и социальной - языка, культуры, обучения и т.д.). С точки зрения здравого рассудка другого объяснения, собственно, и нельзя предложить. Однако обыденный здравый рассудок, по остроумному замечанию Энгельса, весьма почтенный спутник в домашнем обиходе, пережи­вает самые удивительные приключения, как только он отважится выйти на простор исследования122.

Кажущаяся непреодолимость теории двух факторов приводит к тому, что споры ведутся главным образом вокруг вопроса о значении каждого их этих факторов: одни настаивают на том, что главной детерминантой является наследственность и что внешняя среда, социальные воздействия обусловли­вают лишь возможности и формы проявления той программы, с которой родит­ся человек; другие выводят важнейшие особенности личности непосредствен­но из особенностей социальной среды, из "социокультурных матриц". Одна­ко, при всем различии идейного и политического смысла высказываемых взглядов, все они сохраняют позицию двойной детерминации личности, так как просто игнорировать один из факторов, о которых идет речь, значило бы идти против эмпирически доказуемого влияния обоих123.

Взгляды на соотношения биологического и социального факторов как на простое их скрещивание или делящие психику человека на сосуществующие эндосферу и экзосферу уступили свое место более сложным представлениям. Они возникли в связи с тем, что движение анализа как бы обернулось: главной стала проблема внутренней структуры самой личности, образующие ее уровни, их соотношения. Так, в частности, возникло представление о характеризующем личность соотношении сознательного и бессознательного, развитое З.Фрейдом. Выделенное им "либидо" представляет собой не только биоэнергетический источник активности, но и особую инстанцию в личности

- "оно" (id), противостоящую "я" (ego) и "сверх-я" (super-ego); генети­ческие и функциональные связи между этими инстанциями, осуществляемые посредством специальных механизмов (вытеснения, цензуры, символизации, сублимации), и образуют структуру личности.

Здесь нет необходимости вдаваться в критику фрейдизма, взглядов Адле­ра, Юнга и их современных продолжателей. Совершенно очевидно, что взгля­ды эти не только не преодолевают, но, напротив, обостряют теорию двух факторов, превращая идею их конвергенции в смысле В.Штерна или Д.Дьюи в идею конфронтации между ними.

Другое направление, в котором развивался подход к личности со стороны ее внутреннего строения, представлено культурно-антропологическими кон­цепциями. Отправными для них явились этнологические данные, которые по­казали, что существенные психологические особенности определяются разли­чиями не человеческой натуры, а человеческой культуры; что, соот­ветственно, система личности есть не что иное, как индивидуализированная система культуры, в которую включается человек в процессе его "аккульту­ризации". Нужно сказать, что в этой связи приводится множество наблюде­ний, начиная с известных работ М.Мид, которая показала, например, что даже такое устойчивое явление, как психологический кризис в подростковом возрасте, не может быть объяснено наступлением полового созревания, так как в некоторых культурах этого кризиса не существует124. Аргументы чер­паются также из обследований лиц, внезапно перемещенных в новое культур­ное окружение, и, наконец, из экспериментальных исследований таких спе­циальных явлений, как влияние преобладающих в данной культуре объектов на исход борьбы зрительных полей и т.п.125

Для психологии значение культурно-антропологических интерпретаций личности является, однако, иллюзорным: они неизбежно ведут к антипсихо­логизму. Уже в 40-х годах Линтон указывал на возникающую здесь труд­ность, которая состоит в том, что культура реально существует лишь в своей концептуализированной форме как обобщенный "конструкт". Ее носите­ли - это, конечно, конкретные люди, каждый из которых частично ее усваи­вает; в них она персонифицируется и индивидуализируется, но при этом она образует не личностное в человека, а то, что, напротив, является в нем безличным, как, например, общий язык, знания, распространенные в данной социальной среде предрассудки, моды и т.д.126 Поэтому для психологии личности значение обобщенного понятия (construct) культуры является, по выражению Олпорта, "обманчивым"127. Психолога интересует индивид как личность, а личность - это не просто сколок, частичная персонификация той или иной культуры. Культура, хотя она и существует в своих персони­фикациях, составляет предмет истории, социологии, а не психологии.

Культурологические теории вводят в этой связи различение собственно личности как продукта индивидуальной адаптации к внешним ситуациям и ее общей "базы", или архетипа, который проявляется у человека с детства под влиянием черт, свойственных данной расе, этнической группе, нацио­нальности, социальному классу. Введение этого различения, однако, ничего не решает, потому что образование архетипа само нуждается в дальнейшем объяснении и допускает различные интерпретации, в частности психоанали­тические. При этом общая "двухфакторная" схема остается, хотя и в нес­колько трансформированном виде. Понятие генотипа (наследственности) те­перь осложняется введением понятия базовой личности, архетипа, или пер­вичных установок, а понятие внешней среды - введением понятий ситуации и роли. Последнее и стало сейчас чуть ли не центральным в социальной пси­хологии личности.

По широко распространенному определению, "роль" - это программа, ко­торая отвечает ожидаемому поведению человека, занимающего определенное место в структуре той или иной социальной группы, это структурированный способ его участия в жизни общества. Личность и представляет собой не что иное, как систему усвоенных (интернализированных) "ролей". В соци­альной группе, которая образует семью, это "роль" сына, отца и т.д.; на работе - "роль", скажем, врача или учителя. В неопределенных ситуациях "роль" тоже возникает, только в этом случае в "роли" гораздо больше про­являются черты архетипа и индивидуально приобретенного опыта. Каждый из нас, разумеется, принимает на себя те или иные социальные (например, профессиональные) функции и в этом смысле - "роли". Однако идея прямого сведения личности к совокупности "ролей", которые исполняет человек, яв­ляется - несмотря на всевозможные оговорки адептов этой идеи - одной из самых чудовищных. Конечно, ребенок усваивает то, как он должен вести се­бя с мамой, скажем, что ее нужно слушаться, и он слушается, но можно ли сказать, что при этом он играет роль сына или дочери? Столь же нелепо говорить, например, о "роли" полярного исследователя, "акцептированной" Нансеном: для него это не "роль", а миссия. Иногда человек действительно разыгрывает ту или иную роль, но она все же остается для него только "ролью", независимо от того, насколько он интернализирована. "Роль" - не личность, а, скорее, изображение, за которым она скрывается. Если вос­пользоваться терминологией П.Жане, понятие роли соотносительно не поня­тию личности (personnalite), а понятию персонажа (personnage)128.

Важнейшими возражениями против "ролевых" теорий являются не те, кото­рые идут по линии критики того или иного понимания места, отводимого ро­лям в структуре личности, а те, которые направлены против самой идеи, связывающей личность с запрограммированным поведение (Гандерсон), даже если программа поведения предусматривает ее самоизменение и создание но­вых программ и подпрограмм129. Что бы вы сказали, спрашивает цитируемый автор, если бы узнали, что "она" лишь искусно играла перед вами роль?

Судьба концепции ролей та же, что и других "социологических", культур-антропологических концепций, остающихся в плену теории двух фак­торов: чтобы спасти психологическое в личности, она вынуждена апеллиро­вать к темпераменту и способностям, заложенным в генотипе индивида, и мы снова возвращаемся к ложному вопросу о том, что является главным - гено­типические особенности человека или воздействия социальной среды. Более того, нас предупреждают об опасности любой односторонности. Лучше всего, говорят нам, сохранять в решении этой проблемы "разумное равновесие"130.

Итак, на деле методологическая премудрость этих концепций сводится к формуле вульгарного эклектизма: "и то и другое", "с одной стороны, с другой стороны". С позиций сей премудрости свершается суд и над психоло­гами-марксистами: они - де повинны (вместе с защитниками культурологии!) в недооценке внутреннего в личности, ее "внутренней структуры"131. По­нятно, что высказывания такого рода могут возникнуть только в результате бессмысленных попыток уложить взгляды марксизма на личность в глубоко чуждые им концептуальные схемы.

Дело вовсе не в том, чтобы констатировать, что человек есть и природ­ное, и общественное существо.Это бесспорное положение указывает лишь на разные системные качества, проявляемые человеком, и ничего еще не гово­рит о сущности его личности, о том, что ее порождает. А в этом как раз и заключается научная задача. Задача эта требует понять личность как пси­хологическое новообразование, которое формируется в жизненных отношениях индивида, в результате преобразования его деятельности. Но для этого не­обходимо с порога отбросить представление о личности как о продукте со­вокупного действия разных сил, из которых одна скрыта, как в мешке, "за поверхностью кожи" человека (что бы в этот мешок не сваливали), а другая лежит во внешней среде (как бы мы эту силу ни трактовали - как силу воз­действия стимульных ситуаций, культурных матриц или социальных "экспек­таций"). Ведь никакое развитие непосредственно не выводимо из того, что составляет лишь необходимые его предпосылки, сколь бы детально мы их ни описывали. Марксистский диалектический метод требует идти дальше и исс­ледовать развитие как процесс "самодвижения", т.е. исследовать его внут­ренние движущие отношения, противоречия и взаимопереходы, так что его предпосылки выступают как в нем же трансформирующиеся, его собственные моменты132.