ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ ALBERTINE

14

ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ ALBERTINE

Сегодня вечером в моем почтовом ящике пусто. Только одно сообщение от Голубоглазого, он все искушает меня выйти поиграть с ним. Я почти уверена, что он ждет меня; часто в это время он заходит на мой сайт и остается чуть ли не до утра. Интересно, что ему нужно от меня? Любовь? Ненависть? Исповедь? Ложь? Или он просто жаждет общения? Может, ему необходимо знать, что я по-прежнему читаю его посты? Глубокой ночью, когда даже Бог представляется космической шуткой, когда до тебя, кажется, ровным счетом никому нет дела, все мы, пожалуй, нуждаемся в какой-то поддержке, в ком-то, кого можно коснуться. Даже ты, Голубоглазый, в этом нуждаешься, правда? В ком-то, кто следил бы за мной и за тобой сквозь стекло, с мрачным видом выуживая из клавиатуры компьютера мои послания к мертвым.

Неужели Голубоглазый потому и пишет эти свои истории, а потом отправляет их мне? Или это приглашение к игре? Неужели он ожидает, что я отвечу ему аналогичными признаниями?

С ТЕГОМ BLUEEYEDBOY ОПУБЛИКОВАНО НА BADGUYSROCK

Ну… мне бы хотелось ответить: когда погиб Найджел. Но мы оба знаем, что это неправда. И как мне объяснить ему тот тайный, совершенно иррациональный прилив радости, которая перекрывает даже мое горе? И пришедшее понимание того, что во мне явно чего-то не хватает, какого-то чувства.

Видите, я действительно плохая. Не представляю, как справиться с моей потерей. Смерть оказалась для меня опьяняющим коктейлем, где одна часть — печаль, а три части — огромное облегчение; причем то же самое я испытывала и с отцом, и с матерью, и с Найджелом… и даже с бедным доктором Пикоком…

Голубоглазый знал — мы оба знали, — что я просто обманывала себя. Найджел никогда не дарил мне и шанса. Наша с ним любовь с самого начала была обманом, ложью; она давала зеленые побеги, точно срезанная ветка в вазе с водой, но то были побеги не выздоровления, а отчаяния.

Да, я была эгоистична. Да, я была не права. С самого начала мне было известно, что Найджел принадлежит кому-то еще. Той, которой никогда не существовало. И после стольких лет бегства мне захотелось стать этой девушкой, утонуть в ней, как ребенок тонет в теплой пуховой подушке, забыть о себе — и обо всем — в объятиях Найджела. Друзей онлайн мне было уже недостаточно. Мне вдруг захотелось большего. Захотелось стать нормальной, встретиться с миром не через стекло, а через губы и пальцы. Да, мне захотелось большего, чем эта виртуальная реальность, большего, чем имя, сорвавшееся с кончиков пальцев, прикоснувшихся однажды к клавиатуре. Мне захотелось быть понятой, но не кем-то далеким, извлеченным из Интернета посредством все тех же клавиш, а тем, кого я могла бы коснуться…

Однако прикосновение порой бывает фатальным. Мне следовало знать это, такое бывало и раньше. Не прошло и года, как Найджел умер, отравленный близостью ко мне. Девушка Найджела доказала, что столь же ядовита, как Эмили Уайт, что одним-единственным словом способна послать кому-то смерть…

Или, как в данном случае, одним письмом.

15

ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ ALBERTINE

То письмо пришло в субботу, когда мы завтракали. К этому времени Найджел уже практически жил у меня, хотя по-прежнему снимал квартиру в Молбри. У нас установился вполне приемлемый для обоих распорядок. Оба мы были типичными «совами» и лучше всего чувствовали себя именно ночью. Так что Найджел заявлялся домой часов в десять, мы с ним выпивали бутылочку вина, потом болтали, потом занимались любовью, потом немножко спали и в девять утра уходили на работу. По выходным он оставался у меня дольше, порой часов до десяти или даже одиннадцати, вот почему, во-первых, он был еще дома, во-вторых, письмо сразу попало к нему в руки. В будний день он бы даже и конверта не вскрыл, и я потом прочла бы это письмо и решила, что с ним делать. Мне кажется, то, что именно он прочел его, — тоже часть продуманного плана. Но тогда я и понятия не имела, какая бомба таится в конверте и с какой силой она взорвется как раз в тот момент, когда мы, ни о чем не подозревая…

Было утро; я ела овсяную кашу с молоком, которая все время липла к ложке и противно хлюпала. Найджел ничего не ел и со мной почти не общался. Он вообще завтракал крайне редко, а уж молчать умел поистине угрожающе, особенно по утрам. Все прочие звуки описывали орбиту вокруг его неколебимого безмолвия, словно спутники зловещей планеты: поскрипывание дверцы кладовой, стук ложки о стенки кофейника, звяканье чашек. Секундой позже щелкнула дверца холодильника — и тут же была с силой захлопнута. Вскипел чайник — точно краткое извержение вулкана, за которым последовал финальный выстрел: грохнула крышка почтового ящика, и на пол с глухим стуком упала принесенная почтальоном корреспонденция.

В основном я получаю по почте всевозможный хлам, что-то стоящее приходит крайне редко; счета я оплачиваю по карточке. Письма? К чему зря стараться? Поздравительные открытки? Господи, забудьте об этом!

— Есть что-нибудь интересное? — спросила я.

Некоторое время Найджел ничего не отвечал. Слышалось только шуршание бумаги. Собственно, это был один-единственный листок, который Найджел развернул с сухим треском, напоминавшим звук резко выхваченного из ножен кинжала.

— Найджел?

— Что?

В раздражении он всегда дергал ногой, и в тот момент я слышала, как постукивает его нога по ножке стола. В его голосе появилось нечто новое, это его «что» упало так ровно и тяжело, словно какая-то сила мешала ему говорить. Он разорвал конверт пополам, а листок с письмом сначала слегка приподнял над столом, а потом попробовал на большом пальце, точно лезвие бритвы.

— Надеюсь, это не плохая новость? Ничего ужасного не случилось?

Я не стала упоминать о том, чего боялась больше всего, хотя уже чувствовала, как надо мной нависает туча.

— Черт возьми, дай же мне наконец прочитать, — буркнул Найджел.

Теперь та помеха, что не давала ему говорить, оказалась совсем близко, и я могла налететь на нее, точно на столешницу с острыми краями, непонятным образом переместившуюся в совершенно неожиданное место. Миновать острые предметы совершенно невозможно; по закону всемирного тяготения они каждый раз втягивают меня на свою орбиту. А Найджел обладал прямо-таки невероятным количеством острых краев и углов. А также зон, куда мне не было доступа.

«Но это же не его вина, — думала я, — иначе я бы его не заполучила». Мы странным образом отлично дополняли друг друга: он с его мрачным настроением и я с моим недостатком темперамента. «Ты вся нараспашку, — любил повторять он, — нет в тебе никаких потайных уголков, никаких неприятных тайн». Тем лучше, ведь обман и хитрость, эти исходно женские черты, Найджел больше всего презирал и ненавидел. Хитрость и обман, столь чуждые не только ему самому, но, как он считал, и мне.

— Я уйду примерно на часик. — Он словно от чего-то оборонялся; голос его звучал странно. — Ты посидишь тут немножко одна, ладно? Мне надо навестить мать.

Глория Уинтер, урожденная Глория Грин, шестидесяти девяти лет, цеплявшаяся за остатки своей семьи с упорством голодной рыбы-прилипалы. Я знала ее только по голосу в телефонной трубке: типичный северный выговор, нетерпеливое постукивание пальцами по трубке, властная манера прерывать собеседника и внезапно отключаться, отсекая тебя от своей персоны с резкостью садовника, подрезающего розы.

Мы с ней никогда не были представлены друг другу. Во всяком случае, официально. Но Найджел рассказывал о ней, и я узнавала ее по голосу и по зловещему молчанию на том конце провода. Были и другие вещи, о которых Найджел умалчивал, но которые я понимала даже слишком хорошо. Ревность, злоба, затаенная вражда, ненависть, смешанная с беспомощностью.

Он редко обсуждал со мной мать. Даже ее имя звучало редко. Прожив с Найджелом некоторое время, я поняла, что кое о чем лучше и не заикаться — например, о его детстве, об отце, о братьях, о его прошлом и особенно о Глории, поскольку она, как и другой ее сын, обладала редкой способностью пробуждать в Найджеле все самое худшее.

— А твой брат что, не может сам решить вопрос?

Найджел остановился уже у самой двери. «Интересно, — подумала я, — обернется ли он, уставится ли на меня своими темными глазами?» Он редко упоминал о брате, а когда это случалось, то говорил о нем только самое дурное. Извращенный маленький ублюдок — это, пожалуй, самая мягкая из тех характеристик, какие я слышала Найджелу, впрочем, всегда не хватало объективности, когда речь заходила о его семье.

— Мой брат? При чем здесь он? Он что, с тобой общался?

— Конечно же нет. С какой стати ему со мной общаться?

Найджел помолчал, но я чувствовала его взгляд у себя на макушке.

— Грэм Пикок умер, — наконец сообщил он, и голос его прозвучал до странности ровно. — Судя по всему, какой-то несчастный случай. Выпал ночью из своего инвалидного кресла. Его нашли только утром. Уже мертвым.

Я так и не подняла на него глаза. Не посмела. Все вдруг показалось мне словно опутанным волшебными чарами: странный вкус кофе у меня во рту, странный щебет птиц, странный стук сердца, даже знакомая столешница под моими пальцами со всеми ее шрамами и царапинами была странной на ощупь.

— Это письмо от твоего брата? — спросила я.

Мой вопрос Найджел проигнорировал. Но сказал:

— Здесь написано, что почти все имущество Пикока, а его оценивают примерно в три миллиона фунтов…

Тут он снова умолк.

— И что с его имуществом? — нетерпеливо поторопила я.

Отчего-то его странный, неизменно ровный голос тревожил меня куда сильнее, чем взрывы его гнева.

— Все свое имущество он оставил тебе, — закончил Найджел. — И дом, и предметы искусства, и коллекции…

— Мне? — удивилась я. — Но я даже не знакома с ним!

— Извращенный маленький ублюдок.

Мне не было нужды уточнять, кого он имеет в виду; это выражение всегда приберегалось для его братца. Я много раз слышала эту фразу и все же в тот момент почти поверила, что Найджел мог бы убить человека, мог бы забить его до смерти кулаками и ногами…

— Это, наверное, ошибка! — воскликнула я. — Я не была знакома с доктором Пикоком. Даже не представляю, как он выглядит. С какой стати ему оставлять мне свои деньги?

— Ну… может, из-за Эмили Уайт.

Голос у Найджела был совершенно бесцветным. И мне вдруг показалось, что у кофе вкус пыли, птицы совсем умолкли, а мое сердце превратилось в камень. Это имя все изменило, из-за него все вокруг притихло, и только внутри у меня что-то гудело, как провода высокого напряжения, это начиналось где-то внизу, в районе копчика, и поднималось все выше, точно вздымая волну смертоносного статического электричества, а вместе с ней — все минувшие двадцать лет моей жизни…

Конечно, мне следовало сразу все рассказать Найджелу. Но я так долго скрывала правду, надеясь, что он всегда будет со мной, надеясь, что теперь настали лучшие времена. Я никак не предполагала, что этот раз — последний…

— Эмили Уайт, — повторил Найджел.

— Никогда не слышала о ней, — ответила я.