Дядюченко Л. Б., 2003. Все права защищены Издательство "жзлк", 2003. Все права защищены

- Вот он мой знак путеводный!

Посреди высоких трав луговых

Человек с охапкой сена.

- Видели все на свете

Мои глаза - и вернулись

К вам, белые хризантемы.

А в пантеоне цветов Чуйкова «белые хризантемы» - это, ко­нечно же, сирень под окнами фрунзенской мастерской, к цветению которой он так спешил каждый год вернуться. К тому же сирень - это знак из мира Врубеля, его красок, его манеры письма, именно Врубель подсказал когда-то своим опытом молодому Чуйкову необходимость найти «заросшую тропинку к самому себе».

И разве не отвечают этой тенденции пейзажи и натюрморты Евге­нии Алексеевны, ее архаичная керамика, вся атмосфера опрощения и непритязательности их не только фрунзенского, но и московского житья?

- Я светлячок полуночный.

Мне слаще всего полынь

У хижины одинокой.

- Ну как? - не сразу спросил он, отступая в сторону, - ка­кой предпочестъ, а?

- Вот этот, - наконец-то решился я на ответ.

- Этот? – продолжал загонять меня в угол Чуйков, - а поче­му не тот?

- Ну как почему? – держал я глухую оборону, - сразу внима­ние обращает, очень красив… - Мне и в самом деле очень нравился этот эскиз с его густыми, почему-то черно-синими тенями, с его густой темно-сиреневой дымкой, сквозь которую все же просачивалась спекшаяся киноварь предгорных холмов с их текучей, при­глушенной маревом пластикой желтых и зеленых, солнечных и зате­ненных склонов.

- Очень красив, говорите? - не без подвоха переспросил он меня. - Вот и я почувствовал, что-то неладно, шибко, однако, красиво, дальше некуда. Значит, в сторону.

- Но почему, Семен Афанасьевич! - не выдержал я, - ведь так выразительно, такое настроение, другие эскизы просто меркнут перед этим!

- Да вы не огорчайтесь. Кончу картину - я его вам подарю, раз он вам так понравился...

Как я себя ругаю, что так и не решился напомнить художни­ку о его обещании, когда он завершил работу над «Прикосновением», когда полотно впервые появилось в экспозиции Киргизского музея изобразительных искусств... Впрочем, в тот день было, ко­нечно, не до этого. В тот день к Чуйкову при всем желании было просто не подойти с таким вопросом - как бы это вообще выгля­дело? А потом они с Евгенией Алексеевной уехали в Москву - надо было поспеть домой к октябрьским праздникам. А потом их побывки во Фрунзе стали получаться все более какими-то трудными и кратко­временными, все более с какими-то осложнениями и неожиданностями.

А тут еще мы реже стали видеться и по другой, вполне прозаической причине - мы уже не были соседями. Все же возраст брал свое, и они, особенно осенью, уже не выдерживали холода старых стен мастерской на Южной, бытовых неудобств, неуютных, сумрач­ных окон, всегда затененных поднявшимися рядом многоэтажными домами. После долгих хлопот старую мастерскую они сдали, взамен получили новую. Это была обычная квартира на втором или третьем этаже в микрорайоне у Южных ворот, с прекрасным видом на горы, но, по сути дела, мастерской так и не ставшая, так кварти­рой и оставшаяся, почти нежилой большую часть года .

Иногда он присылал из Москвы открытки, иногда - короткие, торопливые письма. Особенно - ближе к весне, весной, и в каждом таком письме было объяснение, почему он все еще в Москве, и тут же называлось время, когда он все-таки и как бы там ни было, но приедет во Фрунзе.

«10/VIII-76.

А задерживаемся мы здесь, главное, потому, что в новой на­шей мастерской нет телефона, а без такового мне ехать опасно, т.к. часто приходится вызывать «неотложку» или «скорую» в связи с сердечными делами… Обещают установить телефон еще в августе. Посмотрим»…

Да, они все чаще стали прорываться в его письмах, в разговорах – невольные, неохотные признания в усиливающемся недомогании, которое он в свойственной ему манере называл «сердечными делами» и которое все жестче диктовало ему свою волю.

«8-IV-77.

Мы проектировали выехать во Фрунзе в апреле с тем, чтобы пробыть там апрель и май (пока не жарко), потом вернуться в Москву (в Абрамцево), а на сентябрь и октябрь еще раз съездить во Фрунзе. Но вот видите, апрель идет и идет, а мы сидим и сидим. Врачи мне категорически не велят пока ехать. Назначили консилиум на 25 апреля для окончательного решения вопроса (хотя я все равно поеду, хотя бы на май), и теперь, когда пригласили на 25 IV профессора, надо ждать. Так что если я и поеду без «разрешения» врачей, то все равно это будет, видимо, уже в мае»…

И так было теперь почти каждой весной, и почти каждой весной они все-таки приезжали. Собирался он во Фрунзе и в мае 1980, но 17 числа был приступ, а 18 числа Семена Афанасьевича не стало. Сердечная недостаточность, атеросклероз, ишемическая болезнь – словом, целый букет всего того, что он называл «сердечными делами» и что каждый раз надеялся превозмочь ради весны в Киргизии, ради сирени на Южной, ради куста шиповника над ручьем Кашка-Суу, на гранитных валунах которого так здорово сидеть и просто смотреть на кипящую у ног прозрачную ледяную воду, как в детстве, как всю жизнь.

Потом во Фрунзе приехала Евгения Алексеевна. Впервые – одна. Не работать – улаживать какие-то дела и ненадолго. Недолго она и протянула и после кончины Семена Афанасьевича, словно разом и у нее выработался «моторесурс», иссякли питавшие ее солнечные батареи и уже не спасали ни живопись и керамика, ни заботы о детях и внуках. Разом сломалось что-то, и тот, кто не видел ее раньше, едва ли смог бы теперь понять, почему, исходя из чего, именно эту, внешне самую обыкновенную, усталую, с погасшим лицом женщину когда-то один молодой художник назвал «солнцевеющей» – разве было когда-нибудь в ней нечто такое, что отвечало бы по своей сути этому не очень обычному, может быть, даже придуманному слову?

Теперь в мастерской на Южной открыт небольшой музей. На улице Чуйкова. А в чуйковском зале Музея изобразительных искусств светится малахитовым огнем «Прикосновение к вечности» – для каждого, кто хочет этот огонь увидеть.

Успел он все-таки сказать задуманное. Да еще и не раньше, и не позже, а именно тогда, когда пришел этому моменту свой черед…

Наверное, это замечание в той же мере может быть соотносимо и с жизнью музеев, особенно тех, чьи экспозиции развернуты в домах-мастерских художников, как это впечатляюще сделано в Пенатах, в московском мемориальном музее-мастерской С. Коненкова, в Государственном музее-усадьбе В. Поленова, в Коктебеле – в доме Максимилиана Волошина. И хотя понятно, что этих мастеров давно уже нет, в стенах их мастерских продолжается интенсивная, пусть внешне и не очень приметная работа духа.

Позволю себе привести здесь несколько строк из книги отзывов мемориального дома-музея Семена Чуйкова, опуская для краткости общие слова пылких признаний и неразборчивые подписи.

«Этот дом-музей теперь станет одним из моих любимых мест в городе…»

«Здесь такая замечательная атмосфера, чувствуется незримое присутствие замечательных художников Чуйкова и Малеиной. Большое спасибо за общение…»

«Сегодня для нас, студентов 3-го курса художественно-графического отделения факультета искусств Ошского госуниверситета, удивительный день: со священным трепетом мы, наконец, переступили порог этого музея, как священной обители для всех, кто любит искусство…»

«Полвека тому назад, впервые побывав в Третьяковской галерее в Москве, был заворожен картиной С.А. Чуйкова «Дочь Советской Киргизии». Теперь, 50 лет спустя, в вашем музее узнал подробно о жизни и художническом подвиге автора этой картины, посвятившего свой талант и свое сердце Киргизии и ее замечательному народу. Спасибо! Пусть почаще здесь бывает молодежь и учится у Чуйкова и его талантливой жены и друга Малеиной преданности той республике, тому краю, где живешь».

Частые гости музея и студенты художественного училища имени С.А. Чуйкова, для которых мастерская живописца давно стала своеобразным мазаром – местом поклонения.

В дни, когда республика отмечала столетие со дня рождения своего живописца, в его музее было особенно оживленно, а в журнале искусства и культуры «Курак» искусствовед Сарман Акылбеков посвятил Чуйкову в статье «Первый национальный» такие строки: «Красный платок «Дочери Советской Киргизии» и голубое небо над ней не только созвучны кыргызской традиции сочетания цветов в декоративном искусстве: художник словно режиссер-постановщик, пользуясь естественным солнечным светом, создал изумительную мизансцену, в которой пластичная фигурка идущей с книгами одухотворенной девочки является средоточием мысли художника о прекрасном будущем нации».

Музей был открыт в августе 1987 года во исполнение Постановления Совета Министров Киргизской ССР, принятого в мае 1984 года. Рождению музея предшествовал растянувшийся на несколько лет реставрационный ремонт здания, в результате которого «Дом Чуйкова» лишился некоторых характерных для него черт, под впечатлением чего мы с писателем Ашымом Джакыпбековым напечатали в республиканской газете тревожную статью «Улица Чуйкова, 89». Возможно, на нашем настроении сказался неприятный эпизод с прощальной поездкой Семена Афанасьевича и Евгении Алексеевны в Ала-Арчинское ущелье.

Пропуск на въезд в зону так называемого природного парка был выписан заранее, и Семен Афанасьевич даже растерялся, когда шлагбаум перед их старым газиком так и не открылся: срок действия пропуска, оказывается, истек накануне. Поначалу Чуйков даже пытался убедить стражей шлагбаума, что он художник, что всю жизнь писал эту долину, что им нужно всего лишь полчаса побыть у горной реки, у скал, у арчи, – увы, свидания с ущельем не состоялось.

С тем художник и уехал. Оказалось – навсегда. И мы писали о том, что хотелось бы верить, что этот нелепый случай не повторится теперь, при создании музея. Хотя бы потому, что музей этот нужен не художнику, нужен нам.

Признаться, на открытии музея, состоявшемся в августе 1987 года, я не был. То ли был в отъезде, то ли по той несерьезной, но оказавшейся важной для меня причине, что не так-то просто было прийти празднично настроенным участником на мемориальную презентацию в дом, где еще недавно все дышало живой приветливостью неповторимых в своих проявлениях неординарных людей, которые, казалось, будут всегда и встречами с которыми еще будет и будет возможность себя порадовать. И мне не верилось, что такая возможность хоть в какой-то мере может быть восстановлена, тем более, если после их последнего отъезда столько лет пришлось проходить с непонятным чувством вины мимо их осиротевшего дома с навсегда погасшими окнами, с кучами уличного и строительного мусора перед ободранными до кирпича стенами, уродливыми пеньками вырубленной сирени, с железобетонными плитами предфасадной отмостки.

Исчез с фасада пусть простенький, но все же не чуждый дому рельефный фриз на мотив киргизского орнамента, появился над новым входом эдакий коринфский портик, которого не было и не могло бы быть во времена Чуйкова, но который так предвосхитил слащавую эклектику «крылечковой архитектуры» всевозможных «шопов», баров, салонов и прочих «точек» малого бизнеса, облепивших ныне, как жирные мухи, первые этажи зданий по всем улицам города.

И я не мог не думать, а что же такое нагородят оформители музея внутри, тем более что задача у них была действительно непростая – ведь я видел, как было «раньше» в этих спартанских стенах, которые служили прежде всего мастерской, а теперь их надо было подать как-то «покрасивше», для общего пользования.

И когда я все-таки переступил новый порог этого дома, когда неспеша и в полном одиночестве прошел по всем четырем комнатам, я с облегчением подумал о том, что лучшего добиться здесь было просто невозможно, да, к счастью, этого никто тут мудро и не добивался. Сохранено было главное – простота, доступность, пространство. И ничего лишнего. Как и должно быть в мастерской, а не на свалке старого и ненужного. И посетители этого немузейного музея очень точно, судя опять-таки по книге отзывов, оценили главное – атмосферу. Возможность несуетливо провести тут столько минут, сколько потребуется душе, которой иногда очень нужно получить подпитку от другой жизни, значительной не только внешними приметами достигнутого и свершенного, но и той аурой духовности, работа которой не прекращается с физическим пределом индивида.

«Я, Абдуразаков Бакыт, работаю в республиканской детской спортивной школе методистом по борьбе дзюдо и самбо… Здесь, среди произведений великого художника, можно забыть на какое-то время свои проблемы, окунуться в мир искусства, отдохнуть от забот»…

«Спасибо, спасибо, спасибо всем, кто поддерживает культуру, искусство.»

«Большое спасибо организаторам музея. Получила большое эстетическое наслаждение от работ С.А. Чуйкова и атмосферы музея, большой заряд бодрости».

Надо сказать, что более неудачного места для музея трудно было бы и придумать. В те годы, когда Ласло Месарош замышлял свое скульптурное ателье, планировка ближайших улиц была совсем иной, это была окраинная часть города, да Месароша и не заботила проблема посещаемости, он строил не музей. А сегодня бывшая Южная оказалась полузастроенной, проехать к музею можно только дворами, со стороны привокзальной части улицы Тыныстанова, а ближайшая Советская улица нырнула в железнодорожный путепровод, и с этой, восточной, стороны музей теперь доступен только пешеходам, а они предпочитают эту часть магистральной улицы проезжать.

Да и здесь, на образовавшемся тупичке, какие-то современные и предприимчивые задумали пару лет назад построить какую-то супермодную ресторацию, в результате чего музей и вовсе оказался бы на задворках частной пивнушки. Но поднялись журналисты, для которых приглашения на элитные выпивки еще не стали разменной валютой, поднялись жильцы соседнего дома, работники музея, и правофланговым частной инициативы пришлось до поры до времени вырытый котлован засыпать.

Куда более реальная опасность возникла для музея Чуйкова в конце девяностых годов, но и это событие опять-таки было продолжением жизни дома, когда-то доверчиво построенного на киргизской земле венгерским скульптором Ласло Месарошем. Вначале его дочь, кинорежиссер Марта Мессарош, приехала в Бишкек для съемок некоторых эпизодов кинофильма об отце, связанных с пребыванием его и его семьи в городе Фрунзе во второй половине роковых и для многих фрунзенцев тридцатых годов прошлого века. А через пару-тройку лет энергичный кинорежиссер, точно просчитав ситуацию, сложившуюся в республике после обретения независимости и утвердившегося стремления освободиться от мрачного наследия командно-административной системы, приехала с целью решить вопрос о возвращении семье дома, построенного отцом, или хотя бы об организации на его базе «Дома венгерско-киргизской дружбы».

Непростую задачу пришлось решать мэрии города Бишкека, управлению культуры, которой принадлежал дом-музей. На стороне Марты Мессарош, безусловно, было определенное моральное право, а еще и приоритетное отношение к иностранным гостям и партнерам, сложившееся в Кыргызстане в связи с активной интеграцией молодой страны в мировое сообщество. А на стороне музея – архивные документы о перечислении республикой средств на строительство скульптурной мастерской в плане подготовки к проведению Первой декады киргизского искусства в Москве, и, конечно, о перечислении С.А. Чуйковым денег за приобретение им помещения мастерской по адресу: ул. Южная, 47. Но главным аргументом в деле сохранения дома–музея Чуйкова в настоящем и будущем является все-таки тот факт, что треть века эта незамысловатая, без всяких признаков современного дизайна постройка была тем отчим гнездом, где впервые во весь голос прозвучал «Киргизский мотив», где родились «Дочь Советской Киргизии», «Дочь чабана», где из года в год копилась «Живая вода» всей «Киргизской сюиты», и где вызревало «Прикосновение к вечности».

И конечно, в активе дома-музея значатся и пусть наивные и неприглаженные, но искренние отзывы людей, посетивших этот дом и соприкоснувшихся тем самым с такой непростой и драматической его историей.

«С.А. Чуйков, Е.А. Малеина и Л. Месарош, как яркие представители творческой интеллигенции другого народа, показали достойный пример в деле сближения народов разных культур через искусство, красоту, которая имеется в каждом народе – этносе как неповторимое своеобразное чудо. И то, что они своим творчеством способствовали проникновению и обогащению нового европейского влияния искусства на местное искусство, говорит о том, что только таким путем и должно продолжаться сближение народов к взаимоуважаемому сотрудничеству и установлению братской солидарности во всем мире.

С уважением Искендер уулу Койчуман.

4/VII-2002 г.»

«Мы, Кожомкулов Жоомарт и Умаралиев Карим, очень благодарны Чуйкову С. за то, что он жил и творил у нас в Кыргызстане».

Отозвалась благодарным словом и Айым-Джамал Огобаева, с которой когда-то художник писал свою знаменитую «Дочь Советской Киргизии», начертанный углем эскиз которой до сих пор стоит на мольберте посреди главной комнаты дома-музея-мастерской. И пока такие слова звучат, и не только в книгах отзывов, но и в сердцах людей, не «упадут и акции» творчества Семена Афанасьевича, о чем он вдруг обеспокоился в одном из писем нашей давней переписки.

«Мы, «Дочери Советской Киргизии» Огобаева Айым-Джамал и ее дочка Огобаева Баштыгуль, сестренка Кумакеева Гульсара Абдумомуновна, посетив музей Семена Афанасьевича Чуйкова, были очень тронуты, что сохранились его труды и личные вещи.

Хотя нет его с нами, но осталась память о нем. Мы этого доброго, замечательного человека помним всю жизнь. Мы его знаем с малых лет. Пусть музей хранит память этого великого художника».

А начинается книга отзывов словами коллег, друзей, знавших и ценивших творчество Чуйкова профессионально, а это многого стоит. «То, что открылся такой музей, само по себе является замечательным событием нашей культурной жизни. Семен Афанасьевич был великим гуманистом и гражданином своего времени. Он совершил настоящий подвиг. Семен Афанасьевич – это тот человек, который стал олицетворением, примером того, каким должен быть настоящий художник.

С.Чокморов. 1987 г.»

«Как хорошо, что организован, открыт музей С.А. Чуйкова. Хотелось бы, чтобы он стал еще одним очагом воспитания и проникновения в красоту природы, человека, творчества.

Л. Ильина. 25/VIII-87 г.»

«Дорогому другу по жизни и творчеству говорю: «Ты живешь вечно в своих произведениях!

Игнатьев».

И чуть ли не в каждом отзыве – слова глубочайшей признательности организаторам музея, составителям и хранителям экспозиций, экскурсоводам за их неравнодушие, за их стремление донести до каждого посетителя суть творчества любимого художника, несмотря на всю горестную прозу материального положения музейного дела.

«Придет время, эти преданные своему скромному, но великому делу рядовые люди будут истоками устойчивых культурных контактов двух народов, русского и киргизского, в переломный момент нашей истории.

Сатыбалды Мамытов».

«Как зайду в этот дом-музей С.Чуйкова – набираюсь сил, веры в будущее творчества. Его поэзия, музыкальность – едины с киргизской землей, значит, со мной тоже.

Благодарю создателей этого музея. Большое спасибо Марине Евгеньевне, поскольку она всегда здесь и музей открыт.

Нарынбаев».

Марина Евгеньевна Закревская – экскурсовод. Работает здесь после окончания Педагогического института русского языка и литературы в 1989 году, и по тому, как она каждодневно открывает двери музея, можно проверять часы. С ней вместе работает Татьяна Треногина – вот и весь штат. В организацию и становление музея много сил и знаний вложили художник-оформитель Валерий Уликин, главный хранитель Кулюмкан Оморова, директор Объединенной дирекции мемориальных музеев Арман Момаханова.

Наверное, это им посвятила свою запись в книге отзывов Марта Месарош: «Большое спасибо за все, за то, что этот чудесный киргизский народ помнит моего отца. Всего вам хорошего, и чтобы правда всегда восторжествовала».

С Мартой Месарош, после того как она ознакомилась со всеми документами, неизвестными ей ранее, да и не только ей, сошлись на компромиссе. Дом-музей С.Чуйкова так и остается домом-музеем С. Чуйкова, но на его фасадной стороне будет торжественно открыта мемориальная доска, посвященная выдающемуся венгерскому скульптору Л. Месарошу.

Церемония состоялась с участием Марты Месарош, венгерской делегации, представителей Бишкекской мэрии, ради чего улица Чуйкова была срочно приведена в порядок, мусорные баки, чего музейные работники никак на могли добиться, убраны, а улица была даже наспех заасфальтирована. Но праздники кончились, делегации разъехались, а мемориальную доску вскоре сперли охотники за цветным металлом, что, как известно, развито не только в Бишкеке, но по всем городам и весям некогда единой страны. Благо, асфальт остался, мусорные баки не вернулись, и это опять-таки хорошо. А мемориальную доску Ласло Месароша киргизскому Худфонду пришлось отливать заново. Но теперь, хоть это и не положено для персональных музеев, поместили внутри помещения, в первом зале, и теперь экспозицию музея открывают стенд с материалами о Ласло Месароше и его мемориальная доска. И это придает музею С.А. Чуйкова еще большее своеобразие и глубину.
Вставайте, художники!
Конечно, синхронность двух дат была случайным совпадением. Но в том, что это стало возможным, тоже был смысл, и Чуйков принял происходящее как подарок судьбы. В день его рождения 30 октября 1974 года во Фрунзе состоялось открытие нового здания Музея изобразительных искусств и размещенной в нем художественной выставки, посвященной полувековому юбилею Киргизской ССР и Компартии Киргизии.

Близость торжеств, украшенный город, празднично настроенная толпа, привлеченная церемонией открытия прекрасного, необычной архитектуры здания, из которого только вчера ушли строители, - все это создавало и душевный подъем, и волнение. Тем более что его попросили выступить, и он, не любя и не умея выступать, должен был все-таки согласиться. Да и как отказаться? Разве можно не вспомнить о том, как ровно сорок лет назад, в такие же ясные, солнечные дни осени, готовили и открывали ту первую в истории Киргизии художественную выставку! Кажется, это было вчера. И… целую вечность назад, так изменились жизнь, город, люди, весь край, так трудно поверить, что все эти перемены могли вместиться в один человеческий век, короткий и еще, к счастью, не прожитый. Да, единственным «человеком искусства» в Пишпеке, к которому мог обратиться решивший выучиться на художника мальчишка, был «живописец вывесок Подхапов». Теперь в киргизской столице, есть институт искусств и художественное училище, есть Союз художников и музей искусств и есть художественные мастерские, есть Дом художника и клуб художника, есть театры и издательства, киностудия и телевидение, редакции многочисленных газет, журналов. Профессиональная критика, искусствоведение… Что же особенного в чьей-то личной судьбе, в частном случае с живописцем Чуйковым? В частном случае с народным художником СССР, лауреатом премии им. Токтогула Гапаром Айтиевым, когда-то начинавшим в образцовском изокружке? В частном случае с народным художником Киргизской ССР Лидией Ильиной, получившей Государственную премию за серию работ, посвященных киргизской женщине?.. Да, времена меняются. Но ведь люди для этого и работают.