Е. Макарова Записки Педагога. Освободите Слона
"Трудные" дети или трудные взрослые?
жүктеу/скачать 344.5 Kb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Петя-хоккеист и "вельветовые"
- А каким вы были ребенком
"Трудные" дети или трудные взрослые? В анкете, которую мы провели для родителей, был такой вопрос: «Считаете ли вы своего ребенка трудным? Если да, то почему?» Только пять процентов родителей считают своего ребенка трудным, и лишь один родитель смог объяснить, почему он так считает. Анкета была анонимная, так что я не знаю, какой именно ребенок имелся в виду, но я вижу гораздо больше трудных детей, чем показывают результаты анкеты. То, что я понимаю под «трудными» детьми, не совпадает с тем, как это понимают родители. Трудный ребенок, на мой взгляд, это тот, у кого прервано нормальное общение с миром — общение на основе любви. Словно разомкнулась цепь, по которой, подобно току, струилась любовь, и, чтобы помочь такому ребенку, надо сначала обнаружить место разрыва. И только потом осторожно внедряться в этот уже не по-детски тревожный мир. Довольно часто от такого ребенка удается добиться результата. Но это чисто формальный, внешний успех. Вспомним молчаливую Настю, Машу, Вадима! Они выполняли почти все задания, работали вместе с остальными детьми. Но как! Они словно угождали взрослым, взамен получая патент на собственную свободу. «Мы все сделаем, только отстаньте!» — вот что говорят их глаза. Детское сознание гибко, мобильно. Опасно злоупотреблять этим качеством, требуя от детей работы на публику. Мы, взрослые, в лучшем случае получим механическое, внешнее знание, в худшем — воспитаем показушников, людей с двойной моралью, а значит — без морали. Есть, правда, «непереключаемые» дети, которых зачастую считают трудными. Противостоя требованиям взрослых, они упорно продолжают делать свое. Таких поначалу не удается вовлечь в общую игру, они настолько переполнены собой, то есть своими фантазиями, мыслями и идеями, что просто не в силах вникнуть, они начинают работать вместе со всеми, но фантазия уносит их. Этой мощной стихии они полностью подвластны. И вот из заданной черепахи получается стол на ножках, из стола - дракон, из дракона — злое чудовище с выдуманным на ходу именем Бердоклыч и т. д. Это наиболее распространенный и описанный в классической детской литературе тип детей. С возрастом они угомонятся, фантазия входит в берега — и они становятся вполне обычными школьниками с хорошей успеваемостью. Часто такая трансформация происходит прямо на ваших глазах. И связана она с приобретением навыков, овладением другими, неречевыми средствами изображения и выражения. Андрюша Ш., трех лет с половиной, кто изобрел чудовище с названием Бердоклыч, почувствовал материал, стал довольно бойко лепить, и теперь ему не приходится изощряться в оправдании и назывании своих скульптур. Он свободно обращается с материалом, чем сам потрясен в первую очередь — тут сразу появилась и усидчивость, и направленное внимание. А ведь в начале года я опасалась, что не вынесу присутствия этого безудержного болтуна в группе, считала, что с ним нужно заниматься индивидуально, тет-а-тет. В этой категории неуправляемых, необучаемых есть, однако, другие, такие, как упоминавшийся Вова О., который самозабвенно создает «лепешечные» рельефы и упорно не признает трехмерного мира или такие, как пятилетняя Таня Г., которая лепит одних принцесс и красавиц. Мама Тани Г. недовольна тем, что делает Таня. Она отдала Таню в школу с единственной целью — приучить ее к коллективу, к дисциплине. Девочка в раннем возрасте перенесла тяжелую полостную операцию, долго болела. На вид она весьма странная: ходит как-то боком, правое плечо приподнято, чуть косолапит, передние зубы выпали, густая челка прикрывает брови, иголками свисает над верхними веками. Девочка-старушка. И вот такой нескладный ребенок лепит одних принцесс. Что бы мы ни делали, в какую игру ни играли. Таня при сем присутствует, а лепит свое. Это-то и вызывает недовольство мамы, она требует, чтобы я была с Таней построже, жалуется, что на всех предметах Таня выполняет задания, а только у меня делает что хочет. А хочет Таня одного: рисовать и лепить принцесс, красавиц. Потому что сама не принцесса, не красавица. Я ее прекрасно понимаю. Все, что в данном случае я могу сделать, это на принцессах показать Тане премудрости скульптуры: пластику, динамику, композицию и т. д. Таня прекрасно все схватывает. Чем глубже она проникает в предмет, тем более недовольства выказывает мама. Уставшая, измученная Таниными недугами, не в силах она примириться с тем, что дочь не подходит под стереотип. И видит — непростой ребенок, даже внешне отличается от большинства детей, а хочет, чтобы была как все. Она исходит не из того, какова Таня, а из того общего представления о том, какие должны быть дети в Танином возрасте. Боюсь, что и ее Таню будет ждать нелегкая, конфликтная жизнь, а потом финал: «Я все для нее делала, все отдавала, а она!..» Подобные Вовы и Тани очень трудны в обучении. Их не свернешь. Они так любят свое, что не в силах по желанию взрослых полюбить другое. Они глубоко погружены в предмет своей страсти, а их родители, вместо того чтобы попробовать вникнуть в предмет их страсти, впадают в панику и умоляют срочно перевоспитать «упрямого», по их мнению, ребенка. В чем же корни этого «упрямства»? Мне кажется, дело в том, что ребенок еще не умеет отстаивать себя, объяснять доступными взрослым способами, чего он хочет. И когда, так и не разобравшись в этом, родители «ломают» ребенка, они порождают в нем упрямство. Порой на всю жизнь. Упрямец и конформист — две жертвы «непонимающе-активного» воспитания. Как быть с ними?
Петю Л., любителя хоккея и сына хоккеиста, решили «эстетически» воспитать. Приводила его мама прямо из детского сада. Мальчику, которому по его природе надо было бы по десять часов гонять в хоккей, кататься на лыжах, да и просто бегать без всякого смысла, ибо двигательная энергия его была неукротима, приходилось заниматься малоподвижными предметами: живописью, английским, математикой и лепкой. Только на музыкальных занятиях он оживал. Да и то ненадолго, на время игры в мяч. Остальное время он всем мешал, ругался, как ругаются старшие мальчишки во дворе, с которыми он играет в хоккей. Что делать? Я-то нашла выход: задавала ему лепить клюшки, ворота, хоккеистов, и он сидел себе спокойно, забывшись в тяжелом сне бессмысленной, на его взгляд, деятельности. И что же? Мама была недовольна. Все делают одно, а Петя другое. — Вы с ним построже,— наказывала она мне.— Вы с ним все время шутите, а мой Петя шуток не понимает. Мы дома не шутим. Стоит с ним пошутить, он тут же на голову садится. Надо будет его потом на музыку отдать, чтобы поменьше свободного времени оставалось. Интересы Пети никак не культивируются в семье. Может, у папы не удалась хоккейная карьера, и он ни за что на свете не хочет, чтобы Петя шел по его стопам. Или, сами не обладая общей культурой, они мечтают, чтобы Петя стал всесторонне развитым? Для этого существует студия. И вот мучают ребенка! Копится в Пете разрушительная энергия, пулей вылетает он из класса и носится по фойе, пока какая-нибудь строгая преподавательница не возьмет его за руку и не внушит, что в школе так себя вести нельзя. А скажи я маме: не мучайте мальчика, успеет он еще «образоваться», нельзя насильно «привить культуру», должны быть и у ребенка предпосылки к этому — обидится. «Все ходят, все водят, что мой Петя хуже всех? А как он тогда в школе будет учиться?» Сколько детей уже в таком раннем возрасте закомплексованы. Неуверенность, нытье, ребенок еще и не пробовал взяться за задание, а уже — в слезы: «Не умею, не получится, не буду, лучше шарик сделаю...» Детям с гипетрофированным тщеславием страшно приступать к тому, что они не опробовали предварительно. Вдруг не выйдет, и они уронят свой авторитет в глазах остальных детей? Нормальный ребенок и думать не станет наперед, получится у него или нет. Его увлечет дело. Ведь малышей, которые роются песке, не волнует, выроют они что-нибудь или нет. Им нравится сам процесс. Недавно к нам пришли два брата, одному пять, другому четыре года. «Вельветовые» мальчики, в «фирменных» бутсах — смотреть по одежке, должны бы быть самоуверенными, хвастливыми. Возят мальчиков на машине, одеты они «с иголочки», мама очень бойкая, с ходу рассказала мне про мужа, про мечты — совместить материальное и духовное; вполне трезво объяснила причину «запущенности» детей: очень любит она мужа, он у нее на первом месте, а дети — на втором. Мало им читает, мало бывает с ними, хотя сидит дома. (Позже выяснилось, что они ходят в детский сад — то ли для освобождения мамы на радость папе, то ли для приучения к дисциплине.) «Взрослые, я считаю, имеют право на свою личную жизнь»,— заявила мама «вельветовых братьев». Четкая, циничная, волевая дама, пора сомнений ушла в далекое прошлое. Ну, а каковы мальчики? Унаследовали они мамины черты? А мальчики не переносят никаких трудностей. Они теряются, когда им задаешь обычный вопрос. Словно с ними никогда прежде не разговаривали. Они не могут выстроить домика из кубиков, не могут размять пластилин, они абсолютно беспомощны. Чуть что — глаза на мокром месте. Отщипнут кусочек пластилина и смотрят на меня, приоткрыв рот. Наконец, после долгих мытарств сами, без моей помощи, слепили по козлику из сказки. Изнылись, но сделали. Я сидела между горемычными братьями, диктовала им каждое движение, мужественно не прикасаясь к их работам. Стоило отвлечься на других детей — и мальчики застывали с открытыми ртами. Как им трудно! Им уже трудно жить. Они еще не думают, как их мама, о «гармонии между материальным и духовным», они просто плачут по каждому пустяку. А мама довольна: — Неужели они сами слепили этих козликов? Просто не верится! Как живые! Можно оставить это у вас? Ей, при машине, лень было брать с собой наши достижения. А ведь многие родители возят детей с другого конца города и не оставляют у меня ни пластилина, ни коробок с «готовой продукцией». Они этим дорожат. Не всегда понимая смысл работ, они ценят труд своих детей, они дорожат их любовью к занятиям. Забитые дети, запущенные дети — это еще не плохие дети. Они-то прекрасно отличают добро от зла, красоту от уродства, любовь от нелюбви, безразличия. Но они окружены взрослыми, у которых нравственные нормы размыты, а иногда и вовсе отсутствуют. Детям помочь можно. Любовь, искренность, терпение — и они летят к тебе, как мотыльки на свет. Даже стыдно бывает за столь легко добытое расположение. Но стоит ли обольщаться? Что может дать час занятий в неделю, да притом не один на один, а в группе? Маму «вельветовых» мне не изменить. Она человек сложившихся взглядов. А вот детям можно бы помочь. Если только маме в один прекрасный день не придет в голову, что все это ни к чему. Как это случилось с папой Насти-молчуньи и еще с одним трудновоспитуемым» папой, папой Данека. А каким вы были ребенком? Данек — красавец: крупные каштановые кудри до плеч, продолговатые карие глаза с длиннющими ресницами. А в глазах этих, под дрожащими ресницами,— мировая тоска. — А я не умею лепи-ить, а я хочу к папи-и...— повторяет мальчик на каждом занятии. Чем только я его не занимала! И куклы из кукольного театра приходили на помощь, и всяческие фокусы-мокусы с пластилином. Ничего не помогало. На другие занятия он вообще не ходил, а у меня ныл и мешал детям. Папу Данека беспокоило только одно — его некоммуникабельность. — А каким вы были ребенком? — спросила я папу. — И не спрашивайте! Я был жутким занудой. Знаете, как меня в детстве кормили? Мама носила меня на руках по лестнице, а папа шел за нами с ложкой каши наготове. Я открывал рот ровно на десятой ступеньке, и счастливый папа всовывал мне в рот ложку каши. И ничего, вырос. К тому же мы возлагаем большие надежды на женины гены. Она полная противоположность мне, видите, ее сын ноет, а она улыбается. — Второй ребенок будет похож на вашу жену,— утешила я его. — Этого я не переживу,— сказал папа Данека, потрепав сына, за подбородок.— Если шесть человек не справляются с одним ребенком... — Шесть человек? — Две бабушки, два дедушки и мы с женой,— мрачно ухмыльнулся папа Данека.— Мы так загорелись, узнав о вашей студии, да, видно, зря. Говорю с папой, а слышу голос сына: тоскливая интонация, внутренняя паника и абсолютное отсутствие терпения. — Но ведь и месяца не прошло. Многие дети трудно привыкают к новой обстановке... — Нет. Спасибо вам, но Данека я заберу. Зачем зря мучить мальчика. Распрощавшись с Данеком и его родителями, я издали наблюдаю, как двое взрослых пытаются одеть одного ребенка. Данек извивается, бьет по высокой тумбе ногами. Родители специально водрузили его туда — там ему трудней увильнуть от неприятной процедуры. Это напоминает только что рассказанный Данекиным папой эпизод с кормежкой. Преемственность поколений! — Не крутись! Ты вспотеешь и простудишься в этой чертовой| школе! — доносится голос Данекиного папы. И я вдруг испытываю радость оттого, что этого ребенка больше не будет на моих занятиях. Мне искренне хотелось заинтересовать его лепкой, помочь ему обрести хоть малую самостоятельность, часто даже в ущерб другим детям. Это тот случай, когда я оказалась бессильной. Однако это вовсе не означает, что Данек станет копией своего отца. Жизнь иногда вытворяет с нами такие штуки... Угол зрения — Ты с мотором? — Да. — Я тоже с мотором. (Из разговора в классе) Увы, мало кто из взрослых с детским мотором, мало кто способен смотреть на мир непредвзятым взглядом. Дети не судят, не выносят никому и ничему приговора. Вся их энергия направлена на познание мира, который для них еще не расчленен. Не расчленено время — оно отсчитывается по событиям. — У меня бывает день рождения, когда приезжает бабушка. Многие один день считают за два — до дневного сна и после. У них свое представление о пространстве: — Рома, надо иметь предел. Космос и то с каким-то пределом. Они по-своему понимают расстояние: — Я за один километр сижу. Это близко, к вашему сведению. — Два километра, у-у-у! Всю ночь идти. Они думают, что, чем больше ешь, тем больше станешь. — Был большой, а потом унизился, потому что мало каши ел. — Если б муравьи все на свете ели, они бы были огромными. Они надеются на то, что подрастут и смогут летать. Летают же мошки, птицы: — А я, между прочим, как в школу пойду, так и залетаю. Они не знают, как рождаются люди: — Как же ты родилась без мамы? Трудно тебе было? — Да. Я все сама делала. Поэтому они равнодушно относятся к смерти, ведь сам цикл жизни, имеющий начало и конец, им неведом: — А мне весело. Где музыку услышу, туда и бегу смотреть похороны. Они еще не знают, что слова имеют переносный смысл, и все понимают буквально: — У меня в книжке написано, что на краю земли находится север. Значит, у земли есть край. — Ты что, не знаешь, что такое форма? Форма — это пиджак. Потому-то они с необыкновенной легкостью и непосредственностью сыплют неологизмами, изобретают новые: — Один раз лепну и больше не буду. — Сколько нашло муравьев, они все в молоках лазали. — Я так летела, так летела, только пятна сверкали. — У нас такой неразборчивый дом, что не поймешь, кто где живет. Вот у нас есть Блинов, он пришел на день рождения, съел варенье, и зуб в варенье упал. — Я видел на канале следоход. — Был такой цирковой клоун, что он даже на торкалку лез и с велосипеда падал. — Были такие люди — Го и Мо, и они нам прислали гоголь-моголь. Они поражают нас не только неожиданными вопросами, но и своими находчивыми ответами на них: — Как ты думаешь, мамы говорят своим малышам: «Не плачь, а то слеза у тебя на щеке застынет»? Если даже они пугают, то я знаю ответ для малышей: «Засуньтесь этой щекой в теплую воду». — Отчего у ребенка ноги кривые? Оттого у него ноги кривые, что у мамы кривые, а ноги ребенка в ее ногах. Как-то мы с сыном собирали ягоды в лесу. Я сидела на корточках в черничнике, а сынишка стоял рядом и был вровень со мной. И тогда меня «осенила» простая догадка: вот с какого уровня дети видят мир. Что же они видят? В городе — асфальт, ботинки, брюки, туфли и вдруг среди этого ботиночно-туфельного мира — пуговица. Яркая, еще не покрытая пылью, пуговица лежит на самом виду, и никто, кроме малыша, ее не увидел. А бархатистые листочки декоративных кустарников, высаженных вдоль шоссе! Отвернитесь — и ребенок сорвет листок и попробует его на вкус. Горький. Какое раздолье ребенку на природе. Экстаз собирания грибов — кстати, дети находят грибы лучше взрослых. А жучки-червячки! Вот ползет жук с блестящей спинкой. Шевелит усами. Это не насекомое из семейства жесткокрылых, а единственное, неповторимое, ползучее существо. А чудо-бабочки и улитки на одном листе? Взрослые находятся на одной территории с детьми, но едва ли они видят сотую часть того, что их дети. А уж детское счастье открытия по своей интенсивности несравнимо ни с одним взрослым чувством. Недаром это остается в памяти навсегда. Хотя бы как факт. Ребенок каждый день живет наново, как впервые. У него, как мы выяснили, свои представления о времени, пространстве, о добре и зле. Он как бы играет с нами в игру «горячо-холодно». Он тянется к теплу и бежит от холода и равнодушия. Он мал, но его интенсивная, неукротимая энергия познания тормошит нас, взрослых, будоражит от сна, он дает нам возможность прожить новую жизнь, и, если мы в силах это сделать, мы не нанесем ему урона, не притесним его свободу. жүктеу/скачать 344.5 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|